Текст книги "Его величество случай"

Автор книги: Ольга Володарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Сергей

Сергей вошел в знакомый с детства подъезд. Огляделся. Все очень сильно изменилось за те двадцать с лишним лет, что его здесь не было. Раньше видеокамера на входе не висела, не было бронированных дверей, выложенного брусчаткой пола, пластиковых пальм, окон, урн, мордастого охранника тоже не наблюдалось, на его месте в те далекие годы сидела старушка-лифтерша. Жильцов прежних, наверное, тоже не осталось…

А вот лифт все тот же, по крайней мере, с виду. Сергей вошел в него, опустил узорчатую решетку, закрыл дверь, нажал кнопку с цифрой три (его раньше поражало, что в четырехэтажном здании есть лифт, а теперь радует – не надо идти пешком). Пока поднимался, думал о том, что старый дом утратил свое очарование. Он, бесспорно, стал чище, добротнее, больше приспособлен для жилья, но при этом потерял нечто неуловимое, что делало его особенным… Или это он сам стал другим? Слишком старым, консервативным, закостеневшим… Быть может… Быть может…

Выйдя из кабины, Сергей сразу двинулся направо – интересовавшая его квартира находилась там. Дверь, как он и предполагал, поменяли, раньше она была дубовой, теперь стала железной. Сергей постоял немного, с интересом разглядывая витую бронзовую ручку в виде обезьянки, потом решительно надавил на звонок.

Ему долго не открывали, он даже хотел уйти, решив, что никого нет дома, но спустя минуту услышал, как в замке поворачивается ключ. В следующий миг дверь распахнулась, и на пороге квартиры материализовалась заспанная красотка. Девушка была в неглиже, без макияжа и укладки – Сергей явно пришел не вовремя.

– Чего надо? – хмуро буркнула красотка, окидывая Сергея недовольным взором.

– Здравствуйте, Фрося, простите, что потревожил…

– Меня зовут Ева, вы меня с кем-то спутали, – процедила она и попыталась закрыть дверь, но Сергей перехватил ее руку и мягко сказал:

– Хорошо, если хотите, я буду называть вас Евой.

– Те че надо?

– Вы меня не помните? Я брат вашей бабушки. Сергей… Сергей Отрадов.

– Раз брат, почему фамилия другая?

– Я ношу фамилию матери, а матери у нас были разные… – Он старался не замечать ее хамоватого тона. – Так вы меня помните?

– Помню, и дальше что?

– Может, вы меня впустите, все же не чужие люди…

– За фигом?

– Поговорим, – совсем растерялся Сергей, он помнил племянницу (или кем там она ему приходилась?) еще девочкой, и тогда она была изумительно вежливой.

– Мне с вами разговаривать не о чем, – отрезала Ева. – И в родственники набиваться не надо! Я вас знать не знаю, ясно?

– Ясно, – холодно проговорил Сергей, ему сильно хотелось оттаскать грубиянку за ухо. – Тогда единственная просьба… Не могли бы вы дать мне адрес Елены…

– Какой, на фиг, Елены?

– Елены Бергман, вашей тети.

– Адреса звезд политики и эстрады продают в переходах, а я ничем помочь не могу!

Последние слова она уже кричала из-за закрытой двери.

Вместо того чтобы смертельно обидеться, Сергей развеселился. Глупенькая девчонка, неужели она думает уесть его своими плоскими подколами. Бестолковая маленькая злючка! Но до чего хороша… Вылитая Элеонора в молодости. Конечно, в Лине было больше аристократизма, и она никогда бы не позволила себе нагрубить малознакомому человеку, но все равно девчонка просто красотка…

Сергей вышел из подъезда, постоял немного под козырьком, вдыхая сухой морозный воздух (он уже отвык от московского климата – в Калининграде он другой, более влажный). Потом быстро сбежал с крыльца и направился к стоянке такси, у него появилась мысль, где можно узнать адрес Елены.

