Текст книги "Дети немилости"

Автор книги: Ольга Онойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

5

Поезд шел через степь.

Огненный венец солнца перекалил небосвод, и, остывая, тот сделался прозрачно-серым. Лиловые облака, плотные и недвижные, стояли над горизонтом. Выходил срок ярому дню, ветер подымался и дул над оцепенелой страной без конца и края, гоня пыльные смерчи и клубки перекати-поля. Колеса стучали. Неле смотрела в окно: за окном бежала серая земля, неподвижно летело над нею серое небо, а малиновое, круглое тело солнца падало и падало сквозь облака.

Становилось прохладней. Неле знала, как справляться с парящей духотой: нужно найти тень и шевелиться поменьше, будешь меньше потеть, а значит, и меньше мучиться. Но день все равно выдался не лучший. Самое жаркое время она проспала тяжелым болезненным сном и теперь чувствовала себя разбитой. Разбудила ее смотрительница вагона. Она стучалась во все комнаты и извинялась. Говорила, что в Истефи вагон посетит маг и напишет какую-то схему, с которой станет прохладно. «Лето нынче слишком жаркое, – горевала смотрительница так, словно в том была ее вина, – прежде пассажиры до самой Пустыни не страдали от жары. Не знаю, как просить прощения у почтенных дам».

Дамы вздыхали и опускали глаза, безнадежно обмахиваясь веерами; запястья их подрагивали от усталости.

Вагон был дамский, первого класса; благородная путешественница Юцинеле, родом из Лациат, ехала в Рескидду, город наук и искусств, дабы узреть красоту мира и многоцветье его. Также путешественница намеревалась больше узнать о святой вере, к которой обнаруживала в себе склонность...

Неле очень удивилась бы, доведись ей прочесть письма, отправленные из Ройста прежде ее отъезда. О святых верах она если и слыхивала, то разве от Лонси, склонностей и подавно к ним не питала, науки с искусствами не занимали ее. Но она радовалась поездке и глубоко, в самом далеком уголке сердца, таила надежду на чудеса. Она ехала в Рескидду, странный, сказочный город, откуда родом крылатая принцесса Лириния; в Рескидду, чьи золотые колесницы некогда покорили полмира; в город, где правят царица Лумирет и Младшая Мать Акридделат и на девушку, умеющую объезжать коней и метать ножи, никто не посмотрит косо.

Лонси сидел у себя в мужском вагоне. С полудня и до середины вечера дамам и господам дозволялось посещать друг друга, но он ни разу не пришел. Неле вполне разделяла его чувства. Ей и сказать-то ему было нечего.

Толстая синяя занавеска, что висела поверх кружевной белой, за день нагрелась так, что почти обжигала пальцы. Теперь она остыла. Неле не стала ее задвигать: из отворенного окна веял ветерок. Ночью он сулил стать ледяным, но простуд горянка не боялась. Она разделась донага и накинула простыню. Смотрительница предупредила, что ночью кто-то займет второе место в отгороженной комнатке, но это ведь тоже будет женщина, что беспокоиться... Синяя ночь, точно вторая занавесь, сгустилась за окнами. На горизонте озером звезд мерцали огни города Истефи, самого северного в Ожерелье Песков.

Истефи славился своими тканями, особенно шелком, и даже в горы попадали истефийские покрывала, выменянные за овец, мирный проезд или просто так взятые у купцов. Неле вспомнилась Мирале. Та родилась далеко от Рескидды, но тоже была твердой как сталь, хоть и по-иному, чем рескидди Лириния. Будь Мирале здесь, рядом, что бы она сказала?

Прикрыв глаза, Неле вздохнула.

...В богато убранном покое, среди истефийских шелков и золотой парчи, на вышитых подушках сидела Мирале. Белые рукава светились, пав поверх огневеющего узора. На красавице было одеяние из тонкого льна, какое надевается после бани. Волосы ее, черные как вороново крыло, расчесывали две единокровные сестры Юцинеле, Иоле и Иреле, и не было милосердия в их руках. Мирале как будто не чувствовала боли. Она смотрела прямо перед собой, даже не вздрагивая, когда то одна, то другая золовка выдирала дорогим гребнем целый клок ее богатства. Руки Мирале возлежали на округлившемся животе. Кожа ее сияла лунным светом, и растущий во чреве плод только увеличил ее красоту.

