355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ольга Трубецкая » Князь С Н Трубецкой (Воспоминания сестры) » Текст книги (страница 13)
Князь С Н Трубецкой (Воспоминания сестры)
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 19:25

Текст книги "Князь С Н Трубецкой (Воспоминания сестры)"


Автор книги: Ольга Трубецкая


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

С утра до ночи вы можете видеть в кофейных многочисленных и с виду совершенно праздных представителей афинского демоса, которые пьют кофе, воду с мастикой или лимонад, читают газеты, рассуждают о политике.

Невольно спрашиваешь себя, каков постоянный род занятий этих уличных политиканов? Чем живут, когда работают эти сограждане Сократа, подобно ему проводящие жизнь на улице в беседах о делах человеческих? Не получают ли они некоторую мзду за свое участие в делах родного города, как во времена Перикла? За участие в политических манифестациях они, несомненно, получают, хотя и сущие гроши, от заинтересованных лиц и партий, но, по-видимому, они и бескорыстно, по собственному влечению готовы манифестировать шумной толпой при всяком удобном случае, как рой шумных насекомых, увлекаемые общим безотчетным возбуждением.

Во время нашего пребывания в Афинах манифестации происходили ежедневно: через месяц предстояли выборы городского головы. И вот, каждый вечер сторонники теперешнего головы, г. Меркуриса, получив подкрепление из Пирея, отправлялись к нему в "салон", т. е. попросту и без евфимизмов, на двор, где он их принимал и произносил им речь, среди восторженных кликов и взрыва петард. Затем он пускал им несколько ракет с разрывными гранатами, откуда сыпались портреты виновника торжества, после чего приверженцы Меркуриса удалялись шумной процессией с криком: "Меркурис! Меркурис!" То же самое {237} происходило в то же самое время в "салоне" г. Ангелопуло – противника помянутого Меркуриса. Обе процессии ходили ежедневно по городу, иногда с музыкой, бенгальскими огнями, петардами и выстрелами, тревожа сон мирных обывателей. Так называемые "люстры" (чистильщики сапог), играющие большую роль в уличной жизни, пирейские босяки и, наконец, уличные мальчишки составляют главный контингент этой армии манифестантов. Живо помню одного восьмилетнего карапузика, который кубарем подкатился мне под ноги с яростным криком: "Меркурис!" Он, очевидно, принимал меня за сторонника Ангелопуло, и если б я ему ответил криком: "Ангелопуло", я подвергся бы нападению.

Эти уличные сцены занимали нас по вечерам, когда мы часам к 9-10 сходились посидеть за столиками на площади Конституции, где регулярно проходили манифестанты. Возбуждение возрастало со дня на день, при встречах происходили драки, перешедшие в кровопролитные, когда револьверы сменили петарды, и началась пальба.

"Хорошо, что студенты уехали во время, – пишет нам один из наших афинских друзей, – у нас ежедневные беспорядки, город прямо на военном положении, конные патрули, пикеты на улицах. Но это ничему не мешает, и на-днях на улице Стадия было настоящее сражение. Я сам слышал около сотни револьверных выстрелов. Несколько человек было убито, около 16 ранено... Должно быть, сладко умирать за Меркуриса". При этом надо принять во внимание, что выборы Меркуриса, состоявшиеся недавно, были безусловно обеспечены уже в начале августа, так что вся эта электоральная борьба представлялась, по-видимому, лишней. При каждой новой ракете или новом выстреле мы невольно себя спрашивали: неужели они прибавят шансы избираемого? Казалось бы, за один скандал ему можно было бы класть налево. Заметьте при {238} этом, что г. Меркурис и г. Ангелопуло или Каменолопуло, как его называли наши экскурсанты, представляют собой не принципы, а личные партии: Ангелопуло – кандидат Делианиса, а Меркурис – Феотокиста, противника Делианиса. То же самое происходит и в области высшей политики. Феотоки, бывший министр, враг Делианиса, а г. Раллис, глава теперешнего министерства делианист.

