Текст книги "Любимая противная собака"

Автор книги: Ольга Арнольд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Так вот, во всем, что произошло в тот день, виноваты исключительно Дуремар и Швабрик, а Берта тут ни при чем. Увидев гостей, хозяин мгновенно поймал Берту за ошейник и привязал к тому самому дереву, с которого летом сыпались каштаны. Заслышав оглушительный лай, визитеры слегка оторопели и заходили на участок уже с опаской. Мы с Санни, как воспитанные собаки, захотели подойти поздороваться, но нам не дали – Санни приказали сесть, и она послушно села, а меня Мама схватила на руки. И тут, когда все двуногие собрались у стола под каштаном, откуда-то выскочил Швабрик – я так и не понял, то ли он сидел у Галы под мышкой и спрыгнул наземь, то ли вылез из машины вслед за хозяевами, а они его не заметили. Швабрик метнулся к Берте и, по своему обыкновению, вцепился ей в заднюю лапу. Та взвыла и рванулась, пытаясь дотянуться до обидчика, но поводок отбросил ее, однако второго рывка он не выдержал – лопнул, и Берта ринулась вперед, ослепленная гневом. Она нацелилась на Швабрика, тот заметался и спрятался за Дуремара. Берта бы его просто сшибла, но этот идиот – люди бывают куда большими идиотами, чем мои сородичи! – со страху замахал руками и, отступая, слегка задел Художницу. Бразильянка-телохранительница решила, что это нападение на ее любимую хозяйку, и, забыв про Швабрика, повалила Дуремара и вцепилась ему в руку. Он дико завопил, и в этот момент откуда-то выпрыгнул Швабрик и вдобавок куснул его за голень.

За этим последовал всеобщий переполох. Когда Берту заставили отпустить несчастного Дуремара, всех нас, собак, кроме Швабрика, шмыгнувшего на соседний участок, отвели в домик и заперли в комнате. Но я все видел в окно, запрыгнув на кресло, стоявшее у подоконника. Сначала Мама и Художница пытались поднять с земли покусанного, а он все время падал. Потом подошел муж Художницы, поднял его, как мешок с картошкой (я, правда, не видел, как поднимают мешки с картошкой, но Мама потом так рассказывала об этом Папе), и посадил на скамейку. Потом они смывали с него кровь, чем-то присыпали раны и перевязывали, а он, очевидно, уже пришел в себя, потому что громко верещал: «Ой-ой-ой! Ай-ай! Больно, больно!» Пошатывающийся в это время, прислонившись спиной к дереву, наверное, чтобы не упасть, и закатывая глаза, то и дело прикладывался к пузырьку, который вытащил из кармана. Гала сидела на другом конце скамейки совершенно неподвижно и ни во что не вмешивалась, а Голенастая рыдала в голос. То есть я думал, что это она плачет, жалея Дуремара, но потом из рассказа Мамы понял, что она не плакала, а смеялась. Вот и пойми этих людей! Я до сих пор иногда путаю, когда они плачут, а когда хохочут – уж больно похоже они это делают.

Нас не выпускали из комнаты до тех пор, пока не уехали Гала и ее свита. Мы, собаки, всегда знаем, кто в стае главный, так вот, Гала в этом семействе была вожаком, Пошатывающийся ей всегда подчинялся, Голенастая – тоже, хоть порою и рыпалась, а Дуремар был так, придатком. Я видел в окно, как, оставив жалобно скулившего Дуремара сидеть на скамейке, а Галу – искать Швабрика, все остальные стали перетаскивать упакованные в картон и бумагу картины из мастерской в машину Голенастой. Их перевозили в галерею Галы. Когда все перенесли, то переключились на поиски Швабрика, который в конце концов нашелся на участке Бабы Яги. Наконец джип уехал, и мы очутились на свободе. Надо отдать должное хозяевам Берты – они ее не ругали, но настроение у всех было «ниже уровня моря», как выражается моя Мама.

– Надо же, ну и начало делового сотрудничества! – Художница укоризненно смотрела на Берту. – Я понимаю, ты меня защищала, но зачем же было зубы в ход пускать!

