Текст книги "Настя как ненастье (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
5 "Все они дураки"
Иннокентий радовался наличию у человека бокового зрения и навыку водителя постоянно им пользоваться. Он разглядывал Настю почти тайком от неё. И понимал, что в тойотовском джипе разговор бы склеился намного легче. Сейчас они уже, кажется, целых пять минут молчат. За это время Настя пару раз бросала на него короткие взгляды – в основном на руки. Или на подсветку приборной панели и экрана. Музыка играла тихо, и он не хотел увеличивать громкость, надеясь, что кто-нибудь из них решится заговорить первым.
– Красивая машина…
А он думал, она заговорит о музыке.
– Угу, – хмыкнул он. – Чтобы человек отвалил за кусок железа сто тысяч баксов, он, конечно, обязан быть красивым.
Она тоже хмыкнула, но очень натужно:
– Значит, человек может себе это позволить.
Зря он ляпнул про деньги. Точно подчеркнул их разницу и ее финансовую нужду.
– Но лучше эти деньги потратить на более нужную вещь.
– Вы ж зачем-то купили такую машину… – заерзала на сиденье Настя.
Иннокентий усмехнулся: зря не добавила – для понтов. Так оно и есть. Только не его понтов, а Никитиных.
– Я не покупал, мне б зарплаты на нее не хватило.
Он перехватил взгляд Насти, направленный ему в лицо.
– Я ее забрал у мужа сестры за долги. Долги перед фирмой. Он не на свои купил такую тачку. Своих бы даже на Рав-4 не хватило. А хотелось – в другой тачке неудобно, видимо, было баб трахать…
Он замолчал, но всего на секунду. Нельзя допустить, чтобы Настя подумала лишнее.
– Извини, что так грубо, но это именно то, что он делал… Конечно, не только это. Но это именно то, что я ему никогда не прощу. Извини еще раз, но это к разговору о наших птичках. Я всегда считал, что есть вещи, которые женщины своим мужьям не прощают. И до сих пор так считаю. У моей сестры просто что-то с головой не так. Но она может прощать его сколько угодно, но пусть не требует этого от меня. Ладно, все… Я вообще не должен был начинать про это, как-то само с языка сорвалось. Но я не хочу окунуть в это дерьмо еще и тебя. Сам в нем по уши сижу. Давай сменим тему, а то я уже, кажется, зациклился на сестре, сейчас снова что-нибудь ляпну не то. Ну, давай, предлагай уже свои варианты…
Настя смотрела только вперёд, и он тоже решил не отвлекаться от дороги.
– Кеша, а что вы хотите увидеть на стене? – начала художница нейтральный разговор.
– Не спрашивай у меня таких вещей. Я не знаю. Просто сделай так, чтобы мне захотелось возвращаться домой?
– А сейчас вам не хочется?
– Неа… – он всё же повернул голову и сразу перехватил внимательный взгляд девушки. – Слушай, Настя, это не диссонанс, нет? Называть меня Кешей и на вы?
– Но вы сами так представились…
– Окай, представился… Так сообрази, что я рассчитывал на «ты», нет разве? Тебе сколько лет?
– Скоро двадцать один.
– А мне скоро двадцать восемь. Слишком большая разница, да, надо выкать?
– Хорошо, не буду больше…
Иннокентий тряхнул головой: закусила губу и уставилась в окно. Типа, разговаривать тогда вообще не буду. Как же сложно с ней! Ну, ну… Но мозг не приходил на помощь. Отсиживался в холодном углу горячей головы. Поздно, братан, поздно… Сказал уже слишком много и окончательно отпугнул от себя девчонку, а счастье было так возможно, так близко…
– Настя, – он позвал, хотя еще не знал, что ей скажет. Для начала пусть повернет к нему голову.
Но она не повернула. Он увидел ее макушку, когда в рюкзаке звякнул телефон. Как иногда вовремя звонят телефоны.
– Нет, я же тебе написала, – начала Настя с ходу. – Не знаю. Попытаюсь еще в один зайти в понедельник. Нет, я же сказала, что это не вариант. Илья, я не могу сейчас говорить. Я в дороге. Когда? Как я с тобой из дома буду говорить, у тебя что последние мозги отшибло! Давай через полчаса. Из метро выйду, наберу. И не смей приезжать, понял? С собакой без тебя погуляю. Мама и так себе места не находит из-за тебя дурака. Все, я сказала! Пока!