Елена. Лена. Леночка. Единственная женщина из его прошлого, которую он до сих пор не мог забыть. Почему, интересно? Ведь он ее никогда не любил… Да, был увлечен, очарован… польщен, что такая молодая, красивая, холодная женщина столь страстно его полюбила. Она могла бы стать ему хорошей женой, но не сложилось… Сергей нисколько не раскаивался в том, что отверг ее когда-то, он поступил по совести, его мучило только одно – почему он скрыл от нее всюправду. Надо было открыться ей, тогда, быть может, все бы у нее сложилось по-другому: не было бы смертельной обиды, затяжной болезни, разрыва с матерью.

Он был не прав! Лена должна знать правду! Она имеет на это право! Именно для того, чтобы поведать ей истину, Сергей так стремился сейчас встретиться с ней…

Только поэтому.

Эдик

Эдуард Петрович нетерпеливо постукивал пальцами по полированной поверхности письменного стола. Ему не терпелось закончить пустой разговор со следователем, но ментяра, как назло, все говорил и говорил, не умолкая ни на минуту. И ладно бы что дельное болтал, а то гнал какую-то пургу, причем сознательно…

– Послушайте, товарищ майор, – прервал следователя вконец измотанный его зудением Эдуард Петрович. – Вы по делу мне ничего сообщить не хотите?

– Так я ж по делу и толкую… – изобразил дурачка майор.

– Как, говорите, вас зовут?

– Станислав Палыч…

– Так вот, Станислав Палыч, я человек занятой, и слушать вашу трескотню мне недосуг… Хотите у меня что-то спросить – спрашивайте, хотите допросить – пожалуйста, я сейчас же вызову своего адвоката! А если вы меня в чем-то подозреваете, предъявите обвинение – я и мои юристы к вашим услугам…

– А теперь послушайте вы, Эдуард Петрович, – быстро став серьезным, заговорил Стас. – Никаких обвинений вам я предъявлять пока не собираюсь, если бы у меня были против вас улики, то я задержал бы вас незамедлительно, даже ваши ушлые юристы вам бы не помогли…

– Только угрожать мне не надо… – брезгливо сморщился Эдуард.

– Хорошо, не буду, – покладисто согласился Стас. – Но и вы меня своими юристами не пугайте…

– Короче, товарищ майор.

– У вас какая машина, Эдуард Петрович?

– У меня их несколько. Какая именно вас интересует?

– Есть у вас «Линкольн»?

– Есть.

– Так вот кое-кто из соседей вашей матушки видел черный «Линкольн» у ее подъезда в день, предшествующий убийству.

– Номер соседи запомнили?

– Был бы номер, и разговор был бы другой.

– Что еще?

– Кинжал, которым убили Элеонору Георгиевну, из той же… хм… оперы, что и ваш перстень.

– Откуда вы знаете, из какой… хм… оперы мой перстень? – передразнил Вульф.

– Потрясли одного антиквара, и он нам сообщил кое-что интересное… – Стас подался вперед и, сощурившись, прошептал: – Ножичек, тот, которым почикали вашу матушку, не простой. Старинный. Редкий. Приметный. Я даже не побоюсь сказать, раритетный. Со своей богатой историей. Если желаете, я даже вам ее поведаю… – Он вынул из кармана небольшой блокнот, раскрытый на середине, и начал нараспев читать: – Дамасский кинжал, владельцем которого с 1517 года был сам Владыка Османской империи… имя я, к сожалению, не записал, но это и неважно… Так вот кинжал сей был изготовлен специально для героического сирийского воина Эль-Саладина – победителя крестоносцев в конце XIII века. И только в начале XVI века им завладели турки, как я понимаю, разворовав гробницу воина, они как раз тогда Сирию захватили… – Стас дурашливо подмигнул Эдуарду: – Как излагаю, а? Как профессор!

– И при чем тут мой перстень? – лениво спросил Эдуард Петрович.

– А при том, что турки в дар своему владыке принесли не только ножичек, но еще кольцо с изумрудом и браслет, которые изготовили дамасские ювелиры, повторив на украшениях узор с рукоятки старинного кинжала, то есть дерево, обвитое змеей, чтобы все три предмета составляли ансамбль… – Стас пронзительно глянул на собеседника. – Знающие люди утверждают, что все три предмета благополучно дожили до наших дней и… попали в руки одного человека. И этот человек вы, Эдуард Петрович. – Следователь победоносно вскинул голову. – Скажете, они врут?