– Ничего страшного, – успокаивала ее Мама, но голос ее звучал не слишком уверенно. – Этого… Дуремара… не могу запомнить, как его зовут на самом деле… в семье Галы не слишком уважают, тем более что они сами виноваты – нечего было Швабрика с собой таскать!

Но, как выяснилось чуть позже, ничего страшного не произошло, и через несколько дней мы отправились на персональную выставку Художницы в галерее Галы. Перед этим Мама меня вымыла. Я понимаю, когда меня тащат в ванну, если я в чем-то вываляюсь, – так уж у нас заведено, тут ничего не попишешь. Но меня возмущает, если меня, почти идеально чистого, стирают, как половую тряпку! Я давно смирился с тем, что после каждой прогулки Мама моет мне лапы, но мытье головы – это уж слишком! Несколько утешило меня то, что после того, как меня вымыли, высушили и причесали, все говорили, какой я красивый.

Когда мы приехали на вернисаж, то встретили там кошку Кнопку на руках у Художницы, тоже отмытую и расчесанную. Была там и Лулу, вся в бантиках, а на шее у нее была какая-то странная ленточка, вся в блестках – Гала гордо всем говорила, что это специальное ожерелье от «Сваровски». Подумаешь, фифа какая, со мной даже не поздоровалась! Не очень-то и надо! Все равно я был в центре внимания, а не она. Швабрика они с собой не взяли и правильно сделали, он совсем не умеет себя вести в обществе – в любом обществе.

А потом пришла еще одна девчонка йорки, некая Мими. То есть не пришла, а ее принесли на ручках. Эта была вся в завиточках, с блестящими заколками и висела на руках у хозяйки, как моя любимая плюшевая собачка. Хозяйка тоже была вся в сверкающих камешках, только завитков у нее не было, потому что она была почти лысая – так, какая-то рыжая короткая щетина на голове. Я подпрыгнул, чтобы понюхать это недоразумение, Мими то есть, и фыркнул – она воняла, как самый неприятный шампунь из Маминого арсенала моющих средств, которые она на мне испытывала. Хозяйка этой куклы всем совала ее под нос и требовала, чтобы люди понюхали ее задик – оказывается, он был обрызган духами из последней собачьей коллекции, и те, кто не успел уклониться, вынуждены были нюхать, а потом фыркали, прямо как я. Ничего себе «собачья коллекция»! «Собака должна пахнуть собакой!» – так говорит Папа, уговаривая Маму «не замывать Тимошу», чтобы «он» – то есть я – не пах шампунем. Он часто нюхает меня, зарываясь носом мне в шерсть, и ему мой запах нравится. Впрочем, и Мама, и Бабушка тоже с удовольствием меня нюхают, как и я их.

Гала, склонившись к чересчур душистому заду Мими, втягивала в себя воздух с видимым наслаждением и заявила, что обязательно купит себе – то есть Лулу – такой же парфюм. Но она врала, потому что, отвернувшись, сделала такую гримасу, что стала сразу похожа на мопса Филю из соседнего двора. Потом они с Художницей о чем-то поговорили, и в результате Мими вместе с хозяйкой, то есть хозяйку вместе с Мими поставили прямо под ее портретом, и там они стояли почти до самого конца вечера. Оказывается, нас, четвероногих, привели сюда потому, что наши портреты висели на стенах – мы были героями выставки!

