Текст книги "Дети немилости"

Автор книги: Ольга Онойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Хоранцы вполне разделяли его мнение – прежде, когда терзали набегами нашу южную границу, разоряя нийярских виноградарей. Наблюдая за продвижением Эрдрейари, отец поставил перед Государственным советом вопрос об аннексии; вместе с советниками он счел спешную аннексию Хорана излишней и дозволил тейху принести особого рода вассальную клятву, подобную той, что двести лет назад принес восточный Царь-Солнце.

Принимал эту клятву уже я.

...Эррет дернула меня за рукав. Я встрепенулся, выныривая из размышлений. Окрест царил мир: солнце играло в листве, щебетали птицы, журчала река, и даже усердный танкист являл собой картину на редкость мирную. Прекрасная спутница моя беззвучно смеялась. Укоризненно покачав головой, она взяла меня за руку и потянула в заросли пышной акации.

Не стоило смущать певца.

 
Не плачь, душа, что погиб холостым,
Даже в голову не бери.
На моей могиле растут цветы,
Которые я дарил.
Сотня шуток в суме у злодейки-судьбы.
У меня их – три тысячи три!
На моей могиле растут грибы,
Которые я варил.
Веселую песню пропой сперва,
А там и слезы утри.
На моей могиле растет трава,
Которую я курил...
 

Так он пел, и, судя по всему, куплетов в песне было еще преизрядно.

Биение ключа народной мудрости прервал второй солдат, живой, который вылез из реки в чем мать родила и стал любоваться танком, обсыхая на ветру. Эррет беззвучно согнулась от смеха, зажимая рот, и сам я держался из последних сил. Право, если бы в такой час в кустах обнаружился ржущий как конь император, это было бы... невыразимо.

– Что, служба? – с пониманием спросил наконец живой.

– Угу, – не очень дружелюбно отозвался поднятый.

– Где ж тебя навернуло-то? – продолжал живой, усевшись на траву.

– В горах, – сказал певец, разглядывая свой танк. – Стояли мы... Вот как сейчас, у реки. На часах я стоял. Таянец, сволочь, вот как ты... на берег выполз, и кинжалом.

– Эх! – сказал второй без обиды. – А мы сидим в тылу.

– Дурак, – добродушно ответил орел Эрдрейари. – Радуйся, что живой. Живой много чего может, чего мертвому несподручно. Успеешь еще помереть и на передовой повоевать. На кой ты бабе своей – без мяса, но с орденами?

Припоминая все это, я засмеялся.

– Мори, – сказали мне в макушку; твердое бедро уютно легло под руку, маленькая упругая грудь ткнулась в ухо, когда Эррет уселась на подлокотник моего кресла. Я даже не удивился: Эррет умелица по части неожиданных появлений. Не теряя времени, я обернулся и, улыбаясь, перетащил ее себе на колени, помог снять промокший под дождем плащ. Эррет крепко обняла меня за шею, уткнулась лицом в плечо и вздохнула. Вид у нее был усталый и грустный.

– Эррет, – сказал я, перебирая мокрые волосы. – Что-то случилось?

Она прильнула ко мне.

– Нет. Не больше того, что уже есть.

– Что сказал тебе Лаанга?

– Ничего такого, что я не знала бы сама.

Я приуныл. Хуже манеры задавать риторические вопросы только манера говорить загадками.

– Обними меня, Мори, – сказала она. Я и так ее обнимал, но прижал к себе теснее; Эррет потерлась носом о мое плечо.

– Знаешь, Мори, – невнятно проговорила она, не поднимая головы, – несмотря ни на что, я рада, что я здесь и сейчас и могу любить тебя.

Я вообразил, что сказал ей Лаанга, и почти испугался.

– Эррет, – жалобно сказал я. – Меня что, скоро убьют?!

Она хрипловато захихикала, мало-помалу становясь прежней Эррет, погладила меня по голове и подергала за серьгу.

– Глупый, – сказала она. – Но тебя надо беречь. Как бы тебя не вздумали заменить кем-нибудь другим.

