Текст книги "Иноходец"

Автор книги: Ольга Ксенофонтова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Последний раз придирчиво оглядел себя и зацепился за небритость. Еще полчаса потерянного времени.

Ошибся – два часа, если не больше. Зато теперь постоянно чесалась кожа на шее в том месте, где ее, только что выбритую, натирал воротничок.

Джерард покинул Торговый двор, обнаружив, что почти во всех лавках его знают, и почти везде он имеет если не счет, то обширный кредит, а странноватого вида антиквар за какие-то пару секунд возродил в сознании то, откуда средства на столь неплохую жизнь у Иноходца, которому не платят жалованье.

Как и некогда Эрфан, Джерард продавал за безумную цену «диковины» и «странности», взятые им в качестве сувениров в разных мирах, где доводилось побывать.

Вот теперь к услугам хорошо одетого господина оказались и извозчики. Но и тут Джерард умудрился всех ошарашить, выбрав самую дохлую упряжку. Владелец кляч уверовал в святое причастие, Зимнего Деда и цветок с семью лепестками одновременно.

– «Дикий мед», – сказал Иноходец и, откинувшись в подозрительно скрипнувшей коляске, отдался своим собственным мыслям.

Пешком идти не хотелось, но и скоростное передвижение его тоже не интересовало. Нужно было спокойно пережить и отработать овладевшие им эмоции.

Эмоции были очень противоречивы.

Коляску покачивало.

«Я чертова капуста в восьмидесяти одежках. Как я буду снимать это на ночь? Не подскажешь, Джерард? Как там у тебя с раздеванием, когда и слуг-то не имеется?»

Само понятие ночи и дня как обязательных чередующихся величин утратило свою незыблемость довольно давно. Осталось ощущение постоянных сумерек – то ли предрассветных, то ли предзакатных. Мир людей превращался в изнанку, временное пристанище. Лицевой стороной жизни заявило себя Межмирье. Оно пустило в ход все резервы обаяния, все запрещенные приемы. Как предприимчивая любовница при ленивой законной супруге, оно привечало Иноходца переливчато-яркой окраской, светом, теплом, радостной музыкой, и под весь этот опереточный антураж воровало дни, недели, месяцы, силы, чувства.

Соблазняло подарками, открывало сундуки новых возможностей. Покорно и завлекающе распахивало любые двери. Услужливо пятились стражи, четче прорисовывалась линия границы. Угадывались желания. Каменели под ногами нитевидные тропочки, охота всегда имела удачный исход. Оно привязывалось – и привязывало, оно боролось за своего Иноходца.

И реальность проигрывала. Жизнь среди людей сдавалась без боя, ей незачем было удерживать этого запутавшегося, возомнившего о себе мальчишку. Жизнь готовилась навсегда разжать свои не-цепкие пальцы, а объятия Межмирья ждали его. Сердце тихонько лежало в шкатулке, а Джерард забывал подсчитывать дни, а пустота за ребрами переставала напоминать о себе сосущей болью. Краткие, виноватые свидания с реальностью заканчивались погоней за очередным существом, что сопровождалось странным облегчением.

Встречая людей, Джерард не знал, о чем с ними говорить, и не находил повода прикоснуться к ним, да уже и не желал прикосновений. Его ремесло было достаточным поводом держать дистанцию, но этого Иноходцу становилось мало, и роль барьера начинала играть одежда.

Он разучился оглядываться, и по этой причине уже не вспоминал Эрфана. Тот бы многое пояснил, если бы захотел. Если бы успел.

О тайном, стыдном страхе быть пойманным на своей ущербности, на маленькой нечеловечинке, которая в воспаленном сознании, как в кривом зеркале, приобретала гигантские размеры. Увидеть чужую брезгливость. Даже тень опаски, подозрение, мысль… Эрфан должен был предупредить.

Плащи, перчатки, плотные ткани. Бархатная отделка, шелковые подкладки. Реквизит в этом театре дорого стоил и был до мелочей продуман. Все – теплое, приятное на ощупь: тонкая, одурманивающе пахнущая кожа, мягкая шерсть, невесомые кружева, легкий батист. Ни миллиметра обнаженного тела ниже подбородка. И изысканный шейный платок там, где у всех на виду должна биться под кожей жилка.

