Текст книги "У любви пушистый хвост, или В погоне за счастьем! (СИ)"
Автор книги: Ольга Гусейнова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Стоит их немного пожевать и облизнуться, кровь к губам прильет.
Глаша разомлела от моей заботы и печного тепла, кажется, даже дремала, когда в дверь опять постучались. Нерешительно как-то. Я забыла, что и сама с травяной кашицей на лице, – нам же обеим завтра хочется быть красивыми. Распахнула дверь и уставилась на потерявшую дар речи Марийку, вытаращившуюся на меня, будто душника внезапно увидела.
– Че это с вами? – наконец пролепетала она.
– Не видишь – красоту наводим! – снисходительно, как важная женщина, для которой такое занятие обычное дело, ответствовала Глаша. – Заходи уже, а то сквозняк хорошего не надует.
Девчонка ловко прошмыгнула мимо меня, а затем, облокотившись о закрытую дверь, видно сомневаясь, ко двору ли она здесь, переспросила:
– Можно, да? А чего надует? Плохого?
– Прострел в пояснице, или, бывает, незваных гостей, а порой, как маманя моей старшей сестре выговаривала, детеныша в подоле непонятно каким ветром заносит…
Пятнадцатилетняя Марийка круглыми глазищами уставилась на тридцатилетнюю Глафирию. Помолчала, переводя взгляд то на меня, то на нее в надежде, что это была шутка, а потом, переглянувшись со мной, уверенно хмыкнула:
– Боюсь, лу Савери, навряд ли ей поможешь.
Я взглянула на «соперницу» с укоризной:
– Ой ли? Ты даже не пробовала, а уже с таким знанием дела говоришь. Опять торопишься!
Марийка обиженно вскинулась, получив напоминание о недавнем позоре с «Запахом», но быстро опомнилась. Кивнула, покосилась на Глашу, блеснула глазами и предложила:
– Я знаю верный способ красоты добавить!
– Я согласная! – тут же прошепелявила Глаша, заставив меня улыбнуться.
Марийка поморщилась:
– Надо с лица смыть все и чуть обсушиться, иначе плохо выйдет.
Дальше я с огромным интересом наблюдала за Марийкой, которая сперва закрутила Глашины волосы на макушке, сказав, чтобы не мешались. Затем, завязав обычную швейную нитку в кольцо, надела его на пальцы и начала ловко водить ею по лицу будущей красавицы, резко скручивая нитки. Сначала Глаша терпела молча, потом охала, ахала, а когда Марийка начала выщипывать таким нехитрым способом совсем неподобающие женщине усики, – голосила. А уж когда отчаянная девчонка решила удалить слишком низко растущие на лбу у гиены волосы, к нам без стука ворвались мои охранники, – уж больно громко вопила «главная князева невеста».
Зато результат Марийкиных стараний превзошел все ожидания!
После того, как я настойкой календулы убрала с Глашиного лица красноту, мы с Марийкой победно улыбались, глядя на присевшую поближе к окну виновницу переполоха, недоверчиво, восторженно разглядывавшую себя в зеркальце. Конечно, совсем Глаша не изменилась, не в сказке же про Царевну-лягушку, но хоть более приятной на вид стала и не походит на безумного кролика. Высокий чистый лоб, ровные дуги светло-русых бровей, яркий румянец на щеках. Даже скалится теперь мило, несмотря на невосполнимый клык. А красноватые, глубоко посаженные глазки стали более выразительными и блестящими, как угольки. Если особо не присматриваться, то уже никакой жути.
– Красота-а-а! – выдохнула Глаша.
Мы с Марийкой, весьма довольные своей работой, рассмеялись.
* * *
Обновленная, приодевшаяся Глафирия, плавно ступавшая по широкой лестнице и гордо державшая голову, поразила всех наших спутников, когда мы спустились на ужин в трапезную. Даже вернувшийся от князя еще более мрачным, чем обычно, Маран засмотрелся и скупо улыбнулся, одобрительно кивнув.
– Ну кудесницы, девки! – усмехнулся старый Вит, игриво пошевелив кустистыми седыми бровями.