Тут уж я понял загадку. Эррет, как и Онго, меньше всего подходила для своей роли: судя по хроникам, обреченная сторона проигрывает из-за предательства Госпожи. Эррет не может предать Уарру физически, такова ее природа. Я оказался прав, предположив, что это система. Любопытно, однако, по какой причине я сам оказываюсь ее частью...

Мысль моя остановилась.

– Аллендор, – сказал я после недолгого молчания. – Аллендорцы подменяли исполнителей главных ролей. Но это ни к чему не привело. Воин пробудился.

Эррет вздохнула:

– Мы – настоящие.

– Но любого из нас Она может заменить кем-нибудь другим? – тихо спросил я.

Эррет отвела взгляд: глаза ее сделались холодными, стылыми, как ноябрьская вода.

...Глухая тоска, в которой дряхлеют чувства, истлевает воля, гниет разум; безразличие, смутно чудящееся позади, как чудится глубокому старику смерть. Отчаянное сражение Заступницы в средоточии неживой вечности, в сознании, что невозможно уберечь всех, ото всех отвести беду, всех увидеть счастливыми, – безнадежная битва с Ней.

Никто не свободен от Нее, и сама Арсет происходит от Ее сил.

Та, что любит выигрывать честно.

Это Ее игра.

Как? Как обойти западню, поставленную тем, кто настолько огромнее человека? Разве это возможно? «Хорошо, – подумал я. – Но маги, которые слишком близко, решились... Ведь это их замысел, Лаанги и Каэтана». Мне вспомнилось окно в Бездну, зияющее в покоях Лаанги, и помимо воли я задумался о том, как выглядит Высь. Каэтан оставил свою Башню, теперь она в руинах – минули века... он ушел по собственной воле, объединившись с бывшим противником в намерении прервать бесконечный цикл великих кровопролитий.

Сколько же они ждали?

«И понять их, – пришло на ум, – не проще, чем Матерей». Полагаю, человек, проживший двадцать тысяч лет, мало отличается от духа или божества. К чему великим загадывать нам загадки? Не лучше ли открыться и играть честно? Коли уж даже Она любит честные игры... Или именно поэтому? Но теперь вместо того, чтобы думать об Аллендоре и планах Лиринии, я думаю о Лаанге.

Проку от этого никакого.

Эррет молчала.

Я вздохнул.

– Эррет, – печально сказал я. – Что написано у меня на роже?

Она поглядела на меня искоса и шутливо нахмурила бровь.

– Меланхолия, – поразмыслив, ответствовала она, – и желание заморить червячка.

Она была бесовски права.

– Я не о том, – уныло сказал я.

– Я понимаю.

Последняя загадка великого некроманта казалась если не самой простой, то самой очевидной. Лаанга усмотрел некий смысл в тех знаках, которые Эррет после вспышки страсти написала на моем лице. Мы оба помнили их лучше, чем собственные имена.

«Корона Бездны», совершенно безобидный, несмотря на громкое имя, знак: он помогал человеку, облеченному ответственностью, повелевать другими в случае, если тот не чувствовал в себе достаточно сил и твердости. Перед встречей с высшими лицами государства я нуждался в нем как никто.

«Серебряная дорога», очищающая разум.

«Звездный доспех», знак защиты; превратить его в заклинание, как Данва, я бы не сумел, но знак имел силу и без того.

«Ладья мертвых», призывающая души предков для мудрых советов.

Заканчивая этот грозный и величественный набор, одолеваемая лукавством Эррет пошалила, украсив меня «оком любви», знаком, привлекающим нежные чувства; так, во всяком случае, она сказала. Я не нашел «ока» даже перед зеркалом, смывая ввечеру роспись. Эррет сказала, что начертила знак в другом каноне, не изысканным стилем Тавери, а так, как чертят на Западе. Там в обычае крохотные знаки, почти незаметные издалека. Эррет спрятала «око» возле «доспеха», и оно потерялось в завитушках. Но Лаанга не мог не заметить знак, глазами либо иным чутьем, и я терялся в догадках, так это или нет и имеет ли это какое-либо значение.

Остальное я по мере сил разгадывал.