Эрфан от природы любил сложные костюмы и знал толк в моде, Джерард же ненавидел, но привык. До такой степени, что – спал в рубашке и брюках, ощущая себя почти голым.

Так уж совпадало, что он то и дело выходил из Межмирья либо ранней весной, либо поздней осенью, и ощущение лета стерлось, потерялось, как терялись многие другие приятные вещи, еще связанные с жизнью в повседневном мире.

Его ухоженность, его роскошная глянцевая раковина, лакированная таинственностью, привлекала женщин. Но внутри раковины, невидимый людям, дрожал, затаившись, мягкий и мерзкий моллюск его отравленной Межмирьем сущности, дрожал и ужасался при мысли о том, чтобы распахнуть хоть на мгновение свои створки. Лучистая, кошачья, расслабленная хитреца давно погасла в зеленых глазах Джерарда, и ледяной, отработанно-отталкивающий взгляд тоже являлся инструментом личной безопасности.

Бывали среди дам и натуры понастойчивее. Но если они все-таки получали то, к чему стремились, то не произносили впоследствии ни единого слова, и мнение свое хранили в святом молчании. Джерард же их попросту не помнил. Ему было все равно, даже если бы они болтали направо и налево. Но как раз молчаливость и странно загадочный вид его случайных пассий пробуждал неуемное любопытство в их подругах, знакомых, и огонь интереса продолжал пылать тем ярче, чем откровеннее Джерард затаптывал это ненужное ему пламя. Легенда сложилась сама по себе, раньше, чем ему исполнилось двадцать пять. В тридцать он был абсолютно мифологизирован безо всякого своего в том согласия.

Коляска дернулась, остановившись. Порывшись в кармане, Джерард обнаружил там несколько монет, расплатился и через мгновение уже стоял перед зеленой свежевыкрашенной дверью кабаре.

– Чего надо? – явный вышибала с полудебильным выражением лица тянул слова, не переставая ковыряться в зубах спичкой. – Закрыто.

– Мистресса Хедер здесь?

– Допустим… К ней не пускаем. Не велено.

– Передайте ей вот это, – Джерард со значениям поиграл брошкой в пальцах. – Сейчас передайте. Важно.

Брошка произвела некоторое впечатление, и вышибала выбросил спичку щелчком за дверь, едва не прямо в лицо Джерарду. Потом захлопнул створку, и стали слышны удаляющиеся шаги.

Ожидание длилось недолго. Тот же полудебил важно произнес:

– Мистресса желает видеть вас.

И приотворил дверь на такое расстояние, что и стройной балеринке не протиснуться, не то, что рослому мужчине, да еще плотно одетому. Джерард приложил усилия, двинул двери на себя, проник внутрь. Опять не оставив на посту у двери никого, вышибала потопал через роскошный просторный холл к незаметной дверце под лестницей. За этой дверцей, будто в сказке, находилась малая лесенка, винтовая, узкая.

– Три пролета наверх, дверь со стеклянным кружочком, – пробасил сопровождающий.

Ага, значит, не желает ползти вверх еще раз, боится, тушка застрянет. Правильно боится.

Дверь «с кружочком» вообще являлась единственной дверью на этаже.

Постучал.

– Открыто, – сухой строгий голос из-за двери. Вошел и сюда. Уже третьи воротца этого теремка. В кресле сидела и сама хозяйка, боком к нему, что-то писала в большой книге. Не подняла головы, не взглянула. Узоры на ее халате так дивно гармонировали с мебелью, что при желании можно тут эту хрупкую даму и потерять.

– Откуда у вас это? – без предисловий спросила дама, продолжая уделять внимание только записям.

– Вы – мистресса Хедер? – уточнил он.

– Да. А – вы?

– А я – нет.

– Не поняла?

Да подними же голову! Поплыли долгожданные картинки памяти. Смутные, смутные.

– Откуда у вас брошь Лайоли?

– Девушка, которая дала мне эту брошь, умерла.

– Вы убили ее?