Мы долго старались понять, из-за чего тут собственно прошибать друг другу головы. Помню один горячий спор, в котором участвовали врачи, журналисты, один банкир, один ученый. Этот спор был вызван моим вопросом о принципиальной разнице между помянутыми вождями партий: одни утверждали, что разница в вопросе о сокращении бюджета на 5 миллионов рублей, другие настаивали на том, что разница в принципе. Но самый принцип, по-видимому, заключался в коринке, и спор сводился к вопросу о коринковой монополии. Впрочем, сегодня коринковая монополия, вчера – перевод Евангелия на новогреческий язык в фельетоне какой-нибудь афинской газеты – все это предлоги для уличных движений, которыми пользуются все эти Феотокисы, Делиансы, Раллисы и Меркуриросы.

Партий принципиальных, как в других парламентских странах – незаметно: есть личные партии Иван Ивановича и Петра Петровича, и все – эти Костаки и Разорваки интригуют друг против друга, пользуясь самыми различными предлогами и пускают друг против друга имеющиеся у них под руками средства. Главнейшим из таких средств служат уличные беспорядки, устраиваемые при посредстве всякого сброда, "люстров", уличных мальчишек и босяков – и прессы, которая, несмотря на неограниченную свободу, занимает очень жалкое положение и не пользуется особым уважением греческого общества. Один грек уверял меня, что в газетах пишут те же "люстры" и уличные мальчишки, которые манифестируют на {239} улицах. Не знаю, насколько это верно, но мне приходилось слышать не раз, что иные сотрудники афинских газет под гнетом острой нужды ищут себе мест в качестве прислуги или лакеев. То же делают, впрочем, и студенты афинского университета, как на это указывает даже путеводитель Мейера.

Читая греческие газеты, вслушиваясь в речи и политические разговоры, нельзя не дивиться какой-то острой мании национального величия, которая выражается в необычайно напыщенной форме и соединяется с не менее тяжелой манией самого азартного и неизбежно мелкого политиканства. Былая слава Греции, ее могущество, ее культурное значение без остатка присваиваются современной Грецией. Греки говорят о Фемистокле и Перикле, как о своих премьерах, ближайших предшественниках достопочтенных г.г. Ралли, Феотоки и "великого старца" Делиани, а о памятниках древней Греции, как о своих памятниках, забывая даже и то, что добрая половина из них раскопаны иностранцами: например, Дельфы – французами, Олимпия, вся Греция микенского периода – немцами, Коринф – американцами.

Один греческий сановник благодарил нас за то, что мы приехали посетить их памятники, чем вызвал мой наивный ответ, что это собственно не стоит благодарности, и что их памятники принадлежат всему человечеству. Он же спрашивал меня с упреком, зачем в России изучают древний, а не новый греческий язык, что было бы несравненно полезнее. За наше пребывание в Греции нам пришлось слышать многое против нашего и европейского классицизма. Эрасмовское произношение считают ересью, и с первого дня нашего пребывания в Афинах были сделаны попытки нас обратить и словом и делом – путем присылки брошюр. Истинный героический язык есть тот, на котором говорят греки, а не тот, которому учат в Европе. Археологии и древней истории также нужно учиться у греков, потому что историческая и {240} филологическая критика Запада есть сплошное заблуждение, вызванное тлетворным сомнением.

