Текст книги "Слепые и прозревшие. Книга вторая"

Автор книги: Ольга Грибанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

11. Падение

Что ж это было? Болезнь? Затмение? Сглаз? Порча?

Никогда Коля в такие вещи не верил, да ведь нехотя поверишь.

Почему началось это с продвижения по службе?

Или не с этого?.. А когда?.. С чего?..

А почему закончилось это так вдруг, внезапно, в один момент, когда он понял, что лаборатория закрыта?

Он шел домой с производственного совещания. Столько принял он на себя жалостливых, сочувственных и злорадных взглядов, что кожа на лице зудела.

Кто мог вообразить, что наступит время, когда проблематика целого десятка лабораторий закрытого НИИ станет неактуальной?

Кто мог предвидеть, что такое прекрасное, благородное движение, как конверсия, выбросит с насиженных мест сотни специалистов?

Само собой, кто-то предвидел, кому положено… А вы, прочие сверчки, знайте свой шесток…

Коле повезло, на улицу не выбросили. Начальник одного из отделов, оставшихся в уже несекретном НИИ, подобрал Колю на вакантное место старшего научного сотрудника. С большим скрипом, корчась и морщась, только из уважения к Николаю Николаевичу, взяли и Андрея. По другим отделам пристроились Алина и Юрка. А Петр Евгеньевич ушел на пенсию.

Все было в порядке, можно было начинать работу. Все сначала…

Ох, как больно и горько было идти домой, и как рвался он к Гале! Так больной, пылая в мучительном жару, видит свое спасение в стакане воды. Усмехнулся Коля на такое книжное сравнение. От Гали заразился?..

Пустые это мечты… Не излечится болезнь от стакана воды.

И Галя не поможет. Своя теперь у нее жизнь, свои дела, своя душа, не его, а чужая. Сашина душа. И еще сотни школьников трех восьмых классов и одного пятого.

И это правильно… Заслужил…

Что ж это было-то? Что ж это было?..

Что случилось в тот день, когда он стоял, сжав кулаки, как боксер, и орал на Галю за то, что она посмела упасть в обморок с ребенком на руках? С этого началось?..

За пять месяцев до этого он оплакивал Галю и не хотел без нее жить. И вдруг словно зверь в нем какой-то, оборвав цепь, очутился на свободе. Переутомился он тогда, что ли?..

Нервный срыв?.. И диссертация была на носу, и Сашка ночью спать не давал, и усталость от вечной тревоги за них обоих, за Галю и Сашу. Все вместе.

Но потом-то?.. Почему в привычку вошла та тоскливая раздражительность при виде Гали? И уже не стыдно было ее слез…

А когда кончилось это наваждение? Да вот тогда и кончилось, когда шел он домой, с ужасом думая, что остался один со своей бедой.

Вошел. Как же дома-то хорошо!

Да какая там квартира генеральского зятя может сравниться с этим миром, где любая вещь обласкана Галиными руками, где вот уже десять лет живет удивительный мальчик Саша?

На кухне стол накрыт для него, для неудачника, которого взяли из милости в соседний отдел. Тарелка, ложка, хлеб. В кастрюле горячий куриный суп. На сковороде горячая жареная картошка с лучком. Все, как он любит.

Но сейчас голод гнал его не к миске, а к Гале. Она, конечно, как всегда, за тетрадками.

Сел рядом, глядя в пол.

– Что с тобой? Заболел?

– Да что-то… не знаю…

Галя притянула к себе его голову и прижалась ко лбу сухими теплыми губами. Она так определяла температуру почти с точностью градусника.

– Нет, не горячий. А может, сердце?..

И ладонь у него на груди. И дышится легче, и в голове яснеет. Ну да, сколько раз Коля видел, как она просто ладонью лечила больной Сашин животик или снимала высокую температуру, просто нося его, маленького, на руках. Вот теперь и он, Коля, такой младенец…

– Родной, что ты? Случилось? Плохое? Может, с мамой?..

