Текст книги "Воздаяние (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Никто из них не сказал ни слова о гибели Монтичано, она, словно по молчаливому соглашению, была предана забвению, причем не только власть предержащими, но и всеми сотрудниками капитана народа. Правда, городской прокурор, мессир Монтинеро, ещё раз появился в палаццо Петруччи и доложил, что им удалось проследить путь покойного по минутам, но он ни с кем не встречался, просто гулял по городу, и никто из горожан, к сожалению, не приметил, как Монтичано пришел к источнику, что, впрочем, легко было объяснить уже сгустившимися к тому часу сумерками.

Петруччи выслушал его молча, предложил присесть, потом все же поинтересовался, интимно склонившись к прокурору:

– Лоренцо... Ну вы же не дурак... – Он умолк.

–Благодарю вас, ваша милость, – ответил Монтинеро, не спуская с главы Сиены внимательного взгляда.

–Как по-вашему, кому наш дружок Фабио перешёл дорогу? Вы же не думаете, в самом деле, что дьяволу больше нечем заняться, как только сводить счёты с нашим дорогим Марескотти и его людишками?

Тонкая улыбка мессира Монтинеро подтвердила догадку капитана народа.

–Я, конечно, так не думаю, мессир Пандольфо. Просто мессир Марескотти... – прокурор сделал вид, что замялся и не находит слов, но потом вроде бы нашёлся, – возомнил себя Юпитером и вершителем судеб, в то время как он всего-то начальник гарнизона. Он возгордился, а гордость, как известно, предшествует падению. Мне трудно сказать, кого он разозлил, могу только предположить, что у разозлившегося мозгов намного больше, нежели у мессира Фабио.

–А подестат, стало быть, расписывается в собственном бессилии? – с тонкой улыбкой вмешался в разговор Антонио да Венафро.

–Это ещё почему? – брови мессира Лоренцо взлетели на середину лба.

–Вы не можете установить причину этих преступлений и поймать злоумышленника...

–Надеюсь, что буду правильно понят, – нежно промурлыкал прокурор, лучезарно улыбнувшись, – не считая случаев необъяснимой гибели людей самого мессира Марескотти, в городе за последние полгода было девять крупных преступлений и двенадцать мелких случаев супружеских разборок, пьяных драк да банальной поножовщины. Из девяти же вышеназванных крупных преступлений ...– прокурор медоточиво улыбнулся, – люди мессира Марескотти были задействованы в семи. И это нами было установлено, однако, делам не был дан ход. Ну, а раз тем делам все равно не дается хода, с чего бы моему уважаемому начальнику, мессиру Корсиньяно, да и мне тоже, рыть землю в этих делах? – мессир Лоренцо прекрасно понимал, что ответа не получит, и с улыбкой развёл руками.

Это была дерзость, но терпимая, а Петруччи, хоть и был тираном, любил изображать из себя человека, доступного критике и возражениям. Что до Венафро, то он, профессор местного университета, вообще был склонен к отвлеченному академизму. И потому он изумился:

–Как зачем? Чтобы узнать истину, – Венафро послал Монтинеро загадочный взгляд, – разве это не важно?

–Вы, может быть, хотели сказать "удовлетворить своё любопытство", мессир Антонио? – любезно спросил, одновременно поправив его, Лоренцо Монтинеро, – тут я, признаться, вас понимаю. – Прокурор кивнул головой. – Мне тоже любопытно, что происходит.

–А где этот... – капитан народа пощёлкал пальцами, – что хотел бежать?

–Мессир Сильвестри? Он отпущен.

–А вы не боитесь, что его тоже прикончат? – напрямик спросил Петруччи Монтинеро.

–А чего мне бояться? – пожал плечами прокурор, – разумный человек проявляет опасение, если подозревает, что прикончить могут его самого. Тут, конечно, глуп будет то, кто не предпримет необходимых предосторожностей, и знай я, что хотят убить меня, я усилил бы свою охрану и не высовывал бы нос на улицу без лишней надобности, избегал бы толп и сборищ и не снимал бы пальцев с рукояти даги. Мессир Сильвестри знает, что все его товарищи ... плохо кончили. – Прокурор лучезарно улыбнулся. – На его месте я, в дополнение к уже перечисленному, не шлялся бы по болотам, избегал бы лошадей и крутых лестниц, не подходил бы к колодцам и источникам, да и в нужник ходил бы с опаской...

