Текст книги "Настя как ненастье (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Моника добавила это как-то без улыбки, и Иннокентий поспешил приобнять ее за плечи и притянуть к себе, но она быстро отстранилась и взяла его просто за руку. Замок пестрел на островке разными стенами. Вокруг вода, ограждавшая некогда выборгский замок от врагов. Иннокентий вдруг так же почувствовал себя вдали от всех. И окруженным врагами, которые желали ему только добра.
8 "Пожелание удачи"
Утром Иннокентий с трудом открыл глаза и повернулся от голой спины Моники к окну. Так и есть – дождь.
– Я еще вчера это знала. Но не хотела тебя расстраивать, – пробормотала Моники, не поворачиваясь к нему.
– Прогнозу поверила? – попытался усмехнуться Иннокентий, потирая заспанные глаза.
– Нет, – Моника перевернулась на спину. – Голова раскалывалась. А она никогда не врет. Старость не радость…
Моника потянулась и постучала сцепленными над головой пальцами по деревянному изголовью гостиничной кровати. Иннокентий смотрел на ее грудь, аккуратную и даже сейчас с утра с заостренными сосками.
– Это кто у нас тут старый…
Он склонился к ее груди с поцелуем.
– Я, я… – она уперлась ему в лоб теплыми ладонями и заставила оставить сосок в покое. – Я хотела поговорить с тобой еще вчера, но как-то времени не было…
Она не улыбалась и смотрела не на него, а в потолок, и он не стал подползать к ней для поцелуя. Наоборот сел и подтянул под себя ногу вместе с одеялом. Хотелось укрыть и ее, чтобы не отвлекаться на грудь, но он знал, что Моника не любит непрошенной заботы.
– Только не о грустном, – зевнул он, не прикрыв рта. – И так фигово…
– Под дождь наоборот хочется грустить еще больше. Но у меня хорошая новость. Не знаю, для меня, наверное, хорошая… Хотела сказать тебе еще на прошлой неделе, но ты был слишком заморочен с сестрой. Иннокентий, я, возможно, совсем скоро уеду в Москву.
– Зачем? – сказал он, а потом понял, что лучше спросить иначе: – Надолго?
– Как получится, – Моника продолжала смотреть в потолок. – Поначалу буду жить на два города. Потом, если подружка сможет справляться со складом сама, останусь в Москве насовсем.
– С чего вдруг Москва? Какие-то перспективы по бизнесу открылись? Там же наоборот сложнее…
– Не по бизнесу, – Моника чуть приподнялась на локте. – В личном плане. У меня там мужчина.
Иннокентий обрадовался, что продолжал смотрел на сосок: возможно, Моника и не заметит, как он нервно зажмурился, точно отгоняя наваждение. Хотя нужно было б заткнуть уши: именно в них застучало барабаном сердце.
– Давно? – прохрипел он пересохшим ртом, хотя вовсе не был уверен, что хочет знать что-то большее, чем просто факт наличия у нее второго мужчины.
– Год. Плюс-минус, не важно.
Моника села и спрятала за руками от него грудь.
– Ты только не переживай. С ним я предохранялась.
Он не сумел сдержаться. Кашлянул. Поднес кулак с зажатым одеялом ко рту и чуть не прикусил край. Но вовремя отдернул руку и сумел взглянуть Монике в глаза: пустые и сухие.
– К чему ты это только что добавила?
– Да так… – она опустила глаза к ложбинке между своих пухлых грудей. – Ты у нас чистюля во всем… Даже в машине ни одного фантика.
– Потому что машина не моя, – прохрипел все так же с трудом Иннокентий. – Дядя в любой момент может ее забрать. Я по доверенности езжу.
Замолчали. Резинку тот надевал… Будто ему от этого легче!
– Котик, ну чего ты…
Он не заметил, как Моника подалась вперед, но довольно удачно отбил ее руку: и больно не сделал, и до себя дотронуться не позволил.
– Я тебе не котик!
Она осталась на середине кровати светить голыми пятками.
– Я знала, что будешь злиться. И, по чесноку, мне даже приятна твоя злость. Значит, ты все же что-то ко мне чувствуешь…
– Ничего я к тебе не чувствую!