Иннокентий с начала разговора с такой силой сжал руль, что в конце сам удивился, как это пластик не треснул – пальцы аж затекли.
– Что-то ты не очень вежливой с ним была, – еле проговорил он, чувствуя, как взмокли на шее отросшие волоски. – Так нельзя.
– Заслужил…
– Тогда я даже боюсь вообразить, что ты думала обо мне, когда присылала эсэмэски, – хотел хохотнуть Иннокентий, но вышел хрип.
– Ничего я о вас не думала. Вы просто моего брата не знаете. Он дурак дураком. Во всем.
Так это она с братом говорила! Фу… Иннокентий аж заулыбался.
– Вам вот смешно, а мне плакать хочется.
– Не надо плакать. Давай я лучше помогу…
Она перебила, не дав ему договорить «деньгами».
– Мозги ему, что ли, свои дадите?
Иннокентий теперь рассмеялся в открытую. Сразу стало легче дышать.
– Со мной бы кто ими поделился. Дядя вот говорит, что я тоже дурак.
– Думаю, не настолько, чтобы узнать, что тебя уволили только через два месяца.
– Как это?
– А вот так. Бизнес по-русски. Их всех втихую уволили, еще и по собственному желанию. Они два месяца бесплатно проработали и еще все сроки пропустили, чтобы встать на биржу и получить пособие.
– Ну это незаконно…
– А я о чем? – Настя аж оживилась. – Их десять человек сорокалетних мужиков, он один там мальчик, и все молчат, боятся чего-то… Еще и маме рассказал, идиот! И ничего делать не собирается…
– А чем он занимается? Может, я помогу…
И снова зря ляпнул. Настя перестала улыбаться и как-то вся сжалась.
– Не поможете. Он руками работал. Головой у него не получается. Не пошел учиться вовремя, а сейчас уже никак. Женился. Да еще ребенок чужой… В общем, пусть сам разбирается.
– Настя, ты из-за этого плакала или из-за чего-то другого?
– Я не плакала! – почти выкрикнула она и нервно закусила губу.
– Я не слепой. Скажи, чем он занимается. Может, я смогу его куда-то пристроить. У меня есть друзья в разных областях. Ну что ты уперлась? Не начинай снова про собаку только…
– А что, я должна была про брата сказать? – голос у нее все еще дрожал. – Сказать о том, что он дурак, незнакомому человеку? – закончила она уже с вызовом.
– Камень пойман, – усмехнулся Иннокентий. Даже горько. – Мы же не просто так их дураками называем. А потому что любим. Потому что нам не все равно, что с ними будет. Настя…
Она не повернула головы.
– Ну, ладно, не буду настаивать, – он сильнее сжал руль. – Захочешь, сама скажешь. Если смогу, помогу.
– Вы уже помогли. Хватит.
– Ну что опять это «вы»? Мы же договорились.
– Мне так спокойнее. А вам должно быть без разницы, как я вас называю. Можно, буду звать полным именем?
– У меня Николаевич отчество, – почти выплюнул Иннокентий в лобовое стекло.
– Не обижайтесь на меня. Я не хочу, чтобы вы помогали мне просто так. Мне действительно хочется думать, что я могу сделать работу, за которую можно столько заплатить…
– Сколько столько! – Иннокентий с трудом удерживал на руле руку. Жутко хотелось обтереть взмокшую шею.
– Для вас это не деньги, для меня деньги, – сказала Настя тихо и даже зло.
– Хорошо. Забудем. С этой минуты я для тебя Иннокентий Николаевич, а ты Анастасия. Я тоже не хочу звать тебя Настей, поняла?
– Вы обиделись?
Он поймал её взгляд, но не стал рассматривать лицо.
– Правильно поняла. Но я это переживу. У меня без тебя проблем предостаточно. Можно тебя высадить на Сенной?
Она кивнула, и он почти сразу подрулил к тротуару. Настя вышла, но не успела захлопнуть дверь: он поймал ее рукой.
– Жду звонка. Можешь спокойно звонить до двенадцати. Ксюше привет. И извинись, если ей показалось, что я был груб. А я действительно был груб. Из-за тебя!
– Извините, – в очередной раз тихо произнесла Настя.
– Извиняю. Пока, – и Иннокентий подтянул дверь до щелчка.