Какой светский тон вопроса, вот уж выдержка. Посмотри на меня!

– Я убил волка, который ее загрыз.

– Рос-Брандтовский оборотень… О нем писали в газетах. Значит, это правда?

Ага, не все так просто, вот голос и дрогнул.

– Правда. Но не вся. Лайоли была его последней жертвой. Мне очень жаль.

Он прислушался к себе. Жаль? Кажется, да.

– Спасибо, что принесли это сюда. Чего же вы хотите?

– Она говорила, что меня примут с почестями, – усмехнулся Джерард.

Мадам выломала вопросительно бровь. Вычеркнула строчку, нахмурилась.

– О каких именно почестях идет речь?

– Мне нужно пожить где-то некоторое время.

– Тут не гостиница. Ваши требования не имеют под собою оснований.

– Речь идет скорее об убежище, чем о развлечениях, – откровенно сказал Джерард. – И я не требую. Я прошу. И принимаю любой ответ.

– Ваш голос знаком, – задумчиво поднялась с кресла мистресса. – Вы не бывали здесь раньше?

– Нет, мадам.

– Кто вы и чем занимаетесь?

– Я Иноходец.

Мадам неотрывно смотрела на гостя, вертела брошку. Пчелка стукнула о пол и откатилась почти под самый шкаф. На тонком пальце женщины обиженно дрожала капелька крови.

– Джерри! Ты?!

И пополз долгожданный кусочек незрелой ореховой пленки, искусно ретушируя бледное лицо мистрессы Хедер, припудривая обрисовавшиеся скулы, затирая нежнейшей пуховкой морщинки, намечая кисточкой искорки, давно погасшие в радужках глаз.

Еще один мучительный нырок на глубину 10 лет.

Джерри-7

Плие. Анкор плие! Гран батман…

Сороконожка

– Ты большой и тяжелый, – сказал Эрфан, стоя над поверженным в пыль тренировочной площадки юношей. – Пора с этим что-то делать.

То был один из довольно длинных периодов просветления, и Эрфан бил Джерри так, для острастки, не угрожая всерьез. Мокрый от пота, парень с трудом поднялся, приглаживая слипшиеся волосы. Пыль, смешавшись с потом, покрыла тело липкой грязью. По сравнению с этим крупным распаренным существом Эрфан выглядел тоненьким и прохладным, как змея из-под камня.

Что ж, такое телосложение досталось Джерри от отца, разве он спорил? Молодой организм потреблял огромное количество пищи и сжигал ее в топке беспощадных тренировок, нигде не виднелось даже крошечной жировой складочки.

Если ему удавалось дотянуться до Эрфана, хозяин бывал сбит с ног. Если. В большинстве случаев приходилось выносить удары в спину – почки, плечи, лопатки являлись сплошным синяком.

Эрфан вздохнул и швырнул ему полотенце.

– И походка у тебя крестьянская. Воду на тебе возить. Или навоз на поля.

Иноходец, раздраженный, покинул замок в тот же час. И только вечером тренированное ухо Джерри уловило его личную, эрфановскую, музыку открывающегося Межмирья. Раздался голос, и ученик попытался определить, в каком настроении возвратился наставник. Интонация показалась очень мягкой. Пьян, что ли?

Но раздался и второй голос. Не принадлежащий прислуге! Джерри прямо в чем стоял, помчался в большой оружейный зал за любимую занавеску. Эрфан НИКОГДА не водил НИКОГО в свой дом. Чужой голос – как глоток воздуха в подземелье. Кто это?

Тихая ласковая музычка лилась сверху, с Тупиковой лестницы. Эта витая узенькая лестница без перил никуда не вела, упиралась в стену, но Эрфан жуть как любил открывать Межмирье на самом верху. И еще долго не захлопывая нору, на ее мерцающем фоне спускаться вниз. Дикий выпендреж. Эффектно, только когда видишь в первый раз. И если факелы горят вполсилы.