Иннокентий вскочил с кровати, потянул за собой одеяло, но Моника не отпустила свой край. Тогда он схватил еще мокрый после вечернего душа белый банный халат и накинул на дрожащие плечи. Потом до боли затянул пояс и шагнул к окну: дождик-дождик, мама не горюй. Можно нахрен разбиться на мокрой трассе, но пережидать его в четырёх стенах с Моникой может стоить ему здравого рассудка. Предохранялись они!
Иннокентий шарахнул кулаком по оконной раме и распластал по пластику зудящие пальцы.
– Иннокентий, ну сам-то подумай… Тебе двадцать восемь. Год, два, и ты женишься. А у меня табу на женатых…
Иннокентий обернулся к кровати и сел на подоконник, расставив ноги.
– Кто он?
Моника убрала с лица волосы и дунула на непослушные волоски.
– Какая разница… Ему сорок семь. И если москвич до сих пор никому не оказался нужен, то какая разница…
– А тебе он зачем?
Она чуть опустила голову и глядела на него искоса, точно посмеиваясь над его глупым нахохлившимся видом.
– Мне просто нужен муж, и все. Больше ничего. Все остальное я могу сама, – и тут же добавила: – У него ничего нет, если ты об этом. Живет в двушке с сестрой. Сестра разведена. Взрослая дочь давно живет от них отдельно. У сестры же два кота и никаких перспектив. Я что-нибудь сниму для нас на первое время, а потом увидим. Москва не примет, может, уломаю его на переезд в Питер.
– Мона, зачем?
– Тебе не понять женщин, я уже не раз тебе это говорила. Поэтому даже не буду пытаться что-то тебе объяснить. Скажу лишь, что буду по тебе скучать. Очень. И пока ты не женат, не вычеркивай меня из своей жизни, ладно?
Иннокентий остался на подоконнике, даже когда Моника слезла с кровати и направилась к окну в первозданном виде. Но не выдержал призывного взгляда, опустил глаза к пупку и зажмурился, точно камушек в нем сверкнул глазом королевской кобры. Моргнул и замер, загипнотизированный приближающимся к нему пирсингованным пупком.
– Как чувствовала, что не надо тебе пока говорить, – Моника хотела обнять его, но Иннокентий вовремя очнулся и поймал ее руки еще до того, как те коснулись его плеч. – И все же я рада, что сказала.
Моника вырвала руки – хотя, скорее даже, вынула из ладоней Иннокентия, который вообще не сжал ее пальцев. Ему снова захотелось отвернуться к мокрому серому дождю, но эта женщина стояла слишком близко и не собиралась покидать его личное пространство. Пришлось поднять голову, зафиксировать взгляд ровно между ее глаз, чтобы не видеть, как те блестят.
– Прости, Мона, – он чувствовал внутри пустоту и просил за нее прощение. Он никогда не говорил, даже самому себе, что любит эту женщину, и сейчас не мог бы сказать ей: брось его, останься со мной… Где со мной? Только в постели, а матрас конечен и падать на пол больно даже на мягкий ковер, и простыни на резинке, бывает, тоже съезжают к середине от переизбытка любовного пыла. Возможно, они слишком много раз обжигались друг другом, вот ожог и не зажил до конца. Оттого сейчас так больно.
Моника отошла от окна, отвернулась, взглянула на смятую постель и прошла мимо кровати в ванную комнату. Закрыла дверь и повернула замок: впервые закрылась от него. А Иннокентий сразу же отвернулся к окну. По стеклу текли длинные ручейки дождя, и он машинально поднял руку к глазам – ресницы оказались мокрыми. Что за чёрт… Белый мягкий рукав прошелся по лицу, и Иннокентий уставился на ткань, вдруг до глубины души удивившись тому факту, что рукав остался чистым: ему казалось, что плачет он кровавыми слезами.
– Ты пойдешь в душ?
Иннокентий вскинул голову: Моника даже волосы успела высушить. Сколько же времени он просидел вот так, в полной пустоте?
– Пойду… – ответил он тихо и проверил, чтобы пояс в халате был затянут все так же крепко.
Моника отошла к шкафу, в который повесила смену одежды. Сняла с вешалки его футболку и протянула вместе с джинсами. Одеваться ему предлагалось за дверью, и на этой двери он тоже повернул засов. В запотевшем зеркале в отпечатке его пятерни заалел шрам. Иннокентий нагнулся над раковиной, в которую впился пальцами, и сплюнул. По телу прокатилась волна дрожи. Неприятной. Сродни отвращению. И он знал, что причина не в Монике: от женщины, уложившей в постель незнакомого парня, следовало ожидать подобного подарка. Ему противно было от себя: от своей слепой веры в честность их отношений.