Венафро прыснул со смеху.

–Бедняге не позавидуешь. И всё же... вы бы приставили к нему охрану, Монтинеро. Не ровен час...

–Подестат не имеет лишних людей, – отчеканил, а, точнее, огрызнулся мессир Лоренцо, – к тому же приставлять охрану к охранникам – это, воля ваша, мессир Антонио, немного чересчур.

Мессир Венафро тонко улыбнулся.

–Я имел в виду, что таким образом вы могли бы все-таки выследить злоумышленника.

–Используя мессира Сильвестри как приманку? – с понимающей улыбкой кивнул прокурор, – да, я думал над этим, но дело в том, что мессир Сильвестри живет в палаццо Марескотти, и мессир Фабио может обвинить нас в том, что мы лезем в его дом, а нам меньше всего нужны подобные упреки.

–Так значит – пропадай бедолага?

–Я же сказал, – напомнил Монтинеро, – во-первых, он хорошо обученный солдат, во-вторых, он знает об угрожающей ему опасности и если не сумеет оберечь самого себя, – мессир Лоренцо развёл руками, – так грош цена такой охране.

–Вы циник, Монтинеро, – покачал головой Петруччи.

Мессир Лоренцо поклонился с такой улыбкой, точно услышал высочайшую похвалу.

–Присмотрите за ним всё-таки... – в этих словах мессира Петруччи слышалась даже просьба, и Монтинеро кивнул.

Следующие несколько дней прошли спокойно, их мирное течение нарушали только препирательства мессира Петруччи с приглашенным художником, Паоло из Лукки, у которого была какая-то длинная фамилия, но мессир Пандольфо никогда не давал себе труда запомнить ее. У этого богомаза оказалось свое мнение по поводу картины: он утверждал, что Буонагвида был, судя по летописным записям, худым и высоким и возвышался над толпой. Ну, не дурак ли? Мессир Венафро успокоил раздражение своего патрона, отведя художника в сторону и прошипев идиоту, что картина должна занимать пространство десять футов на двенадцать, на ней должна быть изображена сиенская толпа со знаменами всех контрад, а впереди с хоругвью, ведущим народ в храм должен быть изображен человек, похожий на капитана народа мессира Пандольфо Петруччи. Идеального сходства от него не требуется, но у каждого смотрящего на роспись должна возникать мысль о том, что дух Буонагвиды ныне почиет на капитане народа. Если он сделает всё, как надо, то получит тринадцать дукатов золотом, а если будет выдуриваться – будет без гроша вышвырнут за городские ворота, ибо маляров сегодня сколько угодно, найти ему замену не составит труда. Мессир Венафро никогда не церемонился ни с живописцами, ни с малярами, ни со штукатурами, ни с прочими обойщиками.

По счастью, Паоло Лукканский оказался понятливым и быстро взял в толк, что нужно. В первом же наброске на стене проступил капитан народа, правда, с более густыми и тёмными волосами и почти без морщин. Более того, за головой Пандольфо-Буонагвиды, шествующего с орифламмой, словно нимб святости, нежно розовел закат. Эта находка, по мнению советника Антонио да Венафро, тянула ещё на пару золотых флоринов. Живописца похвалили.

Естественно, что городские власти, занятые столь важными делами, не имели времени ни на что другое.

Альбино в эти летние дни часто бродил по городу, навещал мессира Тонди.

–Как я посмотрю, в палаццо Петруччи очень большая охрана, – осторожно заметил Альбино во время одной из таких прогулок, – мессир Пандольфо, как я слышал, сталкивался со множеством заговоров?

–Да, для правителя нет худшей беды, чем заговор, ведь он чреват смертью или бесчестьем. Если заговор будет удачен, правитель гибнет, а если крамолу удается вовремя открыть и заговорщиков казнят, тут же разносится слух, что это сделано по навету самого правителя, который посягает на жизнь и имущество казненных. Петруччи не повезло – заговорщики против него выходили из его же рода и его семьи. То тесть, то зятек, то шурин... А ведь даже если заговор раскрыт, в живых нельзя оставлять мстителя за убитого. А если эти возможные мстители – твоя родня? Ему не позавидуешь...