– Врут, – спокойно проговорил Эдуард. – Перстень я приобретал, тут не поспоришь, браслет хотел, но не стал – к браслеткам у меня давнее отвращение… Находился в них в свое время, больше не тянет… А что касается ножа, то, не скрою, очень я им интересовался, но так и не нашел. Тот дятел, который вам на меня настучал, уверял, что он вывезен за границу.

– На все-то у вас есть ответ… – покачал головой Стас. – Хорошо подготовились…

Глаза Эдуарда недобро сверкнули, но он сдержался и очень вежливо произнес:

– Если бы я готовился к твоему, майор, визиту, ты бы сюда даже не вошел и разговаривал бы не со мной, а с моими юристами – это первое. И второе, – Эдуард подался вперед, – если б я хоть чего-то опасался, ты бы это дело не вел. И знаешь почему? Потому что тебя бы от него отстранили и занялся бы его расследованием другой следователь – мой человек, который закрыл бы его в два счета… Я понятно излагаю?

– Чего уж тут непонятного… Только и мне есть что вам сказать. Первое, я знаю, кто вы, это вы перед девчонкой бестолковой можете из себя благородного рыцаря корчить, она вам поверит, я же наслышан и о Вульфе, и о его бойцах невидимого фронта. Второе, вытекающее из первого, Элеонору Георгиевну, по моему мнению, убил профессионал – только профессионал мог нанести столь точный удар в сердце, только он может скрыться с места преступления, не оставив следов…

– А ты, майор, не допускаешь, что убийца просто везучий сукин сын?

– Я не закончил, – повысил голос Стас.

– Прошу прощения… – Эдуард прикрыл веки и хмыкнул: – Так что там дальше? Третий пункт?

– И, в-третьих, вы ненавидели свою мать. Это не секрет. Она же отреклась от вас, отобрала у вас детей. Поэтому я считаю, что старушку убрали по вашей указке.

Эдуард Петрович тяжко вздохнул, потом лег грудью на стол, придвинув свою круглую физиономию к худому скуластому лицу майора, и отрывисто, почти по слогам, произнес:

– Когда хотят кого-то убрать – нанимают киллера, но если решают отомстить – убивают собственными руками… – Закончив фразу, Эдуард Петрович шлепнул ладонями по столу, что, безусловно, означало: разговор закончен, после чего выпрямился в кресле и зычно прокричал:

– Андрюха!

На зов Эдуарда тут же откликнулись – в кабинет вбежал здоровый детина в строгом костюме (не иначе Андрюха) и, застыв на пороге, преданно уставился на босса.

Тот пальцем подозвал детину поближе и, когда тот сделал три размашистых шага в его направлении, отчеканил:

– Проводи товарища майора к выходу. Он уже уходит.

Стас нехотя поднялся с кресла, убрал в карман блокнот, шагнул к нетерпеливо переминающемуся Андрюхе, но тут Эдуард Петрович опять заговорил:

– Физию его запомни, а парням скажи, чтоб фамилию записали… Ему теперь в мой офис путь заказан.

Майор резко обернулся, хмуро посмотрел на Эдуарда, но тот Стаса будто не замечал, продолжая разговаривать с парнем:

– Сколько бы своими корками красными он ни тряс, ко мне больше не пускать… Только если придет с ордером. Ясно?

Андрюха послушно кивнул и, увидев, что майор двинулся к выходу без него, кинулся следом за ним.

