Текст книги "Слепые и прозревшие. Книга вторая"

Автор книги: Ольга Грибанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Ольга Владимировна Грибанова
Слепые и прозревшие. Книга вторая

© О. Грибанова, 2020

© Интернациональный Союз писателей, 2020

Грибанова Ольга Владимировна родилась в г. Санкт – Петербурге (Ленинграде). Окончила русское отделение филологического факультета ЛГУ (ныне СПбГУ). 20 лет работала в школе преподавателем русского языка и литературы.

С 2008 года публикует свои работы на различных ресурсах в интернете. В 2017 году на Ridero был опубликован сборник поэзии «Глоток воды» и сборник прозы «Миг рождения».

Лауреат второй степени в номинации «Поэзия» Первого Международного литературного фестиваля им. А. С. Пушкина. Лауреат литературного проекта «Автограф» им. Антуана де Сент-Экзюпери.

В 2018 году в Израиле в издательстве Best Nelly media вышла книга поэтессы Веры Горт с литературоведческими комментариями О. В. Грибановой «Как олень спешит к водопою…» – поэтические переложения псалмов.

Работы автора опубликованы в сборнике Интернационального Союза писателей «Новые имена в литературе».

В 2019 году в Интернациональном Союзе писателей вышел сборник прозы, включающий три рассказа и повесть-фэнтези «Неведомый путь».

Работы автора в 2019 году были отмечены Благодарностью от депутатов Государственной думы.

III. Втроем

1. Саша родился

Рождение на свет подобно смерти.

Жил человек, жил себе в своем замечательном, уютном мире, где кормит, нежит и баюкает своим колокольным звоном мамино сердце. Право же, это очень даже настоящий мир: есть в нем и радости, и печали, есть удивительные открытия и грандиозные катастрофы, есть враги и друзья. Уши этот мир слышат, глаза этот мир видят, пальцы этот мир осязают.

И проживает человек в этом мире целую огромную девятимесячную жизнь.

Но вот наступает страшный миг, когда все вокруг рушится, душит, давит, сминает и наконец выталкивает маленького, беззащитного человека из этого мира. И нет его больше там. Пусто!

Чем не смерть?

А как же это больно – привыкать к новой жизни, где все так враждебно! Колет нежную кожу холод, режет только что развернувшиеся легкие жгучий воздух, ослепляет пронзительно яркий свет.

А сколько наваливается тяжелейшей работы! Дышать – вдох-выдох, вдох-выдох – и так без конца! Каторга!

Тяжесть давит сверху – головы не повернуть.

А кушать-то, кушать! Приходится сосать до изнеможения, а потом долго и болезненно переваривать!

И, главное, нет рядом маминого сердца, которое так защищало в том мире. Приходится звать это сердце, звать, звать, пока не возьмет мама на руки. Вот тогда наконец в мире наступает порядок.

Проходит еще одна бесконечная, многочасовая, многодневная жизнь, прежде чем человек станет в этом мире своим, найдет для себя надежные вехи.

Мамино тепло, сладость молока во рту, приятное чувство наполненности, бодрости и силы. Веселый звон погремушек и их яркие краски. Улыбки на лицах – самое приятное зрелище.

А потом усталость, знакомая картинка на стене, упругая пустышка во рту и сон – Тьма.

С каждым днем послушнее становится тело. И вслед за ним послушным делается мир. Качнешь погремушку – зазвенит: слушай и веселись, мой господин.

Перевернешься на живот, а потом и сядешь – и мир послушно расстилается внизу перед тобой. Смотри, любуйся, мой повелитель.

Устал любоваться – крикни погромче, и прибежит мама. Теперь открой рот пошире – и в нем окажется ложка с кашей. Так-то вот! И всегда извольте слушаться!

Но тем обиднее, когда мир выходит из повиновения.

