Текст книги "Иноходец"

Автор книги: Ольга Ксенофонтова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Люди – нет. Иноходцы – да, – раздраженно повысил он голос, потирая ноющее ребро ладони.

– Чем отличается Иноходец кроме умения нечестно торговаться?

– Иногда мне приходится жить отдельно от своего сердца. Чтобы ходить в Межмирье.

– Все эти названия мне незнакомы, человек. Но допустим. Как же ты отдал свое сердце глазастикам? Разве ты не знал, что они не любят возвращать однажды полученное?

– Мой учитель сделал это, – сквозь зубы признался Джерард. Допрос утомлял. – Против моей воли. Он счел это хорошим испытанием для меня.

– М-м? А что бы случилось, если бы ты не прошел испытание?

– Если в назначенный срок я не приму свое сердце обратно в грудь, оно умрет, и Межмирье сделает меня тенью, которая вечно скитается его туманными тропами, забыв дорогу в мир людей.

– У вас с учителем были очень нежные отношения!

– А теперь верни мне его.

– Учителя?

– Сердце.

Дух не двинулся с места, просто предостерегающе обжег Джерарда синим пламенем взгляда.

– Не спеши, Иноходец. Делать тебя навсегда тенью будет, конечно, слишком. Но видишь ли – эти горы не так уж обширны, зато это мои горы. Глазастики жадный и капризный народец, но они тоже мои. А ты их обидел. Они расстроены. В недрах неспокойно. Зачем мне это нужно? Я люблю порядок, спокойствие. И за твою излишнюю сообразительность и самоуверенность ты должен получить хороший урок, человек-с-сердцем-в-шкатулке.

– И как ты собираешься это сделать?

– Очень просто, – сказал Хозяин Гор и как-то очутился очень близко. Джерард не умел проделывать такие штуки без Межмирья.

– Я лишаю тебя памяти на два месяца. Ты ничего не будешь знать, даже имени. Ты забудешь даже то, для чего предназначен.

Джерард вскинулся – и упал без сознания, наткнувшись на выставленную вперед руку существа. Хозяин Гор склонился над лежащим и поставил шкатулку рядом с телом.

– У тебя хорошее сердце, Иноходец – горячее, светлое. Потому наказание довольно мягкое. Жаль только, что в момент, когда ты обижал мои порождения, это сердце лежало в твоей шкатулке, а не в груди. Я могу позаботиться лишь о том, чтобы эту «игрушечку» ты не потерял из-за беспамятства. Охранное заклинание для драгоценностей сделает ее безразличной и нежеланной для всех. Все. Вставай, безымянный человек.

Хедер перевела дыхание.

– Вот это да! То есть тебя наказали?

– Вообрази!

– А потом?

– Потом уже проще. Меня подобрали в горном лесу жители одной деревни, люди барона Рос-Брандт. Я там жил два месяца, был учеником кузнеца. Как раз в тех местах объявился оборотень или то, что таковым считали. Императрица Клементина прислала для разбирательства советника по имени Пралотта, а он привез с собою Лайоли.

Я очень сожалею, Хедер. Я сожалею, что заклятие спало с меня в день, когда ее убили, а не днем раньше. Я только отомстил, а ведь мог бы уберечь.

– Это не твоя вина, Джерард.

– Моя, Хедер. Я мог бы повести себя так, чтобы не навлечь заклятие!

– Именно поэтому ты не Эрфан. Ему не по силам было бы признать сейчас то, что признаешь ты.

– Ну, Пралотта оттранспортировал меня на показ в столицу. Я сбежал, как только достаточно вспомнил. А ты была одним из последних кусочков этой мозаики. Мне необходимо было увидеть тебя. Это не доставило радости никому из нас, правда, госпожа?

– Особенно то, в каком состоянии ты явился.

– О, да.

– И Рэми.

– Рэми… Ах, вышивальщица. Я извинялся.

– Кажется, переусердствовал. Девочка ходит за тобою, точно тень. Она тебе уже все рубашки перештопала?

– Что значит – все? У меня их только пять! Я нищ и скромен!

– Как мышь. Это не Эрфан ли называл тебя «мышка Джерри»?

Улыбка пропала. Спряталась в изгибы губ и попрощалась.