–А мессир Марескотти? Как я понял со слов подеста в Ашано, есть многие, желающие свести с ним счеты...

Тонди поморщился.

–Петруччи шёл к власти и порой топтал людей. Но он топтал соперников-мужчин и даже пытался бороться с теми, кто сильнее, вроде Чезаре Борджа. Марескотти же просто утверждался в своих похотях – и всегда за счёт беззащитных женщин или слабейших мужчин. Я не Бог и не мне взвешивать их деяния, но у Пандольфо есть какой-то кодекс чести и он не обидит вдову и сироту. Просто по высокомерию, положим, но гордыня часто становится добродетелью, причем, единственной, людей власти: она мешает им превратиться в свиней и вынуждает вести себя по-людски. Хотя бы внешне.

–Но кто же тогда, по-вашему, мстит людям Марескотти?

Мессир Тонди усмехнулся.

–Как судачит толпа – дьявол, если же это человек – он стоит дьявола. Нам-то что до того?

Они расстались в сумерках у жилища Тонди и распрощались.

Альбино побрёл к дому Анны Фантони, но неожиданно в проулке заметил тень и, к своему изумлению, в лунном свете узнал Паоло Сильвестри. Тот крался вдоль стены, сжимая рукоять кинжала, потом свернул к северу от Кампо и исчез за углом. Альбино последовал за ним, повернул за угол и тут – ощутил удар по затылку. В глазах потемнело, его накрыла ночь.

...Очнулся Альбино, когда над ним склонились двое, и у одного из них на шляпе Альбино заметил черно-белый герб города. Второй откинул капюшон и спросил:

–Вы не ранены?

Альбино узнал Лоренцо Монтинеро, попытался подняться, и это ему удалось. Голова немного кружилась, но ничего не болело. На месте были кинжал и кошелек. Его не ограбили, только оглушили.

–Нет, меня ударили по затылку и я больше ничего не помню, – ответил он. Альбино не сказал стражам закона о Сильвестри, подумав, что мог и ошибиться, а на вопрос, где он живет, назвал адрес монны Анны.

Прокурор посмотрел на него и бросил своему напарнику.

–Пошли, Бернардо, проводим его, а оттуда доберёмся в обход до подестата. Того типа я все равно упустил.

–Странно, – пробормотал в ответ неизвестный Альбино Бернардо, – там же тупик... Куда он мог деться?

–Его могла ждать открытая дверь или уж он проворен, как кошка, и влез по стене на крышу. Там можно запрыгнуть на балкон над входом, а потом по винограду – дотянуться до крыши.

–Трюкач... – недоверчиво хмыкнул Бернардо, – быть того не может. Это обезьяной быть надо, а он тяжёл и неповоротлив.

–Да, такое не каждому по силам. А главное – зачем? Хотел запутать след?

–Вы... вы говорите о человеке, который ударил меня? – спросил Альбино.

–Кто вас ударил – нам неведомо, просто Бернардо споткнулся о вас, – ответил Монтинеро, – я наблюдал по поручению мессира Петруччи за мессиром Сильвестри да упустил его.

–Он сбежал?

–Исчез в тупике в квартале Волчьей контрады. Я видел, как он туда вошёл, пошёл за ним следом – но в тупике уже никого не было. Там только одна дверь ведет в жилище. Это дом Леонардо Корради, но сам он уехал в паломничество с семьей в аббатство святого Гальгано в Кьюздино. Дверь на замке. Куда же, спрашивается, делся мессир Сильвестри?

–Он мог просто дать дёру, – пробурчал Бернардо.

–Ему не выйти ни через одну заставу, я распорядился.

Они быстро дошли до дома монны Анны.

–А вы не думаете, что тот, кто напал на меня, мог напасть и на мессира Сильвестри? Он мог и просто спутать меня с ним, – осторожно спросил Альбино, – а поняв, что ошибся, бросить меня и погнаться за мессиром Паоло.