Неле опустила занавесь и вошла. Раскрытой ладонью дала пощечину одной из сестер, села перед невесткой на подогнутые ноги. Прекрасные серые глаза Мирале нашли ее, взор скользнул по голым рукам, рядам метательных ножей на груди, перевязи с длинным кинжалом, пальцам, закованным в боевые перстни... Ресницы опустились на щеки темными полукружиями.

– Добра моей госпоже, – сказала Неле, подивившись, какой чужой, оказывается, у нее голос, какой суровый. – Здорова ли ты? Не хочешь ли чего?

Мирале едва поглядела на нее и снова потупилась. Неле решила, что она не ответит, но красавица медлительно разомкнула губы:

– Здорова... ничего не хочу. – И добавила чуть внятней: – Госпожа Юцинеле.

Неле умолкла. Было бы хорошо хоть о чем-нибудь завести разговор с невесткой, но складной мысли не приходило. Вообще никакой не приходило. Она могла бы исполнить просьбу Мирале, но та никогда ничего не просила. О чем говорят женщины между собой? Они ведь постоянно болтают. Неле знала, о чем говорят мужчины, не стушевалась бы в разговоре о конях, собаках или оружейной стали, но женщине можно что-нибудь приказать или что-нибудь подарить, и все.

Итаяс просил сестру позаботиться о его любимой жене. Мирале не имела в Таяне родни, в которой нашла бы утешение и защиту. Взглянуть без почтения на жену Демона не решился бы и самый глупый храбрец, но на женской половине ей тоже требовались охранители, а здесь не властен был даже ее муж. «Ты свободна войти и выйти, – сказал Итаяс, – и ты не боишься старух. Держи их в страхе». Неле кивнула, пожирая его глазами, и брат с улыбкой погладил ее по голове...

Неле растерянно покусала губу и велела:

– Иреле! Принеси персиков и молока. Может, госпожа хочет мяса? Оно полезно для сыновей.

Мирале едва приметно покачала головой.

– Тебе нужно есть, – укоризненно сказала Неле, радуясь, что нашла слова. – Иначе сын родится слабым.

– Нет, – ответила Мирале очень тихо. – Он... сильный.

Неле широко улыбнулась.

– Конечно! Ведь отец его – самый могучий на свете. У тебя родится чудесный сын.

Ресницы Мирале вспорхнули, сухие пронзительные глаза вперились Неле в лицо, и та почти отпрянула, жалко приоткрыв рот. Будь перед нею мужчина, Неле схватила бы нож и надрезала себе руку. Она обязана была произнести ложь, но ложь не делалась оттого менее омерзительной.

Мирале знала, какая судьба постигла всех жен Итаяса, сумевших понести от него.

Иоле потупилась, кривя рот. Растерянность и стыд Неле превратились в злобу. Она грубо велела сестре убираться. Иоле кинулась в коридор, едва не сбила с ног Иреле, девицы в четыре руки поставили на пол блюдо с фруктами и кувшин, и скрылись. Донеслось недоброе хихиканье. Неле чуть не кинулась вслед, охваченная желанием догнать их и оттаскать за волосы, но вовремя опомнилась.

Мирале смотрела на нее.

Неле опустила голову, резко выдохнув.

– Теперь некому завязать мне волосы, – с тенью усмешки сказала красавица, – и они не станут реже.

– Разреши, госпожа, я послужу тебе, – Неле вскочила.

– Сначала сними перстни, – сказала Мирале ласково, – они у тебя не для красы...

Уши Неле заалели, она забормотала извинения и стала стаскивать тяжкое железо со своих пальцев. Перстни были вообще-то красивые, по-настоящему женские, из Рескидды. Подарок брата – тот нашел их среди товаров какого-то купца.

Волосы Мирале, прохладные и гладкие, струились по рукам как вода. Умастив, их нужно было связать в четыре узла, а потом убрать под четырехрогую, расшитую самоцветами шапочку. Сама Неле по-мужски заплетала косу. Ее лохмы походили на овечью шерсть. Проводя пальцами вдоль бесконечных черных прядей, она подумала, что у нее бы эти узлы, достоинство замужней женщины, держались бы точно кованые, – и поторопилась отогнать эти мысли. Косы Мирале не давались вязать: текли, выскальзывали из непривычных к женским затеям пальцев.

