Текст книги "Осталось жить, чтоб вспоминать"
Автор книги: Ольга САТОСОВА
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Пришлось в тот вечер походить по соседям и просить у них какую-нибудь пищу для моего маленького друга, которого я назвала "Серым" или, если ласково, "Сереньким". Мои соседи быстро откликнулись на мою просьбу и принесли мне в комнату много разной всячины – молоко, простоквашу, рыбу и даже кусочки сырого мяса.
Я так по-матерински весь вечер заботилась о моём Сером, что первый раз за всё время после разлуки с Аленом я быстро заснула, крепко прижав к своему теплому телу маленькое кошачье тельце, так ни разу не вспомнив о своём любимом.
Утром я подумала–вот спасение от своих бед и путь выздоровления, надо помогать, заботиться и направлять свою энергию и жизненные силы на тех, кому в 100 крат хуже и больнее, будь-то человек или бездомное животное.
Эта терапия помогла мне только на первых порах, какие– то 2-3 дня, пока я занималась проблемами питания и вопросами отправления естественных нужд моего найдёныша.
На следующий день я в магазине купила 2 маленькие пиалы для первого и второго блюда, а в школе у учителя труда нашёлся фанерный ящик, который я засыпала песком и из которого сделала для своего котёнка комнатный туалет.
Теперь жизнь моя не была такой бессмысленной и одинокой. Серенький днём лежал на подоконнике и грелся на солнышке, а вечером, даже ещё не услышав моих шагов на 2-м этаже общежития (а почуяв каким-то своим кошачьим чувством), бежал к входной двери и мяукал. Это мяуканье я начинала слышать на лестнице между первым и вторым этажами.
Мои соседи тоже удивлялись и говорили, что никогда не слышат голос Серенького, когда готовят еду на кухне, которая находилась почти напротив моей комнаты, а слышат его мяуканье за 2-3 минуты до моего прихода, и тут же говорят друг другу: "Раз Серый голос подал, значит, Ольга Григорьевна к общежитию подходит."
Вот таким умным, ласковым и нежным оказался котёнок, которого я спасла в один из зимних вечеров и приютила у себя, не зря ведь я жила в населённом пункте, называющемся "Приютное".
Теперь я каждый день спешила домой – меня с большим нетерпением ждало маленькое пушистое существо. Раньше я никогда днём не приходила в общежитие, если между уроками были так называемые "окна"– свободное время между занятиями, а теперь я спешила домой, мне хотелось покормить и лишний раз пригреть и приласкать Серого.
Видно, ту любовь, ту невостребованную нежность и ту нерастраченную ласку, которые я хотела дарить своему любимому человеку, я теперь отдавала другому "мужчине" из семейства кошачьих. Он платил мне тем же, часто облизывая своим маленьким шершавым язычком мои пальцы, шею и щёки, лёжа рядом на подушке, уткнувшись своим мокрым носиком в моё голое плечо и мурлыча от удовольствия.
Так мы и жили с Сереньким в любви и в согласии, скрашивая друг у друга часы и дни одиночества, хотя с появлением в моей комнате котёнка одиночество уже так сильно не ощущалось, как прежде.
Приближалась весна… Я думаю, это было самое красивое время года в тех местах, потому что всё начинало зеленеть и цвести, а несколько км диких полей превращались в разноцветные калмыцкие ковры, "тканевой" основой которых являлись тюльпаны разных цветовых оттенков.
Как жители, живущие рядом с лесными массивами, хорошо знают места, где растут грибы, так и местные жители калмыцких степей хорошо знали те места, где дикие тюльпаны росли целыми плантациями.
Кажется, в апреле начинался тюльпанный сезон. Все, у кого имелся хоть какой-нибудь транспорт или "колёса", на выходные дни уезжали далеко в степи и нарывали тюльпаны. Я до сих пор не знаю, рвали они цветы только для того, чтобы украсить ими свои дома и квартиры (хоть как-то украсить своё унылое и бесцветное степное бытиё), или какая-то часть тюльпанов шла на продажу.