Да что ж он, в конце концов, раскис? Все живы-здоровы, а он словно хоронит кого-то. Стыд какой!

– Да нет, ничего… Наш отдел закрыли, всех на белу улицу. Меня соседи старшим взяли, да Андрея еще отбил, тоже со мной будет.

– Ох… Ну и ничего, и ладно. Хорошо, что Андрея отстоял. Ну и ладно, теперь отдохнешь, поработаешь по-человечески, без всяких лишних забот. Да?..

А и правда. Просто работать. Делать любимое дело, не разрываясь на части, не решая все за всех, не выпрыгивая из штанов, не бухаясь башкой в потолок!..

Он потянул Галю к себе на колени, и она крепко-крепко прижала к груди его голову. Давно так не сидели…

А она все такая же легкая… Ничуть тяжелее не стала…

Друг от друга их оторвал телефонный звонок. Саша крикнул из коридора:

– Папа, ты пришел? Тебя к телефону дядя Сережа, капитан.

Серега?.. Ну вот, одно к одному…

– Колька, я тут с тобой рядом. Можно зайду?

Через несколько минут он уже сидел с Колей на кухне, жадно пил принесенную с собой водку и не хмелел, только дрожал, как в ознобе.

– Она давно этим делом… Еще до меня… Но все эти годы ничего, в рамках держалась, даже родители не знали. Изредка когда… Так, знаешь, золотая молодежь набежит, люди искусства, которые из новых… ну и с ними… для веселья. Они для этого винцо не пьют, как мы, совки, они курнут чего надо – и хорошие! А в последние месяцы у нее в башке что-то переклинило… Не знаю… Обкурилась, что ли… А может, книжек своих дурацких начиталась… На пол бросается, бьется, орет. Убью, убью ее!.. А кого ее?.. Давно бы надо было к психиатру, да родители на дыбы – скандал в благородном семействе! Маман сама ее лечила таблетками какими-то заграничными.

А вчера со службы иду – на дворе толпа, на асфальте кровь и стекла. Милиция крутится. Ее только что подобрали… только что увезли… Немножко я не успел! Сразу насмерть…

Вот и нет ее больше… Веруньки…

Коля слушал. Он не пил, но в голове стоял туман, и все плыло перед глазами.

Когда Серега пригласил его по телефону на юбилей десять лет назад, когда Саше было всего три месяца, Коля удивился и обрадовался. Они очень давно не встречались, два верных школьных друга. Вот так уж дороги разошлись – и все! Даже на свадьбах друг у друга не были. А тут Серега, уже капитан II ранга, позвонил и давай сытым баском заманивать:

– Да чего ты! Приходи, с новой женой познакомлю. Ну да, с новой! Люблю свеженькое! Ха-ха-ха! Между прочим, знакомая твоя… А вот не скажу! Приходи, увидишь!

Адрес показался Коле почему-то знакомым. Но только подойдя к двери, он понял, куда пришел. Постоял, приводя в порядок смятенную душу, прислушался. За дверью шумели, хохотали, ритмично бухал рок.

И вдруг Коля опять, как в тот далекий день, понял, что она стоит и слушает там, за резной лакированной дверью…

Разозлился на свое волнение, чуть не вслух чертыхнулся и позвонил. Звонок пропел кусочек томной мелодии и затих.

Там, за дверью, она выждала несколько секунд, открыла и застыла перед ним, чуть улыбаясь, а глаза зло горели в полутьме прихожей.

– Верунька, кто там? О-о-о! Старина!

За ее спиной выросла крупная Серегина фигура. Он шагнул вперед, облапил Колю и гулко похлопал по спине широкой капитанской ладонью. А потом с радостным хохотом потащил в комнаты.

– Во! Ты смотри, ты смотри, ты любуйся, как генеральский зять живет!

