Текст книги "Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы"

Автор книги: Ольга Камаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

И еще – он МОЙ ученик. Кажется, мы с ним подружились.

3 декабря

С самого утра сегодня не по себе. После первого урока подошла Мадам и сказала, что Озерова вчера заболела, температура высокая, и сбить ее не получается. Ни о какой олимпиаде, естественно, и речи быть не может.

– Придется завтра твоему Смирнову идти.

На душе стало скверно, будто это я девчонке болезнь накаркала.

Мадам тем временем давала указания:

– …и тебе тоже, только подойди к Софье Валерьевне, пусть она тебя с уроков снимет. Как только работы напишут, учителя их сразу проверяют. Так ты Смирнова поддержи, в обиду не давай.

– Как это? – не поняла я.

– Ну… там сориентируешься… – замешкалась Мадам; мне показалось, она хотела что-то сказать, но в последний момент передумала и перевела все в шутку: – Как сказал классик, боксерские перчатки вы можете не брать, но призовое место взять обязаны.

Илья новости обрадовался. Даже немножко покоробило, хотя никакого злорадства у него и в помине не было. Он моментально изменился: оживился, подтянулся, в глазах появился нетерпеливый блеск. Хорошо, потому что одно дело рассуждать, будучи запасным игроком, и совершенно другое, когда тебя на последней секунде назначают основным. Не все справляются, иные тут же скисают.

В Илье я уверена. Нам бы только еще немножко удачи. Помню, в институте перед экзаменами ребята чего только не делали: клали под пятки пятаки, не стриглись, а с зачетками вообще комедия. Неслабое, говорят, у общаги случалось зрелище: в полночь как по команде из форточек вытягивались руки с зачетками, а по окрестностям протяжным стоном разносилось выводимое нестройным хором заклинание: «Халява-а-а, приди-и-и!» Многие утверждали, что оно работает, и приводили многочисленные примеры из практики собственной или, в крайнем случае, знакомого парня: «Ну ты его знаешь – из одиннадцатой группы, он еще все время ходит в сером свитере… нет, не в очках… нет, и в лагерь не ездил… нет, не та падла, что Светку бросил… в общем, ты его точно знаешь…»

Я тогда смеялась – чушь все это, конечно. А сейчас и сама бы покричала, только зачетки нет. И возможности выкрасть с олимпиады незаполненную ведомость – тоже.

Шучу, конечно. Надеюсь, мы и без криминала победим.

4 декабря

Вот тебе и победили… Даже не хочется ничего писать.

Все было нормально – до самого последнего момента. Как и сказала Мадам, проверяли мы сами, сопровождавшие учителя. Я даже не волновалась: темы с Ильей почти все разбирали, да и задания попались не особенно сложные.

С тестами проще всего, да и какие с ними могут быть проблемы? «Да» или «Нет», А или Б. Но три последних вопроса предполагали развернутые ответы. И правильно, а то дети скоро связно мыслить совсем разучатся.

Вот на них-то Илья и срезался. Вернее, его срезали. В открытую. Учителя пришли в основном в возрасте, и видно, что не в первый раз. Сначала все шло легко: тесты отстреляли минут за десять, то и дело подсмеиваясь над неправильными вариантами – как они вообще могли в голову прийти?

Но когда дошло до развернутых ответов, шутить перестали. Их зачитывали вслух, потом обсуждали и общим решением выставляли баллы. Две работы были явно сильнее остальных – и анализ документа, и эссе про российский флаг в них оказались шире и без ошибок. Меня еще поразило: откуда мальчишке, а уж тем более девчонке в пятнадцать лет знать, что горизонтальные полосы точно таких же цветов на флагах Нидерландов, Люксембурга, Парагвая и Сербии, а у Словении и Словакии совпадает даже их порядок: белый, синий, красный?! Или что, по одной из версий, цвета триколора символизируют известный девиз «За Веру, Царя и Отечество!». Я, к своему стыду, о ней даже не слышала.