Потом крутанул руль, наплевав на правила дорожного движения. Ему сигналить никто не станет. Газанул там, где газовать было нельзя. Но скоро уже успокоился. Хватит – нашел из-за кого нервничать, идиот! Своих проблем выше крыши, ещё в её лезть. Отработает свои двадцать штук для спокойной совести – и пусть валит на все четыре стороны. Оставит на столе ключи и чао-какао, не больно-то и хотелось…
6 "Кто самые счастливые девушки?"
К цирку Иннокентий подъехал даже раньше положенного. И выдохнул, что обошлось без ментов и приключений. Господи, неужели все бабы такие нервные или ему просто везет, как утопленнику: что в семье, что… Да какой тут секс?! С этой Настей дальше рукопожатия все равно не уйдешь. И не надо, а то потом не рад будешь, что связался с малолетней. Что у них там в башке, и с полбанки не разберешься!
Иннокентий откинул сиденье и прикрыл глаза. Рассматривать в сером небе было нечего. Лето не лето, осень не осень. Хмарь, как и жизнь. Так и не съездят в этом году с Моникой в Выборг… Хотя, если Настя будет рисовать, можно рвануть прямо завтра с ночевкой, а в воскресенье вечером вернуться. Надо только не забыть захватить из квартиры костюм для понедельника. И все, Настю он больше не увидит.
Тут в стекло постучали. Он вскочил с мыслью, что машина стоит в этот раз нормально. Опять попрошайки? Нет, свои… И он резко открыл дверь, получив под голову вернувшейся в вертикальное положение спинкой.
– Где мама?
Тимофей полез к нему на колени прямо к рулю, и Иннокентий усадил мальчика поудобнее. Руль все равно не повернет, так что пусть играет.
– У мамы дела. Она сама на дачу к тебе приедет.
Ребенку хватило такого ответа, а вот бабушке – нет. Иннокентий смотрел на мать, впервые за долгое время внимательно. Сдала, сильно, а до шестидесяти еще три года. Худая, как баба Яга. Зато стрижка хорошая, даже макияж сделан и одета красиво, с шелковым шарфиком поверх шерстяной кофты. Мёрзнет, что ли?
– Я хочу, чтобы Лида решила кое-какие щекотливые вопросы.
– Какие именно?
– Мам, – Иннокентий коснулся подбородком макушки племянника. – Не сейчас, ладно?
– Хорошо, вечером поговорим.
– Вечером тоже не смогу. Я вас отвезу и сразу уеду.
– Почему?
– Потому что у меня завтра свидание.
– С кем?
– С кем, с кем? С девушкой! Что за идиотские вопросы.
– Так на другие ты отвечать не хочешь, – насупилась мать.
– Я уже на все вопросы ответил, так что не надо начинать по новой. Садись в машину. Нам толкаться два часа.
Он спустил на землю Тимофея и вылез следом, чтобы пристегнуть мальчика в кресло, а мать села вперед.
Они ехали какое-то время молча. Иннокентий то и дело поворачивал к ней голову, но не для того, чтобы вывести на разговор, а точно хотел в сотый раз убедиться, что рядом нет Насти. Увы, выкинуть эту девку из головы будет не так уж и просто. Может, конечно, два дня с Моникой его излечат. Хотелось бы в это верить.
– Лида написала мне про все, – вдруг заговорила мать, пряча телефон в сумку.
Иннокентий не повернул головы.
– Ничего нового она написать тебе не могла, – он машинально взглянул в зеркало заднего вида: мальчик спал. – Я не буду содержать чужих детей.
Мать тоже обернулась назад, но ничего не ответила. Лишь больше надулась.
– Ты вообще не подумала, что когда-нибудь я женюсь? – продолжил Иннокентий тихо. – У меня, надеюсь, тоже будет два ребенка. Предлагаешь, поднимать на ноги четверых? Увольте… А если я заведу любовницу и не одну, у меня никаких денег не хватит…
– Кеша, прекрати!
– Не называй меня Кешей! – Иннокентий даже машину дёрнул. – Я этого не люблю, и ты это знаешь.
– А я не люблю, когда ты говоришь такие глупости.
– Я давно не был настолько серьезен, мам. И вообще у тебя двойные стандарты. Никите иметь жену, детей и кучу любовниц можно, а мне нельзя. Где справедливость?