Не вовремя приходит тьма. Человеку совсем не до сна, зудят распухшие десны, их бы почесать обо что-нибудь. Но вещи – и жесткие, и мягкие, и упругие – появляются с приходом света, а света нет. Тьма. И человек громко зовет на помощь маму с ее колокольным сердцем. Папа тоже ничего, тоже годится – в его руках, как в прогулочной коляске, удобно и просторно. Ну где вы все? Должен же кто-то прийти и призвать к порядку эти распухшие десны и эту никому не нужную тьму?

Чем старше человек, тем сильнее в нем жажда власти и тем мучительнее разочарование. Самое ужасное, что тут бессильны папа с мамой, и опереться не на кого.

Плачет, плачет человек, просит, просит помощи, а мама ощупывает ползунки или кормить начинает. Приходится отбиваться всеми силами. А дело совсем не в том. Просто мир плохо устроен, и его надо срочно менять.

У резинового ушастого зверя мерзкий голос. Его кусаешь – он пищит. Два десятка раз куснешь – и в ушах противно станет. А у погремушки неприятная расцветка – глаза бы не смотрели. Да еще этот непрекращающийся свист и голубые блики от большого застекленного ящика. В нем разные чужие лица и чужие голоса. И зачем этот ящик поселился у нас?

А еще течет что-то из носа, неприятно свербит и мешает дышать! А еще голова какая-то тяжелая.

На редкость неудачно устроенный мир. Никто этого не понимает и понять не хочет. Убери, мама, этот мир подальше, а мне дай тьму, тишину и твое, мама, сердце. Так будет лучше.

2. Галино возвращение

Галя не замечала времени. В сознании перемешались сон, явь, солнечные блики на стенах, ясное небо за окном. Галя открывала глаза и видела ласкающую голубизну в клетчатой раме окна. Но стоял июнь, и кто знает, было то утреннее, дневное или вечернее небо?

Только на третье утро Галя проснулась с ясным сознанием, что жива. Хотя голова сильно кружилась, хотя руки поднимались с немалым трудом, но глаза все видели, уши все слышали, и все с грехом пополам, но складывалось в общую картину.

Воздух в палате был свежий. Вокруг стерильная чистота, какие-то приборы у стены, рядом с койкой стояк для капельницы. Галя подняла к глазам свои костлявые руки. Так и есть – на сгибах локтей темные пятна. Интересно, сколько капельниц в нее влили? А она ничего и не помнит. Кроме Сашиного крика и его красно-синего личика.

Надо позвать кого-нибудь, спросить, узнать. Только сил нет…

Дверь открылась. На пороге Мария Кирилловна с врачом-кардиологом.

– Где тут у нас фокусница Галина? Вот вам, пожалуйста, Эмилия Марковна, мы от ее сюрпризов седые стали, а она уже лежит себе, розовая такая, и улыбается. Что ты нам на это скажешь?

– Больше не буду… – прошелестела Галя чужими потрескавшимися губами.

– И на том спасибо, – рассмеялась Мария Кирилловна. За все семь с лишним месяцев их знакомства Галя не видела «железную леди» такой веселой.

– Давай свой живот. Я понажимаю, а ты потерпи. Ну и ничего… Тут неплохо… И тут прилично… Кровит, конечно…

– Кровит! – сурово откликнулась Эмилия Марковна.

– В пределах допустимого, не страшно. Молодцом, Галя.

Теперь на стул рядом с Галей опустилась кардиолог, и Мария Кирилловна притихла, напряженно следя за ее лицом и руками.

Эмилия Марковна работала, как молитву творила, прикрыв глаза в безмолвном экстазе. Только двигались нервные руки по Галиной груди, словно в такт песнопению. Потом наконец руки медленно опустились, глаза распахнулись, и вернулась Эмилия Марковна в наш бренный мир. Взяла карту из рук Марии Кирилловны, долго вчитывалась, время от времени указывая на что-то и изображая лицом риторический вопрос. Мария Кирилловна скорбно кивала.

Наконец кардиолог задумчиво произнесла:

– Из области фантастики…

– Что и не снилось нашим мудрецам… – подхватила Мария Кирилловна.

– Сегодня лежать и резких движений не делать, – вынесла она наконец приговор, – а завтра еще посмотрю.