Все было как надо, и факелы едва освещали. Только не для ученика-распустехи повторялось на бис представление. Эрфан шел медленно, боком, чуть накрест переставляя ноги по невысоким ступенькам. Сто раз наблюдая сей фокус, Джерри горячо надеялся, что Эрфан наступит на край своего длинного тяжелого плаща. Сегодня, придерживая плащ левой рукой, правую Иноходец изящным призывным жестом протягивал кому-то…

Из полной тьмы в полумрак обеденной залы вплывал сначала сборчатый подол, потом пояс с кистями, потом окутанные мехом плечи. Женщина?!

Сердце забилось сильнее. Антураж «появления» внезапно показался уместным. Это не девчонка, с какими Джерри было легко молвить словечко о том, о сем. Это – дама. Вон какая осанка. Спускается, будто с небес на землю, да с большим одолжением. Медальонный профиль Эрфана, и в его черной перчатке – женская перчатка, тонкой светлой кожи, с меховой отделкой. Медленное завораживающее шествие, ступенька за ступенькой. Легкая музыка.

Однако, мастер, вздохнул Джерри. Такому нигде не учат. Это природа.

Для полноты впечатлений не хватало только маски. Но некоторые вещи Иноходец чтил невероятно. Маска – для работы.

– Госпожа, мы на месте, – проговорил, как пропел Эрфан. – Горничные, надеюсь, уже приготовили вашу комнату. Не стесняйтесь, распоряжайтесь ими. Это им только на пользу. Распустились без хозяйской руки, а я так часто в отъезде.

«Когда целиком, а когда только крыша», – подумал Джерри.

– О, да, рид Эрфан. Я вижу. Экономят даже освещении!

«Рид» – означает «господин», и причем знатный. Ой ли…

Иноходец засмеялся, тихонько, но как-то многообещающе.

– Каюсь, госпожа, это моя прихоть – полумрак. В нем все кажется таким… – элегантный вензель перчаткой в воздухе. – Таким необыкновенным. У тьмы особая магия, вы не находите?

Отворилась боковая дверь, теперь уже вполне настоящая, Эрфан придержал ее, пропуская гостью, и Джерри потерял их из виду.

Наутро Джерри торчал навытяжку в огромном холодном зале и как мог почтительнее взирал на ночную посетительницу.

Строгая дама с ледяным взглядом светлосерых глаз, невозможно стройная в черном костюме для танцев, с волосами «в узел» на затылке и бесстрастным выражением лица стояла, слегка опираясь локтем левой руки на станок. Изящная, небрежная поза.

В странных штанах в обтяжку, с жестким поясом на шнуровке, который заканчивался чуть ли не под грудью, было трудно дышать. И еще было страшно стыдно глядеть на себя в зеркало. Даму же, видимо, это не смущало. Она подошла и вдумчиво обозрела Джерри в течение минимум двадцати минут. Парень залился краской и смотрел в пол.

– Называй меня госпожа Хедер. Я твой хореограф. Как же твое имя?

– Джерри.

– Джерри, – в ее глазах была насмешка, задрав подбородок, она заглядывала в лицо преувеличенно снизу вверх. – Есть ли у тебя имя побольше?

– Джерард, – полу проглоти л он.

– Джерард, – повторила дама, с удовольствием выделив каждую букву «р». – У тебя, говорят, проблемы? А ну, пройдись до окна, я посмотрю.

Он прошелся. Туда, обратно. Женщина нахмурилась – не сердито, оценивающе.

– Да, – сказала она спустя минутку. – Но было бы странно человеку твоего роста порхать по-птичьи. Есть грация фламинго, а есть грация дракона. Каждому свое. А маневренность слабовата лишь потому, что ты не балансируешь, просто бросаешь вес, куда придется. Будем учиться распределять.

– Можно вопрос, госпожа Хедер?

– Да?

Он помялся:

– А мне обязательно носить эти… это…

– Повернись-ка.

Джерри повернулся. Дама за что-то схватилась и дернула с недюжинной силой. Воздуха поубавилось.

– Это корсет, Джерррард, – наставительно сообщила она. – Пожалуй, стоит добавить еще ремень и ошейник для осанки.

Ему захотелось завыть и убежать.

– Ого! – отреагировал Эрфан, появляясь в зале, и окидывая пошлым взглядом униформу воспитанника. – Во что здесь играют?