– Ты не умеешь? – наконец спросила красавица, и Неле окончательно застыдилась.

Мирале вздохнула.

– Не гневайся, госпожа золовка, – сказала она, – но как я тебе завидую...

Неле от неожиданности выронила прядь, и узел упал.

Завидовать? Ей? Мирале, красавица Мирале, которую любит Итаяс, завидует Неле, ненастоящему воину и полуженщине?..

– Как бы я хотела быть на твоем месте, госпожа золовка, – задумчиво прошелестела Мирале, склонив голову. – Ходить свободно, смотреть прямо. Не быть овцой, которую забирают из стада и несут куда хотят...

– Глупая, – ответила Неле, но вышло это не строго, как полагалось, а отчаянно грустно. – Ты не овца-пленница, а госпожа, честная супруга.

Наргияс посоветовал устроить пышную свадьбу, раздарить много подарков: если не задобрить дзеров, то по крайней мере смягчить их гнев. Каманар, как всегда, согласился с ним, хотя и был еще зол как бес, а Итаяс только улыбнулся. Гости на той свадьбе исчислялись тысячами, гуляли они с неделю. Певцы прославляли невесту. Никто не сумел преувеличить ее достоинств. Мужу своему, похожему на бога, была Мирале ровней. Неле не могла смотреть на них: глаза слепила их красота.

– Только захоти, и будешь старшей женой, – продолжала она, перебирая пряди смоляных волос Мирале. – Что ни пожелаешь, все исполнят.

– Исполнят? – Мирале обернулась. – Ты же выгнала этих куриц, госпожа золовка, что же по-прежнему говоришь деревянные слова? Дай мне человека увидеть, ни о чем больше не прошу.

Что-то внутри Юцинеле дрогнуло и сжалось. Выпустив бесконечные волосы Мирале, она прошла пред ее лицо и вновь села, скрестив ноги; впилась пальцами в колени, с усилием подняла голову.

– Ребенок растет, – сказала Мирале. – Он уже начал двигаться.

Неле стиснула зубы.

– Ты не умрешь, – мучительно выговорила она.

Уголки губ Мирале приподнялись.

– И я завидую тебе, – продолжала Юцинеле дрожащим голосом. – Это я тебе завидую! Потому что ты прекрасна, и о тебе мечтают. А я... госпожа Мирале, я ведь только среди женщин такой гляжусь, свободной и с оружием. Надо мною смеются.

– Ты, говорят, львицу убила ножом, – глянула на нее Мирале.

– Убила, – растерянно ответила Неле, – в глаз попала... Но я бы все отдала, ничего не пожалела, чтобы красавицей быть, как ты.

Мирале встала. Улыбка озарила ее лицо, ставшее дивным, чарующим, как лунный лик.

– А я красива, – сказала она странным голосом, – очень красива, и потому я умру в муках шестнадцати весен от роду. Глупая Неле...

Она впервые назвала ее малым именем. Юцинеле задохнулась.

– Ты не умрешь, – сказала она. – Ты родишь и не умрешь. И будешь жить в любви и согласии и увидишь правнуков.

Плечи Мирале поникли.

– В любви? – уронила она. – Братья мои пали, отец мой искалечен и не встает, милый мой умер, Неле. Что мне с той жизни, даже и будь она у меня? Лучше мне умереть. Только муки боюсь, а ведь никто не добьет меня, как раненых, которых не спасти, добивают. До конца идти.

Неле молчала.

– Ты ведь любишь своего брата? – тихо спросила Мирале. – Прости меня. У меня милый был. Тоже говаривал, дескать, все бы отдал за Итаясову силу, а то ведь не защитит меня... Не защитил.

Веки Мирале судорожно сомкнулись, прекрасное лицо исказилось, и Неле почти с ужасом поняла, что строгая Мирале плачет. Не зная, что сказать, Неле поднялась, переминаясь с ноги на ногу, не в силах видеть лица Мирале, уставилась куда-то в угол и обреченно, будто прыгая со скалы в водопад, обняла ее.