– А как мой ребенок?.. – осмелилась спросить Галя.

– Кажется, все в порядке, – ласково погладила ее по голове Мария Кирилловна. – К тебе скоро зайдет педиатр и все расскажет. Но там вроде никаких проблем нет. Здоровый мальчишка!

Вошла сестра с обедом, приподняла изголовье, укрепила на коленях столик, и Галя поела с неожиданно проснувшимся аппетитом.

Силы возвращались с каждым часом. Уже на следующий день Эмилия Марковна, с сомнением качая головой, разрешила ей эксперимента ради встать с койки и пройтись по палате в обнимку с сестрой. После этого опять долго слушала Галино сердце, прикрыв глаза.

А еще через день Галю перевезли на каталке в общую палату.

Палата была большая, на двенадцать коек. Мамы, весело болтая, сидели в косыночках и марлевых повязках. Едва успела Галя улечься, как в коридоре послышался целый хор младенческих голосишек и металлический лязг каталки.

Дверь распахнулась, стройная девица в голубом комбинезончике и ослепительно-белой марлевой повязке, излучая свежесть, внесла первый кричащий пакетик, из которого светилась красная лысенькая макушка. Скользнула взглядом по номерам кроватей, процокала туфельками по кафелю, аккуратно вручила сокровище и пошла за следующим кричащим пакетиком.

Раздав все, взглянула на Галю:

– Какой номер? На следующее кормление принесем.

Галя лежала, глядя на соседок, погруженных в святую работу, и украдкой трогала свою грудь – совсем пусто. Это пугало ее. Что же это за мама, если сына не сможет накормить?

– А когда следующее кормление? – тихо спросила она у соседки, когда сытых, блаженно дремлющих младенцев забрала сияющая девушка в маске.

– В 16:30, – улыбнулась ей соседка, сцеживая молоко. Оно звонкими струйками било в маленькую кастрюлечку, выданную сестрой.

– Ой, Люсь, как здорово у тебя! Прямо как корову доишь! – восхищались вокруг.

А Люся добродушно улыбалась всем:

– И у вас так будет через денек.

Галя глаз с нее не сводила – такая была приятная эта Люся. Время от времени она поднимала голову и встречалась с Галей взглядом, ничуть не вызывая неловкости. Что могло быть лучше, чем смотреть друг на друга и улыбаться?

Закончив доить свою грудь, Люся глубоко вздохнула, расправляя затекшие плечи и спину, обтерлась, надела халат и с аппетитом выпила чашку чаю, забелив его сгущенкой. Потом с удовольствием прилегла на койку, подперев рукой голову, и посмотрела на Галю тем же простым и теплым взглядом.

– У тебя первый?

– Первый, – ответила Галя с радостью.

– А у меня третий, мальчишка, – проговорила Люся.

Опять взглянула она на Галю как на давнюю подружку. И так радостно стало Гале, что у них обеих мальчишки, только у Гали первый, а у Люси уже третий.

– Ты сегодня родила?

– Нет. Я пять суток в реанимации была.

И в ответ на безмолвный вопрос на Люсином лице Галя тут же рассказала своих приключениях.

Люся слушала серьезно и внимательно, а под конец даже прослезилась, узнав, что у Гали больше детей не будет.

– Вот оно как! А я здорова, как корова, и рожать мне, наверное, до старости. Не помогают предохранения – и все тут.

Люся легко поднялась с койки, подошла к окну и распахнула настежь.

– Ух, хорошо после дождичка, дышится легко. А сирень-то в этом году какая!

– Га-а-аля! Га-а-аля! – послышался из окна родной голос.

Галя заволновалась, сбросила одеяло, сразу покрывшись испариной от резкого движения, и сползла с кровати.

– Здесь она, здесь! – крикнула Люся во двор. – Сейчас подойдет.

В момент оказалась рядом, подхватила Галю и чуть не поднесла к окну на сильных руках.

– Коля!..

– Галчонок!..