А вообще мне все понравилось! Я, конечно, раньше не знал, что такое «вернисаж», а это оказалось очень весело. Это такая большая толкучка. Было очень много людей, часть из них я знал. Был, например, Волчий Человек. Мы с ним поговорили – как приятно, когда кто-то из людей тебя абсолютно понимает и говорит на твоем собственном языке. Я ему пожаловался, что Мама в последнее время водит меня на поводке. Она меня не спускает после того, как я попытался съесть большого толстого пса из соседнего подъезда, а его хозяйка, такая же большая, толстая и с мордой точь-в-точь как у него, пообещала в следующий раз его спустить с цепи, чтобы он проглотил в один присест и меня, и Маму. Подумаешь, напугала! Я Маму всегда отобью. Волчий Человек, по счастью, был без своего померанского довеска. Оказывается, Авву он оставил в горах, она там охотится на леопарда. Она ходит по его следам, разрывает в этом месте землю и ее метит. Что ж, надо отдать ей должное – такая может пойти и на леопарда. Пусть она совсем малявка, но, честно говоря, когда я ее встречаю, мне становится не по себе. Я видел однажды, когда летом мы были в гостях у Волчьего Человека на даче, как она строила огромного самоеда – тот поджал хвост и убежал прятаться за своего хозяина. Я тогда порадовался, что у меня хвоста нет и не видно, как я трушу. Но мне все равно очень там понравилось, несмотря на Авву, и уезжать я не хотел. Когда надо было садиться в машину, я попросил Волчьего Человека меня временно оставить у себя и для убедительности даже встал перед ним на столбик. Конечно, ничего не вышло, все кругом засмеялись, а Мама все равно меня увезла и очень на меня обиделась. Но я же не специально, я не виноват, что у родителей нет своей дачи, это их недочет, а там было очень хорошо. Не так жарко, как в Москве, много зелени и много тени, и никто не заставляет тебя специально гулять на солнцепеке. Ну и общество приятное, конечно, не считая Аввы. Я родителей люблю, но считаю, что собаки летом должны жить на даче, пусть и без них.

Но я отвлекся. Мама говорит, что это мой недостаток – я все время отвлекаюсь и забываю, что надо делать. Например, на прогулке, встретив знакомых собак, я могу побежать к ним, забыв и про родителей, и про то, что надо писать-какать. Так что возвращаюсь к вернисажу. Женщины почти все были в длинных платьях и намазанные, как моя Мама. Одна Гала была в каких-то странных широких штанах с резиночками внизу, очень похожих на те, в которых наш сосед из нижних домов бегает с ирландским сеттером Гошей. «Треники», называет их Мама. Мне очень захотелось пометить Галу – я всегда мечу все мешки и мешочки, но Мама меня поймала в самый последний момент, когда я уже задирал лапку, и схватила на ручки.

– Ты что! – в ужасе прошептала она мне на ухо. – Нам еще скандала не хватало, если бы ты испортил дорогущий костюм от Сен Лорана!

Не знаю, что такое «Сен Лоран», но треники есть треники, и мои мысли подтвердил басок стоявшей за моей спиной Маши, которая тихо говорила Голенастой:

– Вот уж не знала, что Сен Лоран шьет спортивные костюмы! – и они засмеялись.

Что мне в них обеих понравилось – у них были короткие юбки; длинные юбки я не люблю, неудобны они для собаки моего роста, я в них путаюсь. И животики у обеих были голые, только у Маши в пупочке еще болталось блестящее колечко, за которое хотелось схватиться зубами. У нее на этот раз было всего лишь два поклонника, они ходили с подносами и разносили напитки. А Голенастая была вообще без Дуремара – наверное, он боялся, что Художница приедет не только с кошкой, но и с собаками. И правильно сделал, потому что, хоть Берты и не было, Вайдат, та, которая алабайка, тоже здесь присутствовала, хоть и опоздала, он бы ее точно испугался. Пошатывающийся на этот раз не шатался, а, затянутый тугим воротничком, галстуком и тесным пиджаком (обычно он ходит в заляпанном красками свитере или майке), мрачно стоял в углу. Иногда его рука сама тянулась к бокалам с водой, которые стояли на столике рядом, но Гала была начеку, она тут же толкала его локтем, наверное, сильно, потому что он тут же руку отдергивал. Интересно, что это за вода была такая? Понюхать ее мне не удалось – слишком высоко было. Зато Мама схватила один стаканчик, хлебнула и тут же раскашлялась, а потом, вытирая глаза платком, сказала:

– Фу, какая гадость!

Пошатывающийся тут же выхватил у Мамы бокал, который она чуть не уронила, и допил, пользуясь тем, что Гала кого-то очень важного водила по выставке. Тут же он пришел в благодушное настроение, наклонился ко мне и стал лохматить мне челку, приговаривая: «Какой хороший мальчик! И ведь не кусаешься, как наши заразы!» Честно сказать, когда он на меня дыхнул, я не укусил его только потому, что нас снимали телевизионщики. Но укусить очень хотелось – Пошатывающийся источал настоящий смрад, от него исходил тошнотворный запах разбавителя № 1, скипидара и еще какой-то мерзости. А также «вискарика» – так он назвал прозрачную жидкость в стаканчиках. Многие мужчины брали этот странный напиток и с удовольствием его смаковали. Какие все-таки люди чудаки! Ни одна порядочная собака не притронулась бы к тому, что так воняет.

