Текст книги "Цветок камалейника"

Автор книги: Ольга Громыко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

После туповатой паузы Джай молча выдернул у него вторую скамью, кивком отправив за следующей. Дымчатый кошак с ходу вспрыгнул на подоконник, робко поскреб лапой витражное матовое стекло и с надеждой оглянулся на людей. Вот бы цопнуть тебя за хвост и подтянуться, как по веревке…

По шее мазнуло легоньким сквознячком, но бывалому обережнику хватило даже такой малости, чтобы поспешно обернуться.

Дверцы третьей ирницы были распахнуты, и от них, по спинкам скамей как по ровной тропке, беззвучно мчался к Джаю совершенно голый мужчина.

Сбитый с толку парень так и застыл в обнимку с поднятой на дыбы скамьей. Это еще что за Иггров недоделок?! Седые, лохмами развевающиеся волосы, бледное лицо с черными провалами глаз, неплотно стиснутые кулаки чуть отведены в стороны и назад, словно в них зажаты рукояти фьет…

– На пол, дурак!!! – Вопль горца полоснул обережника почище Иггровой плети. Кошак шипел с подоконника, как лепешка в кипящем жиру. Джай непонимающе глянул под ноги и завязавшейся в узел селезенкой понял, что сам готов взбежать по отвесной стене не то что до окна – до потолка!

Потому что у струящихся за безумцем теней клинки были.

Мужчина молниеносно обернулся на голос, едва различимый блик скользнул через весь зал, на какой-то шаг разминувшись с горцем, успевшим кувыркнуться и залечь за скамьей. Один из Иггровых светильников разлетелся вдребезги, сдвоенный огонек остался висеть на прежнем месте, медленно тускнея и уменьшаясь.

Джай крутанулся вокруг скамьи, толкнул ее на убийцу, отскочил назад и вскинул руку с мыслестрелом. Вот зараза, нарвались-таки на йера! Хотя… обережнику по должности положено знать всех Взывающих в лицо, и этого среди них не было. Может, из новеньких, только после Приобщения [20]20
  Пройдя церемонию Приобщения, Внимающий становится Взывающим и получает право носить символ Иггра – освященный им хлыст.


[Закрыть]? По возрасту не тянет, перестарок…

Половинки скамьи грохнули об пол, тоненько зазвенела упавшая рядом стрелка – седой поймал ее даже не глядя, тут же выронив. От второй, третьей и четвертой он попросту уклонился – едва ли не раньше, чем Джай их выпустил.

Обережь заряжала оружие перед заступлением на дежурство, под расписку получая стрелки у Хорва, а поскольку за день парень успел поистратиться, пятой не последовало. Пятиться обережнику было уже некуда, а судя по нечеловеческой реакции противника, из угла тот его не выпустит.

– Хэй-най, а со мной так играй, э? – перебил предсмертные мысли Джая звонкий, задорный горский говорок.

От обережника йера отделяло каких-то три шага. Правильнее было покончить сначала с ним, но аргумент на четырнадцать дул оказался весомее.

Все повторилось заново: первая на пол, вторая-третья мимо, замах тенью…

Горец виновато ухмыльнулся, пожал плечами и почти в упор разрядил в противника… все дула одновременно.

Ничего себе, горский бродяга! Джай о таком оружии знал только понаслышке, причем был уверен, что это пустой треп: в обережных, лучших в Орите мыслестрелах, пружины и то спускались поочередно, с секундными промежутками.

Охотничьими стрелками человека убить сложно – разве что попадешь в глаз или точно в сердце. Йер – или кем бы он ни был – прянул влево, одновременно разворачиваясь боком, чтобы пропустить мимо если не весь рой, то хотя бы половину. Так оно и вышло: в нарочно подставленное плечо кучно воткнулись всего четыре стрелки.

Три красных и одна синяя.

«Четыре семерика плетей и два года каторги за нелегальное хранение», – машинально отметил Джай. Перевел глаза на лицо убитого, но еще не знающего об этом человека и отчетливо понял: тот успеет его прикончить. А потом с разворота располовинит, как скамейку, зарвавшегося, слишком близко подскочившего «сороку»…

Кошак неистово заскребся в окно обеими лапами, и старая щеколда не откинулась – вылетела вместе с гвоздями. Створки тут же распахнулись внутрь, сбросив корлисса, и бешено, как крылья попавшей в силок птицы, заколотили по стенам, роняя разноцветные перья осколков. Запах грозы мокрым душистым веником размел по углам дым курительниц, на пол сыпанули дождевые капли, и Иггровы огни потускнели рядом с красноватым, робко вползшим в окно свечением.

Удара Джай так и не дождался.

Мужчина поднял лицо к свету, упал на колени и, бессильно царапая воздух скрюченными пальцами, зашелся в надрывном, не то отчаянном, не то ликующем крике, переходящем в звериный вой.

Из хода в подземелье потянуло уже не сквозняком – ураганом. Воздушный поток ударил безумца в грудь и… развеял в мелкую серую пыль, заволокшую храм под самые маковки.

Три минуты Джай был близок к тому, чтобы самому завыть и свихнуться, а потом о него споткнулся горец, нечаянно треснув обережника мыслестрелом по уху. Ничто так не поднимает боевой дух, как взаимная ругань, и две последние скамейки будто сами собой вспорхнули к окну, а по ним, подсаживая и подтягивая друг друга, вскарабкались парни.

Снаружи неистовствовала буря. Косой дождь ломился в крыши, из желобов хлестало через край, водосточные трубы гудели, подобно храмовому органу. Вышли из берегов даже сточные канавы. Одуревшие от страха крысы с писком пересекали пенящиеся лужи, карабкались по стволам и стенам, а поток уже нес темные всклокоченные трупики. Ветер яростно трепал деревья за гривы, швыряя в небо горсти мокрой листвы. Землю устилали отломанные ветки, а уцелевшие испуганно гнулись к земле, словно умоляя Иггра сменить гнев на милость.

С ураганом и ливнем средь ясного седьмушку часа назад неба еще можно было примириться, но Темный ими не ограничился: над городом как будто растянули меховой плащ, по изнанке которого плясали отблески чудовищного пожара – алые, желтые, малиновые, оранжевые и пронзительно-золотые. Сливаясь, они порождали багровое сияние, превратившее ночь в гнетущее подобие заката, а капли дождя – в капающую с небес кровь.

Как ни странно, кошака сбрендившая стихия ничуть не смутила. Призывно мявкнув, он выпрыгнул из окна и с задранным хвостом понесся к ближайшему переулку. Вдохновленные его примером парни решили поберечь ноги, для начала повиснув на руках. Пяткам все равно пришлось несладко, но, по крайней мере, они не помешали беглецам без оглядки рвануть в разные стороны.

А небо в последний раз полыхнуло пурпуром и начало потихоньку угасать.

Знак был подан.

И понят.

***

Архайн вернулся в свою комнату только перед рассветом, накомандовавшись и наспорившись до хрипоты. Панику среди йеров, особенно младших, кое-как уняли, указания раздали, разбитые окна временно забили досками, в храме прибрались и шпионов озадачили. То бишь, сделали все, что могли, и Архайн пребывал в состоянии холодного бешенства, ибо надобыло сделать куда больше.

Верно говорят: три мыши больше двух, но меньше одной – когда бегут в разные стороны, а бедному коту хоть ты разорвись.

Зато игрушечная мышка всегда в его распоряжении.

Йер снял с шеи кристалл на серебряной цепочке, в который раз глянул на свет. Никакой ошибки, внутри вихрилась слабо опалесцирующая дымка. Вот везучие мерзавцы! Спасибо, что вообще храм не развалили…

Архайн подошел к диптиху, но вместо молитвы непочтительно нажал Темному на нос. Крашеное полотно вдавилось, и, едва Приближенный отдернул руку, сдвоенная рамка распахнулась на манер ставен, открывая квадратное углубление, где впритык помещались шкатулка с торчащим сбоку ключом, пачка перевязанных лентой бумаг и небольшой кожаный мешочек. К нему-то йер и потянулся. Распустил стягивающий горловину шнурок, пропустил сквозь пальцы горсть каплевидных, иссиня-черных семян. Последнее задержал в щепоти и вытащил. Задумчиво подбросил на ладони, стиснул кулак и, закрыв тайник, вернулся в центр комнаты.

Опилки хороши для змей и крадущихся котов, но в своем жилище Архайн предпочитал чувствовать под ногами твердый пол. Древесные разводы на светлых, некрашеных досках придают дому уют, теплоту, особый запах… а свежая кровь на них вообще смотрится бесподобно.

Йер присел на корточки возле квадратной дыры в полу, поворошил пальцами влажную, комковатую землю, почти до верха заполнявшую каменную яму. Пора бы уже ее сменить, принести ведро лесного перегноя, куда более восприимчивого к ирне, чем огородный, даже самый лучший чернозем. Но на один раз хватит и этой.

Архайн машинально, почти не отвлекаясь от совсем иных дум, воззвал к Светлому Иггру, прося его благословить сию ниву. Потом к Темному, ибо урожай, который он собирался пожать, находится в его ведении. Пропустил кристалл через кулак с семенем и быстро, словно оно превратилось в живую муху, воткнул его в почву.

Не успел йер отряхнуть ладони, как земляные крошки зашевелились, раздвигаясь перед бирюзовым жальцем ростка. Мотыльковыми крылышками распахнулись два изначальных, еще круглых листочка, выпустив на волю два вертлявых усика и основной стебель. Бесплодно пощупав воздух, он начал быстро расползаться по земле, спиралью завиваясь вокруг основания. Гибкие хлыстики побегов безостановочно трепетали, извивались и раздваивались, цеплялись друг за друга в тщетной попытке хоть немного приподняться к небу, а чуть пониже, на быстро одревесневающих стеблях, разворачивались темно-синие листья, напоминающие клеверные трилистники – только с шипами в пазухах.

Через несколько минут (Архайн давно утратил интерес к происходящему, наполнил бокал подвыдохшимся вином из забытой на столе бутылки и уселся в кресло) посреди комнаты лежала на полу сплетенная из ветвей кукла размером с человека. Лоза больше не росла, одревеснев до самых кончиков, но продолжала изменяться: листья заворачивались внутрь, колючки втягивались, ветки все теснее прижимались друг к другу, в конце концов слившись. Кора разглаживалась и светлела, по ней пробегали волны, все четче обозначавшие рельеф мышц и костей.

Судорога.

Кашель.

Обреченный стон.

– Ты не выполнил мой приказ, раб, – скучным голосом констатировал йер, отставляя бокал.

– Простите, господин! – Седовласый мужчина ткнулся лбом в пол. – Я запомнил их и найду где угодно, только прикажите!

– Это само собой. Но… – Архайн оперся на подлокотники и поднялся. Висящий на шее кристалл был прозрачен, как слеза, – в следующий раз. Когда рассчитаешься со мной за этот.

Глава 6

…было у одного хозяина стадо овец. Днем он вверял их пастухам, а на ночь запирал в овчарне. Толсты были ее стены, крепка крыша, и никакой хищник не мог туда проникнуть.

Но однажды вечером прибилась к отаре шелудивая собака, а нерадивые пастухи поленились ее прогонять и заперли вместе с овцами.

Поутру открыл хозяин дверь и увидел, что все его овцы покусаны и взбесились, а шелудивая собака хозяйкой возлежит у порога и на него скалится.

Убил хозяин собаку, но и овцы такие стали ему не нужны. Изгнаны они были из овчарни и вскоре пожраны хищниками…

…Так и я, Иггр Двуединый, заповедаю слугам Своим: Мое дело – крепить и расширять Царствие, а ваше – не пускать в него Тварь бешеную…

Притча о Твари

– Ну наконец-то! – мрачно приветствовал Джая глава обережи.

Парень почтительно преклонил колено, но Хорв только досадливо махнул на него стопкой зажатых в руке бумаг.

– Ты бы еще сплясал, подхалим! Где тебя дикие кабаны носили?! Я уж и гонца к тебе домой два раза посылал, и ночную смену озадачил…

– Горца искал, – буркнул Джай, не уточняя, нашел ли.

– Знаю я, как ты его искал! По едальням да девкам, от гульбы по свежему воздуху таких красных глаз не бывает!

– Так там горцы чаще всего и встречаются, – резонно заметил парень. Хорв как в Иггрово зеркало глядел: голова у Джая трещала так, что лучше бы его запоздало настиг гнев Темного, а не похмелье от дешевого ягодного вина, крепленного не иначе как собачьей мочой. Остаток ночи он просидел в какой-то едальне, безоглядно надираясь этим пойлом, пока его оттуда не то выкинули, не то он сам каким-то чудом вышел, на рассвете обнаружив себя под забором, с зажатым в кулаке кружевным лоскутом. Обращаться в храм за отрезвляющей ирной парень не посмел, хотя обережников йеры обслуживали за полцены (за год теряя на этом немалые деньги, но трезвая обережь городу была важнее), и попытался заменить ее холодной водой внутрь и снаружи. По пути к участку волосы успели высохнуть, но раскаленные иглы в висках никуда не делись, да и поклонился Джай, скорее, чтобы унять бунт в желудке.

В другое время шуточки с главой вышли бы обережнику боком, но по сравнению с нынешними проблемами дело о пропавшем охотнике казалось такой ерундой, что Хорв даже соизволил усмехнуться:

– Ладно, Иггр с вами обоими. Видал, что творится?

Обережник потупился и неопределенно мыкнул. Народ действительно вел себя как-то странно: уборщики с вечера на улицы как будто вообще не выходили, повсюду валялись кучи разбросанного ногами и повозками мусора, храм был открыт; и к нему тянулась длинная, завитком вокруг площади, очередь. Половина лавок была заперта, а в остальных не столько торговались, сколько взахлеб обменивались новостями. Джай подошел и попытался прислушаться, но люди сразу замолчали и враждебно уставились на обережника. Пришлось, смущенно кашлянув, отступить.

– Так вот слушай, – ворчливо начал Хорв, на самом деле довольный, что после такого грандиозного переполоха все-таки нашелся кто-то несведущий, и можно поглядеть на его вытягивающееся по мере рассказа лицо. – Посреди ночи – это ты хоть не проморгал?! – на востоке стеной встало зарево, будто там костер из цельных деревьев разложили, а потом ни с того ни с сего началась такая буря, что в селищах аж соломенные крыши разметало, да и в Орите кой-кому придется черепицу перекладывать.

– Нет, – обреченно поддакнул парень, – зарево я видел. И бурю.

– Ну вот, а на утренней проповеди в битком набитом храме йеры оповестили прихожан, что на земле опять родилась Тварь, порождение убитого Иггром Тваребога.

У Джая чуток отлегло от сердца. Выходит, это просто совпадение, с убийством дхэра переполох не связан!

– Но если Тваребог мертв уже триста лет, как от него может кто-то родиться? – резонно возразил он.

Хорв сердито фыркнул:

– Это ты у дхэров спроси. Хотя и так понятно, что ничего хорошего из мертвеца не выйдет – либо морун, либо рой мух. Храмовники всего лишь советовали людям укрепиться в вере, но кое-кто истолковал их слова самым диким образом, и на данный момент… – глава пошуршал уголками бумаг, – мы имеем уже четырнадцать дел об убийствах новорожденных детей, совершенных фанатиками, причем в трех случаях младенцев умерщвляли сами родители…

Джая передернуло от омерзения.

– …И семь последующих самоубийств, – неумолимо продолжал Хорв. – Добавь к этому полторы сотни краж и вооруженных грабежей…

– Сколько?!

– Ты не ослышался, месячная норма. Видать, воры решили, что до конца света осталось всего ничего, и остается только хорошенько поразвлечься напоследок. Точно так же рассудили насильники, жулики и шлюхи, причем половина последних устроила день открытых… кхм… дверей, а другая обивает пороги святилищ в надежде на искупление. Короче, – спохватился заболтавшийся Хорв, – берешь свой семерик – и на обход, остальное ребята по дороге расскажут. С жульем и незаконными торговцами не заморочивайтесь, главное – не допустить погромов. Самозваных проповедников вязать и благословлять на религиозную войну с клопами в застенках, в мародеров стрелять после первого предупреждения. Ясно?

Джай хмуро кивнул. Как говорится, «испуганное стадо побежит за тем бараном, который громче блеет». Проще выкурить из логова разбойничью шайку, чем стянуть с телеги или бочки вещающего какой-нибудь бред «пророка», потому что в первом случае на твоей стороне народ, а во втором – только закон, который не делает камни легче, а палки мягче.

Вообще-то яростным гонениям со стороны храмов подвергались только сектанты, поклонники Тваребога, о которых, впрочем, уже давно ничего не было слышно. Остальные могли верить во что угодно, лишь бы соблюдали законы Царствия Иггрова – все равно истинные чудеса могли творить только Взывающие К Двуединому и Глашатаи Его, то бишь старшие йеры и дхэры. А посему попытки создания иных религий увядали на корню.

Тем не менее где-то раз в год обязательно находилась кучка идиотов, считавших, что они лучше храмовников разбираются в Иггровых заветах, и спешивших поведать об этом миру. Отлавливать и вразумлять их приходилось обережникам, ибо речь шла прежде всего о нарушении городского порядка, а уж потом – о богохульстве. Но, посидев денек-другой в застенках, «еретики» обычно каялись, и их с миром выгоняли пинками под зад.

Короче, денек обещал утереть нос ночи.

– А… йеры? – уже с порога рискнул поинтересоваться парень.

– Что – йеры? – удивленно сдвинул брови Хорв. – Сказали – сами будут Тварь искать, а мы чтоб содействие оказывали, если попросят.

– Ну… а… так у них все нормально? Больше никого искать не просили? В смысле, – торопливо поправился Джай, – сектантов всяких? Может, это они нам так подгадили?

– Да пошли они… – Хорв заковыристо выругался. – Сами пусть разбираются, наше дело маленькое. Иди на обход, работничек! И похмелись наконец, а то у меня уже вся одежда твоим перегаром провоняла!!

***

Если бы к сорочьему любопытству не прилагалось вдвое против того хитрости, наглости и проворства, ей вряд ли удалось бы занять центральное место как на городских помойках, так и в народных сказках: и бродячий кулич она склевала, и ящерка на гнутый гвоздь выменяла, и кабана-дурака подучила хвост в кражжью нору сунуть… Правда, и влетало ей частенько – но только в тех же сказках. На деле ухватить пакостницу за переливчатые перья не под силам ни кошке, ни собаке.

Йерам и тем придется попотеть.

Утром, уже после восхода солнца, Ориту заволокло туманом – не плотным, но всепроникающим, зримо клубящимся даже в подворотнях. Бродить по нему не хотелось ни растревоженным горожанам, ни бандитам – равнинники считали туман дыханием Темного Иггра, приносящим болезни людям, скоту и посевам. Поначалу шумные улицы почти обезлюдели, большинство ставен захлопнулось.

Зато ЭрТар туман любил – особенно осенью, когда взгляд невольно цепляется за одинокое опавшее дерево на ковре золотой листвы, а за ним мир кончается, тонет в белом бесплотном океане, и уходящая в него тропка кажется дорогой в легенду… Вот и сейчас неугомонный горец преспокойно топал к площади, даже не думая от кого-то таиться: во-первых, он успел выслушать утреннюю Иггрову волю, посвященную исключительно новорожденной Твари, во-вторых, помнил басню о сороке-воровке, которая свила гнездо на шапке у мужика, а тот из сил выбивался, разыскивая ее по всему селищу.

Что их с белобрысым все-таки ищут, ЭрТар не сомневался. Как и в том, что сейчас у обережи и йеров есть дела поважнее, а дхэры не желают публично признаваться в своей уязвимости. Тайный же поиск начнется с едален и ночлежек, где горца с корлиссом засекут еще с порога (в «гадюшнике» их вряд ли кто-то разглядел, но следы они оставили весьма красноречивые: остроносых горских сапог, подкованных обережных и крупных звериных лап). Значит, туда ЭрТару путь заказан. Удирать из города тоже неразумно, йеры наверняка перекрыли все дороги и только и ждут, когда сорока вылетит из курятника. Нет уж, поскачем еще среди несушек, поищем не замеченную хозяевами щелку… В Орите у ЭрТара жила дальняя родственница, в крайнем случае можно податься к ней – горцы своих не выдают, тем более какому-то Иггру.

С другой стороны, они и не прячутся за спинами женщин и детей.

Пришлось как-то крутиться самому. Обережники, разумеется, успели порыться в навьюченных на Тишша вещах, «выронив» при обыске коробку со стрелками и несколько безделушек. К счастью, воняющая краггами куртка их не прельстила, как и грязная (зато сухая!) смена белья. Сами же вьюки пошли на сносную подстилку из двух кусков дерюги, на которой горец с кошаком скоротали ночь в подвале полуразрушенного дома, до середины заваленном обломками кирпича. Обитающие там крысы то и дело пытались восстать против захватчиков, и к утру Тишша от них уже тошнило.

Оставив кошака караулить мыслестрел и разложенные на дерюжках вещи (в разведенной дождем сырости они за ночь так и не высохли), горец отправился на разведку. Грязный, босой, небритый, в мятых полотняных штанах и вылинявшей, драной на локтях рубашке, он мало чем отличался от местных побирушек, которым и туман не был помехой. Правда, сегодня они ни к кому не приставали, а целеустремленно брели к площади, лениво переругиваясь между собой.

Заинтригованный ЭрТар увязался с ними. «Новенького» вначале встретили подозрительно, но, скушав байку о сгоревшем шиуле и «лучше голод умирай, чем денга улица проси» (значит, не конкурент!), подобрели и стали наперебой советовать горскому простачку, куда лучше податься. На расспросы, почему сами не подаются, доброхоты ухмылялись и отводили хитрые глаза. Сидеть в тенечке перед драными шапками им определенно нравилось больше. Шли же они, как выяснилось, к «часу милосердия», когда отчитавшие проповеди и разобравшиеся с ирнами йеры от имени Иггра подкармливали «сирых и убогих» (судя по топавшим рядом с ЭрТаром бугаям, сирыми они стали по собственному почину, а за «убогих» могли и в глаз дать).

Горец облизнулся и решил, что позавтракать за счет Двуединого будет самое то. Где-где, а в храме его йеры точно не будут искать!

Туман потихоньку сгущался, ужав мир до десяти шагов окрест. Нищие тоже посбивались в кучки, не желая терять собратьев по лохмотьям из виду. Слева кто-то упоенно вопил про «осень нашего мира», потом осекся на полуслове и завизжал, как схваченный за хвост поросенок – видать, обережь нашла его по слуху.

– Во, ишшо одного споймали, – злорадно шамкнул идущий рядом с ЭрТаром старик. – Труженики, дери их Темный… Нет бы Тварь искали – к блаженным цепляются!

– Да как ее искать-то, если йеры и те с ходу ничего поделать не смогли? – возразил бодро перебиравший костылями мужичок лет сорока.

– Приметы есть нужные, – многозначительно сообщил нищий. – Из того дома, где Тварь рождается, все крысы наперегонки бегут, место ей уступают! Первый крик у ней – вой звериный, из титьки она заместо молока кровь сосет, а кто в глаза ей посмотрит – тот свою смерть увидит и всю оставшуюся жизнь сам не свой ходить будет…

Оборванцы сбились еще теснее. Опознавать Тварь последним способом не хотелось никому.

– И рождается она вовсе даже не от бабы, а от мужика, слуги Тваребожьего! – попытался еще больше запугать слушателей старик, но тут уж вышел перебор.

– Это из какого же места?! – загоготали нищие.

– А не из какого! – нашелся брехун. – Тваребожец сам себе брюхо ножом вспарывает и дитя достает!

– А потом сам зашивает? – сострил одноногий, снова развеселив дружков.

– Смейтесь, смейтесь, – обиженно проворчал старик. – Смотрите только, чтоб после не заплакалось! Вот войдет Тварь в силу, воззовет к папаше – тот из небытия и явится, никакой Иггр не поможет…

Как раз с этим никто не спорил, и разговор заглох.

Нищие стекались к храму по всем дорогам, успев выстроить две очереди, каждая из которых почти не уступала утренней, на проповедь. У одной двери раздавали хлеб с благословения Светлого, у второй угощали во здравие Темного. Убогие на глаз прикидывали, какая дойдет быстрее, и пристраивались туда.

ЭрТару такой сложный моральный выбор оказался не по зубам, и он на всякий случай занял обе.

В очереди болтали все о том же. Словесная шелуха сыпалась мешками, но иногда попадались и зерна: люди постарше еще помнили, как Тварь рождалась ежегодно, поэтому относились к знамению скептически, увещевая молодежь – мол, в наше время худо-бедно с этой напастью справлялись, и сейчас пронесет. Другие, напротив, напропалую врали и запугивали, как давешний нищий; их слушали куда охотнее, с болезненной жадностью.

Время пролетело незаметно. Откровенно скучающий йер еле глянул на горца, с трудом удержавшись, чтобы не поморщиться. ЭрТар живописно изобразил трясунец и косоглазие, с блаженным придыханием проблеял молитву Светлому и был вознагражден за усердие пресным хлебцем с малюсеньким кусочком сала, пришпиленным щепкой (видать, чтобы дыханием не сдуло).

Сунув его за пазуху, горец обежал храм и как раз успел втиснуться на застолбленное место во второй очереди. Молитва Темному была вдвое короче (там не требовалось каяться, чем и объяснялась его несколько большая популярность), а хлебец такой же.

– Жаль, что ты не Триединый, – пробормотал ЭрТар, однако еще раз подходить к кому-либо из йеров не рискнул. Отказать убогому они не откажут, но обратят на наглеца более пристальное внимание, а это ему совсем ни к чему.

Хлебцы, несмотря на неприглядный вид, оказались свежими и хрустящими. Горец сам не заметил, как проглотил оба. Голод они не утолили, но сил прибавили, и ЭрТар бодро зашагал к рыночной площади, возле которой городские власти возводили новое здание суда. Как подсказали ему нищие, там всегда требовалась дешевая – за еду и пару бусин – рабочая сила: камни дробить, бревна обтесывать, известь мешать. Кто ты и откуда, подрядчиков не интересовало, лишь бы руки из нужного места росли.

Вербовщик и впрямь обрадовался ЭрТару, как родному: скидок на знамения, Тварей и сопутствующие погодные условия начальство ему не делало, а по строительной площадке лениво бродили всего трое совсем уж никчемных забулдыг, больше озабоченных, как бы похмелиться, чем процветанием Ориты. С утра они успели прибить всего три доски, перенести с места на место балку и сломать казенную пилу. Горцы тоже слыли не шибко работящим народом, зато умели так припрячь других, что их собственная леность становилась практически незаметна.

До заката удалось выполнить всего половину нормы, но вербовщик был рад-радехонек и этому. Он даже выдал ЭрТару двойную плату, умоляя прийти и завтра. Горец сделал вид, что думает, выдурил еще несколько бусин и величественно согласился. Почему бы и нет? Лучше и безопаснее он вряд ли что-то найдет.

Туман снабдил Иггровы огни красно-синими ореолами, неприятно напоминавшими о вчерашнем небопреставлении. Возвращаться в холодный и сырой подвал не хотелось, у горца и так все кости ломило, как у радикулитного деда. Может, все-таки к тетке? Соврать что-нибудь, переночевать в нормальной постели, а утром потихоньку смыться…

Тишш радостно выскочил навстречу хозяину и с ворчанием начал тереться о него по кругу, не давая сделать ни шагу. Судя по округлившимся бокам кошака, оритские крысы объявили всегородской траур.

Потискавшись с кисом, ЭрТар собрал вещи и переоделся (ну, прихватил кое-что по дороге, с кем не бывает… может, оно и не нужно никому было!), сам себя в луже не узнав. Условным свистом велев Тишшу следовать на некотором отдалении, охотник не спеша двинулся вдоль улицы и почти сразу же разминулся с семериком обережников. Двое или трое проводили горца пытливыми взглядами, но цепляться не стали – порядок не нарушает, и ладно. Был ли среди них его «соучастник», ЭрТар в тумане не разглядел. Интересно, что сейчас поделывает белобрысый? Э, Тишш? Фьиу!

***

Встать.

Еще вчера он бы неподвижно лежал на полу, тупо наслаждаясь темнотой и покоем.

Вчера, когда они составляли смысл его существования.

Когда ему еще не напомнили, чем оно отличается от жизни.

Если бы тотоб этом знал…

Или знает. Но уверен, что ему не встать.

И это…

Встать.

…правда. Казалось, от тела остался только голый костяк в паутине нервов, с которых искусно срезали плоть и кожу.

…свернуться клубком, подтянуть ноги к подбородку, остановить мысли и чувства…

Только казалось. Тотстарался не калечить жертву до последнего – даже вымещая на ней злость за собственное унижение.

Надо просто пересилить себя, подняться на ноги…

Нет.

Он не сможет…

…он должен…

…сосредоточиться…

…и встать.

Стена – такая же холодная и чуть влажная, как пол, только держаться за нее намного, намного сложнее…

Зато за ней есть Она.

Туда.

Упреждающее лязганье звеньев, рывок, кашель. Полоса железа на шее обжигает истерзанные, предельно чуткие кончики пальцев.

Он помнит это…

…он вспомнит…

…он обязан.

Онаоткликнулась так стремительно и щедро, словно все эти годы только и ждала его зова. Но штормовая волна для молящего о глотке воды – это слишком много, особенно когда ты можешь подставить ей лишь пригоршни…

…провал, вспышка, темнота, ноющая боль в боку….

Встать.

Цепь дохлой змеей соскользнула по спине, съежилась горкой звеньев.

Три шага… два… привалиться, перевести дыхание…

Протянув руку к двери, он обнаружил, что продолжает машинально сжимать в ней половинку ошейника. Железка сухо зазвенела об пол, запоздалое «услышат» мелькнуло и затерялось в обрывках мыслей.

Он все равно отсюда не выберется.

Слишком много преград.

Слишком много врагов.

Слишком мало сил.

Он все равно не…

…он попытается.

***

– А ну, стоять!

Дверь распахнулась как раз когда Джай на цыпочках крался мимо, так ласково касаясь носками особо скрипучих половиц, что те лишь сладострастно постанывали.

Грозный глас, а пуще того – один взгляд на его обладательницу обратил бы в бегство любого вора, даже знаменитого Ржавого Лома, с равной сноровкой вскрывающего как сейфы, так и черепа их некстати проснувшихся владельцев. Увы, обережнику деваться было некуда – он здесь жил. Точнее, изредка ночевал, умудряясь навлекать на себя хозяйский гнев даже столь кратким пребыванием в чердачной каморке. К сожалению, должность семерного приносила больше славы, чем денег, поэтому позволить себе что-нибудь более роскошное обережник не мог. То есть мог бы, интересуйся он в едальне только кашей, а в постели – подушкой. Но Джай, как и любой нормальный парень, любил скоротать вечерок в приятной компании, а ночь – в прелестной, что требовало определенных вложений.

Домовладелица не относилась ни к той, ни к другой, поэтому плату за жилье Джай частенько задерживал.

Обережник начал лихорадочно сочинять отговорку поубедительнее (в последний раз он сдуру ляпнул, что по дороге домой его ограбили, в результате был не только обруган, но и поднят на смех), как вдруг вспомнил, что на той неделе, находясь в состоянии легкого подпития и сопутствующей широты души, не только вернул хозяйке долг за два месяца, но и внес аванс за следующий (в чем, проспавшись, горько раскаялся).

Что ж ей теперь-то надо?

– Там, у тебя, – не такая уж и старая, но обрюзгшая, похоже, еще в колыбели тетка обличающе ткнула в потолок корявым пальцем, – женщина!

Тон и вид у нее при этом были такие, словно Джай открыл нелегальный бордель, причем на чердаке сиротского приюта.

– Э-э-э… – попытался протянуть время парень. Нет, выдавать незваную гостью за сестру, а себя за монаха, давшего обет целомудрия, он не собирался – все равно не поверит. Проблема (точнее, предмет гордости) заключалась совсем в ином: подружек у него было много, а спрашивать у домохозяйки, как она выглядит, – заклеймить себя гнусным растлителем.