С появлением этих цветов на полях, а затем в руках наших учеников в виде больших букетов несколько осложнилась моя работа в школе и мои взаимоотношения с коллегами. Учителя стали ревновать своих учеников ко мне, особенно классные руководители ревновали детей своего класса ко мне.
На выходные дни наши школьники ездили со своими родителями в поля за тюльпанами, а потом приносили огромные букеты цветов в школу и дарили их своим любимым учителям. Так уж получалось, что в ту весеннюю пору самым любимым учителям оказалась я. Ну, это и понятно, я – новый человек, молодой специалист, по возрасту – почти их ровесник.
Старшеклассники были моложе меня всего лишь на 5 лет. Наверное, в прежние времена ученики отдавали свои тюльпаны равномерно– каждому учителю на каждом уроке, а в этот раз всё оказалось по-другому.
Когда я заходила в класс, всё было как всегда, но стоило начаться уроку, как словно по взмаху волшебной палочки, весь класс превращался толи в тюльпанную оранжерею, толи в цветочный рынок, где на каждой парте, как на прилавке, появлялись букеты разноцветных тюльпанов.
Я понимала, что это цветопреподношение пора прекращать, и спрашивала у ребят, остались ли у кого-то ещё цветы (для других преподавателей), на что получила отрицательный ответ. Ребята не понимали мой вопрос и обещали, что ещё завтра принесут цветы. Я же задавала свой нелепый вопрос лишь для того, чтобы узнать, остались ли ещё тюльпаны у ребят для других учителей.
Мне приходилось половину полученных букетов обратно возвращать мальчишкам и девчонкам, объясняя им ситуацию. Я не хотела вызывать ревность учителей и портить с ними отношения. Ученики меня правильно понимали и соглашались со мной.
Когда после каждого урока я заходила в «учительскую» не одна, а с большими букетами тюльпанов и с одним или двумя учениками, помогавшими мне донести цветы до двери той самой «учительской», преподаватели с улыбкой на губах, но без особой радости говорили:"Ох, Ольга Григорьевна! Любят же Вас наши дети!"
Это моё «явление народу» с цветами было ещё как-то понятно и объяснимо после проведения 1-го урока, а когда я заходила в учительскую с такими же охапками тюльпанов и после последнего урока, то обстановка среди учителей накалялась не на шутку, и мне даже приходилось оправдываться.
Я отказывалась от цветов в пользу других учителей, а ученики в ответ мне говорили, что у них и для других учителей цветов хватит… Но они меня, как оказывалось, иногда обманывали.
Когда я слышала обращенный ко мне вопрос: "В каком классе, Ольга Григорьевна, у Вас сейчас урок был?", то потом, после моего ответа, слышался такой комментарий: "А я в этом классе до Вас урок проводила, и у ребят не было цветов на партах, иначе они бы мне тоже подарили…"Мне становилось очень неудобно и дискомфортно. Что я могла промолвить учителям в ответ? Сказать, что ребята прячут свои букеты тюльпанов внутри своих парт, чтобы потом их подарить тем, кому они хотели? Это ведь дело добровольное, мотивированное желанием души и сердца.
Конечно, я оставляла много своих букетов на столах других преподавателей в «учительской», к тому же я просто физически не могла их донести до своего общежития, путь был не близким – км 4 или 5.
Никогда больше в моей жизни не было столько цветов, как в ту весну в Калмыкии, разве что, после моей свадьбы и в тот день, когда через 34 года после описываемых мной событий самолёт, выполняющий рейс Москва–Бейрут, приземлился на ливанской земле .
Цветы были повсюду–на столе, на телевизоре, на подоконнике, в вёдрах и в стеклянных банках различной ёмкости, которые мне пришлось позаимствовать у своих соседей, отблагодарив их всё теми же букетами тюльпанов.
Несколько дней я жила в своей комнате, как в цветочной оранжерее, и мой Серый ходил меж банок с цветами, обнюхивал их, иногда выбирал отдельные листочки и поедал их.