Мирале ткнулась лицом в ее плечо. Распущенные волосы шуршащей волной окутали их обеих.

– Ну что ты не скажешь, что мне нельзя плакать? Что я должна быть счастлива?! – шептала Мирале. Дрожащими руками Неле гладила ее по спине, осторожно отстраняясь, чтобы не давить на круглый живот.

Ничего не говорила.

Много позже Неле узнала, над чем смеялись Иреле с Иоле. Сама Иоле и рассказала, кривя на обычный свой лад пухлые губы. «Гордячка она! – бросила, когда Неле потребовала от нее почтения к любимой жене брата. – Непокорливая, бесстыжая! Замуж взята, все о другом думает, паскудная. Добро бы что хорошее было, а то ведь овечий сын, от зайца родившийся!»

Неле сдвинула брови и потребовала объяснить.

Иоле хмыкнула, высокомерно задрав подбородок.

...Когда Итаяс, вырезав точно скот домочадцев старейшины, шел к женской половине за своей добычей, настоящий жених Мирале готовился встретить его с мечом в руках. Простой пастух, к тому же хромой, он понимал, что успеет разве занести клинок, но одного и желал: честно пасть, защищая невесту. Он стоял в простенке, скрытый коврами, и ждал врага.

И он увидел, как идет по дому Демон Высокогорья – в окружении единокровных братьев, точно волчий вожак во главе стаи. Демон улыбался, светло и ясно, и чужая кровь капала с его одежд; шаги были бесшумны, как походка хищника в ночь охоты, а глаза сияли невыносимым огнем, и казалось, не меч его убивает людей, а само это сияние.

Пастух не сумел поднять меч. Он стоял, скрипя зубами от ненависти, но в сердце его не находилось сил выйти навстречу, заступить Итаясу путь, взглянуть в лицо. Демон заметил его. Но не в первый раз видел жестокий таянец, как соперников леденит страх перед ним, и он не глянул на пастуха, побрезговав последним убийством. Молча, одеревенев, задыхаясь от пыли, стоял хромец и смотрел, как враг уносит его невесту.

Потом пошел и повесился.

– Вот какие ей по сердцу-то! – заливисто хохотала Иоле. – Вот за кого ей замуж-то было! Я ей и объясняю. А то смотрит, точно мы овцы, а она живая из серебра выкована!

Неле немного подумала. Пошевелила пальцами, аккуратно складывая их в правильный ударный кулак. Тяжелые перстни легли один к одному. Иоле ничего этого не заметила – не успела; и замаха Неле она тоже не успела заметить.

Неле ударила ее по лицу. Сестра начала заваливаться на спину, даже не успев замолчать, и боль почувствовала поздно – зато уж потом заорала на всю долину, тоненько и пронзительно, как свинья.

Щека была разорвана до уха. В ране виднелись зубы.

– Теперь тебя никто не возьмет замуж, – сказала Неле, хрустя запястьем. – Даже хромец.

Может, она и поступила жестоко, но будь в Таяне у Мирале родные старухи, Иоле могли бы отравить насмерть.

Брату Неле сказала, что безмозглая девчонка мучила беременную, заставляя ее плакать, а ведь это могло повредить ребенку.

– Мой маленький львенок, – сказал Итаяс, взъерошил Неле волосы и поцеловал ее в висок.

Проснувшись поутру, Юцинеле первым делом увидела круглое личико соседки. Истефийка оказалась немногим старше ее самой. Широко расставленные глаза ее с любопытством изучали горянку. По носу и щекам южанки солнце щедрою горстью рассыпало веснушки, светлые тугие кудряшки прыгали на ее плечах; в пышных кружевах своих она цвела точно белый шиповник, и туфельки ее были белые, с блескучими камешками.

– Доброе утро! – поприветствовала она на быстрой риеске. – Я Сайет. А вы до Рескидды едете?

– Добра тебе, – ответила Неле, торопясь одеться.

– Ах, простите! – всплеснула руками Сайет и отвернулась к двери; обнаружила на двери зеркало, захихикала и зажала рот ладонью. – Я такая неучтивая, – выговорила она сквозь прижатые к губам пальцы.

Неле невольно улыбнулась. Сморщила нос, припоминая, как разговаривают изящные дамы равнин, и сказала:

– Никакого бешпокойштва. Я Юцинеле.