Год. Целый год она обманывала его. Строила какие-то личные планы, а он ни сном, ни духом. Все вокруг лгут. Дядя Серёжа прав. О, как же дядя Серёжа прав… И искуснее всех лгут бабы: мать, сестра, любовница… Пока честной оказалась лишь Настя, которую он в лицо назвал лгуньей. Дворовой псине просто повезло, что ей встретилась такая вот девушка. Как псину зовут? Эй-ты? Эй-ты… Улыбнись!
Он провел рукавом по зеркалу. Отражение все еще дрожало, но причиной оставался пар, а не его слезы. Он что, маленький? Нет, он взрослый. А у взрослых мужиков должны быть принципы. Пусть кто-то называет их брезгливостью. Плевать…
Иннокентий потер щеку вокруг шрама и взял в руку одноразовый станок для бритья. Хорошо, что есть вещи, которые можно просто выкинуть. Жаль, что голова устроена, как помойная яма: одно воспоминание дерьмовее другого, и не спустишь ленту памяти в унитаз, как использованную туалетную бумагу. Хорошо еще тело можно отмыть от неприятных прикосновений.
После душа, вытеревшись насухо и одевшись, Иннокентий вышел в номер. Моника застилала в это время кровать, а вот сумка с вещами уже была собрана, как и она сама. Покончив с уборкой постели, Моника молча прошла мимо Иннокентия в ванную комнату, чтобы собрать в косметичку свои личные вещи. Он пользовался только гостиничными.
– Знаешь, – Моника замерла подле Иннокентия, прижав к животу кожаный сундучок, – меня всегда удивляло, что ты ни разу не спросил, почему я не хочу родить ребенка. Так вот я скажу, почему. Потому что я не хочу, чтобы у него не было отца. Пусть говорят, что отец не важен, но я так не считаю. Так вот, у моего ребенка, если он у меня когда-нибудь будет, будет отец.
– Ты собралась рожать от него прямо сейчас? – спросил Иннокентий то, что не собирался спрашивать, то, что его уже не интересовало.
– Нет. Я хочу пожить с ним хотя бы год под одной крышей, чтобы понять, что смогу растить с ним ребенка, а потом да: ни мне, ни ему тянуть больше нельзя.
– Тогда удачи тебе, Моника, – Иннокентий нарочно произнес ее имя целиком. Имя ему не нравилось и его носительница тоже больше ему не нравилась.
– Спасибо за пожелание!
Моника отвернулась, схватила сумочку, и Иннокентий, заметив, как у нее резко опали плечи, громко сказал:
– Пошли завтракать, пока у них обед не начался.
Моника встрепенулась, тряхнула головой, бросила на кровать сумку, оставляя телефон в номере, и первой шагнула к двери. Он тоже взял только ключ. Это их последний завтрак. Пусть мир с его проблемами подождет.
Впрочем, основные проблемы они не сумели запереть в гостиничном номере и потому ели молча. Только когда Иннокентий размешал ложечкой в чашке Моники сахар, она сказала ему тихое спасибо. Он не ответил даже «пожалуйста», только поджал губы.
За окнами продолжал лить дождь.
– Поедем в город? – осторожно спросила Моника.
– Пойдем в кино, а там уже и обед не за горами…
– А потом в пробку попадем.
– А ты куда-то спешишь?
Она отвела глаза: они блестели. На ресницах не было туши, поэтому слезы Моника сдерживала силой воли. Иннокентий не протянул руки, хотя мог свободно сжать ее запястье, с которого съехали часы. Он просто не хотел к ней прикасаться. Однако на выходе все же подал руку, придержал для нее дверь машины, но больше ничего. Хотел было предложить деньги за гостиницу, но испугался испортить и так испорченный уже воскресный день. Просто купил им билеты в кино и оплатил дорогой обед.
В ресторане они говорили обо все. И ни слова о себе самих. Впервые они не сорвались ни на что личное. В машине, конечно, больше молчали. Почти четыре часа, проведенные на запруженной мокрой трассе.