Гости, аккуратные морские офицеры с холеными женами, величающие Нику Вероникой Александровной, и расхристанные особы обоих полов, звавшие ее Никашкой, смотрели на Колю с веселым недоумением.

И тогда ослепительная Ника, будто вдруг, ниоткуда здесь явившаяся, воскликнула счастливым голосом:

– Боже мой! Коля! Как я рада тебя видеть!

Она осенила его прикосновением ароматной губной помады и представила гостям:

– Друзья мои! Это удивительнейший человек, Коля Морозов, Сережин школьный друг и мой однокурсник. Умнейший, способнейший, только что защитивший диссертацию! Человек редкой душевной красоты и несгибаемой воли! – вдруг коварно вонзила она взгляд в его сконфуженное лицо.

Чувствуя себя очень неловко под скептическими взглядами, он сел на предложенное место и начал есть все, что стояло рядом, не замечая вкуса. Мимоходом выпил рюмку чего-то зеленого, заботливо налитого Никой сразу из двух заграничных бутылок. Это вроде помогло, неловкость как-то растворилась, и он стал с любопытством осматриваться.

Гости до смешного четко разделялись на Серегиных и Никиных.

Серегины офицеры с женами пугливо косились на патлатых и бритых наголо чудовищ с серьгами в самых неожиданных местах и на особ женского пола с тяжелыми, злыми глазами.

Серегины гости пришли парами, Никины – поодиночке. Пара среди них была только одна: к Колиному изумлению, отец с дочерью. Отец был усатый, бородатый, с неопрятными серыми волосами, а дочь – рослая, пышная, с глазами, разрисованными на манер бабочкиных крыльев. Она жадно, рюмку за рюмкой, глотала ликер купоросного цвета и была уже очень пьяна.

Ника щелкнула кнопкой музыкального центра, и офицерские пары, рокирнувшись женами, послушно двинулись танцевать. А страшноватые Никины друзья как по команде соединили свои усилия над экзотическими фруктами и роскошными бутылками.

Серега оторвал от коньяка инопланетянку в сером рубище, с тифозной стрижкой, повел ее танцевать, и она повисла на его плече как ватная кукла в старом клоунском номере.

Сзади неслышно подошла Ника, положила на плечи тонкие цепкие руки, подняла и повела за собой к танцующим. Коля взял в ладони ее тело, обжигающее сквозь тонкую ткань, заглянул в лицо и… поплыл, одурманенный его красотой.

Когда-то была она прекрасна, как мраморная статуя, как ясный морозный полдень. Теперь стала благовонным цветком в самый жаркий час южного дня. Темнело в глазах и ломило голову от этого аромата…

А за столом раздался пьяный женский визг. Роскошная дочь серогривого отца в своей кожаной юбочке, похожей на набедренную повязку, лезла на стол и орала:

– Сейчас стриптиз будет! Вним-м-мание!.. Сейчас я… на столе… стриптюху… стрипану!..

Отец очень сердился, тащил ее со стола за юбку и шипел:

– Наш-ш-шла место! Здес-с-сь нельз-з-зя!

Но за скользкую коротенькую юбочку трудно было как следует ухватиться, и дочка, отмахиваясь от папы руками и ногами, успешно продвигалась вперед, роняя на пол тарелки и фужеры.

Это было так похоже на дурной сон, что Коля всерьез настроился на скорое пробуждение и уже ничему не удивлялся. Ника повернула к себе его лицо, и он вздрогнул от прикосновения гладеньких остреньких ногтей.

– Да ну, не смотри ты на них. Устал от нашего шума? Пойдем отдохнем! – и повела за собой по коридору.

Ох, какая тяжелая, дурная была голова! Случилось что-то здесь, за дверью, или это был только бред?..

В прохладной голубой спальне, где на огромной кровати валялись сумочки и шарфики гостей, Коля ощутил наконец себя проснувшимся.