Сайет обернулась так споро, что завитые локоны плеснули ей в лицо.

– Чрезвычайно рада знакомству, – пропела она. – Я еду в Рескидду, я буду учиться в университете! У нас в Истефи тоже есть университет, но он не такой большой и древний. А вы тоже в университет? Нет? Я думаю, две молодые барышни должны поладить, правда?

Неле немного растерялась от ее напора, но потом поняла, что Сайет не обязательно отвечать: та, похоже, умела болтать сама с собой. Неле еще ответила, что нет, она едет просто в путешествие, посмотреть мир, а потом вовсе умолкла.

За ночь стало прохладней. Теперь ветерок из окна не остужал, а наоборот, нес с собой дневной жар.

– Давайте закроем окно! – предложила Сайет. – А то холод уйдет. Это потому холодно, что схемы ночью писали, я видела, как их писали, по крышам ходили, так занятно!.. А вы одна едете? Я одна еду, маменька не хотела отпускать, а я...

Кружева так и танцевали на ее плечах.

Неле думала.

– Ах, простите! – Истефийка всплеснула руками и даже вскочила. – Может, вы риеску не очень хорошо знаете, а я все болтаю и болтаю. Только я аллендорский плохо знаю, если честно, всего несколько фраз, я...

– Нет, – сказала Неле, стараясь быть вежливой. – Я понимаю.

– Ах! – снова заулыбалась Сайет. – Это замечательно, замечательно! Не хотите ли чаю? Заклинания к вечеру ослабеют, опять станет жарко, в Хотохоре будут писать новые, а пока холодно, так замечательно пить теплый чай! Вечером будем пить холодные напитки, я вас угощу...

– Да, – согласилась Неле, – хорошо попить теплого...

Сайет все щебетала что-то, выставляла на столик домашние припасы в белоснежных салфетках и плетеных корзиночках... Неле смотрела на нее и не могла понять, в чем дело. Истефийка, свежая, нарядная и приветливая, не нравилась ей. Что дурного в веселой девушке? Но чем больше суетилась Сайет, тем внимательней смотрела на нее горянка – так, как учили ее смотреть воины Таяна.

«Непонятно», – думала она. Странное чудилось, но с чего?

В конце концов Неле решила, что ей кажется. Не по своей воле отправившись на край света, она готова была подозревать всех и вся, и вот подозрения, как гончие, набросились на легкомысленную соседку. Это даже смешило: стоило только представить, как перепугается Сайет, если Неле станет выказывать свои чувства. А сказать по чести, соседство с истефийкой было куда приятней, чем с Лонси. Маг все время кис от уныния и боязни, Сайет же радовалась жизни. И услужлива была она, и вежлива: сама приготовила питье, поделилась печеньем. Единственный ее недостаток заключался в чересчур быстром языке. Неле предстояло еще несколько дней делить с Сайет крошечную комнатку в вагоне, потому надо было быть учтивой и уж всяко не смотреть на южанку волчицей.

Сайет с улыбкой подала Неле чашку. Неле поблагодарила.

Она смотрела, как красиво ест Сайет, откусывая крохотные кусочки, как пьет, и на прихотливо выгнутой ручке чашки сложенные пальцы ее похожи на птичье крыло.

Потом опустила глаза.

Сомнений почти не оставалось.

...Стучали колеса. Поезд подрагивал, чуть-чуть скользила по столу стеклянная чашка. Неле поднялась, неуклюже повернулась, пытаясь достать с высокого крючка полотенце, и задела бедром стол.

Чашка свалилась.

Сайет, конечно, не поймала ее – не в том ранге была она, чтобы допускать настолько глупые промахи; но по тому, как двинулись ее плечи, как дрогнули тонкие пальцы, Неле мигом поняла, что пальчики эти могут поймать не только падающую чашку, но и стрелу, и горло раздавить при надобности смогут... Сайет вновь засуетилась, отчаянно щебеча, как подобает легкомысленной девице, сбежавшей от маменьки в университет. Всплеснула руками, горестно вскрикнула – но не тотчас, а припозднившись на мгновение, словно прицеливалась. Неле утвердилась в своей догадке. «Ты такая же барышня, как я, – внутренне усмехнулась она. – Тень. Скорпиониха».