Впоследствии тюльпаны мне всегда напоминали Калмыкию и ту прекрасную весну в моей жизни.
Хотя я очень любила свою работу и привязалась к своим ученикам, я всё же мечтала о другой профессии –о профессии технического переводчика или гида– переводчика, а такую работу я могла иметь в Сочи или в Ленинграде, куда я с самого начала собиралась ехать и поступать после окончания английской школы.
В тот, 1970-й год, в Краснодаре открывался Кубанский Государственный университет, поэтому я изменила свои планы– решила учиться и жить поближе к дому, а после окончания ВУЗа уехать работать в Ленинград, где у нас жили родственники и друзья родителей, на помощь которых я могла рассчитывать при устройстве в этом городе.
Ленинград был моей мечтой с детства. При слове "Москва" душа моя оставалась равнодушной и спокойной, а при слове «Ленинград" я волновалась, словно слышала имя любимого человека. Не знаю, почему я так любила (и люблю до сих пор) этот город и мечтала в нём жить и работать.
Почти каждый год летом, во время летних каникул, я на несколько дней прилетала в Ленинград и останавливалась жить в комнате своей тёти Оли в коммунальной квартире, которая находилась в самом центре Ленинграда – на улице Желябова, в доме № 10, почти напротив ДЛТ (Дома Ленинградской Торговли).
ГЛАВА 11. СТИХИ – КАК ПОСЛЕДСТВИЕ НЕРВНОГО СТРЕССА
Я жила и уже считала на пальцах и по календарю дни, сколько мне оставалось до окончания учебного года и до моей свободы «на все четыре стороны». На душе было спокойно и даже радостно от предвкушаемой свободы.
И тут небольшое событие снова напомнило о случившемся в моей жизни и отбросило назад в прошлое. Этим событием стало полученное от Ирины письмо.
Мне в Калмыкию писали письма только родители, брат Валентин, тётя Маруся и подруга детства из станицы Вознесенской, Елена Семенец, больше мне не от кого было ожидать известий. Я уже упоминала о том, что, когда после Нового года я встречалась с Ириной в Краснодаре, я ей дала свой новый адрес. То письмо Ирины в начале мая 1976 года было её 4-м или 5-м письмом в Калмыкию.
Когда я взяла в руки конверт, я почувствовала, что он слишком тяжёлый для обычного письма, в нём должно было находиться что-то помимо письма… и я была права.
Уже моё предчувствие опережало событие. Я ещё не распечатала конверт, но уже почувствовала мгновенный озноб и дрожание во всём теле – это был первый признак того, что я что-то прочитаю, или увижу, или услышу о своём любимом. Ирина никак не могла иметь фотографию Алена, но моя интуиция подсказывала, что я увижу именно фотографию Алена.
Я раскрываю конверт, и на пол падает большая газетная вырезка, сложенная в несколько раз, в которой была напечатана статья о Международном студенческом политическом конкурсе, победителем которого является студент II курса Краснодарского медицинского института из Ливана, Ален.
Снимок на газетном листке, на котором я увидела изображение Алена, словно удар молнии пронзил и обездвижил меня. Я стояла посреди комнаты и не могла пошевелиться, будто была пригвождена к нему.
Серенький, задрав голову, кружился вокруг меня и мяукал толи от голода, толи просясь на руки.
Его жалобное и настойчивое мяуканье вернуло меня к действительности. Вспоминая тот момент спустя 34 года, я до сих пор ощущаю то волнение, охватившее меня, и тот жар, который я почувствовала во всём теле. Вот и сейчас кровь хлынула к лицу, и мои щёки и лицо горят, как на солнце в жаркую, 50-градусную погоду.
В первый момент я на снимке не узнала любимого Алена. Я никогда не видела его с чёрной, аккуратно подстриженной бородкой. Его лицо мне показалось одновременно и родным и чужим. Это был и мой Ален и не мой. Он был не таким, каким я его знала раньше. Что в нём было "не такого", я не понимала.