– Рядом с такой красоткой на нашу знахарку никто и не глянет, – невольно проговорился охранник из нашего клана.
Поправляя плат на щеках, я старательно улыбалась, хоть и опять взгрустнула: все мои соклановцы, усевшиеся за длинными столами, заметно расслабились и повеселели – решили, что я помогаю им украсить Глашу ради возвращения в клан, а не ради нее самой. А вот возничий шакал и еще двое сопровождавших швартовскую невесту и поклажу гиен, усевшихся отдельно, по-отечески тепло улыбались, разглядывая лучащуюся счастьем Глашу. Ведь она впервые, как мне думается, оказалась в центре внимания в таком выгодном свете и поэтому радовалась похвале и искренним, добрым улыбкам.
Марийка и Глаша сели подле своих соплеменников, хотя у последней на лбу было написано, что ей хочется побыть в нашей большой компании, чтобы наслаждаться одобрением и улыбками.
На столы накрывали три бойкие хорошенькие лисицы в опрятных серых холщовых передниках – все на одно лицо и ярко-рыжие. Они споро расставляли плошки, кувшины, ложки, миски перед гостями, всем приветливо улыбались, перекидывались словом с гостями и завсегдатаями, образцово виляли бедрами. Даже наши женатые волки с удовольствием наблюдали за прислужницами. Когда мужской взгляд не отдохнет на женских округлостях? Только если оборотень душником станет!
Пусть их, смотрят-любуются, коли есть на что и душа радуется. Меня же больше заинтересовала необычная посуда – светлая, почти белая, тяжелая, расписная, что вышитый рушник. И ложки по-другому, нежели у нас, точены: черпачок вытянутый, как яйцо, а черенок длинный, плоский, с резными завитушками на конце.
– Ну, как там было? – осторожно спросил Вит у Марана, явно интересуясь передачей дани.
– Ата Роман расстарался, кошак блудливый, – злобно прорычал наш обозничий, нехорошо оскалившись. – Нахваливал и золотишко наше, и Волчий клык, и… привезенную на смотрины девицу.
За обоими столами воцарилась гнетущая тишина. Теперь все тревожно, задумчиво, с надеждой посматривали на меня, словно гадая, на чьей я стороне: клана или княжеской – считай вражеской. Поджав губы, отвернулась и уставилась на стену, отгораживаясь от этих благодетелей липовых. Я – свободная кошка! И тоже хочу счастья, хочу жить полной жизнью, своей, а не вечно прислуживать брату.
Наконец тягостное молчание нарушил Вит, причем, понизив голос до шепота, заставив всех нас разом потянуться к середине стола, хоть слух у оборотней отменный.
– Пока вы, ата Маран, с поверенным дань передавали, я с возничими потрепался на задворках дворца. Слышал, большая часть кланов уже откупилась от князя и девиц своих привезла. Мы самые дальние, а от того и припозднились.
– Разве это тайна, чтобы ты как крот тут шуршал? – раздраженно проворчал Маран, задергав мохнатыми ушами, – верный знак, что у главы нашего обоза терпение кончается.
Старый песец лишь ухмыльнулся, лукаво, всезнающе блеснув глазами, вновь подался к нам ближе и, прижав уши к голове, продолжил:
– Твоя правда – не тайна, а вот то, что молоденькая рысь из одного западного клана принародно отказалась от брака с князем – это пытаются скрыть! А то вдруг и остальные побегут…
И так Вит глянул на меня красноречиво, что стало яснее ясного: намекает, что я тоже могу отказаться на смотринах. Маран замер, сначала побуравил глазами нашего возницу, а потом перевел сумрачный взгляд на меня.
Мои мысли и сомнения выразил самый молодой охранник:
– Да как же отказалась-то? А ежели князь осерчает, да клан тот накажет? Войной пойдет али еще какую пакость учинит?