– Иннокентий…
– Вот и молчи. Считай, что этим ребенком, – он мотнул головой в сторону спящего Тимофея, – твоя дочка просто залетела. К счастью, он пошел в нашу породу, и я могу забыть, кто его отец. Сейчас пусть делает аборт, разводится и начинает новую жизнь…
– Какую новую? Ей тридцать один… Ты что, не понимаешь этого?
– Нет, надо похоронить себя за плинтусом с этим мудаком! – Иннокентий откашлялся, чтобы вернуться к шепоту. – Знаешь, что… Вот хочет она содержать мужика, пусть выходит на работу. Не зря училась, мозги у нее есть… Во всяком случае были еще пять лет назад. И я, может быть, ей и слова тогда не скажу, но когда я плачу из собственного кармана, то имею полное право спрашивать, куда идут деньги.
– Ты стал похож на своего дядю.
– Это комплимент?
– Ты знаешь, что нет. И мне очень жаль девушку, которая с тобой встречается. Очень жаль.
– А мне кажется, это очень счастливая девушка, – бросил Иннокентий уже в лобовое стекло, опалив мать до этого гневным взглядом. – Ты только не лезь сейчас к Лидке со своими советами. Она стоит на пороге новой жизни. Я уверен. И во всем поддержу ее. Найду ей работу. Так что готовься сидеть с внуком. У Лидки не будет особо времени им заниматься. И думать о бывшем. И мужика найдет себе. И родит ему, если захочет. Так что все хорошо. Не надо тут из мух слонов делать.
– Как у тебя все просто, Иннокентий Николаевич. Будто в жизни можно что-то предсказать…
– Можно, если розовые очки не надевать. Я говорил, что Никита козел? Говорил. И дядя Серёжа говорил. И вообще, мать, это вы с отцом, царство ему небесное, во всем виноваты. Нефиг было девку до двадцати пяти опекать. Были нормальные парни, вы же их отфутболили – с этим не ходи, с тем не целуйся. Двадцать пять, а ты не замужем? Ах, ты замужем, так рожай быстрее! Может, она до беременности бы поняла, что он за тварь. Нет, куда там… Давай, давай, а то не успеешь… А теперь – ну так поезд ушел, красотка…
– Тебе чего сегодня прорвало? – мать даже сумку в ноги с колен швырнула.
– Меня давно прорвало, мама, если ты это до сих пор не поняла. Только ты думаешь, что все волшебным образом само собой разрулится. Этого не будет…
– Кеша, у тебя с той девушкой серьезно?
Он от неожиданности вопроса даже притормозил и, резко повернув к матери голову, отчеканил:
– У меня с каждой девушкой всё очень серьёзно. Ещё вопросы будут?
– У меня к тебе вообще никогда нет вопросов. Ты очень изменился. Ты просто копия дяди. Ты всегда знаешь, кто и что тебе должен.
– Мам, я люблю Лиду. И хочу, чтобы она была счастлива. С Никитой это невозможно. Нормальный мужик бы так себя не повел. А если он ненормальный изначально, то нормальным уже не станет. Ты зря думаешь, что что-то изменится в лучшую сторону. Я вот очень удивлюсь, если он придет ко мне во вторник. Я даже ему руку пожму за храбрость. Но вот я на девяносто девять процентов уверен, что этого не произойдет.
– Ты делаешь сестре только хуже… Ты не понимаешь…
– Мать, я все понимаю! И коня на скаку, и в горящую избу, и ковриком у порога, чтобы благоверный ножки вытер. Я все вижу и все понимаю. Этого не будет. Я хочу сестре нормальную жизнь. И у нее будет нормальная жизнь. Я все для этого сделаю. Я уже делаю немало. Ты почему-то не просишь денег у дяди Серёжи, только у меня…
– Ты знаешь, что с дядей Серёжей невозможно общаться. Он поможет, только для начала надо на коленях перед ним поползать, чтобы его душеньке приятно стало.
– Мать, ты как всегда не в ту степь…
– Ну, конечно, куда мне… У тебя вот только Никита плохой, а дядя Серёжа нормальный, он мужик, да?
– Знаешь, это дело тёти Инны, а не наше. Но он свою семью содержит.