– Дурная девчонка! – сокрушенно качала головой Ника, а глаза ее громко торжествовали победу. – Успела ведь напиться! Ларик так с ней мучается, всюду ее с собой таскает, чтобы в беду не попала.

– Замуж надо выдать, пусть муж таскает… – глядя в сторону, проворчал Коля.

– Да ей еще только четырнадцать, – усмехнулась Ника.

Она сидела перед ним на краешке кровати, покачивая носком красивой замшевой туфли с блестящими штучками. А он… тут только понял он, что сидит в том самом кресле, утопая в нем всем телом. Вот на этой толстой кожаной ручке сидела тогда Ника, перед тем как скользнуть к нему на колени.

Лицо Ники напряглось в коварной улыбке – она прочитала его мысли.

– И как же ты живешь, расскажи.

– Ну что… вот сын родился… – нехотя промямлил Коля.

– Ах, сын! – Ника так и покатилась со смеху, белые зубы засверкали, рука взметнулась куда-то за голову. Раньше она так не смеялась! – Ну если сын, так, может, и жена есть?

Внезапно оборвав смех, она взглянула на него так пристально, что Коля тут же отвел глаза.

– Видел объявления в газетах о курсах магии? Не видел? А я позанималась. Дороговато, но так увлекательно! Потом сама во многом разобралась, почитала, подумала… Ты знаешь, что такое левитация?

Коля неловко замычал, перебирая в памяти: «Гравитация… делегация… операция… дислокация…» Нет, левитации там не оказалось.

– Я никогда ничего не забываю, – слышал он ее внятный полушепот, – ни плохого, ни хорошего… А у нас с тобой чего было больше? Плохого или хорошего?

И опять засмеялась, тихо и протяжно, будто заплакала. Она так раньше не смеялась.

– И если ночью увидишь мое лицо за окном, не думай, что ты свихнулся.

Она поднялась легким, неощутимым движением, будто выросла, и не торопясь подлетела к двери, только для вида касаясь ногами пола. На пороге обернулась:

– Смешно!.. Так долго искал – и такое убожество себе выбрал…

Коля не заметил, как открылась и закрылась дверь. Ники просто не стало в комнате. А из гостиной уже слышались ее звучный голос, общий смех и звуки тяжелого рока.

«Надо меньше пить, пить надо меньше!» – сказал себе Коля, потирая виски. Посидел, отдышался, посмотрел на книжные полки. Там все было про психоанализ и про эрогенные зоны.

Возвращался Коля в неясных грезах. Все увиденное заволокло розовой дымкой. Безобразное затуманилось и уплыло, серое стало розовым, а великолепное – единственно различимым.

Огромная генеральская квартира, мебель с иголочки, унитаз с мраморным рисунком, картины на стенах. Никаких берегов моря на закате, никаких букетов с продуктами – все оригинально, волнующе и непонятно. Рыбы с женскими глазами и нахальными улыбками влажных губ, парящие над зловещим, мрачным Петербургом. Сама Ника под флером из маленьких-маленьких гранатовых паучков. Причем Ника лишь угадывалась, зато можно было пересчитать алмазно сияющие шерстинки на паучьих лапках.

Еда на столе необыкновенная: колбасы с орехами, какие – то аппетитно поджаренные конвертики, простая русская курица, инкрустированная кусочками ананасов.

И сама Ника с искусно нарисованным лицом, прекрасная, благоуханная и страшная, как библейские царицы.

Пришел Коля домой, поднялся по выщербленной заплеванной лестнице, вошел в темную прихожую, где густо пахло жареной рыбой, и вдруг такая злость охватила: «Почему у меня в жизни только такое?!».

Вошел в комнату. В полутьме на кровати, среди разбросанных мокрых пеленок, сидит растрепанная, худенькая, серенькая женщина, похожая на старушку с детским лицом. А на руках у нее засыпающий Сашка…

А дней через десять голос Ники в телефонной трубке сообщил ему, что его школьный друг, капитан Серега, опять отправился в свое плавание. Надолго.