Маран криво ухмыльнулся, блеснув белоснежными клыками:
– Какая война, Тимон? Старых законов никто не отменял! Дань от клана привезли?! Привезли! Князю передали данницу? Передали! Теперь с нас взятки гладки, а с него весь спрос и за нее, и за ее проделки! А уж какие обиды на глупую девку могут быть? Сам подумай. Не удержал – твоя забота! Не приручил, не заинтересовал – слабак! Ведь мог силой зверя на ее самку надавить, подчинить. А уж если та принародно отказалась… Не умеешь с самкой обращаться, значит не вести тебе стаю за собой, не быть главой! Тут Вит прав: нужно скрыть позор, а не на клан войной идти… Хотя, самой даннице той Валиан такой позор не спустит! Говорят, больно злопамятный да мстительный. Лучше бы молчком сбежала – и дело с концом.
Наш правильный дома, в долине, волк отчего-то в столице позволяет себе вольности: и клыки не скрывает, и хвост – вон серый лохматый из штанов торчит и нервно ходит из стороны в сторону.
– Молоденькой, невинной девице по Фарну без оберега мужского бегать не с руки, опасно это по нонешним временам. Раньше баб больше уважали, а сейчас, почитай, как ты, ата Маран, говоришь, зверем-самцом по слабой воле самки давят, – весомо добавил Вит.
Я передернулась. Ведь и правда, война многое изменила в нашем краю: слишком озлобились мужчины, слишком много приходится терпеть притеснений женщинам. Да и помимо войны, старухи на вечерних посиделках давно лясы точили, что замужние бабы все позднее рожают. Раньше сами выбирали себе мужа, никто не перечил, ведь только от любимого женщина может понести потомство. А теперь все чаше слышится: стерпится-слюбится. Старшие ради выгоды клана или семьи решают за молодых, устраивают договорные браки. Одна надежда, что женщины мягкие, влюбчивые, со временем мужа своего душой примут, коли изо дня в день тело делят.
Однако новость об отказе девицы от князя вызвала странный трепет в груди, восхищение: вот где сила, храбрость, свободный выбор!
У Вита нашлись еще новости:
– Я еще возле конюшен с конюхами потолкался. Чего только не рассказывают про князя…
– И чего? – мы все дружно едва не улеглись грудью на стол.
– Валианов советник, гаденыш этот… не любит его народ. А он все по своим Желтым правилам князя нашего настраивает. Потому и гарем этот посоветовал завести, мол, жены меж собой будут собачиться за главенство, а на интриги против самого князя за деревянный стул ентот …
– …трон, – с усмешкой подсказал Маран.
– Ага, ну вот на трон тот времени уже не найдется. Ну и хоть одна супружница, да наследников быстрее в семью князеву принесет. А так, была б одна, за ней ухаживать, да баловать пришлось бы…
– Тьфу! – сплюнул на пол Маран.
– По бабам бегает лишь тот мужик, который даже одну ублажить не способен, – Вит выразительно поднял палец вверх, продолжая рассказ. – А так у него на раз оправдание есть, что на всех его не хватает, вот и выходит не дюже ладно с каждой.
Я поймала парочку внимательных хитроватых взглядов от соплеменников, а другой сосед за столом подхватил разговор:
– Точно сказано! Есть у нас один ходок известный – красивый крепкий песец. На него бабы как пчелы на цветы слетались. Но его жена все жаловалась, что здоровьем он не вышел, хлипкий: как в постель, так у него то голова болит, то хвост отваливается. А потом нечаянно выяснилось, от чего болеет, когда жена его с очередной зазнобой у речки застала. Бабы, как водится, подрались, зато в пылу гнева всю подноготную про его мужскую слабость и выдали. Следом и другие дурочки, что на хвост богатый да морду смазливую повелись, признались, что любились с ним по кустам, да ничего путного не получили. А вот слава о нем как известном ходоке была. Вот все мужики окрест и завидовали, а теперича-то посмеиваются.
– Какие занимательные разговоры за столом, да при девице в плате, не созревшей, охальники, – ехидно заявила я, уже догадавшись, что хоть и делятся мои собеседники интересным, да не просто так, а с дальним умыслом отвратить меня от князя.
Однако усовестить соклановцев не вышло – тотчас лисички нам принесли жаркое из баранины с тыквой, с гречкой, протомившееся в печи с лучком, морковочкой, приправленное укропчиком, исходящее соками и умопомрачительным запахом. К жаркому подали ендову с пивом и квасом и два огромных каравая белого хлеба. И пожелали «кушайте на здоровье».