– То есть опять ты все свел к деньгам…
– Мам, попробуй поживи без денег, я на тебя посмотрю. Давай не будем ни про дядю Серёжу, ни про тётю Инну. Мы говорим про нашу Лидку. Так вот, то, что у нее, это не семья и семьей никогда не будет. Ты делаешь плохо и дочке, и внуку, и мне… Особенно мне. Я уже с девушками не могу нормально общаться. Вот хватит, достало! Не порть мне настроение перед свиданием, ладно?
Мать отвернулась к окну. С тем же выражением лица, какое было недавно у Насти. Как же они надоели со своими пустыми обидами!
– Мам, не думай про это до вторника. Во вторник все решится само собой. Только не психуй. Занимайся внуком. Больше от тебя ничего не требуется. Остальное мы с Лидой решим сами. По-взрослому.
Мать продолжала смотреть в окно. Ехать еще час. Целый час молчать. Но это все же лучше, чем продолжать ругаться. Молчание – это своего рода перемирие. И в магазин он, к счастью, пошел один, потому что ребенок продолжал спать. Набрал тележку с верхом. Заодно сладкое и фрукты на завтра: надо же девчонкам что-то на перекус оставить.
– Точно в ссылку нас отправляешь! – брякнула мать, посчитав пакеты.
Да, на чай лучше не оставаться. Он даже не стал отпирать ворота. Поставил внедорожник у калитки. Проверил, что все работает: свет, газ, канализация. Теперь можно и уезжать с почти что чистой совестью. Но все же они обнялись на прощанье.
– Мать, ты реально не психуй. Мы не маленькие. Разберемся.
Он разобрался и с выходными. Сказал Монике, что завтра ближе к вечеру заберёт её и они поедут в Выборг. Сказал, чтобы сняла гостиницу. И даже не понял, рада она поездке или нет.
– С сестрой все хорошо? – спросила Моника, когда он уже почти отключился.
– Так себе. Как всегда, – ушёл Иннокентий от прямого ответа, чтобы не врать. – Ладно, завтра жди звонка. Будь готова.
Он тоже ждал звонка. И вот тот наконец прорезал заполнившую весь салон громкую музыку. Иннокентий ткнул пальцем в экран и снова удивился, что не проделал в нем дырку. Теперь со всех сторон на него лился голос Насти. Снова предельно вежливый и мелодичный, как в офисе. Конечно, он может в двенадцать. Не рано. Будет ждать…
Монике он не перезвонил. Кто знает, вдруг «на работе» будет запарка и придётся отменить поездку… Хотя в это «вдруг» верилось с трудом. Большим. Но все же верилось.
7 "Один на острове"
И этой ночью Иннокентий тоже долго ворочался, снова курил у раскрытого окна, даже пытался принять на грудь, но вновь не получилось – к счастью, на этот раз он только повертел бутылку в руках и поставил обратно в холодильник, так и не налив в стакан. А утром вообще переставил водку в шкафчик, оставив в холодильнике лишь минеральную воду, сок, нарезку колбасы и сыра да коробочку с пирожными буше. Кажется, он мог претендовать на звание достаточно гостеприимного хозяина. Осталась какая-то малость – уйти. Но сначала следовало подвинуть диван на безопасное от краски расстояние. Он его сдвинул, обнаружил у стены мотки пыли, взял в руки пылесос и вернул диван на прежнее место: вдруг Насте надо будет нужно отметить границы росписи.
Затем сел в кресло и обвел гостиную придирчивым взглядом: не родное, все чужое, точно он пришел в выставочный зал. Впрочем, гостиная служила ему лишь кинотеатром. Гостей здесь ни разу не было. Дядя Серёжа заезжал сюда пару раз за деловыми бумагами, и все. Спальня тоже не выглядела жилой. Мать купила два абсолютно одинаковых комплекта постельного белья. Оба серые с черным, едва приметным, рисунком. Иннокентий перестилал кровать нечасто, а вот застилал серебристым покрывалом каждый день – так что его спальня тоже могла выступать образчиком современного журнального стиля. И только в ванной ему пришлось малость прибраться. И заодно побриться. В общем, Иннокентий был готов и к встрече с Настей, и к встрече с Моникой. Монике он еще не позвонил. Та все равно будет готова – ей хватит, как обычно, и получасового предупреждения.