– Да, – уронил мужчина, – было такое.

– Прости. Не самое лучшее, что я могла ляпнуть. Зато гляди, какой ты неутомимый сказитель.

Но веселье уже не вернулось. Беседа расползлась, как разварившееся тесто. Джерард неловко простился, вышел, поднялся на крышу кабаре. Свежий предутренний час, самые сладкие сновидения. Пустые улицы. Редкие огоньки фонарей, которые вот-вот станут не нужны, и фонарщики погасят их. Его высокая фигура неуместно маячит на этой крыше, над всем городом, и вряд ли кто-то сказал бы – глядите, ангел. Скорее, демон. Развеваемый ветром халат вполне сойдет за пару черных крыльев.

Посты у выходов давно не подавали сигнала. Его пока никто не звал. Затишье перед бурей? Дает ему возможность надышаться, насладиться нормальной жизнью хотя бы теперь? Да и местечко подходящее – кабаре!

Когда-то Джерард мечтал иметь свой театр. То есть, Джерри мечтал. Грезил о Большом Карнавале Силь-иль-Плены, о первом призе. Тут бы играй не хочу, ан нет – актеры должны менять свои маски, на то они и актеры.

Сердце… В какие игры ты со мною играешь, мой магический стеклянный шарик? Исподволь, болью и трепетом, слезами и смехом, горем и радостью, сочувствием, жалостью и стыдом мстишь мне за годы забвения? Отбиваешь, как четверка почтовых скакунов, тройную норму в день? Всего сразу, полной ложкой, не захлебнись, хозяин. Спешишь чувствовать. Сбиваешь меня с толку. Толкаешь меня на странные неожиданные поступки. Но ты мое сердце, и я виноват перед тобою. Играйся, жестокое. Потерплю.

Джерард неосознанно затаил свое дыхание, чтобы услышать чужое. Тут еще кто-то бродит, по крыше. Ну не сюрприз, он сразу заметил, как обожают эти девицы подслушивать, подсматривать и сплетничать. Только кто? Он их пока плохо выучил. Близнецы, Моран и Гейл? Или та брюнетка, Джорданна? Он вспомнил лорда Ферт и передернул плечами. Какие неприятные воспоминания.

Там, за трубой, маячит кусочек оборки. В три шага Джерард пересек расстояние от края крыши до нехитрого укрытия и вытащил оттуда своего соглядатая.

Вышивальщица.

– Не спится, госпожа?

– Я случайно… зашла, а вы тут…

– Да так, знаешь ли, прыгнуть хотел.

– Зачем?!

– Я пошутил, Рэми. Я же не сумасшедший. Просто тут интересно. Высоко. Никогда не видел Сеттаори с такой высоты.

– Это самое высокое здание в городе после собора. Императорский дворец гораздо больше, но ниже. А вот там – парк!

Она подошла к бортику и начала указывать пальчиком на город.

– Там – частные дома, там – здание Совета, здесь живут министры, здесь – Купеческий Дворик. Дальше пристань, ее сейчас не видно. А по каналу идет почтовая лодка! Видите?

– Занимательный урок, госпожа.

– Зачем вы дразнитесь, – она смутилась. – Госпожа – мистресса Хедер. Я швея.

Девочка-тростинка. Руки вполовину его руки, ножки, наверное, как у олененка. Дались тебе ее ножки? Тпру, стоялый!

И «гусиная кожа» на этих лапках, лен особо не греет в такое утро.

Джерард вздохнул, снял халат, положил ей на плечи. Рэми хотела возразить, но – было видно – уж очень теплой оказалась одежка. Правда, полы халата тащились по крыше сзади, ни дать ни взять, шлейф.

– Как вам подошли бы два юных пажа, – нарочито печально сказал Джерард, покачивая головой. – Вместо этого тут один далеко не юный бездельник. А что же вам понадобилось на крыше кабаре, царственная особа?

Как раз в это время через слуховой люк на крышу выбирались зевающая Маранжьез и злая как тридцать чертей Джорданна. Вчера поклонник спьяну пообещал Белой Пчелке, что выложит ее имя на мостовой перед кабаре цветами. То же самое он пообещал и Джорданне, то ли перепутав, то ли еще чего. Блондинка измучилась от любопытства и ревности, и подскочила чуть ли не с рассветом. Растолкала соперницу, потянула на крышу лицезреть обещанное.