Но другие учителя удивления и восхищения не выразили, а я в роли новичка чувствовала себя неуютно и больше слушала, чем говорила. Точнее, почти все время молчала и в прения не вступала. Тем более что иногда они принимали совершенно непонятный оборот. Как, например, можно не снижать оценку, если на вопрос о событии, после которого в России вновь начал использоваться триколор, дается ответ: путч 1993 года? А пухленькая дамочка минут пять билась, доказывая: снимать полбалла за такую мелочь в эссе, как дата, – слишком серьезное наказание, событие-то названо правильно. Ну да, у нас же олимпиада по русскому языку, при чем тут даты…

Когда, наконец, все подсчитали, расшифровали фамилии. Илья оказался четвертым. Про Люксембург и Парагвай – это у него. А рьяная дамочка отвоевала-таки своей ученице третье место.

– Я же тебя предупреждала, – не удивилась Мадам. – На самотек ничего пускать нельзя. Раз видишь, что твоя работа, тоже нужно было… подстраховаться…

– Что значит – «видишь»? – опять не поняла я. – Все же закодировано. Да и… неправильно это.

Она поджала губы.

– А не снимать баллы за ошибку, выходит, правильно?

И перевела разговор на другую тему. А чуть позже то, о чем дважды промолчала Мадам, безо всяких обиняков объяснила Лиля:

– Да работу проще простого вычислить. Можно по почерку, но это, если далеко сидишь, не прокатит. Лучше по пасте. Даешь ручку с каким-нибудь специфическим оттенком – за три метра видно. Как говорится, не можешь – научим, не хочешь – жизнь заставит. Надо было сразу ко мне подойти, я бы объяснила. А Мадам какой интерес? Во-первых, в нечистоплотности признаваться никому не нравится, а она свой статус блюдет. Во-вторых, хочет, чтоб призовые места были только у нее. Тактика!

Больше всего боялась разговора с Ильей. К моему удивлению, он, хотя и расстроился, но как-то сдержанно. Больше переживал из-за того, что подвел меня, а мне от его сбивчивых извинений становилось еще тяжелее. Я-то знала, что его элементарно засудили, но не могла же сказать: ты почерком и пастой не вышел, других за уши вытащили, а я прохлопала. И извиняться должна я, не вовремя язык проглотившая…

Мы сидели в классе одни: уроки закончились, даже дежурные уже ушли. Настроение было нулевое, и разговор не клеился. Ошибки мы уже разобрали, и я в который раз повторила, что четвертое место тоже неплохо, что теперь есть опыт, и уж в следующем году в призеры попадем обязательно…

Неожиданно Илья тихо, но внятно сказал:

– А ведь я знал…

– Что знал? – не поняла я, со скрипом включая мозги.

– Что в тройку не войду. Просто вам решил не говорить.

Я растерялась, но вдруг сообразила:

– Из гороскопа, что ли? Да их пруд пруди, по одному сегодня заболеешь, по другому – выздоровеешь. Ерунда это все, не бери в голову.

И сдуру брякнула:

– Я думала, гороскопы одни девчонки читают.

Илья молчал, и я, решив, что попала в точку, попыталась сгладить дерзость:

– Знаешь, я раньше тоже ими увлекалась. А потом объявила вотум недоверия: столько раз обещали финансовые поступления, что, если бы за каждое отваливалось хоть по рублю, давно бы миллионершей стала.

Шутка не прошла, Илья по-прежнему молчал, нервно поскребывая ногтем засохшую на парте капельку краски, а мне развивать тему оракульских предсказаний не хотелось. Повисла неловкая тишина, и я уже готовилась распрощаться, как вдруг он, не поднимая глаз, чуть слышно сказал:

– Я сон видел.

Мелькнуло: ну конечно, это гораздо точнее гороскопа… Хорошо еще, что не успела свой сарказм вытряхнуть на лицо, и Илья его не заметил. Иначе бы всю жизнь себя не простила.

Было видно – каждое слово давалось ему с трудом, он словно выдавливал их из себя:

– Мама приснилась.

Илья вздрогнул. Мне показалось – это давно не произносимое слово резануло слух.