Да и Настя в этот раз оказалась пунктуальной. Возможно, на нее так повлияла Ксюша. На Иннокентия же она произвела нежелательный эффект – он бы предпочел увидеть в юбке Настю, а не подмастерье. Но Настя оставалась в неизменных джинсах. Его так и подмывало спросить, есть ли у нее вторые, или она неделю носит одну единственную пару? Но он промолчал, даже поднял взгляд к ее лицу: ресницы на месте, а вот шевелюра малость посветлела. Выходит, краску с волос можно смыть. Пусть уж будет русой, чем штампованной рыжей шваброй.
– В холодильнике есть все для бутербродов. Плюс сок, вода, фрукты и сладкое…
– Нам ничего не надо, – отчеканила Настя и стрельнула взглядом в сторону рюкзака: – У нас все с собой.
Он уже оценил тяжесть рюкзаков обеих: девушки притащили на себе кучу красок. Надо было догадаться и хотя бы встретить бедных у метро. И вот сейчас от отказа принять угощение Иннокентий напрягся ещё больше и даже отступил к дверному косяку за поддержкой.
– Придется съесть, – хотелось сказать мягко, а вышло зло. И он поспешил объясниться: – Я до вечера понедельника здесь не появлюсь. Все испортится. Не хочешь сама, возьми домой собаке.
– Собака это не ест, – все так же нейтрально выдала Настя.
– Твоя собака должна есть все, раз она с улицы.
– Она и ест все, – ответила Настя.
Иннокентий уловил улыбку в уголке ее рта, и у него сразу пересохло в горле, но он сдержался, не облизал губы.
– И вы все ешьте, – ляпнул и язык прикусил. Глупо вышло. И обидно. А обидеть он никого из них не желал. – Я специально для вас купил, – добавил он и перевел взгляд с одной девушки на другую. – Ну что? – У него от нервов жутко чесались ладони. – Может, все-таки показать вам рабочую площадку? Вы ж не в гости пришли, – добавил он и сразу пожалел: улыбка исчезла с Настиного лица, а на ее напарницу он даже не смотрел. – Диван я отодвину. Это так, чтобы ты оценила общий вид. Есть какие-то идеи?
– Сейчас модно псевдотрехмерные женские лица…
– Автопортрет нарисуешь? – перебил Иннокентий и снова прикусил язык, но взгляда от Настиного лица отвести не смог. Отвела она, но успела вспыхнуть.
– Я же сказала, что вам не нужна никакая роспись, – буркнула Настя, глядя уже в пол.
– Мне все нужно, – он в свою очередь потупился и обнаружил, что обе девчонки босиком. – У меня тапок нет. Так что не разувайтесь. И рисуйте, что хотите. Чтобы я вернулся в понедельник, зажег свет и сказал: вау… А что вы для этого сделаете, мне, честное слово, без разницы. Если, конечно, это не будет нечто из разряда восемнадцать плюс. У меня маленький племянник.
Настя снова смотрела на него. И ей как-то удалось вернуть во взгляд безразличие. Нет, все-таки эту Настину ипостась Иннокентий не любил. Вид сзади и вид спереди в этой девчонки очень разнился. Теперь ему больше нравилось ее лицо. Он уже сумел убедить себя в том, что все остальное можно найти в любой бабе. За это отвечала одна его ипостась, а вот в глаза Насте смотрела совершенно другая и не соглашалась с первой. Если с телом он еще мог как-то договориться, то голова отказывалась подчиняться, хотя он бы с удовольствием выбил из нее, пусть даже при помощи мухобойки, вредные мысли относительно этой девчонки. Он едет отдыхать с Моникой, и точка!
– Я нарисую абстракцию.
– Договорились. Вот ключи. Пойдем, закроешь при мне замок.
У Насти все получилось с первого раза. Тогда он снял с вешалки приготовленный костюм на понедельник и, пожелав художницам удачи, побежал вниз. Но Монике позвонил не сразу. Наверное, с минуту просидел с закрытыми глазами. Нет, все закончилось: Настя оставит ключи на столе и вместе с ключами его душу – в покое.
– Мона, через полчаса я у тебя. Выходи. Я подниматься не буду.
Он отключил телефон и вдарил на полную громкость музыку, чувствуя себя полным идиотом. Настя и Ксюша – одного поля ягоды, только первой природа больше отстегнула от своих щедрот, но обе малолетки и делать с ними нечего.
– Ты сегодня прямо светишься, – сказала Моника, поцеловав его в щеку.
Иннокентий вздрогнул, точно его застукали на месте преступления.