Галя хотела крикнуть ему, что все у нее в порядке, но голос был такой слабый, что Коля только руками замахал:

– Не кричи, не кричи! Вижу, на ногах стоишь. Ну и хорошо. Посылки наши получишь – кушай побольше. Слышишь? За себя и за Сашу, без капризов.

Он говорил и говорил. Его голос эхом разносился по двору, отзываясь с крыш. Галя смотрела в его запрокинутое лицо и своими близорукими глазами с третьего этажа видела, как слезы набухают в его глазах и медленно ползут по ложбинкам вдоль носа. Она улыбалась ему дрожащими губами, хлюпала и кивала. Потом смотрела вслед, пока он, в последний раз махнув, не скрылся за углом. Когда она, вытирая слезы, доковыляла до койки, Люся вдруг спросила:

– Что-то лицо знакомое. Как твоего мужа звать? Может, Коля Морозов? Правда? Вот это да! Мы же с твоим мужем одноклассники. В третьем классе за одной партой сидели. Я была растеряха и рева. Как звонок на урок – так мне чего-нибудь не найти: то ручки нет, то карандаша, то линейки. Я сразу реветь. А у Коли твоего всегда все было запасное и всегда в полном порядке. Так он ко мне, бывало, повернется, взглянет так снисходительно: чего, мол, сегодня потеряла? И тут же из портфеля вынет, карандаш там, линейку, – и в руку сунет, чтобы не ревела. А урок закончится – обратно заберет.

Все девчонки в него влюблялись – и я тоже!.. Записки ему в карманы совали, в портфель, в учебники. Некоторые даже подписывались. А он прочитает, брови поднимет и в урну выбросит. А потом уже, не читая, выбрасывал – такое вот мы были пустое место для него. Только если кто-то плачет, он – смешно так – подойдет, спросит, в чем дело, и по голове погладит. Мы друг друга так и утешали: ничего, вот Морозов по головушке погладит – и все пройдет.

Галя слушала, удивлялась, смеялась, а время незаметно подобралось к следующему кормлению. Люся объяснила ей, что куда надеть и завязать, помогла расстелить на койке пеленку и ловко пристроила Гале под голову подушку:

– Вот так будет хорошо тебе, очень удобно.

И вот опять появилась в распахнутых дверях стерильная девушка, обвела взглядом палату и понесла белый тугой сверточек прямо к Гале:

– У вас первый? И кормление первое? Так! Руку сюда. Сжимаете сосок и вот так, пирожком, вкладываете ему в рот. Взял? Ну-ну-ну… Взял! Все хорошо, кормите.

Галя млела, счастливая, рассматривая чудесное личико своего сына: крутой круглый лобик, мягкую пуговку носа, щекочущего ее грудь, прикрытые в истоме глаза. Любовалась она мягким пушком на розовом темечке и изнывала от желания прижаться к нему губами, обнять крепко-крепко, чтобы он вновь стал частью ее самой.

А малыш вдруг оторвался от груди, подремал несколько минут, потом беспокойно завертел головкой, с видимым трудом разлепил крепко сжатые веки и сердито пискнул. Галя испуганно сунула сосок ему в рот, как учили, пирожком. Он сразу успокоился. Разгладилась нежная кожица, сонно опустились тяжелые веки: «Слава богу, ты здесь, никуда не пропала!».

3. В ожидании

Странное дело, ведь прожил один, без Гали, семь месяцев с лишним, ведь терпел худо-бедно. А эти три недели достались ему тяжелее всего.

Первые два дня Коля приходил в себя от пережитого. Там, на проспекте Добролюбова, ему хотелось зажмуриться – такой ясной была в памяти белая ночь, когда он оплакивал свою Галю. А потом смеялся посреди улицы при всем честном народе. Галя! Жива! И сын!

А неделю спустя Коля хоронил бабушку Киру.

В морге кроме Альбины, Анатолия и мамы Светы были еще три пожилые заплаканные женщины и двое серьезных мужчин, молодой и старый.

Альбина, увидев Колю, зло сверкнула глазами. Такая уж у нее была манера – злиться на весь мир, когда хочется плакать. А Анатолий шагнул к Коле навстречу, притянул к себе за шею и на секунду прижался лбом к Колиному виску.