– Нам нужен канат, – непреложным тоном заявила госпожа Хедер. – И еще музыка.

– Будет вам и музыка, будет и канат.

За неимением личного оркестра Эрфан приволок откуда-то механическую птицу в клетке. И толстенький канат. Насчет музыки Джерри раздумывал, а не открыть ли Межмирье – тренировался, научился, похвастаться не перед кем, и, кстати, его личная мелодия очень ритмична. Но Эрфан давал четкие указания насчет несанкционированных действий. Проще говоря – водить даму Хедер за руку по Межмирью и изображать из себя легендарное существо полагалось только одному человеку.

– Ты собираешься лезть на канат в ботинках? – удивилась хореограф, когда веревка была подвешена, а Эрфан уже откланялся и исчез по делам.

На его семнадцатом эффектном падении с высоты человеческого роста мистресса растерянно поправила в прическе шпильку и жестом подозвала к станку.

– Какие танцы ты знаешь?

Какие? Где же разъезжают театры в повозках? Село, деревня, поле, лес. Такие и танцы.

Учительница по-своему истолковала его молчание:

– Ничего. Не страшно. В принципе, с сотворения мира мало кто добавлял действительно новое движение. И совсем уж неестественных для человеческого тела практически нет. Да они тебе и незачем. Шаг есть самое простое и одновременно самое сложное. Шаг бывает…

Вообще-то Джерри думал, что шаги это то, чем ходят, но такой функции балетмейстеры всех эпох за шагом не признавали. К концу первого занятия Джерри забыл, как ходил до этого, а по-новому еще не научился.

– Ну, как? Полная безнадега? – кивнул в его сторону возвратившийся Эрфан. – Слышал, чтобы у людей руки не оттуда росли, но чтобы ноги…

– Да зря вы так, ноги там в порядке, – не согласилась мистресса. – Хорошие, можно сказать, ноги. У него на удивление классическая ступня канатоходца – длинная, узкая. Но – баланс. Мешает абсолютное отсутствие баланса. Надеюсь, поправимо.

– А ну, на конюшню, – огрызнулся Эрфан, заметив, как завороженно Джерри слушает мнение хореографа о своей персоне. – Или устал? Массаж с розовым маслом не заказать?

На втором занятии госпожа заметила, как сильно стесняется ученик своего вида, и разрешила накидывать сверху рубашку.

Джерри втайне желал новой преподавательнице всего хорошего за вот эти подъемы после первых петухов. Пока не приметил, что она-то просыпается гораздо раньше, да еще в том же самом классе проделывает упражнения, для которых его, например, потребовалось бы вначале сварить. Человеческие конечности ТАК не гнутся! Он устыдился, заткнулся и стал гораздо прилежнее.

С каната Джерри падал. Ноги, которые раньше он ставил при ходьбе основательно, широко, никак не желали шагать в одну линию. Руки, натренированные на резкие удары, не могли освоить легкие, как паутинка, балансировочные взмахи. Ошейник и ремень сводили лопатки и задирали голову, он терял зрительную связь с канатом и рушился вниз. Госпожа Хедер была терпелива и невозмутима.

– Прима-балерина Императорского театра! – сказал как-то Эрфан. – Собственно, я ей предложил такую плату, чтобы она могла купить себе маленький театр в столице. Как-то сходил я на балет… Она была хороша, как богиня, парень, ну и один знакомый меня ей представил. Хотя пришлось поуговаривать. Ты мне во столько обходишься, скажи еще, что учитель тебя ни в грош ни ставит!

Одним прекрасным утром канат порвался. Эрфан распорядился на кухне давать меньше еды. Джерри похудел, что казалось невозможным. Джерри плохо спал ночами.

К оскорблениям Эрфана он привык. Легкие насмешки мадам просто сбивали его с ног.

Однажды он преступно прокрался после полуночи на кухню и стал лазить по кастрюлям. Но обнаружил только дохлый огурец да черствую горбушку. С жадностью попытался отгрызть от хлеба. Хрустнул огурцом, набил полный рот. Потом стало светло. Глотая обдирающую горло снедь, Джерри не сразу понял, что мадам вошла на кухню и теперь стоит, молча наблюдая за ним поверх язычка маленькой свечи. А когда понял, то поперхнулся, закашлялся и чуть не вывернул обратно все до крошки.