– Я просто доволен, что в этот раз ничего не сорвалось.
Что уж, он почти не врал. Он был доволен, что все пошло, как и было им запланировано. Они погуляют в Выборге по набережной, постоят со стаканчиком горячего кофе напротив драккара – там тихо и спокойно даже летом, а воскресным утром поедут в Монрепо. Пока все действительно шло, как надо, как ему хотелось. Даже кофе не пересластили. Он наслаждался каждым глотком и каждой минутой с Моникой. Он впервые за долгие месяцы смотрел на нее со стороны – в ней что-то изменилось. Она будто помолодела даже. И верно, чуть укоротила волосы у лица, голова стала пышнее, и сейчас Моника романтично откидывала с лица брошенные ветром волосы. Иннокентий поймал ее пальцы и прижал к губам.
– Ты это чего? – она вырвала их и спрятала руки в карман летней куртки.
Иннокентий даже опешил.
– Просто так.
– Да? – Моника смотрела на него с какой-то опаской. – Или сказать что-то хочешь, но боишься? Говори. Я не маленькая, меня задабривать конфетами не надо.
Иннокентий сунул руки в карманы джинсов и облокотился спиной о перила.
– Да ничего я не хочу, – повернул голову на девяносто градусов. – Просто…
Ресницы так дрожали, что казалось в реплике викингского корабля поднимаются весла. Ему вдруг захотелось уплыть куда-нибудь, далеко, подальше от всех и вся, а потом вернуться, и чтобы все уже было хорошо: Моника не дергается от каждого его проявления нежности, у Лиды не растет живот, о Никите все забыли и Насти в ее рваных джинсах нет в его квартире и в помине. Он, наверное, в следующие выходные пригласит маляра, чтобы замазать художества юных дарований. Никаких воспоминаний, никаких…
– Врешь!
Он вздрогнул и обернулся: Моника снова держала волосы прижатыми ладонью у уха, но не для того, чтобы открыть щеку для поцелуя.
– О сестре думаешь, я знаю. Чувствуешь же, что плохо поступаешь. Еще есть время одуматься, верно?
– Нет никакого времени!
Иннокентий проводил взглядом обнимающуюся парочку. Рваные джинсы… Как сговорились все!
– Ты сама запретила говорить о Лиде. У нас с тобой только секс. Ничего личного.
Он так и не повернулся к Монике. Она взяла его под руку и прижалась щекой к плечу. Он дернулся – не специально, его просто трясло, как от простуды, но Моника приняла его дрожь на свой счет и чуть ослабила хватку.
– Ладно тебе злиться.
Он чуть скосил глаза в ее сторону, но промолчал.
– Ты мне не безразличен, – добавила она будничным тоном и потащила его вдоль набережной.
Он шел вперед, нащупывая дорогу по звуку, в унисон ее кроссовкам. Глаза отказывались служить проводниками, все цеплялись за прохожих. «Не безразличен» – словно заело в мозгу. Надо же было так сказать!
– Иннокентий…
Моника его даже ущипнула за локоть, и он остановился, глядя на нее с вызовом:
– Что?
– У тебя все хорошо? Мне кажется, что ты не со мной…
– Тебе верно кажется. Вернее, ты прекрасно знаешь, что у меня все плохо. Но мы об этом не говорим. Мы делаем вид, что в мире, кроме нас, никого и ничего не существует. Я честно пытаюсь не думать ни о чем, кроме тебя.
– Ты злишься, как маленький ребенок, – Моника отдернула руку и покачала головой. – Мы зря поехали куда-то в эти выходные. Ты мыслями уже во вторнике, и я тебя понимаю. Мы можем вернуться. Я не обижусь.
– Мона, – Иннокентий протянул руки и потер ее плечи. – От перестановки фигур в пространстве ничего не изменится. Это хорошо, что мы уехали. И если я веду себя, как конченный дебил, не обращай внимания. Я не специально, чтобы позлить тебя. Я не контролирую это…
– Я знаю, – Моника запустила руки ему за спину и прижалась щекой к груди. – Ты – хороший, заботливый брат, просто есть вещи, которые брат понять не в состоянии. Я вот говорю себе: не лезь, дура, не лезь, и не могу… Пообещай, – она чуть отстранилась, чтобы видеть моргающие глаза Иннокентия. – Если Никита придет к тебе и проявит желание сохранить семью, ты не будешь прессировать его деньгами. Хоть это ты можешь мне пообещать?