– Ни черта вообще, тебе говорила! Ну, ты получишь у меня сейчас! Пьянь всякую слушать, – зашипела брюнетка, сузив синие глаза. – Лучше начинай бежать, Map. Че ты ржешь??

– Это не я, – отступила Маранжьез. – Это кто-то смеется там.

Острый разрисованный ноготок указывал влево. Обе танцовщицы осторожненько высунули носы из-за скрывавшей обзор трубы дымохода.

– Ты тоже это видишь? – проговорила блондинка. – Я не тронулась умом?

– Ты тронулась, и давно. Но я тоже это вижу. Ущипни меня… А-ай! Дура! Я в переносном смысле! Это ребенок-Рэми? Это она так смеется? Ты вообще видела хоть раз ее вот так смеющейся?

– Только в мечтах. Но что Рэми, лучше посмотри, кто перед ней эти смешные сказки сказывает. Твой незабвенный призрак! Не кажется ли тебе, что мы многое пропустили? А что это на ней надето? ЕГО халат! Можешь такое представить?

– Чего тут представлять, – почесала нос брюнетка. – Однако от кого, но от Рэми я не ожидала. Это твое влияние, проститутка!

Подзатыльник был осторожный, но тяжелый. Любопытство взяло верх над природным желанием завизжать и вцепиться, поэтому Маранжьез промолчала, только скорчила рожу. Действо на крыше затягивало. Джерард как раз разыгрывал «в лицах» некую сценку, Рэми заинтересованно вникала, приоткрыв рот, и иногда хихикала.

– Что-то не так, тебе не кажется? – шепнула блондинка, почесывая нераспутанную гриву. – Он себя ведет как-то…

– Не как любовник, ты это хочешь сказать? – несколько кривовато усмехнулась Джорданна и начала обкусывать ноготь на мизинце правой руки.

– Ну-у, не знаю… Может, он когда-то в детстве хотел переспать с младшей сестрой?

Как раз в этот момент Рэми была взята за талию и аккуратно поднята повыше для обозрения городских видов. Джорданна отгрызла ноготь под корень и без слов удалилась в тот же люк, откуда и пришла на крышу.

– Кажется, за эту сахарную косточку здесь передерется немало салонных собачек, – глубокомысленно сказала Маранжьез, потянулась со вкусом и вышла из-за трубы.

– Доброе утро, ребенок-Рэми. Доброе утро, рид Джерард, – одарила она их ослепляющей улыбкой.

Рэми сказала «ой» и судорожно попыталась спуститься вниз. Джерард спокойно поставил вышивальщицу на парапет и кивнул блондинке.

– Что интересного в городе? – мурлыкнула Маранжьез, кончиком пальца указывая вдаль.

– На Судебной Площади повесили парочку шпионов, – Джерард зевнул, – и четвертовали одного любопытного дворецкого.

Рука его по-прежнему лежала на талии вконец сконфуженной Рэми. Пчелка поняла намек, но никак не собиралась сдаваться.

– Рэми, солнышко, ко мне придут в восемь. Мне просто позарез нужно зеленое платье, ну то, с перышками. А я похудела, висит – жуть. Зашьешь по быстрому? Само собою, с меня весь ассортимент кондитерской!

И увела вышивальщицу за собой.

– Кошачьи прятки, – улыбнулся Джерард. Взялся за ограждение – и тут его «накрыло». Жаром обдало лицо. Кожу стянуло. Камни нагрелись.

Кому-то срочно нужен Иноходец.

Ладонь еще хранила тепло прикосновения к застенчивой кареглазке. Потянуло запахом свежего хлеба – булочная была немного ниже по улице. Звякнуло чье-то окошко. Кратковременный всплеск неприятных ощущений прошел, и прохладный утренний ветер обласкал пока что не остывшие камни на маске. Джерард постучал по ним кончиками пальцев, и принял решение остаться. Судя по силе призыва, не более чем пара человек. А вдруг вампир, причем местный? Никакой пользы в дальней дороге не будет. А то, что дорога дальняя, не обсуждается – сердце нельзя вынимать из груди, пока нельзя.