Бабушка Кира в гробу была совсем не та, совсем незнакомая. Это остро-угловатое желтое лицо имело так же мало сходства с милой старушкой, как мало общего у кучи старой одежды с человеком, ее сбросившим.

«Это не она», – думал Коля, глядя в глубоко запавшие под бурыми веками глаза.

А в душе расцветала ее чудесная улыбка: «Конечно, это не я. Я же у тебя в душе, а не в этом деревянном ящике».

На кладбище долго стояли, держась под руки, у свежей могилы, потом отправились к машине.

– Галя не знает? – спросил у Коли Анатолий. – Правильно. Подольше ей не говори…

– А я сказала! Вчера! Она мне вечером позвонила, я и сказала, что сегодня хороним. Я думала, она знает… – в недоумении вскинула брови мама Аля.

Все четверо остановились. У Коли так зарябило в глазах, что пришлось зажмуриться. Папа Толя напряженно искал глазами что-то в свежей июньской траве. А мама Света, заботливо поддерживавшая под локоть маму Алю, слегка привалилась к Колиному плечу.

Вечером позвонила Галя. Голосок ее дрожал и прерывался.

– Коля, ты был на кладбище? Попроси у папы фотографию, я там у нее на коленях… Папа знает… Он привезет. Ладно?

– Галя, Галенька, ты держись, слышишь? Тебе нельзя…

– Я держусь… держусь…

Еще через пару дней, вечером, когда Коля, вернувшись от Гали, прикручивал винты Сашиной кроватки, пахнущей деревом и лаком, соседка позвала его к телефону.

– Это Коля Морозов? Привет, одноклассник. Мы с тобой с первого по восьмой учились вместе. Люся Головкина, помнишь?

– А-а-а… да-а-а… Помню, Люся, да…

– Ха-ха-ха, врешь, небось, не помнишь! Ладно, не тужься, не в этом дело. Я с твоей женой в роддоме познакомилась. Бок о бок лежали. Я сегодня выписалась. Да, спасибо… Мальчик… Третий… Спасибо, спасибо. Так вот что. Мы ведь с тобой еще и живем рядом. В 38-м доме, квартира 72-я. Прямо через двор. И как я тебя во дворе раньше не видела? Коль, мы люди уж опытные. Нужно что-нибудь – приходи в любое время дня и ночи. Понял? Не за что. Телефон мой запиши. Записываешь?

Коля, улыбаясь, записал.

– Когда выписываться будет, позвони. Муж у меня таксист – встретит на машине. Ну давай, одноклассник, звони, не стесняйся.

Коля бегал по магазинам, покупал фрукты и соки для Гали, пеленки и распашонки для Саши. Потом, посмотрев со двора на бледное Галино личико в окне третьего этажа, шел домой, нехотя ел, потом ставил любимые Галины пластинки и под Баха и Вивальди раскладывал на столе купленные за день сокровища.

Брал в руки и Галину Библию. Листал, заставлял себя вчитываться – и не мог. Это было совсем не то, что испытал он в ту страшную белую ночь. Это были чужие древние слова, неправдоподобные события, не то, все не то. Бог, спасший для него Галю, не имел с этим ничего общего. Но и то, что было пережито, уже растерялось в повседневной суете. Коля грустно прислушивался и не находил в себе того откровения.

«Прости меня, – говорил он мысленно с Богом. – Все мы такие, подлецы. Как плохо нам – так помоги, Боженька! Как стало хорошо – так и забыл!»

Появилась однажды на пороге мама Аля. Прошла в комнату решительно, как в свой кабинет.

– Н-ну, как ты тут один поживаешь? Все уже готово? Кроватка стоит, так. Манеж где будет? Ну-ну, местечко светлое. Вообще комната прекрасная. Я всю жизнь мечтала жить вот так, скромненько, в одной комнатке, обмывать ее, как игрушечку, протирать, вылизывать.