От Пошатывающегося я удрал к Маме на ручки. Я заметил, что Кнопка-кошка тоже не сходила с рук, но не своей хозяйки, а Писательницы. Жаль, что Мурзавецкий не видел такого предательства! Но и у меня тоже нашлись поклонники, которые просили Маму дать меня подержать, и я с достоинством переходил из рук в руки, делая людям одолжение. Потом мне это надоело, тем более что там был один молодой человек почти щенячьего возраста, который пытался открутить мне уши, и я улегся под бок Вайдат. К ней публика относилась почтительно, и возле нее образовалось пустое пространство. Лулу же сидела на стульчике, куда ее посадила Голенастая, и как будто любовалась своим изображением на самой большой картине, возле которой собралась целая толпа. Это был тот самый двойной портрет, который писали вместе Художница и Пошатывающийся, как «Репин с Айвазовским», сказал кто-то позади нас. Мама обернулась вместе со мной, и я увидел, что это была знакомая девушка с телевидения. Очень понимающая девушка – она как-то снимала, как я ем курицу с вилки, и уговаривала Маму дать мне еще и еще, потому что ей были нужны какие-то дубли.

– Собачка вышла замечательно, – ответила ей высохшая дама в толстых очках, – но вот зря Гала решилась так позировать. Она очень проигрывает в сравнении с Лулу! Тем более что Лулу одета, а ее хозяйка раздета, лучше было бы наоборот…

Они тихонько похихикали, и Мама тоже хихикнула, взяв меня на руки и уткнувшись носом мне в шерсть – так, чтобы никто этого не заметил. Все прошло бы достаточно чинно и скучно, если бы Мими от волнения не описалась. Поднялась суматоха, и один из гостей, которого толкнули, случайно наступил на лапу Вайдат. Вайдат – очень выдержанная девчонка, она только взглянула на невольного обидчика, слегка показав зубы, но тот от ужаса метнулся в сторону и упал, с грохотом повалив стул. Гала и Художница при этом почему-то побелели и бросились поднимать и утешать этого неуклюжего типа, а хозяйка Вайдат Птичка и моя Мама решили, что с нас хватит, и быстро нас увели. Так что я не видел своими глазами, чем все это закончилось. Прежде чем сесть в машину – Птичка обещала нас подвезти, – мы немного погуляли во дворе, и когда уже совсем собрались уезжать, из подъезда вышла Гала под руку с Пошатывающимся. Вернее, Пошатывающийся висел на руке Галы. Он был такой же, как обычно, то есть покачивался из стороны в сторону и не хотел идти прямо. Гала кричала на него:

– Опять нализался, ублюдок! – и запихивала его в джип.

Но Гала была не права. Пошатывающийся ничего не лизал, он просто пил из стаканчиков, я видел, я ведь наблюдательный. А если кто что и подлизывал, так это была Мими – она, когда хозяйка на минуту спустила ее с ручек, увидела на полу лужицу возле столика с напитками и попробовала, что это такое. Не знаю, понравилось ли ей, но после этого ее слегка покачивало, как Санни после пива. Наверное, и напрудила поэтому.

Вечером Мама в лицах рассказывала Папе про вернисаж. Я оказался героем вечера. На выставке меня все хвалили и называли «светским песиком», наверное, в отличие от оконфузившейся Мими. Папа возразил, что я вовсе не светский, а тусовочный. Потому что такого понятия, как «свет», а тем более «высший свет», сейчас не существует. Мама с ним согласилась, что на самом деле на вернисаже была просто большая тусовка, и некоторых присутствовавших никак нельзя назвать людьми светскими, потому что они не умеют себя вести в приличном обществе, хотя изо всех сил пыжатся казаться важными персонами. Во всяком случае, сказала Мама, те две весьма высокопоставленные дамы, которые, скрываясь за бокалами с шампанским, рассказывали друг другу вполголоса анекдоты на туалетную тему, значительно менее светские особы, чем несчастная Мими, которая сходила в туалет по необходимости, и уж ни в какое сравнение они не идут с великолепной Вайдат. Тут я возревновал, потому что подумаешь – не откусилась, когда ей наступили на лапу, я бы тоже стерпел! Попутно выяснилось, что тот тип, которого она смертельно напугала, оказался известным художественным критиком, и по этому поводу мои родители долго смеялись.