Госпожа Хедер поставила подсвечник на пустой каменный стол и подошла. Ее узкая ладонь взлетела, и парень покорно ожидал, например, пощечины. Вместо этого она покачала головой и погладила его по щеке.

– Ешь, – сказала тихо, – ешь. Бедный мальчик.

И одним пальцем осторожно смахнула крошки с его губ. Скользящее, странное движение, от которого почему-то бросило в жар. Джерри переступил босыми ногами по полу, но уйти с кухни, не отодвинув учительницу, было невозможно.

– Для чего тебя так учат? – спросила госпожа Хедер. – Что ты будешь делать?

Он не смог быть честным.

– Охотиться, – сказал, – на волков. Мадам не поверила, вздохнула только. Выдержала паузу.

– Наверное, он думает, что для танца не нужны силы? Тебе требуется гораздо больше еды. Я скажу ему.

– Спасибо, госпожа Хедер.

Она кивнула и, повернувшись, наконец-то ушла с кухни. Джерри схватил огурец и отправился догрызать под одеялом.

Прошло две или три недели, и наконец-то Джерри осилил канат. Но рано радовался, ибо проклятую веревку подвесили выше и сделали длиннее. И тоньше.

В зале же началось ужасное: парные танцы. Эрфан пришел понаблюдать. Если одиночные движения Джерри и выполнял с грехом пополам, то пара… о, боже. Госпожа прекрасно контролировала процесс, она даже приказала парню держать ее за талию. Но сделать шаг никак не могла уговорить.

Джерри стоял, сопел, одной рукой прижимая талию, которую мог сломать нажатием пальца пополам, а второй рукой держа ладонь, веса которой не ощущал, лишь угадывал. И наотрез отказывался двигаться с места. Он просто представил, как наступает ей на ногу…

Уши алели. Мистресса молчала и ждала. Джерри смущенно, тяжело дышал и упирался из последних сил. Наконец вообще убрал руки за спину. На его лице чуть округлились скулы: это значило, что он сжал зубы, и будет отстаивать неподвижность.

Эрфан веселился так, что чуть ли не катался по полу. Джерри внимательно поискал в лице госпожи Хедер хоть оттенок одобрения веселью. Не нашел. Мысль согрела.

– Ну, Джерри, – мягко сказала дама. – Это вовсе не тяжело. Рид Эрфан, не будете ли вы так добры подойти сюда.

Уж Эрфан своего не упустит, подумал Джерри, продолжая стоять столбом. Да ведь он и по росту, и по комплекции мистрессе Хедер значительно более подходящий. Но что толку глядеть, как они танцуют? Не дано – значит, не дано. Пускай канат, пускай шагать до потери пульса. Для Межмирья, понятно, необходимо. А где и когда придется ему плясать в паре? На какой бал знати дадут ему, бездомному неучу, приглашение? Какая дама, подобная той же Хедер, разрешит ему хотя бы постоять рядом, не то что обнимать!

Наверное, болотный леший толкнул Джерри в бок тогда, но парень тихо, боком, выскользнул из зала и исчез в огромном доме как рыба в камышах. Пускай себе развлекаются.

Эрфан ходил и звал его, намекая прозрачно, что ничего за эту выходку ему не будет. Джерри сидел почти над головой у учителя – над люстрой, где перекрещивались шесть потолочных балок, и молчал. В свою комнату решился вернуться глубокой ночью, и то потому как с крестовины можно упасть, если задремать. Только растянулся на своем матрасе и с блаженным вздохом распрямил скрюченную до этого спину, как заскрипела дверь.

– Джерри, ты здесь?

Мистресса?

– Да, мадам.

Она тихо рассмеялась, заходя:

– «Мадам», Джерри, это, помимо старшего балетмейстера, еще означает хозяйку… дома свиданий. Пока не являюсь ни тем, ни другим. Госпожа Хедер, если позволишь.

– Госпожа, – Джерри перевернулся на спину и приподнялся.