Ну вас ко всем псам Гарда, уважаемые!

Я – в отпуске!

Я видел его, и он мне понравился. Очень понравился. Мой долгий путь оправдан. С дрожью во всем теле, как в день первого любовного опыта, я перебираю в памяти каждую черточку его запоминающегося облика и предвкушаю, каким восхитительным источником развлечений он станет. Не успев появиться, он уже сумел меня немного огорчить, и я насладился даже этим крошечным, будто вылупившийся змееныш, чувством. Он меня не замечает! Как славно и как горько. Почему же? Меня очень это волнует. Что это за мир, если прибытие полубога никем не замечено?

Я жажду обратить на себя его дивный взгляд, сверкающий, как клинок, цветом подобный листве на деревьях. Сколько здесь деревьев, и они такие огромные… В моей пустыне все будто растянуто, расплющено вдоль горизонта, а тут – тянется ввысь и вширь без ограничений. Сколько здесь оттенков одного цвета, и разных цветов. Но мне нужен этот, этот – искрящийся и зеленый, как спинка геккона, не желающий обращаться ко мне. Кожа чешется, так хочется вылезти из нее, но мне это не дано. Посмотри же на меня, посмотри, я не имею права находиться в твоем мире, и все же я здесь. Сделай мне подарок в честь минувшего дня рождения и заинтересуйся мной!

Я хочу занять все твои мысли, войти в твои сны и твою кровь, стать для тебя единственным на этой земле. Я не встречал еще человека, более достойного меня. Ты нравишься мне, ты прекрасен, мой будущий враг.

Жалкое и отвратительное существо, которое я то и дело пинаю носком башмака (в сандалиях здесь холодно и мокро), не солгало мне, ничего не упустило, но и не приукрасило в твоем портрете. Я учту это, и покормлю его на ночь.

Ты и вправду высок и силен, и хорошо двигаешься, и похож на больших кошек моей родины.

Глаза женщин увлажняются, когда они смотрят, как ты идешь мимо, и я легко читаю в их глазах жажду обладания и подчинения одновременно.

Существо, пародия на слугу, ненавидит тебя. Я – нет. Ненависть рождается страхом, а мои чувства к тебе чисты и возвышенны. Мы оба прекрасно созданы природой. Ты не столь совершенен физически, и лицо лишено абсолютной симметрии, ну да это было бы странно. Жаль, что я не могу видеть твоего лица целиком, хотя маска хороша и уместна.

Я обязательно найду способ представиться, и сделаю это со всем тщанием. Мне нужно хорошо изучить тебя. Неужели о тебе не сочиняют каких-нибудь сказок, небылиц, легенд? На сбор информации уйдет время, жаль, что пока придется проститься с тобою, бороться с желанием смотреть, следить, приходить каждый вечер, но результат того стоит, поверь.

Совсем недолго ждать, и к концу вашего единственного теплого сезона я уже буду готов занять достойное место в твоей жизни.

Верь мне. Я единственный, кому ты по настоящему нужен. Никто не оценит тебя полной мерой, как могу это я. Ничего не подозревая, ты уже мечтал обо мне, ты это поймешь.

Как только я появлюсь.

Хедер-2

Жизнь – несправедлива!

Смерть

Он свое отходил по канату.

Теперь настала ее очередь. Жаль, что настала так поздно, когда ноги дрожат, и зрение ни к черту. До пола всего лишь несколько ладоней, а кажется бездной. Кто сказал, что людям маленького роста падать не так страшно и не так больно, чем высоким? Безбожно врут, пресвятой Гард.

У твоего ученика сильные руки, Хедер. Они всегда были сильными, и уже тогда – нежными.

А твоя старость – сентиментальна.

Не смеши людей, не ходи по этому канату. Ежедневно, из своей комнаты – как гвардеец на конный смотр: копыта начищены, хвост расчесан, грива заплетена, иго-го! Но судьба уже занесла хлыст, и вонзила шпоры, и только живодеры не смотрят в зубы дареному коню: остановись, Хедер. По старой привычке твой ученик полон щенячьего задора, и валяется, открывая незащищенное розовое брюхо, и улыбается до ушей. Но ты знаешь: он уже давно тренированный одиночка, и упаси тебя Гард протянуть руку, чтобы потрепать его по загривку.