Но когда на следующий день мы встретились в нашем лесу с Художницей и ее собаками, Мама уже не смеялась, а притворилась, что очень переживает, что с критиком так нехорошо вышло, ведь он должен был писать о выставке. Они обе поохали-поахали, а потом расхохотались, вспоминая эту сцену. А вообще Художница осталась довольна, несмотря на «неприятные инциденты».

– Но больше я на свои вернисажи животных приглашать не буду, – заявила Художница, – хватит одного раза. Они отвлекают внимание публики от картин!

Интересно, а чего она хотела? Конечно, на меня, например, смотреть гораздо приятнее, чем на плоских собак и кошек, развешанных по стенам!

Гром грянул на следующий день. Вернее, это Мама так говорила, но ни грома, ни молнии не было, хотя дождь на самом деле шел. С утра Маме позвонила Художница, они долго разговаривали, и физиономия моей хозяйки становилась все мрачнее и мрачнее. Я в разговор их не вслушивался, понял только, что речь идет о белой собаке (Вайдат, что ли?) и волке. Мама со мной отказывалась играть, а потом, когда пошли гулять, она ходила вся отрешенная и на меня почти не обращала внимания. По дороге нам встретилась Гала, шедшая откуда-то с большой сумкой. Мама хотела пройти мимо, но Гала, поздоровавшись, вдруг показала на меня и, всплеснув руками, спросила:

– А что это с вашим песиком? У него лапка болит?

Тут Мама взглянула на меня, и я понял, что я, пописав, забыл опустить лапку и скачу на трех. Со мной это бывает.

– Ничего страшного. У него задние лапки слишком длинные, мешаются, – ответила она и прибавила шаг. Но от Галы отделаться было непросто, она догнала нас и воскликнула:

– А я уже собиралась вам звонить! Мне так надо с вами поговорить! Только не на улице – вот-вот снова польет. Может быть, зайдем к вам?

На это Мама ответила, что к нам домой, к сожалению, нельзя, потому что у нас не убрано. Она говорила неправду – накануне они с Папой занимались квартирой, и мне приходилось перебегать с места на место в попытке скрыться от ненавистного пылесоса. Но я ее понимал – она не хотела пускать Галу на нашу территорию. Мне Гала тоже не симпатична, и нечего ей напрашиваться к нам в гости!

Вздохнув, Гала повела нас к себе. Вот уж у кого был беспорядок так беспорядок! Всюду валялись картины, рамы, кисти – и все это вперемешку с какими-то тряпками. Зазик злобно затявкал, увидев меня, но Гала быстро закрыла его и Лулу в дальней комнате. Пахло очень неприятно, смесью противного запаха Швабрика (подозреваю, что он использовал углы квартиры в качестве туалета, что недостойно приличной домашней собаки), Галиного парфюма, «вискарика», разбавителя № 1, скипидара и еще чего-то очень мерзкого.

Гала извинилась за беспорядок, сказала, что не ждала гостей. Вот уж действительно – когда я здесь был раньше, так не воняло. Меня неудержимо тянуло к той лестнице, на которую меня в прошлый раз не пускали. Воспользовавшись тем, что взрослые отвернулись, я быстро по ней поднялся и попытался открыть лапой заветную дверцу – я это умею делать, но эта дверь никак не поддавалась. Там, за ней, творилось что-то неладное, я это нутром чуял. Что-то такое, отчего у меня на загривке поднялась шерсть, и я зарычал. Услышав мой рык, Мама спохватилась и быстро за мной прибежала. Я вырывался, и ей непросто было со мной справиться. После этого она меня уже не выпускала.