– Эх, жизнь хороша, когда каша сытна да ароматна! – выдохнул довольный Вит.
Я с ним была полностью согласна и принялась работать ложкой и зубами. К слову сказать, мои сотрапезники заметно подобрели, расслабились, нахваливали столичную стряпню, хозяина постоялого двора и на меня более не косились. И на том спасибо.
Насытившись, я неожиданно обратила внимание на занятную парочку, что среди прочих пришла в трактир: необычайно крупного, плечистого мужчину с женщиной ростом чуть выше моего. Сразу видно: не здешние – оба в черных плащах, наглухо скрывающих их лица и фигуры. Гости эти западные, наверное, перебросились парой слов с хозяином и хоть разместились неподалеку от нас, но толком рассмотреть их лица у меня никак не получалось. Тем более, за столом они, что очень странно, капюшоны не сняли.
На заедки проказницы-лисы принесли нам блины с топленым маслицем и медком. И пока я лакомилась, поймала себя на том, что мои уши словно сами по себе поворачиваются в сторону иноземцев, которые в ожидании пищи склонились друг к другу и о чем-то жарко спорят. Женщина, иногда не сдерживаясь, приглушенно шипела подобно разъяренной кошке, царапая коготками стол. Жаль, слов не разобрать, даже голос исказился. А вот мужчина молчал, но молчал так значительно и выглядел при этом столь грозно, что мне даже на расстоянии стало не по себе.
Не знаю почему, ведь в трапезной собралось множество разного народа, но я не могла глаз оторвать от этой приметной парочки, наверняка что-то еще скрывающей, помимо своих лиц. Особенно волновал мужчина – слишком значительный, слишком могучий, даже будучи скрытым плащом, слишком загадочный.
Руки таинственного незнакомца лежали на столе – большие, сильные, загорелые. Неужели южным ветром его занесло сюда? Он лениво постукивал по столу длинными сильными пальцами. Кажется, ему привычней решать чью-то судьбу, нежели подчиняться. Уж больно размеренно и неспешно пальцы ходили по столу. Эх, жаль ушей не видно, и оттого вдвойне любопытство разбирает: кто же этот огромный оборотень? Я жадно, глубоко потянула носом, настраиваясь именно на него. Знахарский дар помог отсечь посторонние запахи, нацеливаясь на один единственный – мужчины в плаще.
Оп, в носу засвербело – я вычленила его запах! А у самой внутри все сжалось, затем ухнуло вниз, волосы на затылке дыбом встали, но их хотя бы не видно, а уши прижались к голове, выдавая волнение, – это кот, причем из крупных! Я чуть было руками под плат не полезла – так кожа зудеть начала.
Запах кота-незнакомца чудил с моим обонянием, проникая в каждый уголок рассудка, поощряя любопытство моего каракала, подавляя и завораживая непомерно сильной мужской сутью, смешанной с солнцем, горячим песком, острой горчинкой и ароматом сорванной аррайи – цветка, завезенного к нам с юга. Растет он только в доме, в тепле, не переносит холодов. Еще на редкость ядовитый, зато несколько пылинок убивают паразитов. Запах у аррайи приглушенный, раскрывающийся постепенно, свежий и терпкий, согревающий нос изнутри.
Потерявшись в этом аромате, прикрыв глаза, я глубоко вдыхала, не в силах надышаться, а потом случился настоящий всполох моих чувств. Впервые в жизни!
– Я все сказал! И своего мнения не изменю! – прорычал обладатель обжигающе-трепетного запаха, впервые за время «беседы» открыв рот и тем самым осадив расходившуюся собеседницу.
Я задрожала. Его хрипловатый глубокий голос, исторгнутый широкой мощной грудью, горячей волной прошелся по моей коже. Зажмурившись и опустив голову, я попыталась понять, отчего чувствую себя подобно горячему воску: плавлюсь… того и гляди, лужей растекусь по столу при всем честном народе. А я ведь княжеская невеста! Самая-самая… вроде как…
– …еще бают, что авертовские дюже недовольные чересчур пронырливым леопардом. Свободу отдавать в чужие лапы тоже никто не хочет. Вот и зреет бунт, и недолго княжество, говорят, продержится. И наемники после войны слишком много с князя денег трясут, вот он их потихоньку и разгоняет: кого дуриком отлучает, а кого и на плаху… – донесся до меня, как через толщу воды, голос Вита.