– Не останешься? – спросила Моника тихо, когда внедорожник затормозил у ее подъезда.
Иннокентий молча покачал головой. Она не вздохнула. Вышла, захлопнула дверь, сама открыла заднюю, взяла сумку и ушла. В дождь. Иннокентий выключил музыку и взял сигарету. Впервые он курил в салоне машины. А дома первым делом, даже не разувшись, достал из кухонного шкафчика бутылку и налил себе полстакана. Выпил залпом теплую водку и даже не поморщился. Потом все же решил вернуться к двери, чтобы разуться. Скинул кроссовки пяткой, не расшнуровывая, но те отчего-то не встали на привычное место под вешалкой.
– Что за фигня?
Иннокентий не чувствовал себя даже слегка пьяным. Он зажег в прихожей свет и замер: носы его кроссовок уперлись в задники кроссовок Насти.
9 "А виноват дождь"
Иннокентий осмотрелся и даже выдохнул, не найдя ни на вешалке, ни под ней ни рюкзака девушки, ни ее курточки. Кто знает – может, это сменная обувь, которую она решила не таскать туда-сюда. И все равно он позвал:
– Настя!
Скорее даже выдохнул – настолько тихо прозвучало в полутемной квартире имя ночной гостьи. Оно вырвалось само – точно озвученная внутренним голосом мысль. Почти одиннадцать – что Насте тут делать? И все же, против воли и всякого здравого смысла, без тапок, босиком, на цыпочках хозяин прошел через темную гостиную, так же тихо приоткрыл дверь спальни и просветил темноту экраном телефона: кровать идеально застелена, как он и оставил ее в субботу.
– Кеша!
Он чуть не выронил телефон, оглушительно хлопнул дверью, резко потянув на себя ручку, и обернулся.
– Что ты тут делаешь?
Иннокентий выдохнул вопрос почти беззвучно. Телефон светил в пол, и он видел лишь силуэт Насти, сидящей на диване. На плечах что-то накинуто – слава богу!
– Вы же сказали, что вернетесь только завтра вечером…
Голос пусть тихий, извиняющийся, но вот не пропадает, как у него.
– Сказал, – Иннокентий сделал паузу, чтобы собраться. – Планы поменялись. Так что ты тут делаешь?
В два гигантских шага он преодолел расстояние до двери и включил верхний свет даже меньше, чем наполовину, но Настя все равно зажмурилась. На одном плече у нее висела куртка – она явно использовала ее в качестве одеяла.
– Дождь пережидала и уснула. Извините. Я сейчас уйду.
Она вскочила с дивана и стала судорожно искать на ковре отсутствующие тапки. Потом вспомнила, что их нет и не может быть, вскинула голову и покраснела. Густо-густо. Иннокентий улыбнулся. Не смог сдержать улыбки: такой маленькой и напуганной она сейчас ему показалась.
– Куда ты пойдешь? – он махнул в сторону зашторенного окна. – Дождь стеной. Лучше маме позвони и скажи, что приедешь утром, потому что хозяин все равно где-то шляется.
Он выдохнул слишком громко и замер: такого отрезвляющего сюрприза у него еще не было. Теперь улыбнулась Настя, и ее лицо сразу обрело взрослые черты.
– Я вообще-то уже сказала ей, что приду завтра, когда закончу роспись.
Иннокентий скрестил ноги, поняв, что стоит, как в школе на физкультуре: ноги на ширине плеч, руки по швам, голову налево…
– И кому из нас двоих ты сказала правду?
Настя не отвела глаз, но улыбку спрятала, прикрыв верхней губой нижнюю.
– Маме. Я всегда говорю маме правду. Я собиралась завтра дождаться вашего прихода. Я не смогла закрыть замок снаружи. Пришлось остаться. Дождя я не боюсь.
– Так ты здесь все выходные, что ли? – Иннокентий почувствовал, как у него участились сердцебиение. – Вот так, на диване? – он даже махнул в сторону Насти рукой. – Хотя постой… Ты была в другой футболке.
Настя вновь вспыхнула, и Иннокентий пожалел, что заикнулся про ее наряд. Подумает еще, что он слишком внимательно ее разглядывал. Хотя именно так все и было, и Настя не могла не заметить его нездоровый субботний интерес к ее голым коленкам.