Хозяйки уселись на кухне, где пахло, на мой взгляд, более прилично, чем-то съедобным. Дальше у них состоялся серьезный разговор, и так как мне все время пришлось сидеть у Мамы на коленях, я не пропустил ни слова. Не все понял, но все сейчас напишу.

– Вы, конечно, слышали про наше несчастье, – начала Гала.

– Да, я знаю, что галерею обворовали, – ответила Мама. – Украли портрет белой собаки и волка.

– Позавчера в галерее был выходной день, – продолжала соседка, – а вчера мы с дочерью пришли в десять, а вместо этих картин на стене – пустое место. Мы, конечно, тут же вызвали милицию, но что они могут? Единственное, что они сказали, – это что следов взлома нет. Замок внутренний, его легко открыть изнутри, а если захлопнуть дверь, то без ключа дверь уже не откроешь. Скорее всего, вор был среди гостей, он где-то спрятался, например в туалете, и уже после того, как мы все ушли, выбрался из тайника, похитил картины, вышел через входную дверь и захлопнул ее за собой.

– А разве вы не ставили помещение на охрану? – спросила Мама.

«Какая охрана, если все собаки ушли? – подумал я. – Вернее, охранять могли бы только мы с Вайдат, но хозяйки нас увели раньше всех».

– Провод был перерезан.

– А видеокамеры? Только не говорите, что они тоже не работали!

– Увы! Одна из них была разбита, у двух других тоже обрезаны провода. Я теперь пытаюсь выяснить, кто когда ушел.

Тут Мама возмутилась:

– Это кого же вы подозреваете? Не меня ли?

– Нет, что вы! Я же помню, что вы с хозяйкой Вайдат ушли первыми! Но я не со всеми гостями была знакома, поэтому хотела вас расспросить про тех, кого пригласили лично вы…

У людей есть такое слово – «озвереть». Я его не люблю, потому что для описания состояния, к которому его применяют, больше бы подошло «олюдеть». Но тут Мама просто озверела и даже подпрыгнула на стуле, так что я еле удержался у нее на коленях.

– Вы это серьезно? – буквально завопила она. – Вы что думаете, знаменитая Писательница и ее не менее знаменитый муж будут воровать картины? Или профессор нескольких зарубежных университетов? (Это, как я понял, она про Волчьего Человека.) И, конечно, известный Путешественник, сам недавно обворованный, будет этим грязным делом заниматься?

Путешественник – это Мамин приятель с телевидения, он меня тоже как-то раз снимал. Как и профессор, он редко бывает в Москве, а все больше где-то болтается. Только если Волчий Человек ищет в горах леопардов, то Путешественник идет по следам людей, которые все еще живут в каменном веке, то есть ходят без одежды и живут в шалашах из веток. Подумать только, у них нет холодильников! Не представляю, откуда они берут еду… С голодухи они даже едят друг друга! Однажды где-то в южных морях Путешественнику пришлось жениться на важной людоедке, дочери вождя, чтобы его не съели. И его там не съели, зато его уже дома ограбила другая жена, не из племени людоедов, но зато, как говорила Мама, та еще людоедка. Мама как-то к нему ездила домой смотреть змей, но меня с собой не взяла, потому что, она объяснила, змеи хоть и похожи на больших червяков, но питаются маленькими собачками. Этих змей – они питонами называются – его жена тоже утащила. Вот и нечего дома змей держать, завел бы он нормальную охранную собаку, вроде меня, – и все добро его было бы в целости и сохранности!

– Так, значит, вы подозреваете приглашенных мною гостей, людей весьма и весьма уважаемых, – Мама говорила таким тоном, каким делает мне выговор, если я от нее убегаю на прогулке. Гала стала успокаивать Маму, она тоже нервничала, руки у нее дрожали. Но Маму остановить было невозможно. Я-то знаю: если Мама заведется, что с ней бывает, по правде сказать, редко, это надолго.

– А что насчет тех, кого привели на выставку вы? – продолжала она. – Кто, например, были те две крашеные блондинки, одна в рюшечках, другая в блесточках, которые выпили практически все шампанское и постоянно шушукались во время выступлений?

– Да что вы! – тут уже Гала начала кричать. – О ком вы говорите! Одна из них – жена богатого бизнесмена, а другая – личный референт заместителя Зюганова!