Вытерев пролитый чай и извинившись, она протерпела еще с минуту, а потом встала и направилась в конец вагона. Миновав уборную, Неле прошла в соседний вагон, благо, был уже полдень, и смотрители пропускали; она шла, пока не пришла в вагон третьего класса.

Было тут людно, грязно и шумно. Оглушительно кричали разыгравшиеся дети, пили что-то мужчины, сгрудившиеся у дальнего окна. Квохтали куры в клетках. «Ты не пойдешь за мной сюда в белых туфлях, – мстительно подумала Неле. – Постереги лучше вещи. В самый раз для тебя занятие».

В третьем классе скамьи были жесткие, и перегородок не ставили, и попахивало скверно, и о прохладе никто не позаботился, но ехать оказалось куда любопытней. Можно было разглядывать людей, и это не казалось им чем-то дурным. Нарядные дамы в первом классе, очень вежливые, подле горянки становились вежливыми до полусмерти, а здесь никто не косился на ее старые штаны и голые руки. Неле не любила, когда косятся, а отсутствие подушек и красного дерева ее не волновало.

Кур везла старая женщина, не очень чистая, но добродушная и ласковая. Куры были дорогие несушки, не как-нибудь, а для улучшения породы. Племянник старушки держал ферму под Цестефом. Жена у него была расчудесная, а уж дети так просто золотые. Слушая словоохотливую старушку, Неле помогла ей выбрать из клеток и выбросить грязную солому. Хозяйка подмигнула, пошарила немного среди встревоженных кур и сунула Неле в руку шершавое, теплое еще яичко.

К вечеру ожидалось прибытие в Хотохор.

– Господин Кеви. Господин Кеви!

– Да?.. – машинально отозвался Лонси; за окном бежал однообразный степной пейзаж, и маг как завороженный смотрел в рыжеющий горизонт.

– Не хотите ли аллендорских газет? Третьегоднишние, привезли в Хотохор атомником. Не беспокойтесь, они входят в стоимость билета.

Остроглазый пожилой смотритель так нахваливал эти газеты, точно всучить их Лонси было для него делом чести. Хотел, что ли, услужить путнику на каждый грош, заплаченный за того суперманипулятором? Маг успел подумать, что ехать первым классом удобно в одном смысле и не очень удобно в другом. В детстве родители пару раз возили его на запад, к Зеленому морю, и мальчишкой Лонси расстраивался, что билеты куплены всего лишь во второй класс. Пожалуй, родители были правы.

– Спасибо, – сказал он. – Есть ли «Слово Ассамблеи»?

– Конечно!

Разукрашенная виньетками газета легла на столик, как скатерть. Смотритель сказал, что в Хотохоре на поезд уже поднялся сосед господина Кеви по комнате, сейчас он с женою и дочерьми в дамском вагоне.

Лонси без интереса пробежал глазами по заголовкам. Сообщалось об успехах Службы исследований, на второй странице была громаднейшая беседа с выдающимся молодым ученым господином Мерау. Лонси не читал речей Оджера про эксперименты и перспективы; в глаза бросился один из последних вопросов корреспондента: что господин Мерау думает о слухах, ходящих в магическом сообществе? Поговаривают, что суперманипулятор Маджарт назначит его своим преемником.

«Я не обращал особого внимания на сплетни, – отвечал Оджер. – Меня, впрочем, не слишком интересуют должности».

Лонси сложил газету и прибрал ее подальше. Подпер кулаком подбородок и упрямо уставился в окно. Вид бестенной степи резал глаза; маг мучительно щурился и смаргивал. Он образованный человек и, конечно, легко освоит дело младшего секретаря посольства. Хотелось бы, однако, знать, аннулирован ли его диплом. Может, комиссия все же смиловалась? По крайней мере подождет, не увеличатся ли способности господина Кеви вблизи Истока?

Все это мерзко, мерзко, мерзко и отвратительно.

В начале пути Лонсирем еще думал о планах суперманипулятора: странным казалось, что господин Маджарт, прямо говоривший о своей неспособности управлять Воином, был так спокоен на совете принцессы. Но потом мысли наскучили Лонси, он слишком мало знал, чтобы искать ответ на загадки, да и мерзко все это казалось, чем дальше, тем отвратительней. Лучше уж было подумать о будущем – о том, что ждет в Рескидде, и как дальше устраивать свою жизнь. Еще и девчонку навязали ему. Он и о себе-то не может достойно позаботиться, а тут дикарка, обуза. Ну как сбежит?