–Вы чрезмерно льстите себе, юноша, – мягко и иронично проговорил прокурор, – полагая, что вас могли спутать с мессиром Сильвестри. Он на добрых девять дюймов выше вас и фунтов на тридцать тяжелее. Эй, Франческо! – он окликнул Фантони, возившегося в конюшенном дворе, – мы привели твоего постояльца.

Сверчок высунул нос за ворота, разглядел в темноте Монтинеро и Альбино, кивнул Бернардо, которого явно хорошо знал, и открыл двери.

–Где это вас носило? – осведомился он у Альбино, – матушка уже извелась, говорит, вы никогда не задерживались, а тут нет как нет...

–Слушай, кончай болтать, – не дав ответить Альбино, обратился к Фантони Монтинеро, – у тебя есть веревка?

Вопрос был дурацкий, и Фантони с упреком во взгляде развёл руками. Конечно, веревка у него была, у какого всадника её нет?

–Возьми факел и веревку, – не обращая внимания на его пантомиму, неожиданно сказал Монтинеро, – пойдем в тупик ещё раз... Надо хорошенько всё проверить. Бернардо, – окликнул он служащего, – иди в подестат сам и приведи в тупик патруль, а мы пока обыщем его вторично. Не сквозь землю же он провалился. Попробуешь влезть на крышу, – повернулся он к Фантони, – ты легкий. Меня никакая веревка не выдержит.

–О ком речь-то? – поинтересовался Фантони и, услышав, что в тупике пропал Сильвестри, кивнул. – Давайте выведу Чалого, – предложил он, – Миравильозо вас не подпустит, а Чалый спокойный. Верхом быстрей доберёмся.

Прокурор думал меньше мгновения.

–Давай, выводи, ноги не казенные, – кивнул он. – Я думал, его без лошади проще будет выследить, да ошибся...

Фантони вывел лошадей, и Альбино с Бернардо только и увидели, что пыль из-под копыт. У Бернардо хватило вежливости пожелать ему доброго здоровья, после чего и он пропал в темноте.

Глава ХIV. Интриги и заговоры.

Альбино обрадовал своим появлением монну Анну, но ни словом не обмолвился ей о том, что с ним приключилось. Да и что было сказать? Разве сам он понимал, что произошло? Кто мог ударить его? Зачем? И если напавший видел, что он в обмороке, почему не ограбил его? Альбино ничего не понимал. Впрочем, не понял он и объяснений мессира Монтинеро. По его словам, тот шёл за Сильвестри. Конечно, он мог пройти другой улицей и вначале не заметить его, а потом, возвращаясь, наткнуться...

Как ни странно, у него ничего не болело, просто клонило в сон, но монах во что бы то ни стало хотел дождаться возвращения Франческо Фантони. Однако тот не появлялся, кругом стояла убаюкивающая ночная тишина, и Альбино решил просто полежать, отдохнуть от треволнений этого странного дня, и сам не заметил, как уснул.

...Проснулся он утром, с трудом разлепил опухшие веки и тут же сомкнул их, ибо солнце уже заливало ярким светом спальню, а на перилах балкона, соревнуясь с окрестными горлопанами, красовался петух Фантони по прозвищу Фельче и драл глотку почище своего хозяина. Петух был невероятным красавцем с красно-желто-лилово-зеленым хвостом, гордым алым гребнем и наглым задиристым нравом, и если бы не краса, как говаривала монна Анна, быть бы ему в супе ещё на прошлогоднее Рождество. Хвост крикуна напоминал дивный цветок, и Альбино понял, почему Франческо назвал петуха Папоротником. Видимо, он верил, что папоротники цветут.

Как оказалось, Альбино проспал все: возвращение Фантони под утро, его ругань по поводу потерянной подковы и печальные новости о смерти мессира Паоло Сильвестри. Он был найден именно в том самом тупике, недалеко от храма Святого Вирджилио, рядом с университетом. Монтинеро нашёл погибшего на входе в тупик – в нише, заросшей плющом. Пока не вышла луна – он просто не заметил её. Но гораздо сложней оказалось ответить на вопрос: что делал погибший в упомянутом тупике? Чего искал там? Зачем вообще вышел из палаццо Марескотти в ночное время, хоть прекрасно знал об опасности, ему угрожающей? Куда он направлялся?