– Лу Савери, ты чего такая испуганная и взъерошенная сидишь? – На плечо мне легла ладонь охранника.
Наконец я вырвалась из сладкого плена запаха и голоса незнакомца. Тряхнув головой, рассеянно поправила плат и, заставляя себя не оборачиваться на ссорившихся кошек, пробурчала:
– Вы тут страсти-мордасти рассказываете, а еще хотите, чтобы я спокойно сидела?
– А иди-ка ты, лу Савери, спать. Завтра день тяжелый, нужно исхитриться, да так отказать Валиану, чтобы зла на тебя не держал. А мы тебя как сахарную в клан вернем, со всем почтением…
Я уставилась на проныру Вита, но решила не гоношиться. Время покажет, кто прав, а кто виноват. Может и вправду князь наш похуже участи вековухи придется. И думай потом: то ли в Волчий клык возвращаться несолоно хлебавши, то ли…
Нет, о том я пока не готова и помыслить, сперва надо на смотринах побывать, а вдруг все, что ни болтают горожане, – пустое. И стану я счастливой, любимой, главной княжеской женой.
Глава 10
– Ч-ч-т-то нам подсунули, а? – шепелявила я, не в силах управлять собственным языком.
– А чего? Чудная настоечка! – пьяненько хихикнула Марийка, хватаясь за бортик кибитки, а ведь налили-то ей всего полшкалика.
– На сосновых шишках и пихтовых почках настоянная, да медком сдобренная, – довольно скалилась Глаша, заваливаясь на бок.
Сама-то она, как говорится, приняла на грудь гораздо больше нас двоих; цедила каждый глоточек, смачно причмокивая языком.
Это наш старый прохиндей Вит расстарался: стоило отъехать от «Логова лиса», взял да и сунул Глафире добрый полуштоф темного стекла, предложив «для спокойствия, для храбрости перед смотринами употребить». От настойки исходил приятный лесной дух. И на вкус она была мягкой, хвоей и медом по языку, по небу растекалась. Попробовала-то всего несколько глоточков, однако настойка оказалась коварной: развезла так, что я глупо хихикала по любому поводу.
Тем временем наша повозка, трясясь и подпрыгивая на ухабах, медленно ползла в гору к замку. После веселой поездки из кибитки мы скорее вываливались, а не с достоинством выходили. Тут же закрутили головами, разглядывая огромный дом из дерева и камня, частью в лесах, потому что к нему пристраивают дополнительные клети и даже четвертый ярус поднимают. По всему видать, расширяется новоявленный князь.
– Какие хоромы огромные, – восторженно выдохнула Марийка, по-детски приоткрыв рот.
Слизнув с губ вкус меда и хвои, я кивнула:
– Да-а-а… я тоже впервые в жизни такие хоромы вижу. Может и неплохо стать здесь хозяйкой, а?
Вблизи княжеский дворец оказался еще красивее и значительнее, чем издали. Первый ярус частично сложили из белого камня, второй – деревянный, а над ним несколько теремов с зеленой кровлей в виде шатров, бочек и луковиц, вокруг которых затейливо расположили крыльца, переходы, сени. Явно не один месяц трудились мастера, причем, по всему видать, не только наши, но и иноземные – на остроконечных, западных, крышах крутятся на ветру красивые резные петухи.
И вся эта величественная домина крепко стоит на скале, позволяя любоваться на нее снизу, да и отсюда весь Аверт видно окрест. Десятки окон в кружеве пропильных наличников. Лестницы с балясинами в виде замерших зверей. На широких верандах я заметила нарядно одетых, беседующих мужчин и женщин. И во дворе жизнь бьет ключом: между палатами и службами носятся прислужники, кареты и повозки приезжают-уезжают, на дверях грозная стража караулит.