И все опрокинулось и ухнуло в какую-то темную яму. Надолго…

Господи! Ну почему сегодня все это вспоминается, и мучает, и не дает покоя?

Галя, конец карьеры, смерть Ники – все слиплось в один ком! Катится, падает, давит…

Да просто обнялся он сегодня с Сашей крепко-крепко. И вдруг ударило больно. Саша вырос! Как? Когда? И как непривычно было им обниматься, будто встретились впервые в жизни.

– У Сережи жена умерла? – тихо спросила его Галя в темноте спальни.

– Да… – выдохнул Коля.

Тишина… нестерпимая…

– Галя…

– А?..

– У меня с ней было… тогда…

– Не надо… Я знаю…

12. Учительница

Галя подтянула к себе тяжеленную сумку, вытащила одну за другой стопки тетрадей, разложила на столе перед собой: восьмой «А» – русский язык, восьмой «Б» – русский язык, восьмой «В» – русский язык. Почему так мало тетрадей восьмого «В»? Всего двадцать две. Не сдали, жулики. Наставить двоек?

Литература: восьмой «А», восьмой «Б», восьмой «В». Совсем мало тетрадей. Фу, бесстыдники. Двойки всем, кто не сдал. Сколько можно их жалеть?

Сочинения: восьмой «А», восьмой «Б», восьмой «В».

Окинула взглядом стол, уставленный стопками тетрадей, и пригорюнилась: ну зачем опять столько набрала? Когда же это успеть? Хорошо, что пятый и шестой классы уже проверены.

Погрустила и принялась за работу.

За четыре года наконец к этому привыкла. А поначалу-то – страшно вспомнить!

Она пришла тогда к директору школы, перед самым первым сентября, и спросила, не требуется ли библиотекарь, прибавив, что сын ее идет в первый класс.

Библиотекарь школе не требовался, зато требовался учитель-словесник. Да еще и как! Учителей не хватало для целой параллели 5-х классов. Измученные нищенской зарплатой и тяжелой работой учителя всех предметов бежали из школы куда угодно, хоть грузчиками, хоть посудомойками в ресторанах.

– Галина Анатольевна, что вас смущает? У вас же гуманитарное образование? Ну вот! А у нас в этом году кто только не ведет уроки. В начальной школе три мамы с техническим образованием, даже курсы еще не прошли. Что делать! Соглашайтесь, очень нас выручите. Вот вам программа. Там, в пятых классах, ничего сложного, сами увидите. А для классного руководства вам пятый «В». Пойдемте, посмотрим личные дела.

Галя, следуя за директором, пыталась объяснить, что она не может… не сможет… неспособна…

Директор, высокий бодрый старик в очках, даже не слышал ее лепета.

Дома Коля схватился за голову:

– С ума сошла?! Какой-такой из тебя учитель?! Сейчас же позвони и откажись!

– Они просили выручить… Я обещала, я не могу… – безнадежно вздыхала Галя.

– Опозоришься! Ты же забыла всю свою науку – столько лет прошло! И как ты говорить с ними будешь? Тебе же двух слов не связать! Они и не услышат твое мышиное сопрано!

Галя только печально улыбалась в ответ.

– Ну все понятно! – бушевал Коля. – Дома тебе надоело, на приключения потянуло! Ну проветрись! Через месяц они тебя сами уволят!

Все это было очень обидно слышать, но Галя не разрешила себе обижаться.

Коля очень изменился в последнее время – вдруг вспомнил о ней, живущей с ним под одной крышей и спящей в одной постели. Стал заглядывать в глаза и улыбаться.

Как-то так совпало это с потерей начальнической должности! Неужели поэтому? Или что-то еще?.. Но думать об этом не надо. Никому не надо…

И сейчас он не хотел ее обижать. Он просто за нее волновался. А обидно – это у него по привычке получилось.