Когда подошёл приведенный Бернардо ночной патруль, тело несчастного уже остыло. Врач подестата, Гвидо Мазаччи, на этот раз не обнаруживший смертельного недуга, тем не менее не нашёл на теле покойного ни кинжальной раны, ни следов удушья. Он не был и отравлен: на губах мессира Паоло не было пены, только немного крови, лицо сохраняло обычные очертания, разве что в глазах усопшего застыл ужас.

В контрадах Сиены не было иного развлечения, чем с жаром обсуждать произошедшее, хотя внимания именно мессиру Сильвестри почти не уделялось. Горожане заметили удивительную закономерность: всего за семь недель семеро людей Марескотти, славившиеся дерзостью и нахальством, чинившие обиды сиенцам и ни с кем не считавшиеся, оказались на том свете. Кара ли это Божья или шутки дьявола, – это даже не обсуждалось. Молва нарисовала образ отважного мстителя, человека-призрака, ловкого, как кошка, и неумолимого, как змея.

Подеста разводил руками, но не улыбался. На лице мессира Корсиньяно застыло затаённое недоумение. Три последние смерти людей Марескотти – беспощадные своей неотвратимости – оставили у него только один вопрос: "Как он это делает?", ибо мессир Пасквале и мысли не допускал, что трое молодых боровов могли вот так запросто отдать Богу... ну, или черту, душу. Более того, он, учитывая все обстоятельства, выстроил в ряд цепочку всех смертей людей Марескотти и рассмотрел каждую из них, исходя из предположения, что ни одна из оных кончин не была случайной. Наблюдениями и выводами он поделился с Лоренцо Монтинеро.

– Антонио Турамини. Заброшенное поле возле Поджибонси, весь изувечен, череп расколот пополам, лицо разбито о камни. Джулио Миньявелли найден с поломанной шеей у парадного входа своей виллы. Упал же с верхней ступени мраморной лестницы, лицо разбито вдрызг. Микеле Ланди просто пропал на болотах, зацепиться тут не за что. Пьетро Грифоли вытащен из колодца с поломанной шеей. Карло Донати гибнет над выгребной ямой от остановки сердца, Никколо Монтичано сидит мёртвым у Фонте Бранда, Паоло Сильвестри лежит в тупике возле Сан-Вирджилио, и он тоже мертвее кованой подковы.

Прокурор, который только что вернулся из мертвецкой, сидел у окна в подестате, закусывал кусками грибной лазаньи и кивал на каждое слово начальника. Наконец, дожевав последний кусок и запив его кувшинчиком молока, Монтинеро заметил: "Всё верно"

–Сходство прослеживается в трёх последних случаях, – продолжил Корсиньяно, – но не исключено, что и первые четыре являют ту же картину смерти, просто мы не имели возможности заметить это из-за явных травм жертв, тем более что эти смерти были сочтены случайными.

Прокурор снова кивнул

–И это верно.

–Если предположить, что они тоже погибли от остановки сердца, что из этого следует?

–Что существует убийца и он ловок, как чёрт, ваша милость, – ответил Монтинеро, – ибо полагать, что мессир Фабио специально отобрал себе в охрану людей с плохим здоровьем, склонных умирать от сердечных приступов, – это чересчур фантастично.

–Правильно. Следовательно, убийца существует...

Лоренцо Монтинеро залез пальцами в густые космы черных, с утра нечесаных волос, ибо ночевал в подестате, откинул волосы назад и кивнул.

–Мы это и предполагали, просто не склонны были рыть землю для Марескотти.

–Ну, а любопытства ради, кого бы ты заподозрил?

–Вы прямо как мессир Венафро... – усмехнулся прокурор, но тут же вернулся к сути вопроса, – это либо слуга, которого никто не замечает, либо тот, на кого и помыслить невозможно, вроде того же Венафро или Арминелли, – зевнул прокурор. – В любом случае, нужно... – он потянулся, разминая затекшую шею.

–Нужно? – вопросительно повторил подеста.

–Нужно сидеть тихо и не мешать ему избавить нас от Марескотти, – спокойно обронил Монтинеро, встретившись взглядом с подеста. – Это наш город и мы должны быть в нём хозяевами. А когда наглая тварь вообразила себя царем и Богом и считает себя неподсудной, – за это по рукам давать надо. Нам с гарнизонными, пока он жив, не поладить.