Мы видели одного из последних могикан этой патриотической археологии, предостерегавшего нас от пагубного влияния Запада – очевидно, в лице знаменитого проф. Дерптфельда, лекциями которого увлекались наши экскурсанты. Спешу, однако, оговориться: у греков есть весьма солидные археологи, как например, Теунтас, известный знаток микенского периода, или Кавадиас, генеральный эфор (инспектор древностей греческого королевства), сделавший чрезвычайно многое для развития и правильной постановки археологического дела в своем отечестве. По-своему и г. Кавадиас являл нам образец греческого патриотизма, на сей раз, однако, свободного от шовинизма, патриотизма, просвещенного и гостеприимного, который и других стремится заставить полюбить дорогую родину и дать им почувствовать то, что в ней истинного, ценного и прекрасного. Он любит родную страну и как ученый и как патриот, и тот, кто любит древнюю Грецию, изучает ее, с любовью проникается древностью, тот является ему эллином по духу. Такое же отношение видели мы и со стороны других интеллигентных греков. "Преклоните колена перед святилищем Афины Паллады, перед развалинами храма панэллинского Зевса. Станьте гражданами духовной Эллады, не знающей границ и простирающейся за моря и горы". Так говорили нам наши греческие друзья и доброжелатели... Но у нас были далеко не одни доброжелатели в Греции, и с первого взгляда могло показаться, что у нас гораздо больше врагов, чем друзей.

Мы приехали в Грецию в момент сильного политического возбуждения против России и славянства по поводу последних македонских событий. Как и все на Востоке, в македонском движении греки видят дело России и русского панславизма. Если всякий истый грек есть панэллинист, то ему представляется, что {241} всякий добрый русский должен быть панславистом: иначе не может быть, и это не только в глазах греков, но в глазах всех балканских народностей, в глазах австрийцев и немцев.

Мы узнали, что в России господствует партия московских панславистов, руководящая нашей политикой вообще и балканской в особенности. Во главе этой партии, главная резиденция которой в Москве, находится самый популярный и влиятельный человек в России К. П. Победоносцев! И этой самой партией устроено и поддерживается македонское движение, которое угрожает не только Турции, но и Греции. Греки таят на нас много обид: во-первых, греко-болгарская церковная распря, в которой мы поддержали схизматиков против патриархата и в лице экзархата создали могущественный орган болгарской пропаганды в Македонии; во-вторых, последняя война, в которой мы обманули ожидания афинских политиканов; правда, в народе смотрят так, что если б не русский царь, турки были бы в Афинах, и нам пришлось это услышать в приветственной речи одного сельского учителя, но есть греки, которые утверждают, что война была проиграна благодаря России: не будь России, греки взяли бы Константинополь. Наконец, всего более виновата она в современном македонском движении. Понятно, что наш приезд в настоящую минуту даже несколько удивил греков...

Мы не станем повторять рассказ о той травле, которая поднялась в прессе по случаю прибытия экскурсии: в газетах сообщалось, что она наспех организована русским правительством с какой-то тайной, враждебной целью, а, может быть, и для того, чтобы усыпить внимание греческого народа и тем временем, под шумок, осуществить свои панславистские замыслы в Македонии".

Наряду с необыкновенно любезным приемом местных властей офицеров на "Канарисе" и, главное, {242} самым радушным отношением сельского населения, такая враждебность свидетельствовала о каком-то двойственном отношении Греции к России, которое невольно остановило на себе внимание С. Н. Он писал по этому поводу:

"Сама по себе дружба или вражда маленькой Греции не имеет для России особого значения, но в этом сочетании любви к России, веры в нее, надежды на нее и разочарования, озлобления и ненависти, скрывается факт общего значения: ведь то же самое повторяется и у болгар, и у сербов, и у румын... Басни о нашем панславизме смешны и нелепы, но, опровергая их, мы едва ли многое выигрываем в уважении тех самых руссофобов, которые их распространяют, и вместо того, чтобы смеяться над ними, полезно было бы выяснить себе, почему они так упорно держатся?

Хотим ли мы этого или нет, у нас есть великая историческая миссия на балканском полуострове, миссия, завещанная всем нашим прошлым. Но, в настоящую минуту, все другие народы – немцы, австрийцы, греки, славяне, турки помнят об этом и сознают гораздо больше и сильнее, нежели мы сами. Разочарование, наступившее после турецкой войны, полное крушение славянофильских идеалов в России и, наконец, современное тревожное состояние русского общества, все это временно заставляет нас забывать идеи, за которые еще наши отцы сражались. Этим объясняется, хотя и не оправдывается то поразительное равнодушие, с которым русское общество относится к событиям величайшей важности, разыгрывающимся на Балканском полуострове и к ужасной резне в Македонии, которая всполошила даже английское общество: к бурам мы относились с большим участием!