А тут мы… под хмельком кривые, как кинжалы, что привозят с востока; качаемся, словно забытые в поле хлебные колосья. Лыка не вяжем и слегка помятые, ехали же в телеге. К слову сказать, дорогу ко дворцу начали мостить камнем. Стражники смотрели на нас – пьяненьких, хихикающих девиц – с недоумением и весельем. Пришлось взять себя в руки, дабы не опозориться, выпрямиться и принять вид, приличествующий родственницам первых лиц кланов, явившихся во дворец правителя.
Кибитку с нашей личной поклажей оставили во дворе с охраной, а каждую из нас подхватил под локоток представитель клана и повел к самому нарядному дворцовому крыльцу, указанному внушающим почтение, плечистым стражником медведем. Маран накинул красивый кружевной платок Глаше на голову, чтобы спрятать эту «красоту» до поры до времени. И получил от нее благодарный, обожающий взгляд.
Встретил нашу компанию на крыльце сам ата Роман. Разглядев нас внимательно, повел носом и, задорно посмеиваясь, повел, по его словам, в приемный зал, где мы будем ждать его светлость князя. На том хихоньки да хаханьки закончились, чему немало способствовали суровые взгляды незнакомых оборотней, которые быстро вернули мне ясность мыслей и твердый шаг. А уж когда мы остановились против высоких стрельчатых дверей, ожидая вызова, у меня в животе все в узел скрутило: а ну как не ко двору придусь, и погонят отсюда поганой метлой. Стараясь не привлекать к себе внимания, я поправила нарядный, ярко-зеленого, травяного, цвета сарафан с желтыми лютиками по подолу и на груди. Такого же цвета и шелковый плат – все же зеленый мне к лицу.
Двери перед нами раскрыли лисы – сами важные, в красных ливреях, получше, побогаче тех, что на постоялом дворе на прислуге видели. Мы прошли в зал, а та-ам… та-акое творится – о, милостивая Луна! – летят клочки по закоулочкам! Шерсть, клочья ткани, волосы, кровь, рык, визг… Из-за широких мужских спин толком не разобрать, но я изловчилась и в просвет между плечистыми фигурами спутников увидела драку. Ну прямо как на лесной поляне, несколько оборотней в человеческой и звериной ипостаси дубасят, дерут друг друга почем зря. А уж какой шум-гам устроили, не передать словами. Дворец называется! Я бы, может, обратно в дверь прошмыгнула и сбежала под шумок, но настоечка «для храбрости» только подстегнула интерес.
Пришлось нагло втиснуться между мужчинами, чтобы, наконец, посмотреть, что там за ними еще делается. Быстро огляделась: довольно большой сводчатый зал, в котором десятка два оборотней или дерутся, или наблюдают за дракой. Сложно сказать почему, но в первую очередь меня заинтересовали трое наблюдающих.
Самой привлекательной оказалась красивая высокая кошка с необыкновенно яркими волосами, отливающими золотом и гречишным медом; с торчащими на макушке ушками, размерами подобными моим, если не больше, – мохнатыми, теплого золотистого цвета, с коричневыми пятнышками. Только мои остренькие и с кисточками. Кажется, ее зверь – сервал, только у них такие округлые ушки. Тоже редкость для здешних мест. И одета эта статная девица-красавица богато, по-городскому: не сарафан на ней, как на нас, свободного кроя, а синее тонкое шерстяное платье, слегка облегающее фигуру сверху и складками спускающееся к лодыжкам. И стеганая черная душегрея, расшитая бисером из самоцветов. Спутник ее – пожилой, солидный, седой волк в дорогущем бархатном кафтане и штанах – уже, кажется, привычно для меня, не скрывает серый мохнатый хвост. Ну не мотал бы им тогда из стороны в сторону.
Эта видная, наверняка из богатого клана пара застыла рядом с возвышением, где, молодой мужчина, вольготно рассевшийся на весьма большом стуле с высокой спинкой, наблюдал за потасовкой оборотней с надменным выражением лица и едва заметной ухмылкой в уголке рта. На нас он еще не обратил внимания, чем я воспользовалась, чтобы его тщательно рассмотреть. Вот он каков, жених мой, князь новоявленный и леопард всесильный. Я вглядывалась в обычное мужское лицо в обрамлении пшеничных волос, перемежающихся темными прядями: скуластое, с чуть впалыми щеками и тонкими, брезгливо поджатыми губами. Большие голубые глаза презрительно светятся, светлые брови сошлись на переносице. Не красавчик, хоть и довольно смазливый мужчина!