Понять «корону» было проще всего – она означала мою роль в происходящем, нежеланный титул Господина. «Ладья» направляла мой взгляд; она указала мне на Аргитаи... или на Ирву, Среднюю Сестру? Чем усерднее я пытался вспомнить, тем менее во мне было уверенности. Мелькнула мысль, что дольше всего я разглядывал не саму прабабку, а сапфировую звезду Арсет у нее в руках. Впрочем, мудрый совет от мертвеца я в любом случае получу; зря ли рядом со мною Онго?

«Дорога» могла значить многое. Будучи снята с лица, она превращалась в мощное боевое заклятие, а символических значений имела полдюжины. «Дорога» допускала даже буквальное толкование, означая, собственно, дорогу туда, куда следовало попасть, но кроме этого – дорогу судьбы, духовный путь, уничтожение препятствий, как чисто физических, так и тех, что на пути разума. Я склонялся к последнему: мне крайне необходимо было избавиться от ложных догадок и прояснить мысли.

В этом ряду прагматичный «доспех» значил слишком мало, а значит – слишком много, тем более в связи с «оком», которым Эррет мне удружила. Я сотню раз перечитал скупые строки Энциклопедии: высшего смысла у «доспеха» не было. Защита, мощная защита, не более. Была мысль потребовать у Комитета мага, специализирующегося на знаках, но тогда пришлось бы вводить в круг посвященных еще одного человека, а этого мне не хотелось. В конце концов, есть масса научной литературы.

На голодный желудок думать получалось плохо. Я пришел к выводу, что Эррет, как всегда, права, и пора перекусить. Когда размышления о судьбах мира перестают быть видом досуга, то делаются весьма утомительны, и к тому же во рту у меня пересохло... Я поднял голову и наткнулся взглядом на фонтанчик.

...Ребенком я не узнавал Ирву на портрете; художник изобразил ее ослепительно белокожей. Высохшая плоть прабабки была черна от бальзамирующих веществ, и только одежды оставались так же белы, как у священницы на холсте. Лицо ее некроманту удалось не слишком хорошо, но масок Ирва не любила. Скулы и уши она прятала под тяжелым серебряным венцом, почти шлемом; надо лбом светился крупный сапфир. От нее пахло травами, и когда по вечерам она рассказывала мне сказки, то долго еще после ее ухода простыни и одеяло хранили этот запах, родной и уютный. Я смотрел в изукрашенный потолок, пока тот не начинал показывать мне странные причудливые картины, а фонтанчик в углу журчал, блестели капли на серебряных волосах Заступницы, и вот наконец надо мною склонялся полузнакомый, неизъяснимо прекрасный лик – женщина, темноволосая, с глазами оттенка светлой сирени – Арсет...

Большая часть сказок Ирвы брала начало в великих легендах Юга: странствия Илсена и светлые витязи, клятва духов пустыни, царица Ликрит Железноликая и Младшая Мать Данирут. Но о Той, что любит играть честно, прабабка говорила редко и никогда не называла Ее по имени. События первой песни Легендариума Ирва упоминала лишь вскользь.

Иногда она пела – поблекшим, дребезжащим, но до странности приятным голосом пела старинные гимны, вчетверо старше ее самой, на риеске, которой я тогда не понимал.

 
Ветер встает над миром,
Стирает ее следы.
Ищи Госпожу сапфиров,
Деву пресной воды.
Когда ты, слабый и сирый,
Стоишь пред ликом беды,
Зови Госпожу сапфиров,
Деву пресной воды...
 

Я смотрел на фонтанчик. Струйка его воды была с прядь волос, она проливалась из сложенных чашей рук Арсет, изображенной в ипостаси Девы пресной воды. Арсеитство пришло из Рескидды, пригоршня пресной воды – величайшая ценность для жителей пустынь. Теперь перед строительством бурят скважины, а первые храмы рескидди возводили над источниками...

– Исток, – сказал я.

– Что? – тихо отозвалась Эррет. – Мори...