Если бы только он знал, какую чушь ты думаешь в тот самый момент, когда вы проходите левый полуповорот. Твои пчелки пританцовывают на месте, запоминая увиденное, приглашенные кордебалетные мальчики осторожно косятся на будущих партнерш, зеркала ослепляют, когда вы проскальзываете мимо, и шатающийся с утра каблук постоянно подгибается вот на этой паркетине.

Кто учитель, кто обучаемый, мистресса? Не криви душою, рассказывая о том, что тебе больше некого попросить помочь перед праздниками подготовить специальную программу. Что все лучшие танцоры разъехались, спились, заняты, умерли, провалились в преисподнюю, обезножели, а худших мы не держим. Когда, в кои-то веки кабаре «Дикий мед», подхватив переходящее знамя этих благотворительных ежегодных концертов для детских приютов, вдруг с таким тщанием готовится к столь нетребовательной аудитории?

Твой канат только начался, Хедер. Когда ты позволила ему остаться. Когда заранее простила всю боль, предсказала и тут же простила. Кто он тебе?

Наверное, сделала его своим партнером только, чтобы обрести хоть какой-то ответ на этот вопрос.

И каждое его движение, которое кажется тебе незнакомым, не таким, как учила ты когда-то, рождает внутри вопрос ревнивый и неуместный. Словно муж оценивает жену, которая съездила без него разочек отдохнуть «на воды»: «Кто тебя этому научил, а? »

Смешно, Хедер?

Ох, не надо так высоко. Мне уже больно держать спину. Еще секундочка, и все. Что-что, а терпеть балерины умеют. Девицы (неблагодарные создания, хоть бы пару хлопков в ладоши) тут же стукнули каблучками о пол, как застоявшиеся кобылки, и скрипачи вновь потянули смычками ту же самую мелодию.

Он примостился на подоконнике, потирая указательным пальцем кончик носа, деланно-безразлично следит за кружащимися парами, но ты-то, Хедер, видишь – по одной ямке в уголке губ, по одной морщинке, как распирает его изнутри самодовольство!

И опущенные ресницы, потому что огня в этих глазах хватит, чтобы поджечь все заведение. Но изредка все-таки сверкает в ее сторону: не похвалишь? Как же так? Я ведь и вправду лучше!

Так же безразлично ты, Хедер, отпустишь его привычным взмахом руки, иначе пары не прекратят ошибаться, не прекратят в ущерб процессу то-же ловить изумрудных солнечных зайцев из-под занавеса его ресниц и ожидать одобрения. Не твоего – его одобрения.

Джерри. Здесь и везде, такое чувство, что он уже в каждой точке этого маленького кабаре. Изучил, пробрался, и теперь исчезает и появляется как чертик из коробочки с детскими пугалками. Любимец всех юных подмастерьев, какие только тут существуют. От поварят до хористов. Живая сказка. Да, для них Иноходец – сказочный персонаж. Шутка ли, был человек перед глазами и пропал, и р-раз – он уже за твоей спиной.

Они тебя не беспокоят, выполняют свою работу и ладно, а если в свободные минуты предпочитают виснуть на Джер… рарде и донимать его, то, как говорится, ваши крокодилы – ваши проблемы.

Когда в вечер годовщины битвы у переправы Дэсса забежала, перепуганная, прижимая к груди какую-то очередную вышивку, и сказала, захлебываясь от волнения, что там, внизу, уже полный погром, и не справляются ни Маранжьез, ни Джорданна. Троих вышибал гвардейцы засунули головами в вазы для цветов, но вазы оказались односторонней проходимости: сунуть голову можно, а вытащить нет. Вазы уже обсуждаются на предмет разбить, и кроме шпаг предметов больше не нашли, но не это главное, а то, что господа недовольны, и, кажется, еще собираются что-то поджечь, если им не станцуют, а музыканты уже давно сбежали от такого разгула.

– Счастливые люди, – процедила тогда сквозь зубы Хедер, имея в виду музыкантов.