Альбина обвела глазами потемневшие углы потолка и, как будто машинально, провела пальцем по крыше бельевого шкафа. Коля с облегчением вспомнил, что вчера, убирая на шкаф коробку с инструментом, он стер заодно и накопившуюся пыль.

Но мама Аля, взглянув мельком на свой палец, продолжала оглядываться, будто что-то искала.

Коля расставил на столе чашки и ушел на кухню за чайником. Когда вернулся, Альбина уже рылась на полке с Галиным бельем и озабоченно бормотала:

– Неряха… Мучение мое, всю жизнь… Все комком, все кое-как… Трусы с сорочками. А это что? Это разве Галин лифчик?

– Галин, конечно, – удивленно отозвался Коля.

– Хм… Не ее размер… вроде… А постирано плохо. Хм!..

– Вам чай покрепче или не очень? А сахару сколько? – взывал к ней Коля, но Альбина успокоилась не сразу. Затолкала на полку Галино белье, погремела деревянными вешалками на перекладине, гневно захлопнула шкаф, уж тогда села за стол и милостиво поднесла бутерброд ко рту.

– Ну не знаю, не знаю я, как Галина справится!.. Может быть, вам пожить со мной первые месяцы? Хотя это страшно неудобно: я сейчас печатаю отчет. У самой в ушах звенит, а тут еще и ребенок будет. Но если нужно, я пойду на все. Ты же знаешь, я такая безумная мать: ради Галины – что угодно!

– Что вы! Что вы! – испугался Коля. – Справимся как-нибудь, привыкнем…

– Ну смотрите!

Альбина клюнула его на прощание холодными губами, и каблуки ее загремели по лестнице.

Желанный день все приближался и приближался. И вот он у порога!

Накануне Коля долго выспрашивал Галю:

– Ничего мы с тобой не забыли? Вспомни, может, еще что-то взять? А может, тебе не синее платье, а лучше в клеточку, то, новое?

Галя, веселая, порозовевшая, кричала ему с третьего этажа:

– Да хоть какое! Хоть в бумажку заверни, только бы домой поскорей!

Поднес Коля цветы Марии Кирилловне, с трудом упросив, чтобы пропустили к ней в кабинет. Она приветливо покивала Коле и еще раз повторила о всяких предосторожностях: тяжелого не поднимать, принимать выписанные лекарства, через неделю показаться кардиологу, питаться хорошо, гулять много…

– И не жить! Только через три месяца и только с моего разрешения! – строго погрозила она пальцем.

– А все-таки… Больше у нас не будет детей?

– Я же вам уже говорила, – сдвинула брови Мария Кирилловна.

– А вдруг чудо случится? – жалобно улыбнулся Коля.

Мария Кирилловна, смягчившись, похлопала его по руке:

– Дорогой мой, всяким чудесам предел есть. Мы же Галину утробу буквально по лоскуткам собирали. То, что от нее осталось. Не думайте больше об этом. Идите с Богом.

Коля стоял перед дверью. Рядом, чуть позади, застыли, взявшись под руки, Альбина и Анатолий. Так, наверное, стояли они двадцать пять лет назад на своем торжественном бракосочетании. За ними две милые барышни держат под руки мамушку Свету. Кому теперь придет в голову назвать этих двух красавиц кукарямбами? Только старшему брату.

За дверью заливались младенческие голосишки, готовясь предстать перед папками, бабками, дедками, тетками, дядьками и прочей родней. Время от времени дверь открывалась, выпуская очередного жителя этого мира.

– Галина, конечно, последняя! – у Альбины и тут нашелся повод поворчать.

Ну вот и Галя!

А девушка в белом несет Что-то, туго затянутое в пеленки и одеяла.

Коля, задохнувшись, принимает Это на руки и тут же ощущает тепло сквозь толщу пеленок. Кружевной уголок закрывает личико, одна лишь голубая пустышка маячит сквозь ажурную ткань. Коля подбородком отодвигает ее и видит плотно сомкнутые веки, розовую пуговку носика. Спит, дышит. И пахнет тонко-тонко, нежно-нежно. Сынок…