–Это всё понятно... – подеста почесал кончик носа и прищурился, – но такого ловкача, как этот...

Монтинеро поднял глаза на Корсиньяно. Тот пожевал губами и проронил:

–Такого нам... и в штате иметь не помешало бы.

–Да, он ловкач.

–Я не прочь был бы с ним познакомиться.

–Я тоже, – согласился прокурор, – и это вполне возможно. Убить шавок Марескотти – полдела. Он, естественно, должен уничтожить и Фабио – иначе и затеваться не стоило бы.

–Думаешь, установить наблюдение за палаццо Марескотти?

–Не думаю, с чего бы это мне так думать? – хладнокровно ответил Монтинеро. – Познакомиться с убийцей, конечно, интересно, но куда интереснее и важнее похоронить нашего дорогого Фабио. Наблюдение же может либо спугнуть убийцу, либо, что и того хуже, помешать ему. Убийство Фабио Марескотти будет громким делом, следов и улик будет немало – по ним и вычислим проныру. Сейчас же нужно помочь ему, а не мешать. Жар удобнее всего загребать чужими руками. Обстановочка-то меняется, вы заметили?

–В смысле? – не понял подеста.

–Чезаре уже не опасен... Гарнизон городу скоро может стать обузой, – многозначительно проговорил Лоренцо Монтинеро, – мы дождались. Он застрянет между Сциллой и Харибдой. Либо наш дорогой Фабио падет жертвой ловкача-убийцы, либо... от него избавится хозяин города. Наша задача – устроить так, чтобы мессир Марескотти мог бы выбирать только одну из этих двух возможностей.

–Ты полагаешь, с Борджа покончено?

Монтинеро пожал плечами.

–Дни его сочтены, папашу ему всё равно не воскресить. Папа Юлий мне кажется человеком, привыкшим добиваться своего, а он хочет уничтожить Чезаре. – Прокурор помолчал и твёрдо произнёс, – я поговорю с Квирини. Надо завести часы. Пусть тикают.

Подеста кивнул.

–Это разумно. Но скажи Гаэтано, чтобы он не слишком усердствовал. Опасно перегибать палку.

–Говорить такое его преосвященству излишне, он вполне разумен и умеет лить яд в чужие уши.

–А ты не мог бы все же поразмыслить на досуге об этом ловкаче?

–На досуге – мог бы, – кивнул Монтинеро, – и поразмыслю. Только сомневаюсь, что до смерти мессира Фабио у меня будет досуг.

Подеста смерил его взглядом, но ничего не сказал. Зато Монтинеро неожиданно спросил:

–Вы как-то обронили, что хотели бы пристроить дочерей. Сколько дадите за Катариной? Мне говорили – шестьсот дукатов?

Корсиньяно смерил его долгим взглядом.

–В зятья набиваешься? Так я, сам знаешь, из казны не ворую. Больше шестисот не наскребу. Но я видел, как ты вокруг моей девки вертишься и спросил о тебе. Говорит, не по душе ты ей, хоть и в толк не возьму, почему.

Прокурор пренебрежительно отмахнулся.

–Девичьи слова – мыльные пузыри.

Подеста развёл руками.

–Принуждать девку насильно я не стану. Уломаешь – бери.

–Угу, – кивнул Монтинеро и сообщил, что должен отлучиться по делу.

Расставшись с подеста, прокурор направился в город, остановился у колокольни, любезно поприветствовал звонаря церкви Сан-Доминико, синьора Бруно Кьянчано, после чего поспешил свернуть на улочку Сан-Джованни, в городскую баню, откуда вышел расфранченным и благоухающим кипрским мылом. Около шести вечера он завернул к дому начальника, откуда вскоре вышла девица, в которой любой узнал бы дочку подеста Катарину Корсиньяно. Они медленно побрели по узким улочкам, теперь похожие на обычных влюблённых: девица была кокетливо разряжена и легко опиралась на руку поклонника, мессир Лоренцо норовил то и дело приобнять красотку.

–А ты после венчания свозишь меня на побережье?