– Коммуняка, значит, – Мама уже улыбалась, но знакома мне эта улыбка, – у нас, собак, это как ощериться и зубы показать. – Ну, у них с этим все просто – экспроприация экспроприаторов… или эксплуататоров, как у них это называется… Подзабыла уже марксизм-ленинизм. И вообще, – тут она так сильно прижала меня к себе, что я взвизгнул, – давайте подведем итог. Картины выкрал кто-то, кто знал, где расположены камеры слежения, как проходят провода от пульта охраны, где, в какой кладовке можно спрятаться. Знал, как работает замок, возможно, у него даже был ключ, а все ключи у вас…

При этих словах Гала вскочила, Мама тоже встала и, прижав меня к груди, направилась к выходу, продолжая на ходу говорить:

– Так что все следы ведут сюда, к вам… Я, конечно, не про вас с мужем говорю, но, подумайте, может, этот Дуре… то есть Анатолий, или кто-то еще из друзей вашей дочери в этом деле замешан?

Гала бежала за нами, пытаясь перехватить, и что-то второпях говорила, но мы с Мамой гордо вышли за дверь, ее не слушая. Даже пока мы ехали в лифте, Мама не спускала меня с рук, и ее трясло от злости. Мне пришлось пискнуть, чтобы напомнить, что меня пора поставить на лапы.

На следующее утро Мама уехала куда-то по делам, подбросив меня Бабушке. Мы с ней прекрасно провели время, играли, гуляли и нежились, греясь на солнышке. Надо сказать, что я очень люблю такое времяпровождение – в погожий день сидеть с Бабушкой на лавочке перед подъездом и слушать людские разговоры. Это очень комфортабельный наблюдательный пункт: видно, кто приехал, кто уезжает и, главное, какие собаки проходят мимо, выходят из подъезда или входят в него. Отсюда очень удобно облаять, кого надо, и показать, кто тут главный. И с соседями – людьми можно и нужно поздороваться, особенно со старушками, которые все меня обожают. Изредка мне выпадает особая удача – это когда возвращается домой хозяин Мули. Он должен пройти мимо меня, а я на него бросаюсь с громкими ругательствами, и если бы не Бабушка, которая меня удерживает, я бы его съел с потрохами. К Бабушке все время кто-нибудь подходит и делится с ней новостями. Именно поэтому, наверное, Мама называет меня «заядлым сплетником», но я ведь сплетни не распространяю, я их только выслушиваю! И потом, обычно я не прислушиваюсь к людским разговорам, разве только меня начинают хвалить или вообще говорят о собаках.

Не понимаю, почему Мама презирает такое занятие – общаться с соседями на скамеечке, если бы она почаще участвовала в наших посиделках, узнала бы много интересного. Вот как в тот день. К нам подсела пожилая соседка Валентина из другого подъезда и пожаловалась, что почти не спала, потому что в квартире Галы, которая находится с ней на одной лестничной площадке, всю ночь бушевал скандал. Периодически дверь квартиры распахивалась, и из нее вылетал Пошатывающийся, а вслед ему летели его вещи. Пошатывающийся, правда, вел себя тихо, зато, кроме ругани Галы, все время были слышны громкие вопли Голенастой, а также визгливое тявканье Швабрика и изредка – скулеж Лулу. Так как все бранились на повышенных тонах, старушка поняла, что шум был из-за денег. Якобы из-за какого-то идиота, какого именно – непонятно, они лишились и картин, и денег. В результате утром Голенастая выскочила из подъезда с большой сумкой в руках – это уже при мне было, я собственными глазами видел – и бросилась к своему джипу. Под ближайшим к джипу деревом ее поджидал Дуремар, нервно покуривая, но она села в машину и поехала, не обращая на него внимания, чуть ноги ему не отдавила, так что он, чертыхаясь, еле успел отскочить в сторону. Потом все-таки вернулась и его подобрала.