Как назло, болела голова, надвигался ливень с грозой, и до чертиков надоела эта пьяная бесшабашная вооруженная молодежь. И у каждого второго папаша советник, а у каждого первого министр или генерал, а сегодня один из самых важных военных праздников в империи. Храни тебя Гард, Сеттаор, долго ли проживешь, если это – лучшие твои граждане?

– Может, мне сказать… ему? – предположила скороговоркой Рэми, и с надеждой заглянула в глаза мистрессе.

– И что?

– Я просто так спросила, – покраснела она. Какая вера, надо же. А не хочешь увидеть его в качестве содержимого четвертой вазы? Чудес не бывает. Едва не полсотни пьяных задиристых парней, да еще с такими поджигательными наклонностями. Да к тому же Джерард сегодня сидит в архиве, читает бумаги по Иноходцам, какие ему обещал найти один знакомый Хедер.

Хедер, плохо представляя себе свои дальнейшие действия, сошла вниз, в холл, и поняла, что дела обстоят хуже, чем столько раз до этого. Гвардейцы вошли в раж. Они уже перестали разбирать, где находятся – то ли в третьесортном борделе, то ли в кабаре, то ли в Императорском театре, то ли на приеме с иностранными послами. Им было абсолютно все равно.

– Мистресса, – повернула голову Эрденна, – мы… Что нам…

Никогда еще Хедер не видела Эрденну такой бледной, а Джорданну – такой сдержанной.

– Ты кто? – вдруг сказал ближайший гвардеец и потянул ее за платье, а мадам удивилась его вопиющей молодости.

– Я хозяйка этого дома, – сообщила Хедер, вырывая край платья. – И мы закрываемся. Попрошу на выход, господа офицеры.

Про офицеров им понравилось, про выход – нет.

– А если ты хозяйка, то где твои му… музыканты!

– Дома, чего и вам желаю, – проговорила Хедер, дошла до двери, распахнула ее. – Прошу!

Резкий удар ноги захлопнул дверь. Демарш не удался. Гости сочли, что она им хамит, и вечер приобрел пикантность. Назревало мордобитие. И Хедер поняла, что отвертеться удастся вряд ли. В том смысле, что первой мордой явно будет ее собственная.

Потом показалось, что от страха начались слуховые галлюцинации.

– Кто здесь заказывал музыку? – услышала она голос.

Музыка Межмирья!

Похожая на марш, легкая, осторожная, но скрывающая в себе непредсказуемые повороты. Его собственная музыка.

– О! – сказал кто-то из гвардейцев.

Это «О» относилось к Джерарду. Видок у него был тот еще. Где он берет эти похоронные костюмы? Белый верх, черный низ. Отвратительно хорош. По-театральному хорош.

– Колыбельная к вашим услугам, – пояснил Джерард, и почесал за ухом.

Он делал это так, что Хедер всегда спрашивала – почему не ногой.

– Пора спать.

Джерард встал с любимого подоконника, сделал шаг навстречу гвардейцам. Такой особенный шаг, после которого все как-то похватались за оружие, и Хедер поклялась бы, что протрезвели.

На самом деле он ничего не делал. Точнее, болтал. Вроде о детях, которым давно пора спать. Да, они и впрямь были детьми, разбалованными, хмельными, но эти дети уже приобрели опыт битв, и этот опыт на данный момент удерживал их от того, чтобы напасть первыми. Хедер на всякий случай отступила. Джерард был мастером тонко раздражающей болтовни. Кто-то из них обязательно не выдержит.

Не выдержал. Тот же, который хватал Хедер за платье.

Джерард смотрел на свою руку, с которой капала на пол кровь. Просто стоял и смотрел. Есть всего лишь два типа людей: те, кого собственная кровь пугает и заставляет отступить и те, кого она приводит в еще большую ярость. У этого был удивленно-исследовательский вид. Хедер взялась за перила. Перила дрожали.

Дрожали ступеньки лестницы. Дрожали, наверное, и стены, но только Хедер не хотелось их трогать.

Джерард рассматривал свою руку, кровь все не останавливалась. Он перестал обращать внимание на окружающих, отчего каждому из гвардейцев вдруг показалось, что следят за ним лично. Контуры стен поплыли, разогревшись, и дело было не в количестве выпитого.