–Конечно.

–А в Рим?

–И в Рим тоже.

...Песок всё сыпался и сыпался из верхней колбы в нижнюю, снова истекал временем, отсчитывая бытийные часы, вызывая смутную тоску по тем обетованным временам, когда времени больше не будет. Неделю спустя после смерти Паоло Сильвестри мессир Фабио Марескотти неожиданно попал у мессира Петруччи в опалу, и причиной тому были весьма странные обстоятельства. Дело в том, что после смерти папы Пия III Святой престол занял Джулиано делла Ровере, Юлий II. Он, публично обещавший оставить Борджа на посту гонфалоньера, моментально отрёкся от своих слов, когда понял, что ни Франция, ни Испания не будут оказывать Чезаре былой поддержки. Тогда папа распорядился арестовать Чезаре и отправить в Остию, чтобы герцог сдал людям нового папы все принадлежащие ему замки. Впрочем, Чезаре удалось вырваться и добраться до Неаполя, находившегося под испанским протекторатом, и даже – связаться со своим старым дружком Гонсалво де Кордобой. Ха! Не тут-то было! Прошли золотые денёчки! Кордоба, желая сохранить хорошие отношения с папой, заключил Чезаре под стражу и отправил в Вильянуэва-дель-Грао в Испании, где герцога заключили в замок Ла-Мота. Сам Юлий проклял политику Александра VI, и заявил, что не будет даже жить в тех комнатах, где Родриго Борджа, узурпировавший папскую власть при помощи дьявола, осквернил Святую Церковь. Он под страхом отлучения от церкви запретил говорить или думать о Борджа. Его имя и память должны быть вычеркнуты из каждого документа. Все портреты Борджа приказано было покрыть чёрным крепом, все их гробницы – вскрыть, а тела отправить туда, откуда они пришли – в Испанию.

Эти приказы вызывали у Пандольфо Петруччи, главным врагом которого был сын папы Александра – Чезаре, улыбку удовольствия. Венафро и Петруччи следили за деяниями папы, как за перстом Божьим. Жизнь в Сиене сугубо оживилась, праздник следовал за праздником, капитан народа мелькал то на открытии новой школы для бедных, то на освящении росписей нового храма, то за закладке новой церкви, создавая себе репутацию ценителя искусств и покровителя художников, истинного Отца города.

Ну, а Марескотти? С исчезновением непосредственной опасности городу от Чезаре, нападения которого Петруччи всегда опасался, потребность в содержании гарнизона, финансируемого Марескотти, тоже исчезла. А стало быть, нужда во всесильном фаворите тоже незаметно отпала. Епископ Гаэтано Квирини, который до того всегда приветливо улыбался мессиру Марескотти, теперь осторожно пошёл в атаку. Он задумчиво обронил мессиру Антонио да Венафро, что его беспокоит та дурная репутация их друга Фабио, которую он заслужил своей разнузданностью. "Человек слаб, плоть немощна, Церковь всегда готова отпустить тайные грехи кающемуся, но зачем смущать соблазном мир и выносить наружу грязное белье? Этот идиот не умеет грешить тихо, а ведь его реноме не может не бросать тень на всю власть...Это компрометирует и мессира Пандольфо..." Кроме того, его, Гаэтано, настораживает и то финансовое могущество, которым обладает мессир Марескотти... "Церкви, понимаешь, фрески в храмах Божьих обновить не на что, а некоторые жуируют..."

Венафро вскользь сообщил мессиру Пандольфо об обеспокоенности монсеньора епископа деяниями мессира Фабио Марескотти. Он действительно много себе позволяет...

Но первая атака не удалась. Петруччи жестко ответил, что замок Ла-Мота – всего лишь тюрьма, а мерзавец Борджа умеет выходить из тюрем. Папа – не юный мальчик, сегодня жив, завтра нет, опасность исчезнет только со смертью самого Чезаре. Антонио да Венафро кивнул. Господин капитан народа прав и дальновиден, мудрость и осторожность его выше всяких похвал.

Однако тут от доверенного человека епископа Квирини Венафро узнал новую и вполне достоверную весть о том, что Чезаре болен галльской болезнью, и даже, сумей он выбраться из тюрьмы, дни его сочтены. Пандольфо, выслушав это известие, выразил радость. Но в отношении гарнизона остался твёрд, пусть пока будет. Что до Фабио... Да, он много себе позволяет...