– И как ты себе это представляешь? – Моника аж вся изогнулась клюкой, чтобы стать намного ниже ростом и заглядывать ему в глаза, так что ему пришлось чуть ли не поднять ее в воздух, чтобы заставить выпрямиться. – Я пущу его бесплатно в свою квартиру, я буду присылать сестре деньги, как и было раньше? Так это именно то, чего он добивается.
– Мне кажется, ты зациклился на деньгах, и уже не понимаешь, что есть деньги, а что так – пшик, хрен на постном масле. Ну сколько ты тратишь на сестру в месяц? Штук тридцать, не больше ведь? Квартиру ты сдавать и так не собирался ведь… Ну и что с тебя может поиметь этот Никита? Ты же сам сказал, что все принадлежит твоему дяде. И если Никита вернулся, то он вернулся к жене и ребенку. Ты просто не видишь очевидных вещей.
– А что такое, эти очевидные вещи? Знаешь, для меня быть мужиком – это малость другое. Ну будь я им, будь у меня жена и ребенок, да плевать бы я хотел на ее брата. Я бы заработал денег столько, чтобы с этим братом вообще не пересекаться.
– А если никак?
– Что никак? У нас половине страны никак? Мужикам просто лень работать, вот и все. У нас бабы пашут за троих, а мужикам влом: то зарплата маленькая, то должность пыльная. У нас на фирме мужики только в мастерских остались. И то только в качестве тягловой силы… Ты вот все хочешь увидеть в Никите что-то положительное и даже не допускаешь мысли, что положительного в нем может и не быть вовсе. Ну я ведь не просто так себя веду! Неужели ты думаешь, что я желаю сестре плохого? Я хочу ее от всего плохого оградить. У нее нет мужика, пойми, но у нее есть маленький мужичок, которого надо растить в любви, а она, как зверюга какая-то, с Тимкой.
– Потому что ты доводишь ее до такого состояния.
– Опять я плохой, да? Я ее, что ли, вогнал в это состояние? Я ее пытаюсь который год из него вывести. Сколько раз я звал ее на работу? Да каждый день! Что они с матерью вдвоем, как две курицы, над одним Тимкой носятся. Я не знаю, что сестре надо… Вот, честно, не понимаю.
– Мужика ей надо… Что ты не понимаешь-то!
– Да где этот мужик? Этого мужика нет… А нужен бы был, я уже матери сказал: вышла бы на работу и пахала бы за двоих, пока тот на диване лежит. Ей просто нравится нифига не делать… И я не знаю, почему… Она была до него другой!
– Ты что орешь?! – Моника сжала прохладными ладонями горячие щеки Иннокентия. – На тебя люди оборачиваются. Вот, – теперь она грозила ему пальцем. – Поэтому я и не могу говорить с тобой о Лиде. Ты не говоришь, ты доказываешь мне свою правоту. А раз ты это постоянно делаешь, то в душе ты не уверен, что поступаешь верно. Я тебя убедила?
Иннокентий скинул со щеки вторую руку Моники и шагнул в сторону.
– Я понял лишь одно, что ты такая же упрямая и даже не слушаешь меня, потому что знаешь, что последней твоей фразой будет: Кеша, ты не прав.
– Не будет, – она догнала его и снова взяла под руку. – Я никогда не называю тебя Кешей. Кто так тебя называет?
Он остановился и резко повернул к спутнице голову.
– Мать. Меня мать так зовет. И вы с ней чем-то даже похожи.
– Возрастом? – почти усмехнулась Моника и сильнее сжала руку Иннокентия. – Или потому что мы обе за тебя беспокоимся? Вот у тебя шнурок развязан, а ты даже не замечаешь…
Иннокентий даже глянуть вниз не успел, а Моника уже присела подле него и схватилась за шнурки.
– Ты что делаешь? – он так дернул ногой, что чуть не угодил Монике в подбородок. Быстро присел и сам завязал кроссовок. – С ума сошла, что ли?
Моника поднялась и отряхнула ладони друг о дружку.
– А что такого-то? Ты не на то внимание обращаешь. Ты бы лучше за временем следил. Нам час от силы остался, чтобы замок посмотреть. Шевелись уже, пока шнурки снова не развязались.