Музыка грохотала, как прибой у скал Немефиса.

Посыпались последние стекла из основательно пострадавших окон. Как от удара тараном, вынесло входную дверь. Наружу.

Джерард перематывал пострадавшую руку носовым платком, критически прилаживая каждый новый виток.

«Сейчас дела пойдут поживее», – подумала Хедер.

Утро Хедер встретила под аккомпанемент сдержанной ругани и стука столярных инструментов надежды и опоры сеттаорского войска, под руководством Джерарда осваивавших на скорую руку ремесло стекольщика и плотника. Похмельное воинство проклинало каждый удар молотка, а не работать не получалось.

Хедер, зевая, выглянула из окна, и бросила Джерарду крошечную иголочку, завернутую в записку с предложением ткнуть себя куда-нибудь, не то лопнет от гордости. Он скривил любимую гримасу, но вскоре орда с молотками убралась прочь. Должно быть, в ближайший кабак.

Спустившись, мистресса задала только один вопрос: отыскал ли он что-нибудь в архиве полезного и познавательного?

– Только одно, – ответил Джерард, – что я – последний.

– А что будет потом? – как-то глуповато отреагировала Хедер.

– Потом придет время богини, и в Иноходцах не будет нужды.

– Подумай, чем придется заняться. Может, станешь гвардейским старшиной?

Это наспех слепленное замечание его не рассмешило. Джерард остановил на ней взгляд, и кивнул:

– Я подумаю.

Ей стало холодно и неуютно. С Иноходцем Джерардом она разговаривать не умела и не желала.

С кем тогда говорит Рэми?

Возможно, с кем-то третьим, Хедер. Тебе этого человека не узнать.

Он позволяет прикасаться к себе, он шутит с тобою, он танцует с тобою, наконец. Но слишком много воспоминаний на двоих. Ты не смеешь дотронуться до его щеки, опасаясь опять почувствовать под пальцами эти проклятые камни.

Рэми – смеет, потому что ее сила – в незнании.

Ты уже хуже Моран и Гэйл, вместе взятых. Ты то и дело оказываешься в роли соглядатая, отговариваясь тем, что боишься за свою вышивальщицу.

Что самое сложное? Смотреть, как эти двое сидят на крыше, его голова на ее коленях, и Рэми перебирает-лохматит его сильно отросшие волосы, а он болтает свои смешные глупости, на которые мастер… Или – не столкнуться на обратном пути с Джорданной?

Гард и псы, девочка, а тебе-то он зачем? Ты уже видела, как он убивает, и тебе интересно, как он умеет ласкать? Прости, но, кажется, этот зверь уже обрел свою дрессировщицу.

Итак, я готов к судьбоносной встрече!

А ты, Иноходец? Ты ведь человек?

Я знаю теперь о тебе много, но все это разрозненно и несистематизировано.

Я даже знаю твое имя. И знаю, что по старому пророчеству ты должен стать последним из Иноходцев. Полоумные старцы не сказали почему, но сладкий холод в солнечном сплетении подтверждает мои догадки. Должно быть, я выйду победителем. А ученик у тебя есть? Наверное, нет.

А дети?

Ну, конечно же, нет, потому что Межмирье ревниво и делает своих любовников бесплодными. Оно и само бесплодно, как и положено такому шлюховатому пространству.

Пора взглянуть на тебя поближе. Я соскучился. Мне нестерпимо хочется захлопнуть за твоей спиной двери в построенный мною лабиринт и понаблюдать. Хочется дотронуться до тебя. Узнать, так ли ты несгибаем, как кажешься.

Ты придешь сразу или чуть подождешь? Я не убил этих людей, а всего лишь немного изменил их. Достаточно для того, чтобы они испугались. Чтобы стали звать на помощь.

Я специально искал тех, кто знает все сказки про тебя.

Джерард.

Обычно здешние имена ничего не означают, но твое имя много значит для меня.

Это мое освобождение, моя воля к жизни, вкус вина, шум ветра, цвет и запах, и даже острый шип цветка, вонзившийся в ладонь… Это ожидание и гнев, и страсть, и холодный расчет. Неоцененные и неоценимые чувства. Чувства, неведомые прежде.

Ты готов?

Я – да.