Деньги… Не понимаю, почему люди устраивают такой шум из-за этих бумажек! Они все время вкалывают, зарабатывая эти деньги, а какая от них радость? Я так понял, что если они что-то сделают правильно, то получают эти бумажки, как я – кусочек сосиски, когда по команде встаю на столбик или даю лапу. Но мне быстро надоедает такая игра, а они все трудятся и трудятся, чтобы бумажек было все больше и больше. Я в них не разбираюсь, но Мама мне как-то объясняла, что в обмен на красную бумажку можно получить два мешка моего корма, а на желтую – косточку из жил. Но шарики, которые мне насыпают в миску, я есть не люблю, а вкусными косточками меня бесплатно угощают соседи, хозяйка Цунами например. Мама, когда мне это все рассказывала, была очень расстроена, потому что долго не могла найти свой кошелек, а потом нашла его среди моих игрушек. Как он туда попал, не знаю, я его туда не притаскивал, наверное, сам завалился, но Мама решила, что это я. Если бы у нее было другое настроение, когда она читала мне лекцию о достоинствах купюр, она бы сообразила, что «желтый» и «красный» мне ни о чем не говорит, у нас, собак, видение мира другое. Птичка как-то жаловалась, что один из ее питомцев сжевал вместе с карманом куртки последние деньги в доме, так те вообще были «голубыми» – сейчас таких уже нет. Самые ценные, однако, называются «зелеными». Мне об этом рассказал один знакомый ворон, который живет у Маминых знакомых. Вот кто прекрасно разбирается в деньгах!

Судя по моему жизненному опыту, люди делятся на две категории: тех, кто любит нас, животных, и тех, кто нас терпеть не может. В начале своей жизни я больше сталкивался со второй категорией – так называемые хозяева меня не кормили и пинали, когда я им под ноги попадался, а один пьяница в деревне даже обещал с меня шкуру спустить, если я еще раз задеру лапу под тем кустом, где он отсыпается. И в нашем доме есть одна противная консьержка, которая, как видит меня, требует, чтобы Мама «забрала эту мерзкую собачонку, чтобы она тут не гадила». Я как-то порывался высказать ей все, что о ней думаю, но Мама мне запретила, сказала, что нечего с убогими связываться. Однако среди Маминых-Папиных друзей таких отвратных типов нет. Все, кто к нам приходит или к кому ходим в гости мы, особачены или окошачены. В крайнем случае, у них живет кто-нибудь еще – ну, как змеи у Путешественника. А в том доме, куда мы с Мамой как-то заглянули, нашего народа было очень много: три кошки, три собаки и две вороны.

Гриша, ворон, был у них самый умный и самый главный. Его даже хозяйка слушалась и уважала, а хозяин, хозяйкин сын, так просто его боялся. Гриша как только над ним не издевался! Вечно прятал его часы куда-нибудь на шкаф, а когда тот ел, то выхватывал кусочки прямо у него изо рта. Гриша в доме всем распоряжался, участвовал в собачьих драках, мирил забияк. Своего младшего товарища он опекал, утром выпускал из коробки, куда его закрывали на ночь – сам-то он спал на хозяйской подушке. А когда злился, больно тюкал провинившегося по голове. Он и нас с Мамой обещал клюнуть в темечко, как только мы вошли. Мама тут же схватила меня на ручки, и мы прижались к двери. Пробыли мы там совсем не долго, но за это время Гриша на хорошем собачьем языке, правда, с провинциальным акцентом – дело было за городом – популярно объяснил, что чужаков в доме ему не надо и со своими подчиненными хлопот хватает. Да и собственные его хозяева тоже не всегда ведут себя должным образом, вот и сейчас они на него сердятся и перерывают весь дом, чтобы найти вытащенные им из портмоне купюры. Хозяин обещал ему голову свернуть, но пусть только попробует хоть к одному перышку прикоснуться – он опять ему нальет в постель воду из собачьей миски. Он, Гриша, знает цену деньгам и берет только крупные, желательно не наши, с мелочью не связывается. Пусть люди ищут сколько хотят, да только не найдут они тайники, где он прячет свои сокровища на черный день. А нам этот пернатый господин посоветовал убираться подобру-поздорову, пока целы. Мы и убрались быстренько, причем Мама, по-моему, испугалась этого наглеца не меньше моего. Как хорошо, что у нас во дворе вороны не такие просвещенные, самое большее, на что они способны, – это гоняться за пышным хвостом Найка, благо у меня хвоста нет.