Текст книги "Марион и косой король"

Автор книги: Ольга Гурьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава третья
ДОМ ПОД ВЫВЕСКОЙ «ТРИ ВОСТОЧНЫХ КОРОЛЯ»

Хозяйка захлопнула дверь перед носом приблудной собачонки и повела Марион длинным полутемным коридором вверх по крутой лестнице и к двери, из-за которой несся запах кушаний. Она распахнула дверь, слегка подтолкнула Марион в спину, громко сказала:

– Вот вам новая служанка! – и ушла.

Марион осталась стоять у порога.

В сумерках кухня казалась очень большой. Вся их деревенская хижина вместе с огородом могла бы в ней поместиться. И от этого страшно было ступить хоть шаг.

Огонь в печи догорал, и языки пламени, внезапно вырастая, озаряли стены, так что на полках, то вспыхивая, то угасая, сияла медь и туманно теплилось олово кувшинов и блюд.

За столом на длинной скамье сидело трое, а на столе перед ними стояло деревянное блюдо с нарезанными кусками дымящегося мяса.

В отблесках огня их лица казались высечены из камня, и черные тени резко очерчивали носы, и скулы, и глубокую пропасть жующих ртов.

Посредине сидела женщина, сухая и прямая как жердь, двумя руками держала кость, медленно обгладывая ее, и поверх кости внимательно смотрела на Марион. Справа маленький старик зажал в кулачке кусок мяса, отщипнул от него кусочек, но не донес до беззубого рта, а так и застыл, глядя на Марион. А налево молодая толстушка с лоснящимися от жира щеками вдруг залилась смехом и крикнула:

– Вот так служанку выбрала наша хозяйка! Да лопни я на этом месте, эта дурочка сейчас помрет с голоду! Иди сюда, мы тебя накормим, уж раз ты здесь.

Женщина стукнула костью по столу и сердито сказала:

– Эй, Марго, не суйся впереди старших. Дам тебе затрещину – сама вылетишь отсюда. В моей кухне я – госпожа. И я приглашаю людей к столу. Иди сюда, девочка.

А старичок быстро-быстро закивал головой и проговорил:

– Иди, иди, не бойся. Госпожа Женевьева пригласила тебя к столу.

Марион подошла и присела на краешек скамьи. Ей ужасно хотелось есть, и она нерешительно протянула руку к блюду.

Женевьева искоса взглянула на нее и сказала:

Мясо бери одной рукой, а в другую возьми ломоть хлеба и держи его под мясом, чтобы жир не капал на стол и тебе на колени.

Слушаю, госпожа, – прошептала Марион и покраснела.

Ой, краснеет! Вот умора! – закричала Марго и захлопала в ладоши.

Женевьева строго посмотрела на нее и, повернувшись к Марион, приказала:

Ешь! Набирайся сил. В этом доме тебе силы понадобятся.

Кушай, не бойся, – пролепетал старичок. – Госпожа Женевьева позволила.

Когда мясо было съедено, все лениво дожевали пропитанные жиром ломти хлеба.

Женевьева налила в оловянный бокал вино из кувшина, сама отхлебнула и протянула старичку. Тот выпил глоток, вежливо утер кулачком губы и подал бокал Марго. Толстуха пила, запрокинув назад голову, и видно было, как при каждом глотке вздрагивало горло под нежной кожей. Наконец она протянула бокал Марион.

– Допивай до дна. Там всего несколько капель. – И, положив локти на стол, оперлась щекой о кулак и сказала: – А я знаю смешную историю. Два студента…

Женевьева прервала ее, сказав наставительно:

– Как только начинают болтать и сплетничать, класть локти на стол и загадывать загадки, следует приказать подняться и убрать со стола.

Все встали, но с Марион вдруг случилось что-то ужасное и неожиданное – она не смогла встать. Как она ни старалась, она не могла подняться со скамьи. Будто ее пригвоздили к жесткому сиденью, будто ее околдовали, будто… Она удивленно посмотрела на госпожу Женевьеву и увидела, что та смотрит на нее тремя глазами и все вокруг качается и двоится, будто в тумане. Непослушным языком она забормотала заклинание от колдовства, которому ее научила мачеха:

– Абгла, абгли, алфард, ази.

И вдруг голова отяжелела, и Марион упала лицом на стол.

Смотрите, она пьяная! – вскричала Марго и захохотала.

Бедная девочка, – сказал старичок. – Наверно, она весь день ничего не ела и непривычна к вину.

– Отведите ее спать, – приказала Женевьева.

Марго подхватила Марион под мышки, вытащила из-за стола и поволокла из кухни и вверх по лестнице. Ноги Марион заплетались на каждой ступеньке, цеплялись за перила, и Марго закричала:

– Да помогите мне, черт побери! У меня обе руки заняты, едва могу удержать ее. Посветите мне, не то обе грохнемся вниз, потому что я не вижу, куда ступаю.

Женевьева взяла свечу и пошла впереди. Опи добрались до чулана на верху дома, свечу поставили на сундучок у входа и, вдвоем раздев Мариоп, уложили ее на широкий соломенный тюфяк и закрыли одеялом. Женевьева ушла, крикнув на прощание:

Не забудь погасить свечу, чтобы не было пожара. И не вздумай опять гасить подолом рубахи, а дыханием или пальцами.

Без вас знаю, – сказала Марго. – Здесь вам не кухня, нечего приказывать.

Она сжала двумя пальцами фитиль, тоненький язычок пламени погас, и, скинув в темноте платье, Марго нырнула под одеяло.

Прошел час или два и в доме давно все затихло, когда Марион вдруг открыла глаза.

Свеча горела ослепительно ярко, и от нее, будто от камня, брошенного в воду, волны света разбегались кругами, все шире и шире, от стены до стены, и от этого воздух в чулане был жаркий и душный. Марго, на корточках перед сундучком, откинула его крышку и что-то искала там. И вдруг выпрямилась, и в руках у нее было длинное платье. Она встряхнула его, и серебристая ткань засверкала, переливаясь. Косые полосы, будто змейки, зеленые и золотые, бежали от ворота к подолу, и платье шуршало и шептало, будто ручеек, бегущий по камням.

Марго подняла руки над головой, и платье скользнуло вниз. Она провела ладонями от шеи до пояса, и платье приникло к телу. И тут в руках у нее оказался цветок розы, и она приколола его к груди. И, снова нагнувшись над сундучком, вынула оттуда остроносые красные туфельки. Но она не обула их, стояла босая и держала туфли за их длинные завязки.

И вдруг свеча погасла, и все исчезло.

Утром, когда Марион проснулась, она увидела, что Марго лежит рядом и тихо посапывает. На сундучке аккуратно сложены холщовое платьице Марион и короткое темное платье Марго, будто всю ночь оба платья мирно спали рядышком, как их хозяйки. Все, что ночью привиделось, было всего только сном.

Но как ярко, отчетливо, как наяву, вспомнились и солнечный свет свечи, и Марго, прекрасная, как принцесса, в зеленом и серебряном, струящемся платье, и нежная роза на ее груди, и таинственная улыбка на ее губах.

Всем известно, что первый сон на новом месте предвещает судьбу. И такой волшебный сон обещал счастье и радость. И разве не счастье и не большая удача, что Марион встретила здесь нового друга, приветливую, улыбающуюся Марго!

Марго приоткрыла один глаз и пробормотала:

– Спустись во двор, там умоешься у колодца, а я еще полежу немножко.

У колодца сидел на корточках старичок и кормил вчерашнюю собачонку. При этом он ласково приговаривал:

– Ах ты, тощенькая! Никто тебя, видно, не жалел. Ах ты, кургузенькая, у тебя, верно, и имени нет. Я буду тебя звать Курто. Курто-кургузый!

А Курто усердно вилял куцым хвостом и, вылизав миску, упал на спину и в знак доверия поднял вверх все четыре лапы.

Старичок почесал ему брюхо и, увидев Марион, объяснил:

– Животные – они безгласные. Вот и приходится за них говорить и думать. Ты пришла умыться, маленькая девочка? Как тебя зовут?

Марион ответила, сполоснула лицо и руки и утерлась подолом. Старичок не уходил, стоял рядом и смотрел на нее. Тогда, совсем как Курто, почувствовав к нему доверие, она спросила:

Что я теперь должна делать?

Я по хозяйству не распоряжаюсь, – ответил он. – Я приказчик в лавке. Отвешиваю фиги из Мальты, изюм из-за моря, сахар из Вавилона – кому чего сколько требуется. А зовут меня Клод Бекэгю, и ты называй меня дедушка Бекэгю. Так что тебе делать? На твоем месте я взял бы метлу, которая стоит под лестницей за дверью, и подмел бы мостовую перед домом. Давно не мешает ее подмести.

Марион нашла метлу и пошла подметать.

Грязь летела комками, бежала струей на середину улицы. Но перед дверьми лавки было чисто, и от прутьев метлы образовался красивый узор. Довольная своей работой, Марион оперлась на метлу, подняла голову и увидела вывеску над входной дверью.

Три важных господина, три короля в богатых и пестрых одеждах, несли в руках дары. У одного короля, важного господина, лицо было черное, губы толстые и красные, яркие-яркие, а вокруг головы обмотан полосатый платок. Второй был просто старик, и его завитая колечками белоснежная борода спускалась до пояса. Но третий был молодой и прекрасный, в золотой короне на темных кудрях. И была ли то ошибка неумелого живописца или внезапное вдохновение рвануло в сторону его кисть, по один глаз молодого красавца был возведен в небеса, а другой печально и ласково смотрел прямо в глаза Марион.

О прекрасный, прекрасный господин! Прижав метлу к груди, Марион неотрывно смотрела на него, слезы восторга навернулись у нее на глазах, ресницы моргнули, и ей показалось, что он хитро подмигнул ей одним глазом.

Глава четвертая
КРАЖА

Уже месяц прошел, и Марион привыкла к своей новой жизни, и все ей нравилось. Она очень старалась и была очень благодарна своим новым хозяевам, потому что видела: они учат ее всему хорошему, по-рядку и приличиям и преподают ей разные полезные знания.

С утра она первым делом убирала залу, вытирала пыль с резных закорючек скамей и поставца и, ползая на коленях, терла влажной тряпкой плиточный пол. В это время под окном раздавался крик торговки травой:

 
Зеленые травы пахнут на славу,
Листья ольхи от укусов блохи,
Покупайте, покупайте, посыпайте полы!
 

Марион выбегала па улицу, покупала большую охапку и поверх нее улыбалась прекрасному королю на вывеске. А он ей подмигивал: «Старайся, старайся!»

Она посыпала травой пол в зале и бежала убирать спальню. Кровать была такая высокая: приходилось становиться па скамеечку, тянуться на цыпочках, чтобы взбить соломенный тюфяк, застелить его простыней и покрыть одеялом. С трудом подняв тяжелый таз с водой, в котором хозяйка мыла лицо и руки, а хозяин – такой чудак! – даже ноги, Марион тащила этот таз к окну и, крикнув, как ее научили: «Берегись воды!» – выплескивала воду на улицу.

С уборкой было покончено, но тут начались непредвиденные дела. Вдруг хозяйка входила в комнату и, разводя руками, удивленно говорила:

– А я сейчас поймала моль… – И, подумав, прибавляла: – Возможно, она развелась в сундуке и жрет платья моей покойной матушки и бабки, которые достались мне в наследство, и даже – боже мой! – зимний плащ мужа.

Тут вбегала Марго и накидывалась на хозяйку:

– И о чем вы раньше думали? Такие дорогие платья! И шелк, и атлас, и шерстяной камлот!

Тотчас со звоном защелкали замки, поднимались тяжелые крышки сундуков. Хозяйка и Марго хватали платья, плащи и меха и метали их на протянутыо вперед руки Марион. А когда гора богатых одежд выросла выше головы девочки, приказали все вынести во дворик и там развесить на веревке. И дали ей тонкую палочку, чтобы усердно выбила пыль и моль.

Палочка плясала, стучала по плотному шелку, узорному атласу, пышным мехам. Пыль вздымалась клубами. Моль взлетала и искала, где спрятаться. И тут пришла негодная собачонка Курто.

Она деловито обнюхала свисавший до земли край зимнего плаща. Любимый плащ хозяина из добротного английского сукна, по воротнику, подолу и рукавам обшитый темным мехом. А глупая собачонка понюхала, понюхала и подняла заднюю ножку.

– Ах, Курто, как тебе не стыдно!

Марион уронила палочку, широко открытыми глазами смотрела, как растекается пятно, и побежала к Марго доложить о беде.

Но та только рассмеялась и, смеясь, проговорила:

– Дурочка ты, ничего нет страшного. До зимы высохнет.

Но Марион, прижав руки к груди, смотрела с мольбой.

– Ладно, – сказала Марго. – Сейчас выведем твое пятно. Сама я это средство не пробовала, но слыхала, что, если промыть пятно в уксусе, оно сразу исчезнет и даже если ткань выгорела, она от уксуса станет еще ярче.

И действительно, пятно от уксуса хоть и не исчезло, но стало ярче и много заметней. Марион заплакала.

Сейчас же замолчи! – зашипела Марго. – Услышат тебя и прибегут, и уж тогда крику не оберешься. А твоего Курто я сейчас за шиворот и через забор.

Не надо! – закричала Марион, и Марго, смеясь, перекинула плащ через руку и ушла.

Иногда вдруг за обедом случалось, что хозяин двумя пальцами вынимал из тарелки муху и замечал:

Ставили бы на стол миску с соком сырого лука, и все мухи бы подохли.

Боже мой! – говорила хозяйка. – Ведь мух не так уж много, и никакого нет от них вреда.

Но Марго тотчас приказывала Марион бежать на кухню и натереть лук.

Марион терла луковицу за луковицей, и от едкого духа слезы застилали ей глаза и лились в луковый сок. А кухарка Женевьева, молча наблюдавшая за ней, подходила, утирала ей лицо своим фартуком и, оттолкнув ее локтем, уносила миску в столовую.

Накануне праздников или когда ждали к вечеру посетителя, купца-оптовика из Монпелье или Фижака, Женевьева брала с собой Марион, чтобы было кому тащить за ней корзину с покупками. Они шли по Большой улице Сен-Дени, мимо Гусиной улицы, где торгуют жареной птицей, мимо улицы Кэнканпуа и Ломбардской улицы, где итальянцы ссужают деньги под заклад, и издали видели три могучие квадратные башни, соединенные высокими стенами, – Большое Шатлэ на берегу Сены, парижскую тюрьму.

К стенам Шатлэ прилепился «Рыбный камень» – лавчонки, где продавали в розницу морскую рыбу.

Прекрасные рыбы умирали на каменных плитах. Дрожь пробегала по голубым, по розовым, серебристым телам, хвосты судорожно бились, широкие губы хватали воздух, глаза блекли, краски тускнели – рыба засыпала.

Но Женевьева выбирала живую рыбу, плоскую или круглую, угрей и сардины, и бросала их в корзину Марион.

Прямо против Шатлэ были мясные ряды, и здесь ужасающе пахло из ручьев, куда стекала кровь убитых животных. Но Марион уже принюхалась к парижским запахам и не обращала на них внимания, а смотрела и училась, как надо выбирать хороший кусок мяса или парочку цыплят.

Теперь, закупив все основные припасы, они повернули обратно к Рынку, где можно достать всякие закуски и заедки, мелочи, приятные для нёба и лакомых губ.

Парижский Рынок – огромное двухэтажное здание, и здесь продается все на свете, все, что самое утонченное ремесло, самое изобретательное воображение могут придумать, чтобы удовлетворить тех, у кого есть желание и средства потакать своим причудам, – драгоценные материи, затканные золотом и серебром, меха из далеких стран и то, что радует женское сердце: чепчики, тесьму, галуны, перчатки, гребни, зеркала…

Но Женевьева не глядя обошла это великолепное здание и, расталкивая локтем прохожих, пошла мимо окружавших площадь красивых домов с колоннами на соседнюю улицу, где торговали съестным.

Марион семенила за ней следом, оглядываясь туда, где посреди площади возвышалась виселица и рядом с ней позорный столб.

Кругом шумела оживленная толпа, н акробаты показывали свою ловкость, жонглируя блестящими шариками, или развлекали зевак забавными проделками ученых зверей. Но высоко над толпой воришка или укрыватель краденого, привязанный цепями к столбу, смотрел на Марион остекленевшими, невидящими глазами.

В первый раз она так испугалась, что остановилась и не могла отвести глаз от страшного зрелища. А Женевьева потрясла перед ее носом длинным худым пальцем и сказала:

Смотри и учись! Возьмешь чужую вещь без спроса – и сама угодишь сюда.

Никогда, никогда! – с жаром прошептала Марион.

А Женевьева сказала:

– То-то же! Запомни! – и пошла вперед, а Марион торопливо продиралась вслед за ней.

На соседних улицах они шли от лавки к лавке, покупая у продавца подливок чесночный соус с миндалем, хлебным мякишем и бульоном или знаменитый зеленый соус; у пирожника – тоненькие прозрачные вафли и варенье на меду из тыквы, моркови или репы.

И тут случилось что-то ужасное.

Женевьева остановилась у прилавка, где смуглый иноземец продавал засахаренные апельсины. Женевьева смотрела на них, размышляя, не дорого ли будет и не лучше ли подать на десерт тарелку вишен. А рядом стояла молодая нарядная горожанка и выбирала плод покрупнее, то на один, то на другой показывая тонким пальцем.

В это время к ней подошла и стала сбоку какая-то женщина. Марион и не обратила бы на нее внимания, если бы не странное выражение ее лица. Глаза настороженно бегали по сторонам, тонкие губы были напряженно растянуты, обнажая оскал неровных зубов. И вдруг в опущенной руке этой женщины блеснул маленький нож и мгновенно перерезал шнурки, на которых свисал с пояса горожанки шелковый, украшенный золочеными пуговицами кошелек. С кошельком в руках женщина отошла небрежно.

Но горожанка, собираясь расплатиться, хватилась пропажи и не своим голосом завопила:

– Держите вора!

Женщина с невинным видом разжала пальцы, уронила кошель и попыталась смешаться с толпой прохожих. Но ее уже заметили. Грубые руки схватили за ворот платья, пронзительные голоса звали стражу. Женщина отбивалась и кричала, но ее уволокли. Горожанка ползала по уличной грязи, отыскивая свой кошелек, и какие-то парни, смеясь, помогали ей искать, но кошелек исчез.

Марион несмело спросила:

Что сделают с этой женщиной?

Что заслужила, то и получит, – ответила Женевьева. – Таких негодяек надо сразу убивать. Но сперва ее будут судить, и если она не в первый раз попалась, тогда уж ее закопают заживо.

Заживо? – спросила Марион. Сердце сжалось от ужаса и жалости.

И очень просто, – сказала Женевьева. – Что ты стоишь, как соляной столп, и уставилась на меня? Поторапливайся, мне еще обед готовить.

Вечером Марион все рассказала Марго. Та молчаливо и хмуро выслушала ее, а потом, глубоко вздохнув, заговорила:

– Так уж устроен мир. За все приходится платить. Господа платят деньгами, бедняки – жизнью. А нам, служанкам, нечем платить, кроме нашей молодой силы. Силы истощатся, выкинут нас на улицу. Видала нищих у дверей кухни?

И, передразнивая суровый голос Женевьевы, гор^ до выпрямившись, проговорила:

– Ешь хлеб…

И тотчас униженно согнулась, дребезжащим голоском бедной старухи спросила, оглядываясь:

– Боже, кто меня зовет?..

И снова голосом Женевьевы:

– Иди сюда, очисть эту миску. А то другие придут, всё съедят…

Горько усмехнувшись, Марго пояснила:

Видала? Вот то же и с нами будет… – Но тотчас встряхнула головой, засмеялась и добавила: —Но кто умней, все возьмет и ничего не заплатит! – И вдруг увидела, что Марион плачет, судорожно всхлипывая и утирая нос рукой. – Дурочка, что с тобой, чего ты ревешь?

Мне жалко эту женщину, – прошептала Марион.

Но Марго не могла понять, о какой это женщине Марион плачет.

– Эту, которую закопают заживо.

До чего же это было смешно и глупо! Но Марго удержалась, не стала смеяться, а сказала так:

– Сразу видать, что ты из деревни. У вас там и украсть нечего. А у нас в Париже – город большой, и всего, много, и всяких людей полным-полно. И уж если кто попадется, то его казнят. Бросают в котел с кипящим маслом, или повесят, или отрубят голову, или даже четвертуют, а что от его тела останется, выставят в клетках на холме Монфокон. И на это очень интересно смотреть. Мурашки по спине, а оторваться нельзя. Вот ты привыкнешь и тоже будешь бегать смотреть. Это так любопытно.

Но Марион закрыла лицо ладонями, заткнула уши и плакала не переставая. Марго отвела ее руки и сказала:

– Ты меня слушай, я умней тебя. Все это оттого, что ты устала и тебе надо развлечься. Я тебе скажу: если бы мне самой не случалось иной раз повеселиться, давно бы мое терпение лопнуло и утопилась бы я в Сене. До чего мне опротивело целые дни убирать, подавать, приносить, уносить, причесывать дуру-хозяйку и еще говорить, какая она красавица! Это она-то! Ну, перестань, утрись, засмейся! – И затормошила, защекотала Марион, зашептала ей на ухо: – Пойдем танцевать со мной?

Глава пятая
ТАНЕЦ

– Мы пойдем с тобой, – шептала Марго, – в такое место, где, прямо скажу, радость и веселье. Но только ты немножко потерпи, ни о чем не спрашивай, сиди тихонечко, притаись, как мышка в норке. Надо нам дождаться, пока все угомонятся. И я погашу свечу, чтобы не было света под дверью, когда эта жердь Женевьева пройдет мимо.

В темноте сидели они на тюфяке, прижавшись друг к другу, слушали звуки засыпающего дома.

Тяжело стукнула деревянная ставня, которой Клод Бекэгю закрывал лавку на ночь. Хозяин бродил из залы в комнаты, проверяя, заперты ли окна и двери, и что-то невнятно бубнил, читая на ночь наставления супруге. Лестница заскрипела под ногами Женевьевы. Она остановилась возле чуланчика, и ее накрахмаленный чепец зашуршал, когда она приложила ухо к двери, прислушалась, спят ли служанки.

Марго громко захрапела, присвистывая: «А-хрр-фыо-у!»

Женевьева, успокоенная, прошла в свою каморку.

– Еще немного подождем, – шепнула Марго. – Теперь уже недолго, и все заснут.

Когда все в доме замерло, Марго поднялась, зажгла свечу и открыла свой сундучок.

После той первой ночи, когда Марион смотрела, как Марго надевает шуршащее платье, это видение ни разу не повторялось, и она решила, что это сон, и вскоре о нем забыла. Но теперь, наяву, Марго, присев на корточки перед сундучком, вынимала оттуда платье, пояс и остроносые башмачки.

Надо бы и тебе принарядиться, – шепнула она. – Уж очень ты просто одета. Я дам тебе мой пояс и веночек из галуна на голову.

– Ой, не надо!

– Слушайся, когда я тебе говорю – я тебе добра желаю. Вот как веночек тебе к лицу. Прямо узнать нельзя, какая ты стала хорошенькая. А теперь идем! Третья ступенька скрипит, не наступи на нее.

Они спустились с лестницы, на цыпочках прошли коридор и остановились перед запертой дверью. Но у Марго был ключ – и когда она успела незаметно смазать замок? – замок отомкнулся, не заскрипев. Они вышли во внутренний дворик. Марго закрыла за собой дверь и подкатила к ней камень, чтобы нечаянный порыв ветра не отворил ее.

И вдруг Курто залаял.

– Проклятая собачонка! – прошипела Марго и, поспешно нагнувшись, погладила Курто, поскребла его за ушами, приговаривая потихоньку: – Спи, дура! Молчи, хорошая собачка! Я тебе дам жирную кость.

И Курто, признав своих, свернулся клубочком и затих.

– Тут за сараем дыра в стене, лезь скорей, – приказала Марго.

Марион испуганно попятилась, но Марго толкнула ее в спину, и, чтобы не упасть, Марион пролезла в дыру. Марго скользнула следом, и они очутились на улице.

Тут Марион уперлась и сердито спросила:

Куда ты меня ведешь?

Не злись, я тебе добра желаю. Привыкай, это тебе понадобится, – говорила Марго и тащила ее за руку. – Здесь близехонько. Вот обогнем наш дом, выйдем на Большую улицу. Ты же по ней ходила, ничего страшного нет. А там, как перебежим через эту улицу, будет улица Мужика-верхом-на-корове. А там таверна «Мужик на корове». По этой таверне и улицу назвали. Вот мы туда идем. Не упрямься. Это очень хорошее место, и все там радость и веселье.

Но, когда они спустились по скользким ступеням и открыли дверь, Марион отшатнулась. В таверне стоял оглушительный шум, и в дыме и копоти факелов едва проступали длинные столы, а за ними сидело много людей. Они ели, и пили, и пели песни, веселились вовсю. Марго остановилась на пороге, а Марион спряталась за ее спиной. Зачем она пошла! Но как было не идти, когда Марго приказала? Ведь Марго желает ей добра и знает лучше. Нет, лучите всего бы провалиться сейчас сквозь землю и очутиться в своем чулане на тюфяке.

Марго, в прекрасном своем шуршащем платье, стояла, гордо выпрямившись, и даже поднялась на носки, оглядывая посетителей, и уже от одного из столов поднялся молодой студент и поспешил к ней навстречу.

– Марго! – воскликнул он.

Твои белые руки, белее нет,

Как свежевыпавший белый снег на ветке!

Уж вы скажете! – томным голосом ответила Марго. – А я так замечаю, что вы нынче разбогатели. Какая красивая на вас бархатная куртка!

Мой старик прислал мне деньжат. Я написал ему жалостливое письмо, и он расщедрился. Идем, я угощу тебя по-королевски.

Как же это вам удалось разжалобить его? Помнится, вы говорили, что он настоящий кремень и скупердяй? – спросила Марго, взяв студента под руку, а другой рукой тянула за собой упирающуюся Марион.

Я написал ему, что должен и прачке и брадобрею, что у страниц моих учебников падучая болезнь, что, если я хочу получить пользу от учения, следует меня снабдить деньгами, чтобы я мог заплатить или хотя бы уменьшить мои долги профессорам и университетским сторожам, а не то двери университета захлопнутся перед моим носом. Я так и написал: «Чтобы люди не сочли меня скотиной, пришли мне денег!»

Так беседуя, он вел Марго к дальнему краю стола, где было посвободней, и, застучав кружкой по столу, подозвал слугу и приказал подать сладкое вино и две большие лепешки с творогом.

Со мной моя подруга, – сказала Марго.

Пусть будет три лепешки, – с важностью приказал студент. – А может быть, барышня предпочитает хлеб с сыром?

Имеем сыр бри и свежий сыр из Шампани, – подсказал слуга.

– Не надо скупиться! – воскликнула Марго. – Это так неблагородно. Пусть тащит и лепешки и сыр.

Слуга подал заказанное.

Марго выпила полный бокал, и студент налил ей еще. Но она повела плечами, так что зеленые и золотые полоски на платье зашевелились, и проговорила:

– Не за тем я сюда пришла. Пойдемте плясать, пока я еще не опьянела.

– Ладно, – ответил студент. – На нынешний вечер твое желание – закон.

И повел ее на середину зала, где уже кружились, топая ногами, несколько пар.

Марион пригубила свое вино и вдруг увидела – что это? Среди танцующих пробирается прямо к ней – о, что это? Ее глаза обманывают? Дым факелов сгустился и принял человеческую форму? Прямо к ней пробирается прекрасный господин с вывески «Три восточных короля». Это был он, не могло быть сомнения. Только когда же, бедняжка, успел он так обноситься? На темных кудрях вместо короны была нахлобучена рваная шапчонка, и одежда была грязная и потрепанная. Но глаза – удивительные глаза! – один озирался по сторонам, а другой ласково и печально уставился прямо на Марион. И он действительно шел прямо к ней.

Он подошел. Правый глаз пошарил по столу, а левый неотрывно смотрел в глаза Марион. У нее прервалось дыхание, и краска залила лицо. А он, не говоря ни слова, вдруг взял недопитый бокал Марион, и опрокинул его в горло, и протянул руку к бокалу Марго, и мгновенно выпил, и, захватив рукой лепешку, целиком запихнул в рот, и проглотил не прожевав, и потянулся к сыру, и заговорил печально и ласково:

– Благодарю за угощение, милая девочка. Я очень в нем нуждался.

Марион, краснея, шепнула:

– Кушайте на здоровье.

Левый прекрасный глаз улыбнулся. Рот не мог улыбаться, потому что усердно поглощал хлеб с сыром. Но правый глаз уже заметил, что Марго со своим спутником приближается к столу. Быстро вскочив, он проговорил:

– Пойдем танцевать со мной! – и, не дожидаясь ответа, схватил Марион за руку и дернул ее так, что она птичкой взлетела над скамейкой, и уже они плясали под пленительные звуки гитары: «Тюрлюрет! Тюрлюрю!»

И ноги не касались земляного пола, и незаметно Марион с прекрасным господином плыли на облаке по блаженному небу, и от дыхания господина упоительно пахло вином и сыром, и факелы на стенах таверны мерцали, как звезды с длинными пламенными хвостами, и шумная зала очутилась где-то далеко позади, а они сидели на скамье под деревом во дворе таверны.

И он говорил-печально и ласково:

Я так одинок и несчастен, и ты должна меня пожалеть. Никому не рассказывай, что я съел ваш ужин. Ведь ты не расскажешь?

Никогда, никогда! – прошептала Марион.

Какие у тебя горячие щечки. – Он прикоснулся к ее щеке холодной ладонью. – Как тебя зовут, крошка?

Марион, – шепнула она и опустила голову, чтобы он не заметил ее волнения.

Но было темно, и он все равно ничего бы не мог увидеть.

И, смущаясь так, что, казалось, сейчас умрет, она тоже решилась спросить:

А как мне называть вас, господин?

Мое имя Онкэн, – ответил он. – Но я не господин, а всего лишь бедный студент. О если бы ты знала, как я беден и как ужасна моя жизнь!

Слезы подступали к горлу и не давали вздохнуть. Слезы выступали на глазах и, переполнив их, текли по лицу Марион, когда она слушала рассказ Онкэна.

– Следовало бы мне проводить мое время, слушая лекции и учась, но нищета заставляет меня просить милостыню у дверей священников. Я принужден по двадцать раз кричать: «Милости, добрые господа!» И чаще всего мне отвечают: «Ступай с богом!» Тогда я иду к домам горожан – меня гонят. А если случайно мне скажут: «Подожди», достанется мне кусок заплесневевшего хлеба. Те, для кого попрошайничество привычное ремесло, чаще меня получают гнилые овощи, кожуру колбасы, жилы, которые нельзя прожевать, кишки, которые выкинули, прокисшее вино. По ночам я обхожу город, в одной руке у меня палка, в другой сума и тыквенная бутылка. Палка – обороняться от собак, сума – подбирать остатки рыбы, хлеба и овощей, тыква – набрать воду. От слабости я едва держусь на ногах, и часто случается мне упасть в грязь, и я возвращаюсь к себе весь перемазанный, чтобы брошенными мне огрызками заставить замолчать мой воющий желудок…

– О! Чем я могу вам помочь? – воскликнула Марион и тут услышала голос Марго:

– Куда ты запропастилась? Пора домой!

Марион вскочила, сжала руки Онкэна и торопливо шепнула:

– Я еще приду. Я принесу вам денег. Клянусь!