Такой индифферентизм, являющийся зловещим признаком общественной деморализации, мешает нам понимать настроение балканских народностей. Между тем эти последние видят в России защитника, судью, {243} власть, облеченную не только силой, но и нравственным авторитетом. В России каждая из этих народностей чувствует оплот и надежду, но вместе и опасность для своих исключительных притязаний; узду для своих вожделений, и отсюда является самая сложная смесь всевозможных чувств по отношению к России – надежд, претензий – справедливых и несправедливых, разочарований, иллюзий, любви, благодарности, страха, ненависти. Всякий ложный шаг нашей политики, малейшая неискренность, могущая подать повод к иллюзиям, малейшая пристрастность или непоследовательность, могут вести к сложным недоразумениям... Мы так мало думаем о балканских народностях, что с трудом можем себе представить, что такое для них Россия, и до какой степени много она для них значит. Для народных масс она является здесь не только реальной силой, но нравственной величиной: это самый ценный результат русской восточной политики, и мы не должны смотреть равнодушно, как он разрушается вместе с нашим авторитетом. Многие, особенно в настоящую минуту, всеобщего упадка патриотизма, считают, что для нас безразлично отношение к нам балканских народностей, и что стремление к поддержанию нашего нравственного авторитета среди балканских народностей есть пустое дон-кихотство. Но ведь помимо интересов нравственных, у нас есть и реальные политические интересы на Балканском полуострове, интересы, о которых невольно вспоминает всякий русский турист, переплывая проливы. А эти реальные интересы, т. е. верховная власть ключей, может быть достигнута нами поздно или рано лишь в том случае, если Россия будет на Балканах в действительности тем, чем она является теперь в идеале Балканских народностей, властью, облеченной и силой и нравственным авторитетом. В авторитете самый прочный залог нашего империума, и отречься от нашей миссии по отношению к нашей меньшей братии, балканским {244} народам, значило бы отречься и от наших прав и наших реальных русских интересов.

В самом деле, откиньте авторитет, и что же останется тогда, кроме силы и насилия? А заменять оттоманскую империю, зиждущуюся на насилии, мы, очевидно, не можем, да и не хотим. Ни один здравомыслящий русский не думал никогда о насильственном захвате или присоединении Балканских земель и народностей. Основание нашей мощи на Балканах заложено прочно и зацементировано русской кровью. В настоящее время от нас требуется не столько материальных жертв, сколько нравственного мужества, последовательности, широкой и твердой политики, веры в наше призвание. Утратили ли мы ее, и способны ли мы на это в настоящую минуту? Во главе нашей дипломатии стоят такие даровитые политики, как гр. Ламздорф и кн. В. С. Оболенский...

Вот мысли и впечатления, которые проносились в нас во время нашего путешествия. Мы не видели самого пожара, хотя были близко от него, всюду летали искры и галки, и мы слышали только смятение домовладельцев..."

Приложение 26.

На страницах "Освобождения" (П. Б. Струве) № 10, за 1903 г., было помещено сообщение о состоявшемся собрании и полностью воспроизведена речь кн. С. Н., при чем сообщалось следующее:

"Надо сказать, что с самого момента основания этого Общества, теперь захватившего более половины всего студенчества (Московского), раздавались голоса, что Общество это воздвигнуто на костях павших товарищей (в беспорядках прошлого года), что во главе его стоят оппортунисты, что Общество это тормозит "движение", служа клапаном, умиротворяющим, отвлекающим от "движения" и т. д. Весной на Общество было воздвигнуто сильное гонение радикальной партии, обвиняющей бюро в оппортунизме. Агитация против Общества не прекращалась и поныне. Между {245} прочим, обвиняли Общество в том, что устраивая известную экскурсию в Грецию, оно взяло 3.000 руб. у правительства для "увеселительного путешествия" в то время, как сотни студентов исключаются из университетов за невзнос платы, и т. д. Последней попыткой была попытка подорвать выборы распространением нижеследующей прокламации:

"От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви,

Товарищи! Вас, ищущих разрешения мучительных жизненных вопросов об истине, справедливости, благе общественном и личном, направили в этот зал, где сулят вам не только разрешение но нечто большее – стать носителями истины, осуществителями справедливости, раздаятелями благ, учителями жизни под руководством искусившегося в житейской премудрости князя-философа Трубецкого. И многие из вас принимают эти "посулы" всерьез, ни на минуту не допуская мысли о том, что это не более, как политическое шарлатанство, к которому заинтересованная сторона, правительство, прибегает для разряда революционных газов в безопасной среде. Свободная мысль и речь поощряются в подобных Обществах, но только подобных... За то у кое-кого увеличивается надежда, что эти "прекрасные в сущности вещи" не скоро станут достоянием так некстати возжаждавших их масс. Вам снисходительно разрешают именоваться "промеж себя" всевозможными якобинскими кличками, вплоть до "социал-демократов" в то время, как людей, стремящихся воплотить в жизнь почерпнутые из одного источника с князем истины, беспощадно разят, карают по такой-то и такой-то статье: одно, вишь, дело теория, а другое практика!

Товарищи! Не философ, поощряемый правительством и взирающий на жизнь с высоты своего {246} княжеского величия, приведет вас к познанию истины, но жизнь, ее практика, выполнение ее указаний. А ее указания в настоящий момент ведут нас "в стан погибающих за великое дело любви" к обездоленному народу и мстящих за попрание элементарных нравственных и физических потребностей.

Товарищи! Нравственные силы наряду с физическими для своего развития нуждаются в активности, а пустые словопрения способны лишь атрофировать их. Поэтому жестоко обманываются те из нас, кто, не расставаясь с мыслью отдать со временем свои силы на служение и во благо масс, идет к цели путем, указываемым перстом правительства, опытного в искоренении.

В настоящий момент напряженной борьбы лучших сынов родины с произволом и насилием правительства за угнетаемое большинство, в настоящий острый момент ваши силы, более чем когда-либо, нужны народу. Помощь в настоящем, как бы мала она ни была, неизмеримо ценнее той грандиозной помощи, об оказании которой в туманном будущем вы мечтаете. Плюньте на эту игру в общественность и соединяйтесь в революционные организации! Москва, 9 октября 1905 г.

Революционная группа студентов".

Приложение 27.

Речь С. Н. на собрании Историко-филологического Общества 9 октября 1903 г.:

"Может быть, я увлекался, обманывал себя, но думал и говорил всегда, что придаю нашему Обществу большое значение во внутренней жизни университета. Нам нужно не его бюрократическое преобразование, не эфемерные картонные домики, нам нужна органическая реформа: она нам безусловно необходима. Нам нужно, чтобы университет перестал быть агрегатом "отдельных посетителей", чтобы он стал одним целым организмом, одушевленным одними {247} и теми же научными и нравственными идеалами. Нам нужно, чтоб искусственные программы, нормирующие преподавание, уничтожились бы, чтобы развилась в университете свобода преподавания, чтобы преподавание определялось научными требованиями факультетов и запросами общества: нужно, чтоб университет приблизился к обществу и стал действительно светлой и мощной общественной силой. А для этого, прежде всего, нужно, чтобы произошло сближение между учащими и учащимися. Это, по-моему, единственно правильный путь к выработке русского самобытного и национального университета, это представляется мне благородной и плодотворной работой, для которой наше Общество и все другие, какие последуют за ним, могут и должны трудиться. Я, господа, нисколько не скрываю ни от себя, ни от вас, и все кто меня знают, знают, что я говорю правду, что за стенами университета есть великие задачи, гораздо более значительные, нежели те, о которых я теперь с вами говорю, но из-за этих великих задач нам не следует забывать тех непосредственных, на которые кроме нас некому работать, которые просто силой вещей вверены нам самим русским обществом. Университет не был и не будет никогда школой общественного индифферентизма, а наше общество тем паче. Если бы я это думал, я первый ушел бы. Я желаю каждому из вас выйти из университета во всеоружии знания, желаю каждому из вас вынести из университета святую любовь, святую ненависть. Святую ненависть по отношению к тому, что тормозит развитие русской жизни, но пока вы в университете, помните, что России нужна эта светлая культурная общественная сила, которая называется университетом, и что для этой силы все мы, насколько можем, должны работать.