Князь поставил руку на подлокотник и уперся подбородком в кулак, как если бы рассчитывал на долгое зрелище, вытянул длинные крепкие ноги и скрестил в лодыжках, словно не на приеме, а у очага вечером отдыхает и греется. Молодой, крепкий, но не особо крупный леопард, каких тысячи на Фарне.
Даже не знаю почему, я немножко разочаровалась. Затем как-то тревожно на душе стало. Почему-то вспомнилась моя неуемная радость, когда услышала новость, что привез в Волчий клык ата Роман. Чуть не повесилась тогда от счастья, узнав, что смогу участвовать в этих смотринах. А сейчас… Может опять Витова настоечка сказывается? Ну ладно, поживем – увидим.
Зато в центре зала жизнь кипит, бьет ключом: шестеро оборотней дерутся и никто им не мешает, как говорится, на здоровьишко. Брат бы подобного у себя и во дворе не потерпел. А здесь, на виду у правителя, четверо мужчин полосуют когтями и клыками друг другу дорогую одежду и слегка измененные морды, рычат, как так и надо.
Не отстает от них и парочка обернувшихся кошек: нагулявшая жирка рысь тяжеловато ходит вокруг поджарой, хлесткой черной пумы. Обе, злобно оскалившись, угрожающе воют, и, выгнув спины, кружат, обмениваясь ударами когтистых лап по мордам. Слюна летит, мех, по полу разбросаны яркие дорогие одежды, видно сброшенные этими скандалистками при обороте – сплошное непотребство в княжеском дворце устроили. А может в своей звериной ярости никто из них не осознает, где находится и зачем?
Наконец, князь заметил нас, сел ровно и громко, властно объявил:
– Довольно! Только я могу решать, какой клан заслуживает большего, чем уже имеет! И уж конечно, чья дочь более всех достойна стать княгиней!
– Особенно, когда их будет несколько, – тихо добавил не участвовавший в драке волк, опекающий девицу сервала, проводив глазами покорно удалившихся мужчин и кошек.
Валиан Северный перевел на него холодный голубой взор, причем заметно давил, вынуждая пожилого волка склонить голову и прижать уши к макушке, а затем вернул свое внимание подданным:
– Добро пожаловать, уважаемые ата и лу из дальних краев!
Улыбнулся он исключительно нам, девицам, робко выглядывавшим из-за широких плеч сопровождающих. При этом пристально прошелся взглядом по каждой из нас. Мы продвинулись вперед, в центр зала, и начали представляться. Сперва выступил посланец гиен:
– Лу Глафира из Шварта! Клан прислал четыре подводы солонины и сушеной рыбы…
Закончить ему князь не дал, резко подался вперед и с горящим в глазах интересом, предвкушением, мурлыкнул:
– Так это вы, любезная моя, уже известная на весь Аверт, та самая главная княжеская невеста?
Глаша плавно, медленно оправила сарафан на крутых бедрах, картинно повела округлым плечом, привлекая внимание к высокой полной груди, и молча скромно кивнула. Ей Маран вчера строго-настрого наказал рот не открывать, пока не скажут. И умница Глаша, даже в подпитии, запрет не нарушила, почуяв, что это для ее же пользы!
– Открой личико, красавица, – в голосе князя, залюбовавшегося Глашиной фигурой, проступила хрипотца; глаза у него заметно потеплели.
Я кожей ощутила, как замерли все наши спутники, даже дышать перестали в ожидании. А Глаша, бесхитростная душа, нисколько в своей красоте не сомневаясь, даром что ли мы с Марийкой столько сил на нее потратили, сняла кружевную накидку и тряхнула блестящей белоснежной гривой, помогая волосам красиво лечь на плечи и спину. Сзади смотрелось прекрасно! Но будущий жених сидит впереди.