Весь вечер я читала и перечитывала Иринино письмо и газетную статью про конкурс и об Алене. Из письма Иры я узнала, что она недавно получила несколько часов английского языка на кафедре иностранных языков в медицинском институте, где учился Ален.
Как говорят англичане, "the world is small" («мир мал»), а мы говорим: "Мир тесен".
Снова волной нахлынули тяжёлые воспоминания… Я лежала в постели, смотрела на звёздное небо, чёрным квадратом видневшееся из моего окна, и думала об Алене. Вспоминались почему-то только счастливые встречи с ним и его красивое, весёлое и всегда улыбающееся лицо… а на газетном листочке он был совсем не такой. В моём воображении он всегда был родным, дорогим и любимым человеком. Он был "моим", а теперь на меня смотрел с газетного снимка чужой человек, на меня смотрели чужие глаза.
Душа и сердце разрывались на части от отчаяния, безысходности и невозможности быть рядом с любимым. Душевная боль становилась сильнее и сильнее и перерастала уже в колющую физическую боль сердца.
Как я ни старалась держать себя в руках, всё же переполнявшие меня эмоции взяли верх, и я разрыдалась. За то долгое время, что я сдерживала себя несколько месяцев, "влаги" в моём организме накопилось достаточно много, чтобы сейчас выплеснуться из меня потоком, как через прорвавшуюся заградительную дамбу.
Несколько капель моих горячих слёз попало на ухо Серенькому, свернувшемуся клубочком и спящему у меня на коленях. Он, не просыпаясь, как-то смешно потряс своим правым ухом, чтобы смахнуть слезу, но слёзы продолжали капать… Недоумевающий кот поднял свою сонную мордочку вверх, чтобы посмотреть, откуда капает, ведь раньше сверху, с потолка, в доме, куда его взяли с улицы, никогда не капало. Он принял стойку "сидеть" и уставился на меня своими зелеными глазами, которые в темноте комнаты горели, как 2 изумрудных огонька.
Иногда мне кажется, что животные чувствуют и понимают нас больше, чем мы думаем.
Вот и тогда Серый, как человеческое существо, проникся моими страданиями и, как умел, пытался меня утешить. Он опёрся своими задними лапками о мои колени, вытянулся на длину своего тельца, поставил тёплые белые лапки на мою ключицу и стал слизывать солёные слёзы с моих щёк и подбородка, иногда промяукивая своё тихое "мяу".
Я поняла, что мой котёнок переживает за меня, тоже страдает. Ничего не оставалось, как самой успокоиться и успокоить своего любимца.
Конечно, заснуть в ту ночь я не смогла от переполнявших меня чувств и переживаний.
Хорошо, что это случилось в ночь с субботы на воскресенье, когда не надо было идти на работу в школу.
Я слышала раньше, что у некоторых людей иногда проявлялись какие-то невероятные способности и умения, ранее им не ведомые, после тяжёлых переживаний, после нервных стрессов, после попадания в них "шаровой" молнии.
В моей жизни роль такой "шаровой" молнии сыграло Иринино письмо с фотографией Алена. Я не знаю, что произошло в моём мозгу или в моём сознании, но в какую-то минуту мои мысли стали рифмоваться и принимать форму четверостиший. Я не знаю, кто рифмовал мои мысли, это как-то получалось само собой.
У меня в голове возникали уже готовые четверостишья, которые вертелись в сознании, готовые выплеснуться на бумагу…
Я поняла, что, если я не встану с кровати, не возьму листок бумаги и ручку и не запишу те строчки на бумагу, то они до утра не дадут мне покоя. Под давлением или под напором (уж не знаю и не ведаю, что это было) этих мыслей я встала и записала первое четверостишие, которое уже к тому моменту измучило меня, просясь на бумагу, чтобы принять материальную форму:
Я всё та же, та же,
Только ты уже немного не такой,
И моя любовь к тебе всё та же,
Старая, как жизнь за пять веков.