– Знаки, – сказал я. – Мы долго пытались понять, что означают знаки – «корона», «дорога»... Но самый первый знак, который всегда на лице. Мы про него забыли.

Эррет вскочила с моих колен, наклонилась ко мне, упершись руками в подлокотники кресла. Глаза ее загорелись.

– Мори! – воскликнула она. – Ты... как же все просто!

Не то чтобы я успел понять все до конца, но не улыбнуться не мог.

– Исток, – повторила Эррет, выпрямившись. – Это значит...

Роспись лица уаррца отражает устройство мира и магии. «Исток» – первичное, аморфное тело заклятия, но он же одновременно – состояние мира в начале творения и точка на карте, где мир ближе всего к этому состоянию. На Древнем Юге могущественней становятся заклинания, возрастают силы магов, но в то же время в магии появляется хаотический элемент, склонность к саморазрушению и самоорганизации. В безлюдной пустыне, где физически находится Исток, постоянно рождаются и гибнут энергетические существа. Несколько тысяч лет назад иным из них удавалось сохранять стабильность и далеко удаляться от области рождения, но маги Рескидды изолировали опасные территории, и подобных катастроф давно уже не происходило. Возле Истока как нигде сильно то, что в Аллендоре называют «реликтовым излучением», – дыхание исполинской первичной силы, которую на земле связывает и упорядочивает воля Арсет.

Эррет прошла к окну и затворила его, хотя дождь уже кончился и надобность в том отпала. Потом моя прекрасная советница уселась на стол и самым лукавым образом оглядела меня сквозь прищур. Глаза ее блестели. Эррет улыбнулась.

– Корона, – сказала она, – и серебряная дорога к Истоку под присмотром ока любви. Не забудь о «звездном доспехе», который нам сейчас очень кстати. Что же до «ладьи мертвых», то премудрых покойников вокруг преизрядно, как поднятых, так и нет.

Я ответил ей улыбкой и призадумался. Связь и смысл стали очевидны, но не слишком-то меня радовали. Конечно, для меня как дилетанта-историка Рескидда – как пасека для медведя, но я уже не наследник престола, которому вольно разъезжать по миру. Покинуть Уарру в такой час – когда, в придачу к прочим радостям, приходится опасаться, как бы тебя не заменили кем-нибудь более подходящим... Эррет смотрела на меня, и я понимал, что она читает мои мысли. С нею легко; не приходится объясняться.

– Мори, – сказала она с ласковой усмешкой, – ты забыл про «око любви»? Чтобы сесть на трон в Кестис Неггеле, пока еще нужно мое согласие. Лаанга считает, что Господин Бездны из тебя достаточно аховый, и я тоже для моих целей никого более подходящего не вижу, более того – видеть не желаю, а потому, во избежание риска, не собираюсь с тобой расставаться.

Это было неожиданно.

– Разве ты можешь покинуть Уарру? – изумленно спросил я.

– Если предлагаю, значит, могу. – Эррет рассмеялась. – Ну, Мори, подумай сам, вспомни, кто я.

Помешкав, я кивнул; меня уже занимала другая мысль. Как бы то ни было, перспектива бодро отправляться в путь меня совершенно не вдохновляла.

– Пусть так, – сказал я. – Но мы имеем дело не только и не столько с высшими силами, сколько с людьми. Возможно, отъезд Господина Бездны из его владений воспрепятствует наступлению лета магии. Но внезапный и необъяснимый отъезд императора из Данакесты ни к чему хорошему не приведет. Я молчу о сложностях, которые неизбежно возникнут в делопроизводстве, даже о дипломатии молчу, хотя одного Хорана хватает для головной боли, в то время как Аллендор... да бесы бы с ним! Как это объяснить людям? В особенности людям по ту сторону гор?

– Мори, – просто спросила Эррет, прервав мои размышления, – ты не хочешь уезжать?

– Не хочу.

– Почему?

– Я только что объяснил.

Эррет покачала головой.

– И все это действительно так? И ты не найдешь столь же убедительных аргументов в защиту отъезда, если пожелаешь?

Я примолк.