Сперва он засмотрелся на ослепительный водопад светлых волос, а потом разглядел Глашино лицо. Я краем глаза тоже видела и одиноко торчащий зуб, отчего якобы таинственная охмуряющая улыбка гиены была похожа на ехидный оскал. И красноватые глазки-буравчики. И… в общем, все разглядела, как и князь. Вон как левый глаз у него нехорошо задергался. Особенно когда Глафира не сдержалась и по-мужицки грубо хохотнула. Следом мы с Марийкой захихикали – крепкая, видно, настойка у Вита получилась. Тихо-тихо кругом, и мы ехидно хихикаем: я – дурная и Марийка – глупышка молоденькая.
Швартовский посланник, отметив, как князь в лице переменился, торопливо зачастил:
– Четыре телеги лучшей на севере солонины и рыбы сушеной, значит. Всем миром собирали, все, что смогли найти, отдали. После войны-то голодно, да подчистую и…
– Следующие! – оборвал князь гиену.
Вперед вышел насупленный паренек от клана шакалов, но сказал по– мужски твердо и четко:
– Лу Марийка из Призрачного хвоста. В придачу телега лучших тканей – шелка да шерсть тонкой работы.
Сама Марийка походила на сгорбленную тростиночку, испуганно жалась к парню, как ребенок к матери. И, наверное, только мне, лучше знакомой с этой отчаянной девчонкой, было известно, насколько это напоказ.
– Плат сними! – строго, не допуская неповиновения, сказал ей Валиан, принюхавшись.
Маран, застывший рядом со мной, теперь словно и вовсе окаменел. Его надежда на то, что меня не будут разглядывать, таяла как снег по весне.
– Кроме несозревшей девчонки у вас, шакалов, больше совсем женщин не осталось? – проревел князь, бешено взирая на Марийкиного сопровождающего.
– Светлый князь, война забрала много народу, – ровным голосом, без нытья и, не пробивая правителя на жалость, ответил тот. – И мужчин, и женщин!
Я прямо уважением прониклась к этому молодому, худощавому шакалу. За ним любая девчонка будет в безопасности, особенно когда заматереет. Кажется, и Валиан это понял и выглядеть против парня чудовищем перед всеми не захотел. Сразу успокоился и на нас посмотрел бесстрастно.
Маран тяжело вздохнул и, выступив вперед, произнес:
– Приветствую вас, ваша светлость Валиан Северный. Лу Савери из Волчьего клыка. И наша дань: золото и ковры.
– Насколько я слышал, ваша лу уже вышла из малолетства, – мрачно ответствовал князь. – Так почему же до сих пор носит плат?
Я внутренне усмехнулась, предвкушая ответ, но Маран заставил меня проглотить усмешку:
– По традициям нашего клана, лу снимает плат, только выйдя замуж!
Князь смерил злобным взглядом нашего волка, скривился в недоверчивой ухмылке, не обещающей ничего хорошего, и распорядился:
– У нас в Аверте иные традиции. И жен с мешками на головах мы не выбираем! Снимите его немедля!
Я не стала ждать разрешения Марана и аккуратно сняла плат, тряхнув волосами и невольно пошевелив ушами.
– Хороша девица – медноволосая, ликом пригожа, – улыбнувшись, расслабился в кресле князь. – Говорят, к тому же и знахарка отменная.
От лестной похвалы, да из уст самого князя, еще совсем недавно я бы прыгала от счастья. Сегодня же ничего не ощутила, кроме раздражения. Словно не меня хвалили. А ведь так хочется, так нужно, просто необходимо радоваться встрече с будущим мужем. Без любви не родятся дети! И не бывает счастья! А я очень хочу быть просто счастливой…
Натянуто улыбнувшись, я поклонилась князю и, как вчера в трактире, отринула посторонние запахи и настроилась на один. На запах мужчины, который, возможно, станет моим мужем. Вдох, другой, третий – глубокий, изучающий, жадный, – чтобы добраться до сути своего каракала, разбудить ее, заинтересовать. Ничего не вышло! Обычный мужской запах у Валиана, как и сам его обладатель, ничем не примечательный.
Может самое важное не в запахе и внешности кроется? А в других достоинствах? Которые глубоко внутри князя таятся? Если я с первой встречи их не разглядела, то может со временем раскроются?