Я думала, что на этом вдохновение, неизвестно откуда в один миг возникшее во мне, оставит меня в покое, но не тут-то было. В моей голове возникали всё новые и новые четверостишия. Я вставала с постели, чтобы записать эти строки, столько раз, сколько в моём сознании в ту ночь возникали четверостишия. Все они были записаны сразу начистоту, без каких-либо потом изменений и дополнений.
То же чувство, не угасшее с годами,
Только ставшее от горечи сильней,
Та же рана, нанесённая не кинжалом
И с годами ставшая больней.
Тот же голос шепчет мне ночами:
"Глупая! Забудь ты обо всём…
Что ещё быть может между вами,
Если в жизни вам не быть вдвоём?"
Тот же трепет дорогих воспоминаний,
Что в моих волнует жилах кровь,
Та же мука безнадёжных ожиданий,
Увы, которая уж не вернёт любовь.
Я всё та же, та же.
Только ты уже немного не такой.
И моя любовь к тебе всё та же,
Старая, как тысячи веков.
Я думала, что меня посетило лирическое вдохновение только в ту памятную для меня ночь, но, к счастью, теперь вдохновение стало моим частым гостем. Не знаю, кого мне больше благодарить – Ирину, снимок Алена в газете или мои переживания, благодаря которым из моего сознания или из моего сердца вышло более 50 стихов, которые я писала на протяжении всей своей жизни и посвящала своему любимому человеку.
На следующий день я попросила учителя по труду в нашей школе сделать мне рамку размером 10 см на 15 см для того, чтобы поместить в неё газетный снимок. Он не только изготовил красивую рамку, но кроме задней картонной стенки ещё вырезал кусочек стекла, чтобы мой снимок был защищён от пыли.
Вернувшись домой в тот вечер, я вбила второй гвоздь в стенку прямо над тем гвоздём, где с первого дня у меня в комнате висел на цепочке кулон Алена, "Звезда Шерифа".
Теперь я каждый день видела "портрет" своего любимого человека. Хоть смотрящий на меня с газетного листка Ален снова причинял горечь и боль от воспоминаний, но всё же с того дня на душе у меня потеплело – я могла теперь видеть Алена не в моём воображении, а на фотографии, это давало ощущение реальности.
Скоро наступило лето.
До моего отъезда из села Приютное оставалось совсем несколько дней. Моя радость от скорой встречи с родными и от предстоящей свободы омрачалась расставанием с Сереньким. Я мечтала взять его с собой и написала родителям письмо с просьбой разрешить его привезти с собой, но моя мать не любила животных, и мне в категорической форме было отказано в просьбе.
Вот поэтому последние дни до отъезда я занималась поиском "хороших и добрых" рук, в которые я бы отдала своего любимого найдёныша. Такой будущей хозяйкой Серенького оказалась одинокая женщина, лет 50-55, которая жила в общежитии на том же этаже, что и я, тоже в крайней комнате, только в противоположном конце коридора.
И вот наконец-то наступил день, когда я, со слезами расставшись с любимым котёнком, за 5 месяцев превратившимся в красивого серого кота, и без слёз расставшись со своими многочисленными коллегами и не менее многочисленными учениками, ехала на автобусе до Элисты, чтобы там сесть на самолёт до Сочи.
ГЛАВА 12. МЕЧТЫ ИНОГДА СБЫВАЮТСЯ
В аэропорту Адлера меня ждал счастливый отец, который был очень рад моему скорому возвращению их дальних мест, но счастье родительское было недолгим, потому что через 2 недели я снова оставляла их.
Отдохнув дома, вдоволь накупавшись в море и загорев, как мулатка, а главное – отъевшись на домашних харчах, я снова собралась в дальний путь. Наконец-то наступила в моей жизни пора осуществить самую заветную жизненную мечту – жить и работать в Ленинграде.
В конце июля скорый фирменный поезд "Северная Пальмира" домчал меня до Московского вокзала Ленинграда, где я вышла со своим небольшим чемоданчиком (55 см х 45 см х 20 см), с которым я уехала поступать в Университет в Краснодар в 1970 году и с которым вернулась из Калмыкии.