Откровенно говоря, Лонси очень этого хотелось.

В коридоре загрохотали шаги, чемоданы, кто-то забасил, не понижая голоса. В благородной тишине первого класса шум казался почти неприличным, и Лонси усмехнулся с невольным дружелюбием. Обладатель могучего баса высказался на незнакомом языке, а потом перешел на риеску.

– Арки! – заорал он. – Арки, если ты еще раз подберешь на помойке какую-нибудь...

– Мммья-ау-у! – отвечал неведомый Арки, и по коридору стремительно протопотали маленькие лапы, а за ними пробухали большие ноги.

Лонси симпатизировал котам, а кроме того, ему было скучно. Он отворил дверцу и выглянул в коридор, с удовлетворением увидав, что многие изысканные господа тоже дали волю любопытству. Улыбающиеся лица виделись тут и там.

По коридору точно молния носился здоровенный кот, оглашая респектабельный вагон истошным мяуканьем. Породы кот был престранной: с бурой шкурой и совершенно бесшерстный. За котом, причитая, бегал смотритель, за смотрителем рвались толстенный господин с вымазанной чем-то зеленым лысиной и высокий лохматый подросток. Поскольку коридор в ширину мог вместить только одного человека, буза получалась неописуемая.

– Нельзя! – в отчаянии восклицал смотритель. – Нельзя животных выпускать в вагоне...

– Арки! – ревел лысый господин. – Кто тебе разрешил поднимать кота?!

– Ты! – ломающимся баском отвечал Арки, морща нос. – Кто сказал тренироваться на кошках? Сам-то ты тренировался на кошках!

Наконец кот был пойман и водворен в корзину.

– Ну? – отдуваясь, спросил зеленоголовый господин. – Куда его теперь? К матери? У нее там четверо малявок, носы им вытирать, еще и кота подсунуть? Уф! Уф-ф!

– Дайте кошу! – пронзительно потребовал тоненький девичий голосок.

Лонси высунулся подальше и увидел возле двери в дамский вагон прелестнейшее создание лет шести от роду, в розовом платьице и белоснежных носочках. Отец с явным облегчением сунул дочери корзину с котом и вытер пот со лба.

– Где наши места? – сказал он. – Арки! Чтоб я до Рескидды звука не слышал! Добрый день! – Это предназначалось соседу сына. – Добрый день! – Последнее он выпалил уже Лонси.

Лонси не верил своим глазам. Он даже сощурился, пытаясь яснее разглядеть узоры, покрывавшие лысину новообретенного соседа. Это были, безусловно, схемы заклятий, вытатуированные или написанные красками, притом в незнакомой манере, а значительной части этих заклятий Лонсирем вовсе никогда не видел, в чем готов был ручаться головой. Хотохорский маг выглядел престранно. Но был он таким шумным и добродушным, так располагал к себе еще до знакомства, что Лонси ни о чем не задумался.

– Уф-ф! – сказал маг, усевшись. – Уф-ф! – И тяжело привалился к стене. – Позвольте представиться, Харно Гори, маг.

Лонси моргнул. Кто есть новоприбывший, он понял сразу, но как в ответ должен был представиться сам?

– А вы тоже маг, я вижу, – сообщил господин Гори, несказанно облегчив ему задачу. – Приятное совпадение!

– Лонсирем Кеви, – вполголоса сказал Лонси и чуть не отшатнулся, когда большое тело соседа вдруг оторвалось от сиденья, наклонилось вперед и ухватило Лонси за руку.

– От моего семейства, – громогласно сетовал господин Гори, потрясая соседской рукой, – шуму не оберешься! Можете вообразить, четыре дочери-погодка. Сына моего вы видели, сорванца! – И толстый маг радостно заулыбался.

Лонси испытал некоторое облегчение, когда господин Гори выпустил его руку. Силы в хотохорце было немерено.

– Я путешествую, – частично соврал Лонси; несмотря на чрезмерно внушительную внешность соседа, с ним хотелось завязать дружеский разговор. – Еду в Рескидду от самого Ройста.