– Лежи. Собственно, я ненадолго. Должно быть, ты обиделся утром?

– Я? Нет, госпожа Хедер. Мне просто стало стыдно. Меня очень сложно обучать. Хозяин этим занимается уже пять лет, и я так ничему и не научился.

– Да уж я видела, как он тебя «обучает», – фыркнула женщина. – Неудивительно, что первым ты освоил искусство маскировки.

Джерри засмеялся. Она, похоже, видит его насквозь.

– У вас очень хорошо получалось, госпожа. Танцевать. Но мне наверно это незачем, не обижайтесь.

– Незачем? – удивилась она, присаживаясь рядом на матрас. – Полагаешь?

– Понимаете, госпожа… Вы помните, как вас привели сюда?

– Да. Странным, должна сказать, способом.

– Там такие тропы… И чтобы по ним идти, нужно чувствовать ритм. А чтобы переходить с одной тропы на другую… Я очень неловкий. Но боюсь, никакого бала мне в жизни не видать. И пары эти мне незачем.

– Смешной ты, – тихо вздохнула мистресса Хедер. – А девушка, которая тебе нравится, она предпочитает водить хоровод?

– Какая девушка? – изумился Джерри.

– Но тебе ведь не десять лет, – улыбнулась учительница, – и ты же не всю жизнь собираешься быть учеником.

Вашими бы устами, как говорится. Но эту главу Эрфан пропустил в моем воспитании. Редкие вылазки на люди с целью охоты за очередным привидением и поцелуи по углам с поселянками не в счет.

– Ты его боишься? – вдруг спросила она.

– Иногда, – честно признался Джерри.

– Да, в нем есть нечто пугающее, – проговорила Хедер медленно, будто мыслила вслух. – Нечто не очень человеческое. Какая-то червоточина. Вроде бы утонченный, воспитанный, и не без доли обаяния. Но порою вздрагиваешь. Почему?

– Работа такая, – ляпнул Джерри первое, что пришло в голову.

Ну а что он мог сказать? Пощупайте Эрфану пульс? Ему вообще не хотелось, чтобы мистресса Хедер щупала Эрфана. Даже за запястье.

– Возможно… Но впрочем, это не мое дело. Спокойной тебе ночи, Джерри. Не опаздывай в класс.

Под удаляющийся шорох юбки он закрыл глаза и улыбнулся, засыпая. Доброй и вам ночи, мистресса.

Он расслабился за месяцы присутствия Хедер. Привык к нормальности и вменяемости учителя как к правилу, а не исключению. Пора платить. Фиолетовое безумие поглотило взгляд Эрфана раньше, чем ссыпалась песчинка на часах. Лавина начала свое неумолимое движение. А брошенная на пол шпага очень просилась в руку.

– Значит, бьем на жалость, да? Нет, он не был пьян. Лучше бы был.

– Угадал в мадаме квохчущую наседку? Распустил вовремя сопли и получил свой пряник? Любим запрещенные приемы, юный куртизан? Я покажу тебе парочку!

Нервная резкая отмашка плащом. Плевок в его сторону.

Пощечина.

Впервые за время заточения в этом доме Джерри почему-то решил, что прав, отвечая на удары. Раньше против него на площадке стоял Иноходец-хозяин, Иноходец-наставник. Сейчас – Иноходец-враг.

Тот, который бьет, чтобы убить.

Джерри защищался и отступал. С грохотом обрушились большие зеркала, осколки усеяли пол. Мелкая острая заноза засела в брови, и кровь капнула на щеку.

– Убегаешь? На это! Только! И способен! Петля и шпага Иноходца против одной его шпаги.

– Ты не воин. Ты комнатная собачка для удовольствий! Хочешь – газету принесет, хочешь – вылижет, что госпожа пожелает!

Джерри пытался уворачиваться от хлещущего плаща, но не увернулся. Зашитые в уголки грузики (чтобы плащ не развевало ветром) как нельзя лучше съездили ему по щеке. Сощуренные глаза на бледном лице Эрфана пылали диким, как лесной пожар, лиловым пламенем. Он явно научил Джерри не всему, что умел сам. Потому что даже на защиту перестало хватать приемов. Шпага вошла в перила и сломалась. Бежать было некуда. Джерри дошел до точки. Он метался по дому, точно выгнанный из норы лис, но на полшага впереди всегда настигал его Эрфан. Стоял на пути. Возникал будто призрак.