Сначала я решила остановиться у своей тёти Оли и двоюродного брата Виктора, которые жили на улице Желябова в 2-х минутах ходьбы от Невского проспекта. Мой двоюродный брат Виктор был старше меня на 10 лет. Он был очень высоким, красивым парнем. Хоть братец и слыл красавчиком, но всё ещё пребывал в статусе холостяка, видно, пока не встретил своего женского идеала, достойного называться его женой.
Тётя Оля с удовольствием приютила меня на несколько дней, пока я ни устроюсь самостоятельно.
Она обычно целыми днями находилась в своей комнате, только несколько раз выходила на общую кухню в коммунальной квартире. Поскольку между соседями были довольно сложные и натянутые отношения, то каждый из соседей старался поменьше показываться у других на глазах.
Моё общество радовало тётю Олю ещё и потому, что она почти всё время находилась в комнате одна. Сын Виктор целыми днями пропадал на работе, а вечера и ночи проводил у своей последней "зазнобы".
Вечерами я возвращалась в коммуналку к тёте всегда с чем-нибудь вкусненьким к чаю, а также покупала продукты, из которых потом готовила нам вместе ужин. С утра до позднего вечера я моталась по своим делам, а вечером мы с тётей Олей ужинали, смотрели телевизор, и я отчитывалась за проделанную работу в тот или иной день.
Мне нужно было решить 3 важные задачи – оформить прописку в Ленинграде, найти достойную работу по специальности и снять комнату для проживания.
Друзья моих родителей обещали сделать прописку в Красном Селе, а с такой пропиской можно было легко устроиться на работу в Ленинграде.
Пока готовились, продвигались из кабинета в кабинет и подписывались многочисленные бумаги и документы для прописки, я ездила по всему Ленинграду. Я в те дни объездила город из конца в конец по плану – по ранее составленному списку из крупных заводов и НИИ, в которых могли быть патентно-лицензионные отделы, где требовались специалисты со знанием европейских языков.
Первым в моём списке, состоявшем из 3-х листов, значился Ленинградский Металлический завод. С него я и начала свои поиски.
Когда я обратилась в отдел кадров со своим вопросом, меня попросили минуточку подождать, потом, поговорив 2-3 минуты по внутреннему телефону, попросили уже подождать 15-20 минут, пока ни освободится начальник интересующего меня отдела.
Моя первая попытка, можно считать, была удачной. Через обещанные 20 минут ко мне в отдел кадров спустился мужчина 40 -45 лет, который был начальником отдела. Он поговорил со мной, спросил, какую работу я хочу, и посмотрел мои документы и диплом. После ознакомления с моим вкладышем к диплому его отношение ко мне немного потеплело, и он сказал, что в данную минуту не может меня к себе взять, а вот через 1-1.5 месяца у него появится вакансия– его переводчица уходит в декретный отпуск. Он дал мне свой рабочий телефон, по которому мне нужно было позвонить ему через месяц.
Ура! Начало было положено. Но загвоздка заключалась в том, что мне надо было до 1-го сентября устроиться на работу, чтобы не прерывать трудовой стаж. Металлический завод я оставила, как запасной вариант, и продолжала поиски работы.
К концу августа я получила желанную и долгожданную ленинградскую прописку в своём паспорте. Самая важная и трудная задача была выполнена, оставалось найти работу, которая бы нравилась мне.
Как ни хорошо мне жилось у тёти Оли на Желябова, но бесчисленным клопам, поселившимся в её комнате с доисторических времён, жилось ещё прекрасней – моя молодая и свежая для них кровушка оказалась по вкусу, и они безжалостно и нещадно пили её из меня. Я ходила вся покусанная и расчесанная – на мне не было живого места. Что мы только ни делали с тётей Олей, чтобы их вытравить, но они оказались живучими и бессмертными, на них ничего не действовало. В этой неравной борьбе они одержали победу.