Но, может быть, вы скажете мне, что я обольщаюсь. Мне представляется, что наше Общество и те общества, которые за ним последуют, могут здесь {248} делать многое. Я укажу вам на прошлый год. Я не скажу, что мы сделали много. Результаты, достигнутые нами, были незначительны, малы. Было недостаточно энергии, недостаточно веры, было много недоверия, вражды против Общества, которая не рассеялась еще до сих пор. Об этом свидетельствуют и вот эти листки (он показал прокламацию). Но, господа, кроме того вы должны признать еще и то, что мы делали много невольных ошибок: наши первые шаги были неуверенны... И все-таки, результаты, достигнутые нами, более значительны, чем мы могли ожидать, чем могло сниться несколько лет назад. Ведь, на самом деле, это не слова, мы перестали быть "отдельными посетителями" университета. Учащие и учащиеся соединились в той мере, в какой прежде никогда не было. Вспомните наши прошлогодние заседания. Мы собирались чуть ли не ежедневно. Вспомните, сколько жизни и оживления вносилось в нашу среду, как свободно обсуждались самые различные, самые широкие вопросы науки и общественной жизни. И ведь это не праздные слова – это служило делу нашего образования, образования общественности, и в итоге этой скромной общественной деятельности мы добились еще одного важного результата, который для студенчества прошел довольно незаметно, но для университета имел громадное значение: было уничтожено кураторство. За это уничтожение высказались члены Совета в виду тех отношений, какие сложились между учащими и учащимися, в виду той единственной возможной формы общения между нами, которая исключает всякую насильственную опеку.

Для профессоров кураторство было более одиозно, чем для студентов, которые его не видали. То что мы сделали, те отношения, которые сложились между нами, сделали невозможной эту бюрократическую организацию. Ведь это что-нибудь стоит... Но мало этого! Была создана автономная университетская комиссия с выборным составом для заведования студенческими {249} учреждениями. Она до сих пор не проявляла своей деятельности, потому что она никому не хочет навязываться. Я сам близко знаю некоторых членов комиссии и скажу, что она призвана служить процветанию, а не быть тормозом для студенческих учреждений. Я не хочу сказать, что эта комиссия разрешила все вопросы университетской жизни, нет, и тут будет еще много борьбы. Является вопрос, насколько прочно это учреждение. Я не хочу, чтобы вы обманывались, но, все-таки, это первый раз, что является в истории университета факт такого рода, и это не пройдет бесследно. Это указывает нам путь, по которому мы для решения наших чисто университетских дел можем идти. Я не хочу уверять вас, что этим все достигнуто. Это только намек на то, что мы должны сделать, опять-таки для решения чисто университетских вопросов. Я буду говорить не свое мнение. Я укажу, чего добиваются, за редкими и печальными исключениями, университетские деятели.