– Вчера Ксюша закрывала дверь, а сегодня она рано ушла. У нее кошка заболела.
Иннокентий сжал губы, и сердце вернулось на место. Он облокотился о стену и пошевелил кистями рук, точно бросил на землю тяжеленную гирю.
– Кошки, собачки… – Он смотрел на гостью искоса, даже с вызовом. – Настя, может обойдёмся в этот раз без всего этого зоопарка, а? Ушла и ушла! Какая мне разница. Я ж нанимал тебя, а не твою Ксюшу.
– Но это правда! – Настя выкрикнула свое оправдание с какой-то совсем уж детской злобой. – Хотите подробностей? Кошку рвало кровью, прямо шерстяными комками, и глаза были навыкате… В клинике взяли анализы, но результатов пока нет. Во всяком случае, – Настя теперь шептала. – Это все, что я знаю, а сейчас звонить уже поздно, наверное. Сколько времени?
Иннокентий тряхнул головой и поднял к глазам телефон.
– Без трёх минут одиннадцать. Давай уж проживем до утра без собачек и кошечек… – Он убрал телефон и отстранился от стены. Голосу ему тоже хотелось придать хоть немного серьезности. – Я не могу отвезти тебя домой и даже до метро. Я не заметил тебя сразу и решил чуть-чуть расслабиться. Но не настолько, чтобы ничего не соображать, – добавил он, держа на лице маску абсолютного безразличия к стоящей перед ним особе женского полу. – Ты вообще что-то ела?
– Я не голодная, – ответила Настя быстро, заправив за ухо выбившуюся из хвоста прядь.
– Ну чего ты врешь?!
Иннокентий снова схватился за стену, рука попала на дверной косяк. Кажется, он непроизвольно попятился, чтобы оказаться на безопасном для его мужского самообладание расстоянии от дивана.
– Ты же рассчитывала на мамин ужин. Суши не предлагаю, я их терпеть не могу. Но пиццу в такое время нам привезут довольно быстро.
– Если только вы…
– Да, я голодный! – перебил Иннокентий. – Настя, я не отпущу тебя ночью в дождь, это даже не обсуждается, но у меня нет никаких задних мыслей, окай? Или как у вас там сейчас говорят?
Он попытался улыбнуться, но вышла какая-то кривая гримаса.
– Я предпочитаю говорить по-русски.
– Я тоже, вот удача!
Он быстро отвёл глаза от завитка, дрожащего у другого уха, которое Настя не теребила: по спине текла предательская струйка горячего пота.
– И вообще… – он вновь махал руками, точно барахтающийся в пруду утопающий. – Этот диван не разбирается, но я дам тебе постельное белье. И свою футболку, если не брезгуешь… Ну так же ты не будешь спать… Или можем махнуться не глядя. Ты на кровать, а мне без разницы, где спать.
– Мне лучше на диване.
Иннокентий не поднял глаз, не в силах прекратить моргать. Он наугад ткнул пальцем в телефон и пару раз прокрутил мимо номер круглосуточной доставки пиццы. Руки тоже дрожали, и явно не от водки. Только Насти сегодня не хватало! Он покосился в ее сторону: стоит, как памятник, и точно ведь всякую херню про него думает. Вот как пить дать. Он лишь зря сотрясает воздух обещаниями быть пай-мальчиком. А он именно таким и будет…
– Слушай, могу вызвать такси, если ты мне не доверяешь, – не выдержал Иннокентий и опустил телефон, так и не выбрав нужный номер.
– Я сама могу вызвать!
Он поднял глаза: да хоть бы на миллиметр отошла от дивана, дура!
– Да знаю, что ты все можешь сама! – сорвался Иннокентий на крик и замер. – Извини.
Футболка на спине совсем взмокла, будто он под дождем побегал.
– Тяжелый день. Не обращай внимания. И… – Он еще сильнее тряхнул головой, точно встряхивал не упавшие на глаза волосы, а мозги. – Я просто не хочу тебя гонять туда-обратно… Или ты уже закончила рисовать?
Он только сейчас глянул на стену: до этого момента взгляд фокусировался лишь на лице Насти, боясь скользнуть ниже по тонкой шее. За спиной все сливалось в радужный шар, но сейчас он рассмотрел графическую композицию, в которой смутно угадывались две человеческие фигуры, тянущиеся друг к другу – или это у него просто уже едет крыша от всех этих баб?!