Через месяц после моего "благополучного" проживания в центре Ленинграда пришлось ехать к родственникам матери (2-й жены моего отца) в военный городок под Ленинградом, в Сертолово, где проживала семья дяди Володи Ходоновского, родного брата матери. Его жену звали Соней, а двух дочерей – Людмила и Света.
Теперь на дорогу до Ленинграда и обратно у меня уходило каждый день около 5 часов. Я вставала в 6.30, ехала сначала на автобусе до ж.д. станции, где садилась на электричку и почти час ехала до Финляндского вокзала, а потом на метро и на других видах транспорта добиралась до объектов, значащихся в моём списке. Наверное, в день я проезжала десятки, а то и сотни км, включая дорогу на электричках.
Я изъездила Ленинград вдоль и поперёк в поисках нужной работы. Как только у меня появилась прописка в паспорте, я могла в тот же день устроиться работать преподавателем иностранного языка в любой школе, но мне хотелось заниматься более интересной работой.
Как-то наведалась я в гостиницу "Интурист", где имела долгий разговор с одним из её сотрудников, посоветовавшим мне сначала у них пройти курсы гидов-переводчиков, а потом по результатам экзаменов быть или не быть зачисленной в штат их сотрудников. К этой идеи я собиралась непременно вернуться чуть попозже.
Незаметно подходил конец августа, уже половина пунктов, числящихся в моём списке, была зачёркнута, а часть пунктов обведена, как возможные и реальные места работы.
Но всё равно что-то меня в них не устраивало– то начальник был не по душе, то характер работы не устраивал: я должна была, в основном, переводить тексты и документы с французского языка, а не с английского, или должна была, как молодой и физически здоровый специалист, почти на все выходные ездить на полевые сезонные работы (осенью, весной и летом), а зимой – на овощехранилище.
Такова была тогда экономическая и хозяйственная линия нашей руководящей и направляющей Коммунистической партии.
Как-то в очередной раз я зашла в отдел кадров какого-то НИИ уже ближе к концу рабочего дня и как всегда ждала, когда спустится на лифте к нам заведующий интересующего меня отдела. Сотрудницы отдела кадров устроили себе маленький "Five o'clock". Я воспользовалась моментом и тоже достала из сумочки пачку вафель, которую купила в магазине по дороге в НИИ, чтобы перекусить и хоть как-то "заморить червячка", который мучил меня уже несколько часов.
Я предложила рядом сидящей сотруднице свои вафли, она вежливо поблагодарила, вытащила из пачки одну из четырёх вафель и, в свою очередь, предложила мне чашку горячего ароматного чая. Видно, чай был импортный, иначе бы так не сводил с ума своим ароматом.
Я с большим удовольствием присоединилась к их чаепитию (тем более, что мне ещё перепало 2 бутерброда с колбасой и с сыром), и мы разговорились. Мои новые знакомые дали много дельных советов, среди которых был совет – поехать к Инженерному замку, где располагался ЛенЦНТИ, и посмотреть объявления на специальном стенде объявлений у входа в Инженерный замок. Этот совет был дан на тот случай, если меня не примут на работу в их учреждении.
В их НИИ, к нашему обоюдному сожалению, работы не нашлось, и я тут же поехала, вернее, помчалась по адресу, указанному отзывчивыми и гостеприимными сотрудницами института.
Через час я уже не шла, а бежала к Инженерному замку. Сердце моё бешено колотилось, пульс мой чувствовался и просчитывался мною без особых усилий. Я могла идти и считать удары сердца в минуту – моё чувство предвидения давало о себе знать и уже постепенно готовило меня к радостному известию.
Я сразу, ещё издали, увидела стенд объявлений и, подойдя ближе к нему, стала очень внимательно изучать содержание приклеенных за стеклом объявлений. Видно, моё предвидение не стало долго меня мучить и направило мой взгляд в первую очередь на маленький листок бумаги, где от руки красивым почерком были написаны долгожданные и милые для меня строки о том, что в НПО "Лентеплоприбор" в патентно-лицензионный отдел № 31 требуется специалист со знанием английского языка.
Вот оно! То, что надо! То, что я ждала и искала!