Во-первых, преобразования университета на началах автономии. Во-вторых, довольно щекотливый вопрос – я буду откровенен, вопрос об инспекции. В-третьих, вопрос об уничтожении курсовых делений и развитии свободного преподавания. Мне кажется, что во всех этих трех направлениях наше Общество должно работать. Чем более наша университетская жизнь будет приобретать характер автономии, тем прочнее будут заложены основания автономии университета, и это будет реформа действительно органическая, с которой правительству придется в конце концов считаться. Это есть самый надежный путь к достижению цели и потому, чем шире мы разовьем нашу деятельность, тем лучше не только для нас, но и для университета. Далее вопрос об инспекции, этой Ахиллесовой пяте, которая щекотлива, как всякая пята. Чтобы не сказать лишнего, я предлагаю кому-нибудь вступить со мной в сократический диалог и отвечать "да" или "нет". {250} Обращаясь к А. И. Анисимову (секретарю Общества), С. Н. сказал: "Александр Иванович, что, мы видим инспекцию в наших собраниях?" Анисимов: "Нет". С. Н.: "Что, возможно существование университетских обществ с участием инспектора?" Анисимов: "Нет".

С. Н.: "Довольно, этим всё сказано. В университете, где царит большая непринужденность, мы инспекции не видим: мы видим ее только в часы обязательных занятий. Пройдет несколько лет, и мы будем в праве спросить: зачем она нужна, и не представляется ли она инородным телом в университете? Пойдем дальше. Вопрос об организации свободного университетского преподавания... Здесь, господа, мы можем сделать всего больше. Здесь мы можем специализироваться, как мы желаем, здесь мы можем достигнуть и крупных результатов в смысле расширения общеобразовательного значения университета. Мы это доказали на таком примере, как устройство экскурсии, в которой могли участвовать студенты всех факультетов. Мы надеемся, что возникнет еще несколько обществ, подобных нашему, и все общества в России будут устраивать подобные экскурсии, исправивши те промахи, какие были сделаны в нашем первом опыте. Далее, организация общих публичных лекций, какие существуют в германских университетах, где наряду с такими лекциями, какие есть у нас, и которые всего более подходят под рубрику привата, существуют еще, с одной стороны, и privatissima, с другой – публичные лекции на общеобразовательные темы, которые имеют значение для всего университета. В прошлом году одним из наших сочленов, кажется, медицинского факультета, возбуждался вопрос об утверждении серии таких чтений для всего университета. При известной {251} доле энергии мы, конечно, можем этого достигнуть и организовать такие чтения. Я сам предлагаю свои услуги, но на будущий год.

Вот задачи, которые предстоят нам и которым мы можем и должны, по моему мнению, посвятит свои силы. Но, ведь, есть много и других, которые были намечены, но не были достигнуты, отчасти вследствие недостатка солидарности, раздоров, которые парализовали нашу деятельность. Я указал бы здесь на злополучный "Сборник". Материал готов, но нет редакционной комиссии. В начале был широкий план, который представлялся осуществимым, превратить такой сборник в периодический орган университетского Общества, который служил бы объединительным целям. Мало ли других задач, которые сами явятся, и, господа, я от всей души желаю, чтобы вы трудились дружно и энергично. Для этого нужны не игра в пустые словопрения, не громкие слова, не игра в "запросы", не устройство "инцидентов" в бюро с целью бросить тень на деятельность Общества, возбудить подозрения в студенчестве... В ком и против кого? В нас самих, против нас самих. Господа! Для этого нужна солидарность, нужно доверие, нужна общественная дисциплина.

Выберите теперь бюро, которому вы могли бы доверять, и окажите ему должную поддержку. Это совершенно необходимо для того, чтобы Общество существовало и развивалось, чтоб оно не погибло от печальных и праздных раздоров. Отнеситесь к этой задаче с должным вниманием и строгостью, но избранникам вашим дайте и вашу поддержку".

Приложение 28.