Благополучие Уарры зависело от меня. Неотложные дела каждый день ожидали меня в Данакесте – законы, директивы, советники и послы, наместники и генералы. Я не принадлежал себе...

Я принял корону три месяца назад – а ждал, что это случится не раньше, чем лет через двадцать, и поднятый отец надолго останется рядом со мной в качестве советника. Я следил за осуществлением проектов, начатых им, вряд ли понимая их хотя бы наполовину, собственных же начинать пока и не думал. Государственная машина успешно работала по инерции, не нуждаясь в моем вмешательстве; с чего я взял, что она остановится без меня?

Император Морэгтаи, Господин Бездны, не желал покидать свою крепость.

«Любопытно», – подумал я.

Людям скорей всего вовсе не под силу заменить фигуру на игровой доске, и аллендорцы потерпели неудачу; но у Той, что любит играть честно, настроение может и перемениться...

Пора было признать, что здесь я решать не могу. Самым разумным мне виделось довериться Эррет и Лаанге.

Эррет смотрела в сторону; она знала, о чем я думаю, и не считала нужным перебивать мысль.

Мне пришло в голову, что поездку можно использовать для еще одного дела. Как государь, я обязан был предусмотреть все. Если наши усилия окажутся тщетны, то мировую войну магия закончит поражением Уарры. В случае развития событий по наименее желательному пути империя распадется на части. Восточные острова, Экемен и Хоран провозгласят независимость, маги Меренгеа отгородятся от врага морозами, как щитом, Нийяри надолго сохранит верность на словах, в то время как храбрость нийярцев станет залогом самодержавной власти южного князя. Но Сердцевинная Уарра будет испепелена.

Тогда Рескидда примет беженцев.

Если же отставить пораженческие настроения, то нельзя не вспомнить, что Ожерелье песков объединяет с Аллендором династический брак, а с Уаррой – религия. «Есть риск, что Ройст успел раньше, – подумал я, – есть шанс, что не успел». Нелишне было бы нам укрепить связь политическим и военным союзом. Высший год сулит Аллендору победу и в скором времени – власть над всем земным шаром; вряд ли это придется по вкусу рескидди. Атеистическому Аллендору безразлична религиозная история и традиции Древнего Юга, в лице Уаррской империи Рескидда потеряет преданного духовного ученика, то бишь полноводные финансовые реки... Доселе отношения с Югом располагали к союзничеству.

Однако в любом случае и поездку, и возможный союз следует держать в тайне.

Войну должна начать Бездна, и Аллендор знает об этом. Рескидда давно не вступала в конфликты, но рескидди по-прежнему гордятся славой самого воинственного народа на земле. Союз со столицей Юга в Ройсте могут истолковать как угодно, даже как прямую угрозу. Впрочем, и мы, и Аллендор сейчас наращиваем военную мощь всяким возможным образом. В Аллендоре уже созданы атомники, способные выдержать беспосадочный перелет через Лациаты. Соблюдая внешнее благоприличие, стоит позаботиться о собственном оскале и нарастить дополнительный ряд зубов...

– Полагаю, – сказал я, – у господина Кайсена в ближайшее время будет много забот.

Эррет перевела на меня взгляд. Белые горы облаков расходились, открывая солнцу умытый дождем лик Кестис Неггела, и уже улыбался лоскут лазури в окне за спиной Эррет. Яркий луч горел на затканном золотом воротнике государственной дамы, темные кудри падали на грудь, мерцали бриллианты в серьгах и на пряжке пояса, охватывавшего тонкий стан. Прекрасная женщина смотрела на меня, склонив голову к плечу, грустно и нежно. Потом улыбнулась.

– Мори, – с наигранным легкомыслием сказала она, – что ты думаешь о Рескидде?

– Рескидде? – в тон ей переспросил я. – Там жарко и много блондинок.

Камешек сорвался из-под стопы и со стуком пал вниз, в курящуюся туманом пропасть. Бледные облака овечьим стадом тянулись по голубым травам небес. Холодное светило взирало на горы, медленно шествуя над облитыми льдом Аррат. Ныне было время вершины лета, и потому граница снегов отступила на день пути вверх, но скоро мороз снова пойдет в набег на равнины, вымораживая чахлые травы, грозным врагом набрасываясь на людей. Тысячи лет назад сюда пришли предки, изучили запутанные вереницы пещер, нашли затерянные ледниковые реки, долины, известные одному лишь солнцу. Никто не посягнул с тех пор на суровый край, обитель света и холода, ибо для того, чтобы взять эту землю, требовалась мера доблести превыше простой человеческой.

Земля, согласная носить только сильных мужчин.

Верхний Таян.

Арияс, не щурясь, смотрел на солнце.

Закоченевшие пальцы каманара прятались в рукавах, отороченных мехом. За спиной его был вход в пещеры, высокий, очертаниями напоминавший скошенную на сторону гору Амм-Цармат, над которой сейчас замерло солнце. Ветер свистел в ущелье.

Мрачный провал словно обронил часть тени, выплеснувшись на тесную площадку гибким бессветным призраком. С сытой леностью выбрался на свет молодой черный лев: жмурясь, зевнул, качнул тяжкой царственной головой, поразмыслил и ткнулся носом в хозяйский бок, подставив макушку руке Арияса. Унизанные перстнями пальцы зарылись в угольно-черную гриву. Прознав, что в Уарре его называют Пещерным Львом, Арияс убил на охоте горную львицу и приручил одного из ее котят.

Гигантский кот взрыкнул, толкая хозяина толстым лбом, и тень улыбки скользнула по лицу каманара.

Только что люди Оры отбыли на свою солнечную, полную цветов и винограда родину. Арияс не держал на них зла: изнеженные орцы, ценители вин и плясок, несомненно, устрашились ледяного Таяна, ощеренного мечами, ведущего нескончаемое сражение. Когда слабый зрит силу, первое желание, что рождается в его сердце – сбежать и спастись; и лишь поняв, что бежать некуда, слабый покоряется. Арияс женился добрую дюжину раз и делал выводы из собственного опыта. Пока Уарра далеко, император мертвецов не так страшит глупых орцев, как непреклонный каманар Таяна. Но пройдет время, и Ора ляжет, как невеста, исполненная робости, ложится пред женихом.

Пока же они надменно вздымали подбородки и говорили дерзкие речи. Сохраняя бесстрастный вид, каманар потешался над ними и нахмурился лишь тогда, когда орский старейшина заявил:

– Из семи братьев-богов Ора был старшим! Нелепо тебе, таянец, требовать поклона от Оры!

Арияс не нашел подобающего ответа сразу; это сумел бы сделать Наргияс, но верный побратим покинул каманара, отправившись к Отцу-Солнцу. Он вразумил бы посланников мудрым словом, а Арияс был чересчур скор на гнев. Пока не время было грозить Оре. Скрывая ярость, каманар подыскивал нужные слова, когда услышал:

– Не захотел Чаар поклониться Таяну. Поклонился Чаар императору в Кестис Неггеле. Так поклонился, что уж не разогнется больше.

Орец вздрогнул.

Итаяс умолк. И старейшина с Юга хотел бы сказать, что никак и ничем не смог бы Таян отразить удар воинства мертвецов, и поклонившийся Таяну Чаар все равно пал бы, разве что пал в горшем унижении, – сам Арияс думал ту же мысль... но никто не выговорил ни слова, потому что Итаяс улыбался.

Теперь он стоял на краю обрыва высотой в двести человеческих ростов и смотрел вниз. Волосы, темные, как львиная грива под рукой Арияса, развевал ветер, солнце озаряло чеканный лик, и был он прекрасен как бог, непобедимый воин Таяна. «Тот, кем я горжусь больше, чем любой из побед, – подумал каманар. – Тот, кто внушает мне страх больший, чем воинство мертвецов. Тот, кого я ненавижу всем сердцем. Мой сын, Демон Высокогорья. Наргияс, названый брат мой, почему ты ушел, не открыв мне тайны? Ты один умел обуздывать его...»