– Будто на кухне с ней сидим… Она в синем платье – оно в спальне в шкафу висит. Отец хотел его тете Свете, маминой сестре, отдать, а я в портфель спрятал – не нашли, потом потихоньку вытащил… Руки на коленки сложила и поет. Тихонько-тихонько, а я все слышу, до последнего словечка… И так нам хорошо, спокойно, что только об одном думаю: хоть бы не проснуться, хоть бы не проснуться… Потом она перестала петь, посмотрела на меня и сказала: не переживай, все будет хорошо, твое время еще не пришло…

Меня словно ошпарило. Какая же я дура! Все только про уроки, оценки, олимпиады, а увидеть ребенка, его горе, не смогла! Классный руководитель называется!

Нет, что у Ильи мама умерла, я знала. Восемь лет назад, от рака. Отец остался с двумя детьми, младшая учится в седьмом. Говорят, тоже умница. Не знаю, приводил отец кого или нет, но сейчас они живут втроем, и в классном журнале в разделе «Родители» одна графа пустая. А уж я-то знаю, каково живется с прочерком вместо человека. Но ведь с бухты-барахты в душу не полезешь. Видно, совсем Илюшке плохо…

Опять тяжелая тишина. Я растерялась, да и что тут скажешь? По головке не погладишь – не маленький.

Вздохнула:

– Знаешь, Илья, без отца тоже тяжело…

Он поднял голову и посмотрел так пронзительно, как смотрят, наверное, только в самый важный и отчаянный момент. Сейчас-то я понимаю: думал – сказать? не сказать?

– Я еще в детстве решил: мама, – Илья громко, неловко сглотнул, – не умерла. Сначала – что уехала. Далеко-далеко, в командировку. Даже придумывал куда: в Америку, в Африку, в Австралию… Все энциклопедии по географии перерыл, зато знал: сейчас у нее тепло, но сезон дождей. И представлял, как она торопится на свою важную работу, а над ней зонтик голубым колокольчиком… Синий – ее любимый цвет… А теперь попала под сильный снегопад – «там» в это время обильные снегопады… Никогда не думал, какая именно у нее работа, знал только, что важная. Разве из-за другой она бы нас оставила?

Он говорил все быстрее, словно боясь, что мне наскучит его болтовня, и я оборву его на полуслове.

– Потом понял: она теперь на небе. Нет, не ангел с крылышками – это уж совсем для малышей. Только не смейтесь… Обещаете? Я про это никому не говорил.

Горло сдавило, и я молча кивнула.

– Вы знаете, откуда появляются звезды?

Неожиданный поворот опять сбил с толку, но Илья и не ждал ответа.

– Из космической пыли. Частицы притягиваются, облако сжимается, идут разные сложные реакции… Ученые так считают. Пусть считают… Я долго думал и догадался: это люди после смерти становятся звездами. Не все, конечно, а только хорошие. Они светят, они греют, они дают новую жизнь. Я, когда смотрю на звездное небо, знаю: мама – там. Я даже иногда пытаюсь ее найти…

– А плохие? Куда деваются плохие люди?

В ту минуту я нисколько не сомневалась: все так и есть на самом деле.

– Там же, на небе, – легко, без запинки ответил Илья; его система была продумана до мелочей. – Точнее, они – само небо. Пустота. Вакуум. Место для будущих звезд.

Все правильно: от мрази только пустое место и должно остаться.

Как же тебя жалко, Илюшка!

Чем я заслужила твое откровение? К месту ответить: так звезды сошлись…

10 декабря

Всю неделю бегали как угорелые. У Мадам и Лили аттестация, а мы с Натальей на подхвате. Мадам, конечно, заранее своих загрузила: тесты там распечатать, папки купить, родители даже новые стенды оформили. Но и ей помогать пришлось. В приемной к ксероксу очередь, как в блокаду за хлебом, еще немного – и номера на руках начали бы записывать.

Стаскали в их кабинеты все более-менее стоящее. У меня взять почти нечего, только книги, несколько наборов открыток и кое-что по мелочи. Ерунда, конечно, но для объема сойдет. Наталья рассказала: года три назад у географички инспекторша заглянула в папку, а там – раздаточные карточки, но жиденько так… Она другую, третью – та же история. Разверещалась: показуха! исследовательская работа не ведется! нет творческого подхода!

Хотя предметником географичка на самом деле была сильным. С детьми работала, а папки бумажками набить не успела. А может, не сочла нужным. Но разве докажешь? Аттестацию, естественно, не прошла, а Сова до сих пор стращает, делая круглые глаза: вы что, как Жанна Николаевна опозориться хотите? И наполняемость шкафов, коробочек, папочек и файлов теперь проверяет заранее и в первую очередь.

Зато мои цветы в Лилином кабинете – точно самые шикарные! Еще мы у биологов выклянчили разлапистую монстеру. Те дали, но под клятвенные заверения вернуть в целости и сохранности. И что, когда аттестация будет у них, Лиля принесет из дома в живой уголок морскую свинку.

Комиссия прибыла сегодня после обеда. У Мадам нервы стальные, а вот Лильку сильно потряхивало. Но все обошлось. Наша оранжерея у проверяющих вызвала умиление, и по полкам они особо не шарили. А мне, честно говоря, даже хотелось – зря мы, что ли, столько возились? Но девчонкам про это ничего не сказала: еще покалечат, потом спишут на состояние аффекта…

Теперь осталось дать, как выразилась Мадам, «последний бой, он трудный самый» – открытые уроки. Судя по общему мандражу и скоплению сил у линии фронта, предстоит как минимум Сталинградская битва.

11 декабря

Когда разбирали у Мадам старые папки, наткнулась на одну толстую и порядком потертую. Внутри оказались вырезки из газет.

– Положить в новую? – уточнила я.

Мадам мельком глянула, но без особого интереса:

– Даже не знаю… В принципе, сейчас все можно в Интернете найти. Хотя… Оставь на всякий случай.

Я стала осторожно перекладывать пожелтевшие листочки. В заголовках сплошь известные фамилии: Бухарин, Киров, Фрунзе, Тухачевский… И обязательно вкупе с трагично-кровавым вроде «жертва», «палач», «террор»…

Неожиданно взгляд зацепился за небольшой портрет. Не сразу поняла, почему. Потом сообразила – совсем мальчишка! Наверху хлесткое: «Павлик Морозов: герой или предатель?»

– …я в школу в восемьдесят седьмом пришла, – продолжала тем временем Мадам. – Как учить – непонятно: в учебниках одно, в газетах другое. Гласность, кругом разоблачения, вот и собирала. На всякий случай.

– И по чему учили? – поинтересовалась я.

– То есть? – не поняла Мадам.

– По учебнику или по газетам?

Мадам замялась.

– Это называется «комбинированный урок», – влезла со своими шуточками Лиля.

Мадам кривенько улыбнулась:

– Как-то так…

По-моему, отвечать серьезно она и не хотела.

Я смотрела на лобастое лицо подростка и думала: страшно, наверное, сначала считаться героем, а потом – предателем. Куда страшнее, чем сначала предателем, а потом – героем.

– А сейчас Павлик кто? Герой или предатель? – спросила Наташа.

Она очень добрая, иногда даже простоватая. Но порой вот таким наивным вопросиком пригвоздит в самую точку.

Мадам задумалась:

– Да вроде как все успокоилось…

– Там чистая «бытовуха» была, – встряла всезнающая Лилька, – а уж раздули! Сначала одни, потом другие. Говорят, он и пионером-то никогда не был.

– …по крайней мере в учебниках про него ни плохого, ни хорошего, – закончила свою мысль Мадам.

– Зато политкорректно, – хохотнула Лиля.

Разговор почти забылся, но сегодня вдруг пришло в голову: а тогда про кого из подростков в учебнике есть? Кто по-прежнему остался в героях?

Пролистала раздел Великой Отечественной [1]1
  Здесь и далее речь об учебнике для 9 класса «История России XX – начало XXI века»; авторы А. А. Данилов, Л. Г. Косулина, М. Ю. Брандт. Учебник победил на конкурсе среди учебников по новейшей отечественной истории. В российских школах используется наиболее широко.


[Закрыть]– где же еще искать, если не там? Нашла два предложения про Таню Савичеву и ее короткий дневник. Конечно, девочка и сама стала «символом страшной блокадной поры», но все-таки я искала другие имена и другие судьбы.

Ну не может быть, чтобы совсем никого!

Судорожно просмотрела еще раз.

Сделала третий заход…

С детьми оказался связан только коротенький абзац об образовании: многие школы в войну оказались разрушены, тетрадок не было и писали на полях газет, но обучение не прекращалось даже в осажденной Москве и блокадном Ленинграде.

И – всё. Будто не работали мальчишки и девчонки на заводах и в колхозах, не воевали в партизанских отрядах, а только прилежно учились. Хорошо хоть не канючили, не дергали мамок за подолы и не мешали отцам воевать. Будто не было ни Володи Дубинина, ни Лени Голикова, ни Зои Космодемьянской, ни молодогвардейцев…

Помню, в детстве мне попалась старенькая книжка, на обложке которой нарисованная девчонка лихо отстреливалась из пистолета. Худенькая, с такими же, как когда-то у меня, синими бантиками в тонких косичках. А сверху имя: Зина Портнова.

За вечер прочитала и… перечитала. Потому что в те свои чистые, не замутненные полутонами восемь лет, дойдя до последней строчки, ревела навзрыд и никак не могла поверить, что Зина, такая умная и отважная, погибла. По-моему, именно тогда я впервые за свою короткую жизнь испытала настоящую ненависть – к извергам-фашистам. И не жалею. Жесткое чувство не всегда разрушительно. Если ребенка в детстве не научить отличать и ненавидеть зло, то как, став взрослым, он будет ему сопротивляться?

Потом еще несколько лет в самые тяжкие минуты я вспоминала о девочке с синими бантами. Нерешенная задачка, болезни и даже очередной день рождения, с которым не поздравил родной отец, – все отходило на второй план и казалось мелким, ничтожным по сравнению с болью и страхом, которые пришлось пережить Зине. Иногда я спрашивала себя: а смогла бы я, как она, доказывая непричастность к гибели сотни солдат, съесть отравленный суп, обрекая себя на верную смерть и спасшись только чудом? Выдержала бы пытки гестаповцев? Достало бы у меня смелости схватить во время допроса пистолет, застрелить офицера и бежать? И со стыдом признавалась: вряд ли… И дело вовсе не в том, что Зина была чуть старше.

Еще помню, как покоробило тогда одно случайное наблюдение. В книжке на первой же странице красовалось совершенно несерьезное, даже оскорбительное слово «Малыш». Я представления не имела об издательствах и тем более не знала, что в прежние, активные патриотическо-воспитательные времена любить Родину, ненавидеть врагов и жертвовать собой учили чуть ли не с яслей. Но судьба девушки была настолько трагичной, что тогда подобная неразборчивость ответственных дяденек показалась мне непростительной халатностью и несправедливостью. Слово «малыш» шло вкупе с Хрюшей и Степашкой, а что может быть общего у кукольных зверушек с отважной и к тому же погибшей девочкой?

Пусть сейчас другие времена, но почему о них – расстрелянных, повешенных, замученных пытками и почти еще детях в учебнике для детей нынешних нет ни слова?

Только потому, что были пионерами и комсомольцами? Или потому, что в свое время ретивые идеологи сделали их чуть правильнее, чуть стерильнее, чем они были на самом деле? Ну и что? Разве подвиг их от этого стал менее весомым, а смерть – менее мучительной?

С водой выплеснули ребенка. Не заметили. Просто так решили.

Или… Может, это какая-то особая тактика? На переходный период?

А смысл?

Ну, например, пусть учебник только обучает, а не воспитывает.

Но неужели не ясно, что тогда детям не с кого будет брать пример? Нет, не может такого быть, ведь совершеннейшая глупость получается…

Обязательно дам своим задание, пусть и на «политкорректную» тему вроде «Дети – герои войны». Не все же Рубину с Хохловым в героях ходить.

14 декабря

На открытые уроки пришли человек двадцать – историки из других школ, кое-кто из гороно. Сову было не узнать: перышки почистила, все порхала между кабинетами и весело чирикала, а с курирующей инспекторшей даже приватно поворковала. Ну аки горлица, злою волею коварной природы обращенная в пингвина.

Уроки шли одновременно, и большинство гостей отправилось к Мадам: она была более опытной, а значит, шансы увидеть что-то интересное – выше.

Меня делегировали к Лиле – и для создания массовки, и для оказания моральной поддержки. Последнюю я проявила сразу: обиделась за пустые стулья, которых вдоль стен оказалось довольно много. Конечно, аншлаг надо заслужить, но играть спектакль при пустом партере оскорбительно даже начинающему актеру.

А что готовятся представления, все прекрасно знали. Лиля и Мадам не по разу репетировали, снимая ребят с занятий. Вопросы были давным-давно заданы, ответы вызубрены, роли распределены. Общих указаний дано два: руки при опросе поднимать всем, и лишнего ничего не болтать. Мол, время рассчитано, можем не успеть.

И труппа не подвела. Темп урока, естественно, зашкаливал. Отыгранные сцены сменяли друг друга с легкой, даже радостной стремительностью.

Раз! – учимся составлять тест. Хотя видно невооруженным взглядом: все давно всему научены. Вот кто-то делает случайную ошибку, и класс, на секунду испуганно замерев от неожиданности, в едином порыве его поправляет.

Два! – разгадываем кроссворд. Заказанный лес рук. Как положено.

Три! – разыгрываем сценку. Зашпиленная на плечах простыня, на голове – папская тиара из картона. И неподдельное смущение от нечаянной оплошности:

– Ой, я же еще про индульгенции должен был рассказать…

Всеобщее умиление, многозначительные переглядывания.

И дальше, дальше:

Раз! Два! Три!

Раз! Два! Три!

Звонок.

Занавес.

Аплодисменты.

Судя по довольному лицу Лили, она-то точно слышала бурные овации. А почему нет? Регламент выдержан, все заявленные сцены отыграны, а шероховатости – проявление естественности и волнения, не более.

Засим выход режиссера, то бишь учителя на поклон.

Комплименты немногочисленных, но благодарных зрителей чуть позже, в гримерной. Точнее, в кабинете Мадам на разборе:

«Много новых приемов…»

«Обязательно возьму себе на вооружение…»

Инспекторша из гороно тоже довольна, но более сдержанна – положение обязывает:

– Неплохо… Очень насыщенный урок. Конечно, еще есть над чем работать… Очень хорошо вписалась сценка про церковные налоги…

И нет никому дела до того, что инсценировка эта – единственная на занятиях Лили за полгода. И, догадываюсь, вторая такая в ближайшее время вряд ли случится. В лучшем случае, на следующем открытом уроке.

Тогда зачем она? Чтобы показать – если что, могу? Не понимаю: зачем давать уроки, которых на самом деле не бывает?

Это все равно, как если бы однажды повар вместо ржаного хлеба испек торт – чтобы по этому торту судили о том, чем он обычно кормит людей. Но ведь он их потчует караваем, а вовсе не взбитыми сливками!

Но, похоже, большинство это устраивает. Ведь иначе и их самих будут оценивать не по тортам. А всем хочется считаться не пекарями – мастерами кондитерского искусства.

17 декабря

И все-таки Сережа лучше всех! После нашего последнего разговора я чувствовала себя неловко, тем более что на следующий день он опять уехал… Я себя испилила: нашла о чем с кавалером разговаривать, очень ему нужна твоя политика и классовая борьба!

А он приехал и привез мне серебряную ложечку! Сказал: маленьким дарят, чтобы молочные зубки без проблем росли.

– Ты у меня, смотрю, тоже взрослеть начала, зубки резаться стали. Чувствую, будешь зубаста-а-я-я-я…

А то! Все больше убеждаюсь: без зубов нынче никак нельзя, в школе тем более. Работаю всего несколько месяцев, а уже сколько раз ловила себя на мысли: «моя» школа – та, что много лет существовала в моем не воспалившемся, но воспарившем воображении, – со школой реальной имеет очень мало общего. Думала, все зависит от учителя, а это он зависит от всего. Я представляла прекрасный бескрайний сад, по которому буду водить учеников от дерева к дереву, срывать для них самые спелые и сочные плоды, а те – благодарно их принимать. Но вместо райских кущ оказался тесный убогий городишко, в котором идет бесконечная партизанская война, а учителя с учениками неведомой темной силой разведены по разные стороны баррикад.

Написала, и теперь сама буду маяться – думать, какой именно силой. Ну что за противный характер!

P.S. Лучше буду думать о тебе, Сережа! Еще раз спасибо! И не только за подарок.

22 декабря

В пересменку учителей срочно собрали в актовом зале. Все переполошились, но оказалось, ничего серьезного – вызвали насчет подписки. Местная районка в очередной раз не выполнила план, и администрация спустила по организациям разнарядку.

– Я уже оформил квитанции ровно на половину штата, – сухо объявил директор. – Сами разбейтесь по парам: один выписывает сейчас, другой – в следующем полугодии. Чтоб без путаницы.

По залу прошуршало недовольное ворчание: учителя как всегда крайние, нашли самых богатых… Кто-то даже выкрикнул:

– Давайте хотя бы как в прошлый раз – обяжите тех, кто ничего другого не выписал.

– Правила устанавливаю не я, – отрезал директор. – Кто не хочет – не надо, но имейте в виду: деньги я из своего кармана заплатил. Мне моя работа дорога, а как вам – решайте сами.

Он поднялся, разговор был окончен.

– А списки, Софья Валерьевна, мне послезавтра на стол.

Мы с Наташей решили, что сейчас подпишусь я, а летом – она.

– Сапоги зимние купила, – принялась она объяснять, будто в чем-то виновата.

А почему смущаться должна Наташа? Она свои деньги потратила. Другие в чужой кошелек лезут, и ничего, еще и увольнением пугают.

Все-таки как много из происходящего я не понимаю! Ведь странно же: кругом твердят о рыночной экономике, конкуренции, а заставляют поддерживать банкротов.

Где ты, моя серебряная ложечка?

23 декабря

Вечером пошла в магазин и у соседнего дома столкнулась с одной из своих родительниц, мамой Юры Морозова. Она пригласила зайти; Юра болел, уже несколько дней не ходил на занятия, и отказаться было неудобно.

Мой приход его удивил. Я торопливо объяснила, что зашла случайно, и он почти успокоился. Приличествующий случаю соболезнующий настрой не предполагал замечаний или разносов. Тем более не сама пришла, пригласили, а в гостях выговаривать хозяевам – как минимум дурной тон.

Хотя и выговаривать-то Юре особо не за что. Может, только за неприметность. Сидит он один, на последней парте у окна, и однажды, когда его не было, дежурный минуты две не мог определить, кто в классе отсутствует. Кого-то нет, а кого – непонятно. Не помню, чтобы Юра хоть раз выходил к доске. С места если и отвечал, то односложно, но и это обязательно вызывало в классе удивление. Хохлов никогда не упускал случая вякнуть что-то типа «мумия заговорила», и Юра вновь замыкался. Дисциплину он никогда не нарушал, письменные работы стабильно вытягивал на тройки, после звонка мгновенно испарялся – в общем, из тех, кто неприятностей не доставлял, но и никакими талантами не блистал. Серая масса.

Я смотрела на его хлопотавшую вокруг стола шуструю и бойкую на язык мать и не могла понять, в кого Юра такой? Может, в отца? Может, тот пьет? Время – девятый час, а его дома нет.

– Муж на дежурстве, – словно прочитав мои мысли, пояснила хозяйка. – В пожарке работает, сутки через трое.

Точно. Обязательно надо еще раз просмотреть в журнале сведения о родителях, чтобы не возводить всякую напраслину.

– Вы бы знали, сколько он людей спас! У него и медаль, и грамота из министерства…

Юра сидел молча, нехотя помешивая в чашке ложечкой. Было заметно, что разговор ему не особенно приятен.

– У него и отец – Юрин дедушка – настоящий герой, – будто ничего не замечая, продолжала хозяйка. – Всю войну прошел, орден Отечественной войны получил. Правда, он больше медалью «За отвагу» гордился. Самая она, говорил, солдатская, всяким там штабным ее не давали. Юра, принеси-ка, покажи Елене Константиновне, – попросила она сына.

– Мам, опять ты… – недовольно протянул тот, но из-за стола все-таки вышел.

– А почему нет? Елена Константиновна историк, ей тем более должно быть интересно, – настаивала мать.

– Конечно-конечно, – торопливо согласилась я.

Кроме медали Юра принес маленькую, тусклую фотографию и пачку затертых, сложенных треугольно листков – фронтовых писем. Видно, что процедура отработанная, и он сразу принес полный комплект, чтобы зря не гоняли.

Дед и вправду оказался героем. Разглядывая медали, я положила их на ладонь. Тяжелые. Нынешние юбилейные не такие: легкие, блестящие и немного… игрушечные, что ли. Наверное, это правильно: по-разному достались, значит, и вес должен быть разный. И в прямом смысле, и в переносном.

Писем, заботливо уложенных в новенький плотный файл, оказалось десятка полтора. Большинство – короткие, почти записочки с непременным «бьем фашистских гадов» и приветами всей родне. И только несколько длинных. Взяла одно наугад.

«Дорогая моя Машуня! Мы сейчас расположились в очень красивом месте, кругом березовые рощи. Я за нашей палаткой даже несколько грибов нашел. Странно: кругом война, опушка вся воронками изрыта, а они растут… Жизнь не убьешь. А помнишь, как мы с тобой в Ка-линовке рыжики собирали? Ты сначала никак не могла найти, а потом они пошли грядками, грядками… Я говорю: пошли, хватит уже. А ты: нет – такая у тебя охота появилась. Ну, ничего, война кончится, приеду, мы еще больше соберем…»

– …в пехоте от Москвы до самой Австрии дошел. Два ранения получил, потом контузило. Однажды в бою сразу два танка подбил, это уже в сорок третьем…

Я искоса посматривала на Юрку и видела: чем жарче мать рассказывала о дедовских подвигах, тем сильнее он вжимался в стул, будто старался стать незаметнее. И точно. Видимо высказав нормативный минимум, женщина переключилась на него.

– Ну а Юрка наш как? – спросила она, потрепав его по голове.

– Ничего, – ответила я и, спохватившись, поправилась: – Хорошо.

Получилось не очень уверенно. Она вздохнула:

– Отец его и на бокс отдавал, и на хоккей – не хочет! Все свои картинки черкает да в компьютере целыми вечерами сидит. Мы уже, Елена Константиновна, покаялись, что купили. Только зрение посадит и спину скривит.

Мальчишка еще ниже опустил голову, почти уткнувшись в широкую чашку.

Мать шлепнула по спине – выпрямись! – и уверенно закончила:

– Ничего, отец и из Юрки мужика сделает.

Уже дома долго не покидало ощущение, что какая-то очень важная мысль крутится в голове, но никак не дает себя поймать. Невыраженная и непродуманная, она не давала мне покоя. Я чувствовала: уловив ее, пойму нечто очень значимое и, главное, найду решение.

Наконец, озарение пришло. Все действительно просто. И страшно.

Родители Юрку не любят.

То есть они любят его будущего – сильного, смелого, которым можно гордиться. Но не любят сегодняшнего – слабого, замкнутого, серого троечника. Его для них просто нет. И он себя не любит, в себя не верит. Задавили его предки своим героизмом. И не пришло им на ум, что мальчишка может быть первым в чем-то другом.

28 декабря

Сегодня попало на педсовете. И ведь опять несправедливо!

Месяца полтора назад из гороно прислали телефонограмму: срочно составить списки малоимущих и многодетных. Пообещали отобрать по городу человек пятнадцать-двадцать и к Новому году по благотворительной акции вручить ноутбуки.

Из моих в «шорт-лист» попал Леша Никитин: у него только мать и двое братишек, с трудом сводят концы с концами, а учится мальчишка хорошо, старается. Если ноут давать, то именно ему.

Но закончилось все скандалом.

Он пришел ко мне после уроков. Встал у стола, помялся, потоптался, видимо не зная, с чего начать. Наконец выдал:

– Я компьютер получать не буду!

Оказалось, вручать подарки решили на открытой сцене в День города. Стандартный набор – официальные речи и концерт – постановили разбавить этой самой акцией. Надо же было додуматься! Какому нормальному пацану захочется при всех выходить на сцену, если объявляют, что подарки вручают малообеспеченным?! Считай – нищим?