В первой половине января 1904 г. С. Н. писал А. И. Анисимову:

"Известия, полученные мною из Москвы – очень грустны. Что есть люди, желающие во что бы то ни стало, закрытия Общества, чтобы ловить рыбу в {262} мутной воде, это меня не удивляет: эти господа точно так же желали бы нагаек, потому что нагайки могут еще более служить их целям. Но что меня глубоко огорчает так это то, что эти господа, не брезгающие никакими средствами, в таком страшном меньшинстве, и что большинство, которое с ними не солидарно, бессильно против них по какой-то трусливой и постыдной дряблости. Я получил несколько писем, в которых меня предупреждают, что к февралю Общество закроют, или же все председатели из него уйдут. Это не шутки: студенчеству грозит прямо позор, если оно это допустит. А средство предупредить позор я вижу только одно: кучке радикалов противопоставить кучку преданных Обществу лиц, которые не задавались бы широкой "академической" программой, а просто без различия партий и оттенков соединились бы для того, чтобы оградить Общество от гибели, клятвенно обязавшись его поддерживать. Кучка эта может быть и небольшая, но верная: если возможно, организуйтесь десятками или восьмерками с тем, чтобы члены восьмерок или десяток обязались присутствовать на тех общих собраниях (или секционных), где потребуется их помощь, и положили конец проискам явных врагов Общества.

Сами вы сделайте скорей первые шаги в этом направлении, но не выдвигайтесь слишком, предоставьте действовать другим. То, что мне пишут, делает для меня несомненным, что против нас ведется организованная борьба, и если этой организации вы не противопоставите другую, наше дело будет проиграно. Общие собрания надо делать возможно реже; мало того, провести меру для ограждения Общества, воспрещающую не только постановление резолюций, но даже дебаты по каким-либо требующим резолюций вопросам в тех собраниях, в которых нет законного числа членов... Письму этому широкой огласки не давайте, потому что я слишком далеко от Москвы, но, не говоря о моем плане, скажите моим {253} друзьям, что, если они допустят погром, то это будет позорно".

Приложение 29.

Письмо П. И. Новгородцева, заступившего место председателя Историко-филологического Общества.

31 января 1904 г.

"Многоуважаемый Сергей Николаевич. Я сказал Николаю Васильевичу (Давыдову) (Давыдов был товарищем председателя П. И. Новгородцева.), что и со своей стороны напишу вам в дополнение к тому, что вы уже знаете о нашем Обществе, но теперь вижу, собираясь исполнить свое намерение, как трудно это сделать в кратком письме. Для того, чтобы рассказать Вам все, что мы пережили за этот год, в частности, что испытал я лично, потребовался бы длиннейший рассказ, который я предпочитаю сделать при личном свидании, которого с нетерпением ожидаю. Пока скажу кратко, что я не вижу никакой возможности сохранять далее наше Общество, его необходимо закрыть. Мы ждем только Вашего приезда, чтобы это сделать. Отсутствие Ваше в решительный момент больно чувствовалось всеми. Мы избегли окончательно скандала только прекращением общих собраний. Но одновременно с закрытием Общества следует провести и другую меру: обеспечить самостоятельное существование отдельных секций. Студенты привыкли к работе секций: это стало потребностью, и мы уже слышали целый ряд однохарактерных резолюций по этому поводу. Очень жаль, что для Вас теперь все это уже стало далеким. Николай Васильевич говорил мне о том, что Вы готовы сделать. Вашу мысль, чуть ли не в одном письме к Н. В. высказанную, как предположение, московская молва уже превратила в принятое решение, и я уже слышал вчера, из совершенно неожиданных источников, что Вы решили не возвращаться в Россию. Я лично думаю, что, {254} возвратившись сюда, и опять войдя в более близкое соприкосновение с университетом, Вы не оставите его. Издали без той деловой связи, которая создается непосредственными впечатлениями, многое представляется иначе и неправильно: вблизи все это смягчается той массой подробностей, которая составляет конкретную картину. Что мы вступаем теперь в новый период университетских отношений, это ясно для всех нас. Но многие из нас того убеждения, что именно теперь легче и возможнее остаться в университете, чем два-три года назад.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю