Текст книги "Прекрасная Охотница"
Автор книги: Ольга Лебедева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
7. НА БАЛУ
Балы в Казани всегда были событием, занимавшим умы всего общества задолго до назначенной даты. И тут, как ни странно, пальму первенства зачастую держал Императорский университет. Его роль в жизни большого губернского города трудно было переоценить: как раз в университете в свое время открылась первая в городе типография, и на улицах тут же появились голосистые, веселые мальчишки с кипами газет, где можно было прочесть о последних городских и губернских новостях, в том числе и весьма пикантного свойства. Тут периодически создавались научные, литературные и музыкальные общества, и казанская интеллигенция могла свободолюбиво фрондировать не только на студенческих скамьях, но и с лекционных кафедр факультетов. В городе студентов любили и уважали. Именно в их честь ежегодно 4 ноября, на день основания университета, в Дворянском собрании ректорат давал грандиозный бал.
Что же до благотворительности, то губернатору Скарятину требовалось скорее подвести жирную черту под полугодовыми хлопотами, ежедневными и еженощными, которыми полна жизнь отца города. Впереди было лето – жаркое, ленивое, с поездками за границу и на воды, и потому нынче давали последний бал до будущей осени.
Денег для сирот было собрано немало – тут потрясли мошной казанские купцы. Городские же модницы бросили в ход самое тяжелое оружие – новые фасоны, модные выкройки, туалеты из столицы, а то и из Европы – Парижа, Лондона и Вены.
Пары порхали под высокими сводами бального зала, мужчины сбились кружками и стайками вдоль стен, за колоннами, не упуская случая посудачить о скучных, отнюдь не весенних делах – политике, земельных реформах, ухудшении отношений с Османской империей и прочей чепухе. Дамы же заполонили собою все пространство от выходов до окон, и отовсюду неслось веселое щебетание, веселое хихиканье юных дев и сдержанный смех солидных матрон вперемешку со старческим кашлем – май в Казани всегда чреват простудою из-за неуемного тепла и повсеместных сквозняков.
– Что до фасонов, милочка, то мы сродни Северо-Американским Штатам, что за океаном – отстаем от Европы лет на пять, никак не меньше.
– Ах, графиня, вы только гляньте на Шиховскую! Мало что ключицы торчат – оцарапаться можно. Так еще этот турнюр! Уж коли мы на пять, то Шиховская отстала от моды лет на пятнадцать, никак не меньше. Моя маман носила этакое месиво десять лет назад.
– Ну, Мими, баловница! Вечно ты старуху насмешишь – мне уже атмосферы не хватает. Пойдем-ка на балконы, пора вдохнуть вечерней прохлады.
Настоящий фурор среди дамского общества произвел пущенный кем-то слух о том, что в Казани скоро будет открыта первая штудия высокой моды «от кутюр». Подобная той, что уже пять лет, как обшивала в Париже всех первых французских модниц. Примечательно, что и на нынешнем благотворительном балу можно было увидеть творение создателя высокой моды Чарльза Фредерика Ворта. Конечно же, его представила губернским дамам загадочная петербургская гостья!
Княгиня Изотова, муж которой служил в дипломатическом корпусе, с особенной завистью, почти что даже и нескрываемой, следила за каждым движением Арбениной, провожая взглядом ее изящные па и хмурясь на бесчисленных кавалеров, наперебой приглашавших Охотницу на тур вальса. Кринолины княгини не шли ни в какое сравнение с «вортовским» платьем Арбениной. Да и прочие дамы буквально пожирали глазами новый, революционный фасон и покрой.
На благотворительный бал Прекрасная Охотница явилась, облачившись в необычное платье со сменными лифами. К роскошной юбке, строгость покроя которой компенсировалась несравненным качеством ткани, предлагалось сразу несколько лифов – и закрытый, и с длинными рукавами в кружевных манжетках, с V-образным вырезом, глубоким овальным декольте и даже вовсе без рукавов. Губернские дамы мигом смекнули, что такой фасон способен в считанные минуты превращать платье из визитного в гостиное, на званый обед, а из обеденного – обратно в бальное. К тому же платье Прекрасной Охотницы, подобно всем моделям Ворта, отличалось от нарядов губернских красавиц прекрасными пропорциями и отточенными, выверенными до миллиметра линиями силуэта.
Фролов, как и большинство городских кавалеров, также не мог оторвать восхищенного взгляда от столичной дамы. Не сразу удалось ему улучить момент, дабы пригласить ее на танец – к Арбениной нынче было не пробиться из-за целой толпы военных и гражданских мундиров, фраков и черкесок.
– Вы просто обворожительны, сударыня, – шепнул он, осторожно пожимая ее пальцы в белоснежной атласной перчатке.
– Ну, слава богу, – рассмеялась она, увлекаемая партнером в новый водоворот вальса. – А то я уж думала, Петр Федорович, что вовеки не дождусь от вас и самого мизерного комплимента!
– Должен предупредить, Диана Михайловна, – сказал он, слегка задыхаясь от музыки, движения и близкого соседства с восхитительной молодой женщины. – Кое-кто из ваших кавалеров, кажется, намеревается сыграть злую шутку. Во всяком случае, на открытии вашего Общества следует опасаться неприятных сюрпризов.
– Если вы будете там, Петр Федорович, мне ничто не страшно! – белозубо улыбнулась Арбенина. – Но за предупреждение спасибо – будем во всеоружии. Так все-таки придете?
Она испытующе заглянула ему в глаза.
Фролов собирался уже по привычке пожать плечами, но не решился потревожить маленькую узкую ладошку женщины, и только хмыкнул нечто неопределенное. После чего музыка закружила их под звуки светлого, небесного вальса, плывшего под сводами бального зала Дворянского собрания.
Арбенина блистала на балу и затмевала всех. С ее приездом в Казани словно подул свежий ветер перемен в женских модах и мужских грезах. От кавалеров не было отбоя. Петр Федорович же, откланявшись, решил отправиться прямо к группе офицеров, окруживших фуршетный столик с шампанским и вовсю глазевших на привлекательных молодых девиц.
Фролов подошел к Дубинину и остановился напротив. Он ничего не говорил, лишь молча смотрел на капитана. Поручик Звягин, рассказывавший в ту минуту анекдот если и светский, то весьма фривольного свойства, тоже умолк и вопросительно покосился на Дубинина.
– Что вам угодно, сударь? – холодно спросил капитан.
– Мне угодно, чтобы вы объяснились, – ответил Фролов. – Не далее, как вчера вечером я имел сомнительное удовольствие услышать, как вы, господин Дубинин, затевали нечестное предприятие.
– Грязную игру-с? – немедленно оживился Звягин, даже ладони потирая от предвкушения ссоры.
– Объяснитесь прежде вы, сударь, – брезгливо поморщился Дубинин. – В чем вы имеете наглость меня обвинять, и кто вам дал право на то, чтобы…
Однако в глазах капитана явственно промелькнуло беспокойство, а опытный, поистине ястребиный глаз Петра Федоровича успел заметить в них и нотку страха – постыдного, заячьего. И Фролов мысленно поздравил себя – огласка теперь обеспечена.
– Дело касается известного вам предприятия госпожи Арбениной, – сказал он.
– Э, да тут речь о чести дамы! – просиял Звягин. Однако в его глазах на мгновение вспыхнул и погас ледяной огонек холодного торжества. И это не укрылось от Петра Федоровича.
– О чем разговор, господа? – тут же подошла группа офицеров гарнизона. С Фроловым большинство их раскланялось весьма сдержанно, некоторые же и вовсе не удостоили вежливого кивка. Офицеры в любой ссоре прежде всего встанут на сторону товарища по мундиру и лишь потом согласятся выслушать доводы гражданского лица.
– Разговора нет, – отрезал губернский Ястребиное Око. – Я просто хотел предупредить господина Дубинина.
Он холодно глянул в бешеные, наливающиеся кровью глаза капитана.
– Не надейтесь, капитан, что на турнире Губернских охотников его законодательница может случайно не досчитаться участников. Очевидно, у кого-то из них откроются неотложные обстоятельства, кто-то скажется больным, а иные и вовсе – устранятся от соревнования?
Капитан с трудом сглотнул – похоже, слова Петра Федоровича и впрямь угодили в цель.
– Поэтому считаю нужным сказать, господин капитан. Даже если не останется ни одного соискателя награды госпожи Арбениной, один соперник у вас все же непременно найдется. Честь имею.
Он раскланялся с офицерами и вышел из зала.
Вслед ему понеслись шепотки, иные офицеры помоложе недоумевали, как Дубинин мог снести такую дерзость в отношении себя. Один лишь тон стрелка, явно оскорбительный и провокационный, стоил вызова. Однако офицеры поопытнее, кто служил в гарнизоне не один год, прекрасно понимали всю тщетность подобной дуэли. Стреляться с Петром Фроловым было все равно что подписать собственной рукою смертный приговор.
– Посмотрим… – в ярости проскрежетал зубами Дубинин. После чего обернулся к товарищам и деланно усмехнулся: – Я этого так не оставлю, господа. Но… всему свой срок.
Он злобно посмотрел вслед только что ушедшему противнику. Отныне Фролов стал для капитана смертельным врагом. И, значит, ему теперь нужен союзник.
Правда, пока подходящего человека Дубинин не встретил. Вероятно, тот был занят либо обосновался в одном из кабинетов подальше от любопытных глаз, чтобы отдохнуть и перекинуться в картишки. Ну ничего, отыскать его не составит труда. Зато совет этого Человека, знающего Фролова получше многих, может оказаться поистине на вес золота!
Капитан Дубинин не любил, да и не умел в одиночку решать такие неприятные вопросы. И его предприимчивая голова, как у всякого труса и подлеца в таких случаях, заработала с удвоенной силой и рвением. Нужно было предварительно кое-что обмозговать, потому что до открытия Вольного Охотничьего общества и сопутствующего ему турнира оставалось всего три дня.
8. ВЫБОР КАТЕРИНЫ
Поклонник прибыл на сей раз без опоздания. Цокота лошадиных копыт слышно не было – очевидно, он отпустил извозчика за квартал или даже два отсюда. Нежелание его навести на даму своего сердца и ее доброе имя хотя бы малейшую тень ей всегда нравилось. Хотя теперь все эти попытки конспирации казались Катерине уже бесполезными и потому неуместными.
– К сожалению, у меня нет более времени, – сразу же начала она, едва лишь Поклонник оторвался от ее руки. Необъяснимое раздражение медленно поднималось в ее душе томительной удушливой волною. Но Катерина понимала: обратной дороги у нее нет. Это просто страх дает о себе знать. Страх перед тем, что ей предстояло сейчас сделать.
– Поэтому сегодня должно решиться, исполнится ли наше соглашение или…
Волнение все-таки захлестнуло ее. Так шторм накрывает с головой человека, дерзнувшего нырнуть в самую его пучину, чтобы либо победить, либо умереть. «Терцум нон датур», – как говорили древние – третьего не дано.
– Любезная Катерина Андреевна, – медленно проговорил Поклонник. – Давайте присядем. Полагаю, разговор у нас с вами предстоит не минутный.
– Да-да, конечно, – вспыхнула Катерина, но мужчина уже и без того подвинул для нее кресло. После чего сам присел на край бархатной кушетки.
– Я согласен на ваше, скажем так… предложение, – первым делом сообщил он. – Однако есть, как вы понимаете, некоторое условие.
– Какое условие? – Катерина безуспешно попыталась надеть на лицо маску холодности и отчуждения. Лихорадочный румянец все равно пробивался сквозь нее и уже начинал заливать щеки. Чтобы скрыть волнение, она отвернулась к окну, делая вид, будто ее внимание привлек пейзаж за стеклами.
– Мне необходимо прежде знать имя этого человека. Только после того я выскажу вам свое полное и окончательное согласие.
Поклонник сохранял олимпийское спокойствие. Казалось, он заранее был уверен в успехе дела, что, впрочем, вообще было ему свойственно. Однако за всяким поступком и даже словом Поклонника всегда стоял трезвый и тщательный расчет.
– Я уже говорила, он вам известен, – ответила Катерина.
– Ну так опишите его хотя бы, – предложил мужчина, нимало не изменившись в лице. По-видимому, он понимал, что женщине нелегко сделать этот последний шаг, и набрался заранее терпения и выдержки.
– Описать? Внешность?
– Разумеется, – кивнул Поклонник. – Быть может, я узнаю его и так, уж коли он, как вы говорите, принадлежит к кругу особ, известных мне лично.
«Черта с два, – отчетливо прочла Катерина в его внимательных холодных глазах. – Просто за то время, пока ты говоришь, ты немного успокоишься и соберешься с мыслями. И тогда назовешь его имя наконец».
– Хорошо. Извольте.
Катерина мысленно представила перед глазами это холеное, лощеное, ненавистное ей лицо и медленно заговорила, как сомнамбула.
– Волосы у него коротко стрижены. Они достаточно хорошо обрамляют его лоб. Должна признать, что лоб этого человека относительно высок и, пожалуй, даже красив.
Ее едва не передернуло от ненависти. Но делать было нечего: что есть, то есть.
– Я внимательно слушаю вас, сударыня, – мягко произнес Поклонник. – Продолжайте, прошу вас.
– Черты лица весьма правильны.
Катерина подумала, с чем можно это сравнить.
– Пожалуй, они оставляют впечатление, что высечены резцом умелого скульптора. Голубые глаза. Они особенно выделяются благодаря немного коричневатому тону лица.
Брови Поклонника слегка приподнялись.
– Вы подлинный физиогномист, сударыня…
– В юности я изучала живопись и колористику, – ответила она, чувствуя, как самообладание понемногу возвращается к ней. – Кроме того, лицо нужного мне человека порядком обветренно. Сие есть следствие долгих путешествий в прошлом.
Она перевела дух и постаралась четче представить ненавистное ей лицо.
– Очертания рта, пожалуй, скорее тонкие. Да-да, тонкие и вполне определенные. Лицо его обыкновенно величественно-спокойное. Любит напустить на себя маску мягкости и благочинности. И время от времени украшает свою физиономию милостивой улыбкой.
– Вот как? – осведомился Поклонник. После чего слегка пожевал губами, задумчиво, точно сонный карп, размышляя. И, наконец, выдал суждение: – Должен вам сказать со всей определенностью, Катерина Андреевна. Среди моих знакомых, во всем моем окружении, близком ли, дальнем ли – человека, который подходит к вашему описанию, определенно нет.
– Нет? Вы уверены?
– Да. И все же…
Он сделал извиняющийся жест оттого, что ненароком перебил желавшую что-то сказать молодую женщину.
– Прошу меня простить великодушно…
Он прижал руку к сердцу.
– И все же, сударыня, меня почему-то не покидает ощущение, что этот портрет мне смутно знаком. Очень странно, признаться… непонятное чувство.
Катерина уже окончательно взяла себя в руки и теперь медленно перебирала пальчиками жесткие ости перьевого китайского веера. Это движение всегда привносило в ее душу спокойствие, дарило уверенность в себе.
– Ничего удивительного, сударь. С детства я запомнила одну старинную восточную притчу. Желаете ее услышать?
– Почту за честь, – поспешно ответил тот. И Катерина почувствовала, что она начинает понемногу выигрывать это невидимое сражение.
– Однажды китайский император спросил самого знаменитого художника своей империи: что труднее всего рисовать?
Художник без тени сомнения ответил: собак и лошадей, мой повелитель.
Очень удивленный, император спросил: а что же тогда легче всего можно изобразить грифелями или красками?
– Бесов, чудовищ и духи умерших, – ответил художник.
– Вы понимаете почему?
Она вновь назвала его по имени и отчеству.
– Думаю, да, – после минутного раздумья, кивнул Поклонник. – То, что видели все, как собак и лошадей, каждый и воспринимает по-своему. Портрет его всякий воспримет придирчиво, благо у него собственное мнение о предмете. Что же до чудовищ и бесов, то их мало кто видел воочию. И тут кисть живописца может позволить себе любое буйство фантазий – не с чем сравнивать.
– Браво, сударь, – кивнула Катерина. – Именно об этом и повествует та притча. Возможно, мое описание не совсем совпадает с вашим портретом этого человека, как он вам представляется, быть может.
Она глубоко вздохнула, пытаясь унять сумасшедший стук сердца.
– В таком случае меньше слов. Вот он, перед вами.
Катерина с треском раскрыла веер и вынула оттуда крохотную лаковую миниатюрку.
– Возьмите это.
Поклонник поднялся и принял портрет. С минуту или около того он безмолвно смотрел на него, после чего поднял на Катерину ледяные, недвижные глаза. Однако теперь в них появился болезненный, лихорадочный блеск воплощенного безумия.
– Это… – прошептал он. – Катерина Андреевна, сие… никак невозможно.
Он вновь строго посмотрел на миниатюру.
– Вы это… серьезно?
– Именно, – подтвердила Катерина. И почувствовала – она побеждает.
– Запомните, сударь, – твердо сказала она. – Человек, который желает быть рядом со мною, впредь не должен произносить слова «невозможно».
– Отчего же, сударыня?
Поклонник теперь глядел на нее с печалью; казалось, он искренне сочувствовал ей в эти минуты. Но Катерине было уже все равно – жребий брошен. Хотя почему – жребий? Она всегда была уверена, что так и будет. Словно это было неким знанием свыше.
Может, такою и бывает небесная справедливость?
– Потому что для меня не существует невозможных вещей, – ответила она, наконец. – Думаю, вы уже в этом убедились.
И вздохнула впервые за весь вечер – легко и свободно, как птица, обретшая крылья.
9. ВЫСТРЕЛ В ЯБЛОЧКО!
Открытие Вольного Общества губернских стрелков было решено провести с помпой, но без широкой огласки. На берегу, но вдали от мест традиционных гуляний казанской публики – набережной под Кремлем. С балаганами, каруселями и ложечниками, однако по билетам, кои выписывала губернаторская канцелярия, да выдавала не каждому – через двух на третьего, как уже выразился кто-то из местных шутников-острословов.
Специально был выписан из Астрахани отменный гармонист Иван Леонтьев, который в свое время удостоился чести играть для самого государя. И теперь его гармонь выводила рулады, далеко слышные над волжскою водой, разносясь по окрестностям и тревожа шумных чаек.
На воде покачивалась небольшая барка, оборудованная из полубаржи, расписанная узорами и украшенная большими бумажными цветами, что делало ее отчасти схожей с некоей ритуальной посудиной для водного упокоения, как в стране индийской на берегах священной реки Ганг. Однако веселые матросы в полукарнавальной парадной форме, суетившиеся на палубе, и покрикивающий на них капитан Остроумов, ежеминутно подкручивающий черные как смоль усищи, придавали барке вид и впрямь маскерадный.
– Ну, чистая Венеция, – хмыкнул губернатор Скарятин, беседуя с Арбениной под сенью астраханской пальмы в кадке, нарочно выписанной из рыбной столицы Поволжья вместе с именитым гармонистом.
В рядах же Вольных охотников нынче обнаружились изрядные пробелы. Отчего-то не явился купец Муртазин. Сказывали, что у него на складах с самого утра вдруг потянуло дымом, и купец, опасаясь пожара в мануфактурном ряду, немедля отправился туда, махнув рукою и на турнир, и даже на возможность завоевать нынче столь таинственную и интригующую награду Прекрасной Охотницы.
Аладин с Боглаевским хоть и заявились, однако один сказался больным, другой же пребывал в хмуром настроении. Лишь Меркушин со Звягиным были настроены решительно, да еще полковник Малинин не забыл захватить с собою свой знаменитый в охотницких кругах английский штуцер ручной работы. И, конечно, Дубинин.
Капитан с самым самоуверенным и наглым видом неизменно оказывался в первых рядах всех участников. И надо отдать ему должное – Дубинину сегодня везло.
Он уже успел отстреляться на первых турнирах с весьма приличными результатами, и в скором времени в копилке капитанских призов уже значились сто рублей ассигнациями, охотничья сума-ягдташ, расшитый бисером, и серебряный портсигар.
– Вы сегодня просто в ударе, – заметил полковник Малинин, срезавшийся на аттракционе «бегущий кабан». Механическая мишень, которую тянули за проволоку каким-то непостижимым образом «увернулась», точно ожила, от малининской дробины, и полковник с видимым огорчением вынужден был сойти с дистанции соревнований.
Дубинин довольно осклабился, ревнивым глазом следя за Меркушиным на правом фланге. Тот уже сшиб три мишени, однако срезался на четвертом – том самом злополучном «кабане». Лишь Звягин сумел подстрелить его вторым добавочным выстрелом, разрешенным правилами. Это было делом нелегким – стрелки в павильоне стояли на дистанции в пятнадцать шагов от мишеней, которые еще и нарочно покачивал важный седоусый вахмистр, специально отряженный казачьим сотником по просьбе Скарятина создавать стрелкам всяческие неудобства – для азарту.
– Идем ноздря в ноздрю, – хохотнул Звягин, косясь на капитана.
Дубинина же словно и вовсе не беспокоили успехи поручика. Все зрители приняли его уверенность за необыкновенный фарт и удачу, которые сегодня явно сопутствовали предприимчивому капитану.
Малинин тем временем о чем-то беседовал с губернатором. Казалось, после своего промаха полковник совершенно потерял к турниру всякий интерес и просто отбывал номер, дожидаясь окончания соревнований.
Затем наступил черед стрельбы по тарелочкам – охотничьей забавы, пришедшей в Россию из баварских земель. Сначала хотели было заменить оловянные на стекло – для форсу и авантажности. Но Скарятин всего лишь грозно приподнял бровь, и чрезмерный энтузиазм зрителей немедленно поутих. Стопки оловянной посуды появились перед стрелками, и двое распорядителей, добровольцы из числа кандидатов в Губернские охотники, принялись метать их над акваторией речного порта.
– По мне, так лучше хрустальные бокалы! – расхохотался Звягин. И звучно цокнул дробиной по оловянному боку посудины.
Дубинин не остался в долгу, и между двумя соревнующимися офицерами завязалась упорная борьба.
Зрители со все возрастающим интересом следили за ходом турнира. Когда же черноусый Звягин «смазал» по предпоследней из тарелок, раздалось немало сочувствующих дамских ахов. Как-то уж слишком явно промахнулся жгучий поручик, и тем в одночасье лишился заинтересованного внимания слабой половины зрителей.
Звягин что-то мрачно пробормотал себе под нос и с расстроенным видом отвернулся.
Дубинин же удержал разрыв и к финалу подошел первым.
Где-то позади толпы зевак раздался стук копыт и чей-то испуганный возглас. Видать, лихач примчал на набережную кого-то из припоздавших зрителей. Но на коляску никто из собравшихся вокруг набережной даже не оглянулся – зрители знали, что именно сейчас-то, по слухам, и должно начаться нечто интригующее.
И они не обманулись в своих надеждах. Медленно и величаво тронулась с места расписная барка, отошла от берега на три десятка шагов и остановилась.
– А теперь – специальный турнир-испытание. По мотивам немецких легенд, – басовито изрек с барки вооруженный жестяным рупором капитан Остроумов. – Под названием «Вильгельм Телль» известный.
Он оглянулся – видимо, и сам не знал, что за мишень ныне будет предъявлена стрелкам-охотникам. И замер в испуге с разинутым ртом.
На краю палубы стояла Прекрасная Охотница. В руках она держала большое спелое яблоко.
И лишь теперь все заметили, что Арбениной уже давно нет на набережной. Очевидно, ее скрытно доставила на барку специальная шлюпка. И так, что никто из собравшихся на турниры, включая самого губернатора, этого даже не заметил!
В следующую минуту на набережной напротив барки воцарилось напряженное молчание. Потому что Арбенина сняла с головы шляпку с короткой лентой и вместо нее бесстрашно водрузила себе на голову румяный плод!
– Ежели кто ко мне подойдет – сам будет стоять с сим плодом от древа познания на башке! – ласково предупредила она. И звонко крикнула стрелкам на берегу: – Ну, господа охотники! Кто смелый?
Такого оборота событий не ожидал никто из собравшихся на берегу. И губернатор, и приглашенные гости, и некоторые зеваки, которым удалось пробраться на открытие клуба без благотворительного билета. Одна из дам тихо вскрикнула и стала медленно клониться к земле. Ее немедленно подхватили под руки и увели за балаганы, где по-прежнему заливалась знаменитая волжская гармонь Ивана Леонтьева. Ей вторили заливистые дудки и стучали ложечники.
– Да что же она делает-то… – плачущим голосом пробасил губернатор Скарятин. Николай Яковлевич сложил ладони рупором и громогласно закричал: – Диана… тьфу… Дарья Михайловна! Прекратите вы это, голубушка, ради всех святых! Христом Богом прошу, не шутите эдак-то!!
– Вот зараза… – зло рассмеялась стоявшая подле дородная купчиха Сметанкина.
Все стрелки, кто сумел пройти предыдущие стрельбы, как один опустили оружие.
Дубинин же, стоявший на переднем краю, вскинул ружье и принялся лихорадочно выцеливать столь необычную мишень, представшую перед губернскими охотниками. Оружие покуда еще ходило ходуном в его трясущихся руках, мушка плясала, как пьяная. А в глазах ретивого капитана играли безумные огоньки, он весь был во власти бешеного, самозабвенного азарта охотника, наконец-то увидевшего перед собою настоящую, главную добычу.
Тут даже Звягин не удержался. Он со всех ног бросился к Дубинину и в мгновение ока попытался заслонить собою водный пейзаж и застывший на его фоне точеный силуэт Прекрасной Охотницы.
– Полноте, капитан, не валяйте дурака! Да взгляните же на воду, черт вас возьми!
Дубинин скосил глаза. В парапет пристани сейчас плескала уже не шуточная волна. Это значило, что ветер, разогнавший поутру облака над Казанкой, усилился вновь. Теперь это заметили и на барке, где у самого борта по-прежнему стояла Прекрасная Охотница, подобно героине легенды о Вильгельме Телле. Палуба барки заметно покачивалась под ее стройными ножками, и чайки вились над бесстрашной молодою женщиной, оглашая залив резкими тревожными криками.
– Дубинин, не вздумай! – трубно пробасил кто-то из группы охотников, сгрудившихся у самого основания мола. Его камень уже захлестывала вода, а на небо сосредоточенно наползали серые рваные облака.
– Молчали уж бы… – прошипел капитан. Его глаза метали молнии. Все существо Дубинина, казалось, сконцентрировалось в указательном пальце, подрагивавшем на спусковом крючке дорогого английского ружья.
– Ничтожества… хамье… – неустанно повторял он, не сводя зачарованного взгляда с заветной цели. Крепкое румяное яблоко по-прежнему притягивало к себе всеобщее внимание.
– Господи, да остановите же его! Ну хоть кто-нибудь, – раздался чей-то испуганный всхлип.
Наконец и матросы на барке вышли из оцепенения. Переглянувшись, они с двух сторон решительно кинулись к отчаянной дамочке. Видя это, Дубинин издал возмущенный вопль и быстро повел дулом, отчаянно ловя на мушку ускользающую цель.
Секунда, другая – и над водою прогрохотал оглушительный выстрел!
Все собравшиеся на пристани, и охотники, и губернское начальство, и гости вперемешку с зеваками дружно ахнули. А Дубинин застыл как вкопанный, точно громом пораженный.
Яблока на прелестной головке Дианы уже не было. А сама Прекрасная Охотница, целая и невредимая, махала толпе рукой и лучезарно улыбалась.
Тут же раздались рукоплескания, крики восторга, кое-где в воздух полетели шапки. И словно по мановению некоей волшебной палочки в небе вдруг образовался крохотный просвет между туч, и оттуда на берег, набережную и людей пролился тонкий луч света. А следом за ним и вовсе проступило и выглянуло солнце.
Капитана обступили со всех сторон. Его поздравляли, обнимали, восхищенно хлопали по плечам. А Дубинин отчего-то повел себя вовсе уж странно! Раскрасневшийся и злой, он швырнул наземь ружье, высвободился из объятий друзей-офицеров и зашагал прочь мимо гранитных бортов набережной.
Пожилой ротмистр Кошкин, из гарнизонных ветеранов, бережно поднял капитанское ружье и бегло его осмотрел. После чего обвел товарищей изумленным, недоумевающим взглядом:
– Господа! Господа офицеры! Да ведь оно… заряжено. Там пуля… лопни мои глаза.
– Да и дуло чистое, – поддержал его Звягин, оказавшийся тут как тут. – Ни тебе дыма, ни пороха.
– Выходит, капитан-то и не стрелял вовсе, – нахмурился Кошкин. – Кто ж тогда? Господа, кто стрелял-то?
– Святые угодники, так вот же ж он! – перекрыл шум толпы зычный губернаторский голос. – Петр Федорович! Душка…
– Где, где? – зашептались все, ища взорами истинного стрелка. И многие обернулись на скарятинский глас.
Позади толпы, возле коляски с кучером, державшим наготове поводья, стоял Фролов. К голенищу его невысокого щегольского сапожка из мягкой кожи, прозванного в России за удобство выделки и шнурки окантовки на американский лад «мокасинами», было прислонено легкое ружье с длинным стволом.
Впоследствии многие говорили, что явственно видели струившийся над дулом дымок. Так это было, или же зеваки как всегда склонны преувеличивать – сейчас сказывать уже трудно. Но в ту минуту уже ни у кого не было сомнений, что именно Петр Федорович выстрелил и в лучших традиция шиллеровских разбойников и собственной репутации был точен. Пуля, и это теперь было очевидным, сбила яблоко с головы ее владелицы, не причинив никакого вреда Прекрасной Охотнице. Ну, разве что ее прическу слегка обдало ветерком прожужжавшей мимо смерти – капризного и своенравного шмеля.
Барка лишь теперь тронулась и спустя несколько минут причалила к швартовам пристани. Арбенина царственно сошла по мостику, опираясь на руку губернатора. Тот хмурил брови, выговаривая что-то храброй сумасбродке, но глаза Скарятина лучились восторженной и изумленной до сих пор улыбкой. Несмотря на строгости и придирчивости по службе этот человек тем не менее обладал жизнерадостным нравом и ценил жизнелюбие и охоту к страстям в других. А уж тем паче когда речь шла об элегантной и обворожительной женщине, ступавшей сейчас рядом с ним по сходням и даря направо и налево милостивые улыбки, точно сама императрица!
– Одно я вам скажу, Дарья Михайловна, – шептал он ей изредка на ушко, открытое средь изящных завитков волос губернаторскому восхищению. – Уж как-то вы это… того… Эдак же и удар мог схватить меня, старика. Эх, коли знать заранее – видит бог, непременно заарестовал бы вас на недельку другую, вашей же пользы и здоровья для.
– Согласна, – кокетливо шептала ему в ответ Диана, беззвучно шевеля губками, – Только при одном условии, Николай Яковлевич. Коли вы станете моим тюремщиком!
– Ах, кокетка, ах, баловница, – сконфуженно бормотал Скарятин, не забывая приветственно помахивать ликующей толпе. Однако губернатор, будучи выше Арбениной, не мог видеть, куда были устремлены сейчас глаза Прекрасной Охотницы. Точнее, на кого.
Фролов смотрел на нее в упор, и казалось, что между этими молодыми людьми – блестящей петербургской львицей и скромным, сторонящимся шумного общества человеком – исчезли все эти люди, звуки, яркие пятна балаганов и возобновившаяся уже музыка. Они видели сейчас только друг друга.
«Это вы», – казалось, говорили глаза Арбениной. Впрочем, так ведь оно и было на самом деле!