Хотел ли Джерри жить? Наверное, да. Потому что молчал. Убегал или защищался – молча. Иначе достаточно было бы одного слова, и чуть порастраченное безумие вернулось бы к Эрфану новой, более мощной волной, под напором которой не устояли бы последние робкие подпорки – какие-то неведомые кусочки чувств.

Эрфану наскучила игра, он схватил Джерри за волосы и оттянул голову назад до хруста в шейных позвонках. Заговорил быстро-быстро, зло, неразборчиво.

– Очень жаль, что нельзя тебе свернуть шею прямо сейчас, паж-любовник, очень жаль. Иначе придется искать и учить еще одного ублюдка, а Межмирье хорошо считает мои дни. Потеряться на тропах, оставить границу, оставить людей на недоучку все же менее отвратительно, чем оставить их вовсе одних. Если ты думаешь, что когда меня не станет, ты выйдешь из замка, выбросишь маску, и забудешь все как страшный сон – ты ошибаешься. Я позабочусь обо всем, жалкая ты мышь.

Джерри слушал внимательно, насколько позволяла боль в запрокинутой шее, потому что Эрфан начинал говорить о том, о чем никогда до этого не говорил, о чем Джерри и не подозревал.

Но горло сдавливалось сильнее. Парень хрипел, а Иноходец словно бы и не замечал, что вот-вот убьет его. Тряс, схватив за горло, как чучело на ярмарке, из которого должны сыпаться медные монеты.

– Да, я позабочусь обо всем. О, Аральф, если бы ты мог увидеть это непотребство, это мерзкое трусливое существо, которое станет последним из Иноходцев, последним, носящим мою маску. Твою, Аральф, маску. Почему род ос должен заканчиваться слизнем?

Сознание ускользало. Джерри слышал паническое биение своего сердца. Потом и этот звук погас.

Треск ореховой скорлупы. Призрак ножа с хищным бритвенным лезвием, вознамерившегося снимать тонкую шкурку с ореховых извилистых полушарий.

Джерард помотал головой. Значит, так все было? Значит, они с Хедер…

Нет – ДЖЕРРИ с Хедер. Сам он ничего сейчас не чувствует. Возможно, виновато Межмирье? Да. И кое-что, спрятанное в шкатулке.

А что чувствует она? Вот сняла очки, вот щурит глаза, запрокидывает голову и не торопится вновь назвать его по имени. Ах, да, он же не ответил ей на тот, первый, нечаянный вопрос.

– Иноходец Джерард, госпожа. Если вы помните.

И она поняла. Кивнула. Слегка опустились плечи, легли мелкие морщинки между бровями. Она все поняла.

– Есть комната, – сказала мистресса. – На этаж выше. Она там единственная. Вот ключ.

Ухитрилась вручить ключ, даже не коснувшись. Боится? Испытывает? Просто привычка?

– Все необходимые распоряжения относительно вас я отдам сама. Отдыхайте.

Интонация, четко определившая окончание аудиенции.

На обратном пути к столу Хедер неожиданным легким и грациозным движением подхватила с пола упавшую брошку.

Джерард прикрыл за собою двери. О чем же, псы святого Гарда, вспомнила она?

Там, за своим столом, мистресса Хедер сидела, тупо глядя на брошку Лайоли, и пыталась понять, каким чудом или колдовством заставили ее принять под свой кров этого человека. Словно нажали на потайную кнопку – и вот она распахнута резным ларцом. Хочешь – положи, хочешь – возьми. А хочешь – плюнь. Маленькая, позабытая секретная кнопочка.

Сказать, что он сильно изменился – значит, ничего не сказать.

Иноходец? Вот, выходит, как? Заготовка все же стала полноценным изделием? Когда он вошел, Хедер уже готова была произнести совсем другое имя. Но опомнилась едва ли не в последний момент.

Какое чувство, то сладкое, то жуткое. Десять лет? Больше?