Арияс не хотел вспоминать, как однажды, в ярости, близкой к отчаянию, явился к старшей жене. Он уже позабыл, что вело его – история с Мирале, вырезанное до последнего человека село или оскорбление, которое Демон нанес одному из старейшин, но в тот день каманар едва не поверил слуху, над которым доселе смеялся.

Юнэ затрепетала, увидев его. Служанки ее попрятались.

– Юнэ, – тяжело сказал Арияс. – Я клянусь, что не убью тебя и не очерню перед людьми. Скажи мужу, как собранию богов, Юнэ: был ли его отец человеком?

Она не переспросила. У нее не было других сыновей. Но она, смирная жена, побледнев как смерть, поднялась с ковра и встала, дрожащая и все же непреклонная – под стать мужу.

– Не знаю, – едва слышно ответила мать Демона.

– Что? – уронил каманар.

– Не знаю, человек ли ты, Арияс! – крикнула она и рухнула на пол, закрыв лицо руками.

Муж молчал.

Единственный раз Юнэ осмелилась изречь дерзкие слова перед ним. Будь при том Наргияс, сказал бы, что Арияс слишком жестоко оскорбил ее, так, что даже женщина имела право разгневаться, и не стоит ее карать, потому что она соблюла его же честь. Арияс смилостивился по другой причине: ему нравилось, что женщина смотрела на него как на дикого зверя, ибо темная ревность подымалась в нем, стоило ему глянуть на сына, – ревность страшного перед тем, кто внушает не в пример больше страха...

Итаяс обернулся, встретив мрачный отцовский взор. Лицо его было светло. «Отец-Солнце! – взмолился каманар. – Дай мне мудрости понять, что означает его улыбка».

– Возрадуйся, отец, – сказал сын. – Ора смирится, когда настанет зима.

– Почему ты так думаешь?

– В долинах Оры сейчас слишком много цветов, – задумчиво сказал Демон. – Когда на смену им придет лед, Ора поймет, что пора склониться под твою руку.

– Я возрадуюсь, увидев твою правоту, – ответил Арияс, думая: «Если бы знать, какой дух подсказывает тебе...»

Итаяс, присев на корточки, поманил к себе льва, и зверь послушно пошел к нему, хлестнув хозяина по колену тяжким хвостом.

– Вчера прибыл вестник от Кентаяса, – сказал Демон, лаская льва. – Что он говорит?

– Равнинники вершат странные дела, – ответил каманар. Он и желал бы оборвать сына, указав ему на место, но когда Итаяс начинал пророчествовать – иным словом назвать это было нельзя, – он почти всегда оказывался прав. Арияс лишился советника; до сих пор он тосковал по Наргиясу, и боль не могла притупиться. Волей-неволей приходилось прислушиваться к другим.

– Есть ли вести о Неле? Здорова ли она?

Странное чувство овладело каманаром. Не то удивительно, что Итаяс спросил о девушке прежде, чем о повелителях равнин; он любил сестру, а презрение к равнинникам было из ряда тех немногих вещей, которые объединяли сына с отцом. Удивительно, что главная весть и была связана с ничтожной девчонкой...

– Есть, – ответил Арияс, скрывая настороженность. – И мне это странно.

Итаяс молча поднял глаза.

– Лиринне, крылатая рескидди, отослала ее из Ройста.

– Юцинеле чем-то ее прогневила? – встревожился Демон; неподдельная любовь звучала в его голосе.

– Все в один голос отвечают, что нет. Равнинники говорят, что принцесса Таянская пожелала отправиться в путешествие, – сказал каманар, – и гостеприимные хозяева не смогли ей отказать.

Насмешка в его голосе мешалась с подозрением. Ложь равнинников казалась слишком нелепой, чтобы быть ложью: несомненно, аллендорцы что-то замышляли. Но что могла сделать слабая женщина, пусть даже и став орудием в руках коварных мудрецов Ройста?

– Я боюсь за нее, – сказал Итаяс. – Что они хотят с нею сделать?

– Ее отправили в Рескидду, – ответил отец.

Демон умолк. Поднялся, оставив развалившегося на камнях льва. Непроницаемо-улыбчивое лицо оледенело, ясные пустые глаза встретили взгляд каманара.

– Так... – сказал он странным голосом. – А что слышно из Нижнего Таяна?

Арияс помолчал.

– Я был прав, – глухо сказал он. – Я ошибся лишь в одном: неверно назвал границу, на которой остановится Эрдрейари. Мертвец чует, что Верхний Таян не по зубам ему, и войска его укрепляются в низинах. Он сунулся в пещеры, но вылетел оттуда с опаленным лбом. Мы потеряли Нижний Таян, но остановили Уарру, Итаяс.

Тот опустил веки, безмолвный. «Императору не нужна ледяная страна, – подумал Арияс, мрачнея. – Теперь он двинется на юг, в Имар и Ору... если они упустят время, то падут, как чаары. Безмозглые бараны! Уже сейчас поздно, к зиме времени не останется вовсе!»

– Знаешь, отец, – с неожиданной мягкостью сказал Демон, – я не буду зимовать в горах.

– Что? – вырвалось у Арияса.

– Укрепляй границы, – сказал Итаяс так, словно сам был каманаром, отдающим распоряжения, – не пугай лишний раз орцев и имаров, вели Кентаясу быть осмотрительнее. Мертвецы в бою ничем не отличаются от живых, разве что командиры их осторожней и опытней. Мне скучно сидеть в пещерах. Я ухожу.

Каманар с трудом перевел дыхание.

– Что это с тобой? – ледяным голосом спросил он; Арияс слишком хорошо понимал, что ответом на гневный запрет будет только усмешка бешеного Демона, и кроме того, в сырую погоду у каманара до сих пор болела левая рука. – Тебе наскучили сражения, желаешь мирно пасти овец в какой-нибудь долине?

Итаяс беззлобно рассмеялся.

– Нет, – сказал он почти ласково. – Но драться с солдатами Уарры можно до самой смерти, и ничего не изменится. Даже если все каманы Лациат объединятся, им никогда не сокрушить Уарру. Ты понимаешь это, отец. Охотник может не рисковать, не забираться в логово льва – но он спокойно ждет снаружи, сколько потребуется.

– И что? – медленно спросил Арияс.

Демон улыбнулся.

И сказал почти мечтательно:

– Я видел его.

– Кого?!

– Император Уарры приезжал в одну из мертвецких крепостей. Я пробрался туда и увидел его.

– Ты безумен, – сказал отец. – Но тебя не зря зовут Демоном. Ты неподвластен смерти.

Сын снова засмеялся.

– Может, и так, – сказал он. – Но император – подвластен.

Сердце Арияса дрогнуло.

– О чем ты? – снова переспросил он, уже догадываясь, что за невероятная мысль завладела разумом Итаяса.

– Мертвое железо и живые мертвецы, отсюда и до Восточного моря – вот Уарра, – ответил тот. – Ее не сокрушить силами гор. Но император – живой человек. Он ест, пьет, овладевает женщинами. Его можно убить. Я убью императора, и Уарра не посмеет более даже взглянуть на запад.

– Это невозможно, – сказал каманар. – От Нижнего Таяна до Кестис Неггела стоят войска. Атомники и танки, маги и полки мертвецов. Ты безумен, но не глуп же.

– Это верно, – с усмешкой согласился Итаяс. – Я не собираюсь идти сквозь армию Уарры. Я пройду через Ору и Уруви, а оттуда поеду в Рескидду как аллендорец. Хочу удостовериться, что никто не причинит зла моей сестре... Из Рескидды я направлюсь в Кестис Неггел. Никто не узнает во мне таянца. Я найду способ убить императора.

В вершинах скал вил гнезда туман. Далеко над осыпями парил огромный орел, высматривая на тропе горных ланей. Ветер стих. Солнечные лучи стали горячей. Демон Высокогорья смотрел на отца с улыбкой; ни тени страха, ни следа сомнения не было на его лице, и на миг каманар поверил, что Итаяс действительно способен совершить то, что сулит.

– Это невозможно, – повторил Арияс без прежней твердости. – Вся Уарра защищает его.

Демон покачал головой.

– Он мой.