Вообще-то, нельзя было сказать, что сам мессир Пандольфо позволял себе меньше. Отнюдь нет, только девицы в его интересах большого места не занимали: и возраст не тот, и охота не та. Пара молодых постоянных подружек вполне удовлетворяли его аппетит. Мессира Петруччи куда больше интересовали деньги и прерогативы власти.

И тут епископ Квирини за ужином у главы синьории приватно выразил ему своё истинное мнение. "Что дозволено Юпитеру, то недозволено быку, и даже если быки Юпитера втихомолку могут позволять себе то же, что и Зевс, никто не позволил им афишировать свои возможности. Это уже... ни много, ни мало... претензия на трон самого Юпитера. Особенно когда в этих бычьих руках городской гарнизон..." Он, Квирини, не вправе выдавать тайну исповеди и на устах его печать молчания, но кое-кто из его исповедников в гарнизоне проговаривался о том, что мессир Марескотти мнит себя уже первым в Сиене... "И даже, говорят, кое-что для этого делает..."

Пандольфо Петруччи выпрямился и не сказал ни слова в ответ. Монсеньор епископ, впрочем, ответа и не ждал...

В жизни Пандольфо было много потаенного хаоса, самообмана, внушаемости, болезненной впечатлительности. Он имел врагов и всегда – рядом с собой, часто гневался на ближних, обижая их подозрительностью, в ответ получал недоброжелательность и злость, что ещё более утверждало его в мысли, что он окружен врагами. Он доверял только Антонио да Венафро, ибо тот имел странную для него черту: никогда не лез в первые ряды и был не сильно жаден, довольствуясь изобилием без роскоши и предпочитая интеллектуальные занятия блуду. Не подозревал он в дурных замыслах и распутного Квирини: его стези были не политическими. Относительно доверял Пандольфо и Элиджео Арминелли, зная ограниченность его притязаний, верил и Пасквале Корсиньяно, ибо все благополучие кузена держалось на нём, к тому же подеста неоднократно показывал ему примеры личной преданности. Но все остальные? Именно поэтому намёк Квирини был воспринят Пандольфо весьма болезненно. Марескотти брал на себя солидную часть городских расходов, это ставило его в привилегированное положение, ему многое позволялось, но не возомнил ли он, что может всё?

Подозрительность Пандольфо породила в его голове ряд жестких, но отнюдь не глупых мыслей. Даже если численность гарнизона не сокращать – его вполне можно оплачивать деньгами Марескотти, убрав самого Марескотти и конфисковав его имущество. А для этого всего-то и надо, что раскрыть заговор Марескотти. Пандольфо, мрачный и насупленный, ходил по залу, погруженный в размышления. Мысли его текли чётко и быстро. Конфискованные средства заговорщика отправляются в казну, дом можно выставить на продажу. Чёрт возьми, тут можно здорово погреть руки. Необходимо также убрать сына Марескотти и его приближенных... ах, да, их уже убрали... Как кстати... Всю родню – выслать, не оставив ни одного мужчины-мстителя. Сколько, интересно, на этом можно заработать? Пандольфо почесал кончик толстого носа и велел вызвать к нему Антонио да Венафро и Пасквале Корсиньяно.

Живший в палаццо советник появился на пороге через несколько минут.

–Я тут поразмыслил, Антонио, – задумчиво обронил Петруччи, – Квирини кое в чём прав. Но гарнизон убирать нельзя. Это просто неразумно, пока этот испанский ублюдок жив. Можно несколько сократить численность людей, и дальше, по мере исчезновения опасности... – Пандольфо имел в виду смерть ненавистного Чезаре, – оставить минимум людей, но пока необходимо финансировать гарнизон из бюджета города.

Антонио да Венафро недаром назывался одним из самых умных людей своего времени. На его лице не проступило ни удивления, ни особого интереса, он только тихо проронил:

–Чтобы финансировать гарнизон из казны, нужно пополнить казну. За счёт чего? Контрады, если повесить финансирование на них, едва ли будут довольны...