– И не выходите в городах Ожерелья? – спросил маг столь печально и укоризненно, точно испытывал от того нестерпимую душевную боль; Лонси даже растерялся. – Да, – продолжал Гори, – все думают, только в Рескидде есть на что посмотреть, а что не Рескидда, то деревня. Города Ожерелья, господин Кеви, моложе Рескидды лет на двести-триста, а Рескидде восемь тысяч лет, как известно. Будете возвращаться, взгляните хотя бы на Истефи. Ах, озеро, скалы, лестницы, арки...

– Непременно, – пообещал Лонси. Пыл господина Гори передался ему, и на минуту Лонси ощутил себя настоящим путешественником, вольным бывать где хочет.

– Жена моя из Истефи, – сказал Гори. – В Рескидде познакомились, в университете, я был молодой магистр... ах, молодость. Сам я из Мерены – знаете Мерену?

Лонси напряг память и даже нашарил в ней что-то близкое, но где та Мерена находится, не вспомнил. Гори беспечно махнул рукой.

– Пятнадцать лет вместе, – сказал он. – Решили детям Древний Юг показать, да и родню навестить. В Хотохоре, представьте же, догоняет меня срочная телеграмма: у госпожи Урри, долгих ей лет жизни, беда с мужем. Я в ужасе, жена в ужасе, дети плачут, поездка вот-вот отменится, снимаемся с поезда... три дня в привокзальной гостинице прождали. Пришлось билеты в первый класс купить, других не осталось.

– Да, – ввернул Лонси, – вторым ездить куда приятней. Сам жалею. А что госпожа Урри?

На открытом, с крупными чертами лице Гори застарелое утомление мешалось с почти злорадным довольством.

– Господин Урри, – сказал он, – большой ученый, исследователь Севера, двадцать лет ходить не мог. Болезнь суставов. Спал когда-то, по молодости, в снегу, понимаете ли... А теперь господин Урри совершенно счастлив и носится как укушенный, собирая новую экспедицию. Госпожа Урри заказывает сеанс дальней связи и кричит, что я шарлатан, чучельник и что у господина Урри усох мозг. Какого труда мне стоило не сказать госпоже Урри, у кого из них, по моему скромному мнению, усох мозг! Тем временем из магазина возвращается сам господин Урри, нагруженный снаряжением, и благодарит меня от всей души. Люблю свою работу! – И маг густо захохотал.

Лонси озадаченно свел брови.

– Господин Гори, – на всякий случай уточнил он, – вы медик?

Тот уставился на него в предельном изумлении.

– Нет, – отвечал он, – с чего вы взяли? Я – некромант!

Ошалевший Лонси сам не знал, чего от себя ждать, но в эту минуту дверь сотряс уверенный стук, она распахнулась, и в комнатку вдвинулось достойное чрево матери семейства. За юбку статной белокурой южанки цеплялась очаровательная малютка лет четырех, очевидно, младшая сестра любительницы дохлых кошек. Сам дохлый кот громко вопил где-то дальше.

– Харно! – повелительно изрекла супруга. – У меня всего две руки. И малышки хотят видеть папу!

– Да, дорогая, – смиренно отвечал некромант и удалился вслед за женой, виновато покосившись на немого Лонсирема.

Кажется, господин Гори никакого значения не придал маленькому недопониманию, имевшему место между ними... и даже вовсе его не заметил.

«Уаррец, – думал Лонси. – Он уаррец. Только в Уарре практикуется некромантия... господин Гори – уаррец».

Потом он долго сидел вовсе без мыслей.

За окном летела плоская как стол степь, бесконечная и бесконечно одинаковая. Солнце палило; чувствовалось, как мало-помалу расходуется ресурс схемы, начертанной в Хотохоре мастером Третьей магии, специалистом по климату. Долгое одиночество немного успокоило Лонси, и он задумался о другой магии – запрещенной в Аллендоре, той, которую, несомненно, изучал Оджер Мерау, будущий государственный суперманипулятор. Ассамблея, конечно, знала о том, но ничто не помешало господину Маджарту наметить Мерау себе в преемники: что может быть полезней, чем знать силу противника и уметь потягаться с ним?..