Моя радость была неописуемой. Я была такой счастливой, будто меня уже приняли на эту работу… (но моё предвидение уже точно знало, что это место инженера-переводчика будет моим, на то оно и предвидение, чтобы предвидеть)
Но тут вдруг мысль о том, что по этому объявлению уже могли взять человека, чуть не убила меня. Эйфория быстро прошла.
Если бы не поздний час, я тут же бы отправилась по указанному адресу на Выборгскую набережную, дом 1.
Возвращалась я в тот вечер в Сертолово к своим родственникам, будто не на электричке ехала, а летела на самолёте. Они даже удивились столь раннему моему возвращению – обычно я приезжала после 22.00 часов, а в тот вечер вернулась около 20.00 часов.
Мне хотелось поскорее заснуть и поскорее проснуться, чтобы поехать по заветному адресу, но я была слишком взволнована и возбуждена, чтобы быстро оказаться в объятиях сна.
В ту ночь вновь нахлынули воспоминания из прошлого, снова перед глазами проходили картинки из нашей с Аленом жизни и отношений.
Все предыдущие дни после поиска работы я приезжала очень поздно, сразу ложилась спать, чтобы на следующее утро снова ехать в Ленинград. Я была в те дни настолько измотанной, бесчувственной и уставшей, что свои мысли о любимом человеке гнала прочь. Мне хотелось о нём думать, вспоминать и мечтать в более "достойном" состоянии и положении.
В ту ночь казалось, что наконец-то решена моя 2-я задача. Я немного расслабилась, и тут же мысли об Алене завладели моим сознанием. Заснула я лишь под утро.
Утром я была ещё так возбуждена от предстоящего разговора об устройстве на работу, что у меня за завтраком из рук всё падало– то вилка упадёт, то чайная ложка. Тётя Соня, видя, в каком я взволнованном состоянии, пыталась успокоить меня:
– Оля, всё будет хорошо! Успокойся! Ещё раз посмотри, все ли документы взяла. Не забудь диплом!
–Тётя Соня, ничего я не забуду, я ведь из сумки не вынимаю документы, они у меня так целый месяц и лежат там, – в свою очередь успокаивала я тётю Соню.
– Старайся себя хорошо показать. Ты ведь у нас девочка умная. Со всем соглашайся. Если тебе скажут, что придётся часто ездить на колхозные поля – ничего страшного. Соглашайся! У нас все
работники, вплоть до научных сотрудников и профессоров, выезжают на сельскохозяйственные работы, – продолжала попутно давать свои советы тётя Соня.
–Да я всё это уже знаю и соглашусь на всё, потому что эта работа– как раз то, о чём я мечтала. А показывать себя я не собираюсь, мой диплом всё скажет обо мне.
Получив на этот раз от тёти Сони в дорогу два завёрнутых в белую салфетку бутерброда с колбасой и с сыром и выслушав последние добрые наставления, я побежала на автобусную остановку.
Через 2 часа я подходила к Гренадёрскому мосту, где, по словам выходящих из метро пассажиров, находилось заветное здание нужного мне НПО.
Это было высокое 6-этажное серое здание, стоявшее у Гренадёрского моста в самом начале Выборгской набережной.
Я вошла на первый этаж и справа увидела окошко "Бюро пропусков", куда я тут же обратилась со своим вопросом. Сотрудница посмотрела на номер телефона в моей записной книжке и сказала, что это местный телефон, и я могу позвонить по указанному номеру с белого телефона, который висел на стене у прохода, который она назвала "вертушкой". Проход и впрямь, как я потом убедилась, был похож на современные турникеты в метро.
Я с замиранием сердца набрала судьбоносные 5 цифр указанного в объявлении телефона и так же, затаив дыхание, слушала долгие гудки … потом гудки прекратились, и мягкий красивый женский голос ответил: "Я слушаю". Мне кажется, что первые слова и предложения я говорила, заикаясь от волнения. Выслушав меня, приятный женский голос на другом конце телефонного провода попросил меня подождать минут 5 в фойе помещения.