– Нет, не закончила. Это только кажется простым…
В голосе обида или что-то большее… Гнев? На его невежество!
– Не кажется… Просто ты диван подвинула…
– Я проверяла, как смотрится все вместе.
– Хорошо смотрится.
– Вам нравится? Честно?
Он кивнул. Нервно. Несколько раз. А потом осторожно подошёл к дивану. Сбоку. И чуть ли не ткнулся в стену носом.
– Сколько мазков! – он скосил глаза в сторону сжавшей перед собой руки взволнованной гостьи. – А издалека все кажется идеально гладким. Ты очень талантливая, Настя.
Сейчас, вблизи, ее румянец был еще ярче, и температура его тела подскочила до сорока. Пришлось отступить к спасительному косяку. Может, он все же перебрал с водкой?
– Ничего особенного. У нас в училище много ребят, которые рисуют намного лучше меня.
Он сжал губы, потом медленно выпустил, вместе с паром, скопившимся в горле.
– Неправильная ты, Настя, – и даже покачал головой. – Ты должна говорить заказчику, что ты лучшая и ему ужасно повезло заполучить именно тебя. Скромность тебя ни к чему хорошему не приведёт. Надо уметь не только что-то делать очень хорошо, но еще и продать свое умение за большие деньги. Если ты себя не ценишь, то кто ж за тебя такую заплатит?
– Я не собираюсь никому себя продавать!
Она выпалила слова, точно пулеметную очередь, и Иннокентий лишь чудом не схватился за сердце, но затылком к косяку все же приложился и замер.
– Извини, Настя. Я не так выразился. Ладно… Какую пиццу хочешь? – Иннокентий снова поднял телефон к лицу, точно ослеп. – С мясом? Ты же ешь мясо?
– Мышки очень любят сыр…
Иннокентий махнул телефоном, точно рассекал воздух мечом.
– Хватит издеваться!
От его крика Настя сжалась в комок, и Иннокентий с извинениями отвернулся.
– Сырная так сырная. Я всеяден.
Он сделал заказ и сунул телефон в задний карман джинсов.
– Слушай, Настя, давай начнём говорить, как взрослые люди. И обоюдно перейдем на ты, хорошо?
Она кивнула. Он тоже. Сам не понял, зачем.
– Тебе осталось вытерпеть меня совсем недолго, – На телефон больше не нужно было смотреть, но он впился взглядом в экран, чтобы не смотреть на нервно вздымающуюся грудь Насти. – Пиццу привезут через полчаса, ну максимум минут сорок. Так что через час можно и нужно лечь спать, – он даже глаза прикрыл, произнося многозначный глагол. – Мне лично довольно рано на работу, а нам еще надо с тобой найти кафе позавтракать, – он снова попытался улыбнуться. – Сейчас принесу тебе простынь с одеялом. В душ хочешь сейчас или после пиццы?
– После можно?
Наверное, она смотрела в этот момент на него, но Иннокентий не стал рисковать, проверяя.
– Все можно, – бросил он и отвернулся, продолжая гипнотизировать экран.
Размашистым шагом прошёл в спальню и замер подле идеально застеленной кровати. И сразу же все внутри сжалось от непреодолимого желания смять ее, но этого не произойдет. Ни сейчас, ни потом. Он не прикоснется к девчонке. Не выместит на ней злость на другую. Она уйдет завтра в свою жизнь, а эту ночь они как-нибудь уж перекантуются вдвоем в этих четырёх стенах.
Он сорвал покрывало и перекинуть через плечо. Потом нагнулся и вытащил из подкроватного ящика аккуратно сложенные простыни. Стянул с одной из подушек наволочку и принёс Насте, чтобы та сама постелила себе на диване постель.
– Вместо пододеяльника вот тебе вторая простыня – поспишь на американский манер. Не против? Покрывало все равно в него не засунуть. Но оно довольно теплое. Флис.
Настя пожала плечами.
– Все хорошо. Вы… Ты не волнуйся, я почти все детство проспала на диване. Так что все нормально. Пусть я уже и не маленькая, помещусь.
Так хотелось сказать – ты и сейчас маленькая. Когда ты родилась, я уже в школу пошел. Но Иннокентий промолчал.