И он не подвел ее. Он очень заботился и оберегал ее в первые месяцы ее школьной авантюры.

Теперь, спустя четыре года, та первая четверть в школе казалась Гале затяжным обмороком.

Галя хорошо запомнила первое сентября. Четыре урока. На каждом по три с лишком десятка незнакомых ребячьих лиц, глаза, устремленные на нее, отчего хотелось спрятаться под учительский стол. И собственный дрожащий голос.

Запомнила второе сентября, потому что забыла ключи от класса и конспекты уроков. Бросилась бежать домой, благо недалеко, потом опять в школу. Чуть не опоздала!

Помнит, как в первый раз села проверять тетради, умиляясь, что видит плоды своих трудов в тонких тетрадках в линеечку. Мечтала поставить много-много пятерок, чтобы ученики поняли, как легко и приятно у нее учиться. Но так ни одной пятерки поставить и не смогла.

А потом в памяти только тяжелая пустота с вечным гамом, воплями и лошадиным топотом. И потоками мата со всех сторон. Галя за всю жизнь не слышала столько матерщины, сколько за эти первые школьные месяцы.

Каникул Галя почти не заметила, только выспалась чуток и начала приходить в себя.

После каникул вошла в класс со спокойным безразличием каторжанина.

Она привыкла, что голос ее в классе не слышен, как бы ни старалась она кричать. Она привыкла к тому, что ее ученики способны затеять на уроке игру в пятнашки или концерт с песнями, плясками, хрюканьем и мяуканьем. Ее только несказанно удивляло, что кто-то из учеников умудряется в такой обстановке работать, прилежно писать и сдавать на проверку тетради с ужасающим количеством ошибок.

– Галина Анатольевна, ничего не слышно, подойдите к нам! – кричали с задних парт. Галя шла к ним, но теперь стонали передние парты:

– Куда же вы, Галина Анатольевна? Не уходите от нас, мы не услышим!

Так и бегала Галя рысцой по классу, чтобы дать возможность работать тем, кто хотел этого.

Галя привыкла к оглушительному стыду, когда на шум приходили учителя из соседних классов и даже с других этажей.

– Что здесь происходит? – удивленно смотрели они на Галю. Затем, грозно сдвинув брови, рявкали на класс звучными голосами, и мгновенно наступала тишина. Минуты три Галя слышала свой голос, потом все начиналось снова.

Далеко за полночь отрывалась она от тетрадей. Поднимала привычно глаза к иконе и чувствовала, что нет даже сил припоминать слова молитв. Она только жалобно смотрела на лики и повторяла про себя: «Гибну, спаси, дай сил…»

И вдруг однажды, в декабре, она очнулась от шока.

Начались морозы. В классе стало холодно. На переменах Галя бегала по классу, отгоняя ребят от окошек, но им очень хотелось впустить в едва согревшийся дыханиями класс облака морозного пара.

И на следующий день Галя проснулась без голоса, только сипела чуть слышно.

Температуры не было, и, обреченно махнув на себя рукой, Галя пошла на урок. Какая разница, если ее все равно не слышат!

Встала перед галдящим классом, хлопнула ладонью по столу и прохрипела:

– Слышите, какой голос? Простудили вы меня вчера!

И вдруг ее услышали, взглянули с любопытством и притихли.

Впервые на уроках была тишина – у всех трех классов. Галя хрипела – и ее слышали. Работяги писали, лентяи довольно тихо шептались или играли в морской бой. Если кто-нибудь из них, позабывшись, повышал голос, на него дружно шикали или просто хлопали по затылку.

На четвертый день голос вернулся. Галя впервые ощутила его непривычную силу и новый, невесть откуда взявшийся тембр.

И все обрадовались:

– А вы уже поправились!

– У вас голос стал хороший!

А тихая Олечка в очках сказала с первой парты:

– А я за вас все дни молилась.

И никто не засмеялся и даже не удивился.

– Вот потому я и поправилась, – кивнула ей Галя. – Спасибо тебе большое.

В этот день она прикрикнула на бешеный пятый «Б», и они удивленно присмирели.

В этот день она осторожно, чтобы не помять, взяла за шиворот мерзкого, наглого второгодника из пятого «А», развлекавшего класс рвотными звуками, и повела к дверям, приговаривая:

– Сейчас, солнышко, к врачу сходим. Он тебе большо-ой укол сделает – угадай, куда! – и все пройдет.

Класс веселился, Витька-второгодник, послушно семеня ногами, продолжал имитировать нестерпимую тошноту. Но, когда Галя вывела его в коридор, заволновался:

– А куда вы меня, а?

– В медкабинет, – сердечно ответила Галя, – уж очень ты мне мешаешь. Пусть приходят родители и везут тебя в больницу.

Витька рванулся:

– Не надо!..

– Не дергайся, воротник оторвется, – ласково успокаивала Галя.

– Не надо! Не надо! – он схватил ее за руки и жалобно заглянул в лицо. – Не надо звонить – меня отец убьет!

Лицо его задрожало, и глаза, к Галиному смущению, набухли слезами.

– Он меня, знаете, как бьет? Что под руками, тем и бьет: сковородками, стульями… Молотком однажды стукнул, только по голове не попал – я увернулся… Не звоните!.. Я не буду!..

– Ладно, – тихо сказала Галя. – Иди умойся и приходи на урок.

Класс тем временем веселился, скакал и пел хором: «Сим-сим, откройся, сим-сим, отдайся!..» Галя вошла, и все радостно закричали:

– А где Витька? Ему укол делают?

– Делают, – кивнула Галя. – Продолжаем урок.

Когда вошел Витька, болельщики поинтересовались:

– Как укольчик?

Витька в ответ старательно морщился и потирал зад. Хохотали все радостно, но Галин голос все же услышали:

– Вот видишь, укол сделали – и все прошло.

На уроках Гале думать обо всем этом было некогда. Но по дороге домой она вдруг ощутила внутри себя радостно поющую струну. Эта веселая песенка будоражила ее так, что хотелось смеяться и прыгать на одной ножке до самого дома.

С этой песенкой внутри зашла она к Люсе за Сашей. Люся теперь забирала из школы обоих первоклассников, Тимошку и Сашу, и вела к себе домой до Галиного прихода. А дома, конечно, кормила.

Гале было очень неудобно. Русаковы жили впроголодь. Галя с получки покупала куриные окорочка, мороженую рыбу, сгущенное молоко и совала Люсе, краснея и сочиняя бездарную сказку о горах мяса и штабелях рыбы, которые не помещаются у них в холодильнике. Люся с улыбкой слушала этот бред и жалостливо успокаивала:

– Ну ничего, ничего, спасибо, роднуля!

Они давно уже породнились. Люся крестила Сашу, Галя крестила Алешку.

Коля к их дружбе долгое время относился очень сдержанно. Не любил он непонятных явлений. А многодетная семья, рожающая в период экономического кризиса четвертого, пятого, а потом и шестого ребенка, – это необъяснимо.

Но потом, когда Коля стал на некоторое время начальником, у него появилась мечта купить машину. Что-нибудь дешевенькое, старенькое. Он стал консультироваться по этому поводу с Люсиным мужем, Валерой, заводил его домой, усаживал на кухне, и за стаканчиком хорошего пивка они засиживались до глубокой ночи. И вроде наконец друг друга поняли и оценили.

Валера, как оказалось, окончил тот же институт, что и Коля, только двумя годами раньше и вечернее отделение. Работал сначала по специальности, но, когда после Павла родилась Анюта, ушел в таксисты. Надо было кормить детей, которые все рождались и рождались.