Когда за ними закрылась дверь, Эдуард Петрович дал волю гневу – со всего маху двинул кулаком по новенькому телефону, стоящему на столе. Черт! Откуда менты могли все узнать? Ладно про кинжал и перстень (Эдуард никогда не доверял пройдохе-антиквару), но откуда они узнали про то, что он ненавидел свою мать? Про то, что она отреклась от него и отобрала детей? Это было тайной, его и матери, и он ни одной живой душе об этом не обмолвился… Стоп! Еще могла знать старая пердушка Лизавета Петровна. Ну точно! Она была в курсе всех семейных проблем Новицких – недаром всю жизнь совала свой нос в их тайны…

Эдуард Петрович раздраженно рванул ремень на брюках, давая брюху вывалиться из штанов. Как же он был зол! На болтливого антиквара, на наглого мента, на подлую бабку Голицыну… Особенно на нее, поскольку то, что она растрепала ментам, являлось не просто его тайной, это было его болью…

Эдуард уперся лбом в сжатые кулаки, стараясь отогнать неожиданно нахлынувшие воспоминания, но не мог – картинки из прошлого проносились перед мысленным взором против его воли… Вот он, пухлый мальчуган в шортиках, сидит у двери квартиры и ждет, когда его любимая мамочка вернется из театра, чтобы поцеловать ее, такую нарядную, свежую, прекрасную… Вот он идет в первый класс, в одной руке у него огромный букет гладиолусов, в другой мамина ладонь. Он самый счастливый и самый гордый первоклассник, потому что с ним рядом идет его ненаглядная мамуля. Самая лучшая! Самая удивительная женщина на свете…

Как же он боготворил свою мать! Как хотел, чтобы она любила только его. Конечно, она баловала его, была с ним ласкова, сердечна, но ему все было мало. Он хотел владеть ее сердцем безраздельно… Наверное, поэтому все в его жизни пошло наперекосяк. Относись он к матери спокойнее, не стал бы так ее ревновать к многочисленным мужчинам, к приемной дочери, не стал бы совершать глупые поступки лишь для того, чтобы привлечь к себе ее внимание…

Первый раз Эдика забрали в милицию, когда он учился на первом курсе института. Он подрался со своим одногруппником из-за какой-то ерунды, тогда он был на взводе из-за того, что мать устроила в честь Ленки грандиозный прием – девочка, видите ли, экстерном окончила художественную школу. На втором курсе его замели за кражу. На третьем за пьяный дебош в ресторане. Всякий раз мать его отмазывала, вызволяя из ментовки при помощи своих высокопоставленных поклонников. Но в один далеко не прекрасный день она сказала: «Вляпаешься еще раз, будешь выпутываться сам!» Он вляпался через полгода, а сам выпутаться не смог – ему предъявили обвинение по статье «разбойное нападение» и грозили посадить на семь лет. Все ждали («разбойник» в первую очередь), что мать вытащит сына и на этот раз, но не дождались. Элеонора Новицкая никогда не меняла своих решений. В итоге Эдуард загремел на три года в колонию общего режима… Но мать отвернулась от него гораздо позже… А тогда она исправно посылала ему передачки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но когда его выпустили, она предупредила: «Вляпаешься еще раз – и ты мне больше не сын!» Эдик заверил матушку, что заключение его многому научило и больше он за решетку не хочет…

Дальше все в его жизни пошло более-менее гладко. Он устроился на работу, женился на скромной девушке, которая родила ему детишек-погодков Дениску и Ефросинью (на этом имени настояла Элеонора), обзавелся квартирой, но, не прожив с семьей и пяти лет, загремел опять. По глупости загремел. Толкнул на улице одного пьяного приставалу, а тот взял да упал, и так неудачно, что умер, стукнувшись виском о чугунную урну.

Другой бы на месте Эдика мог отделаться двумя годами, ну тремя, но ранее судимому Новицкому впаяли по полной – восемь лет. Вот тогда мать от него и отвернулась. Ей ничего не оставалось – ведь она никогда не меняла своих решений!

Через два года умерла его жена, как потом выяснилось, от вины и от вина, и Элеонора прибрала внуков к рукам, для начала лишив сына родительских прав, а потом категорически запретив ему с ними видеться. Так он при живой матери и детях остался один-одинешенек…

Эдуард Петрович встряхнулся, как собака, выбравшаяся из воды, отшвыривая вместо влаги теребящие сердце воспоминания, вытер платком вспотевший лоб, вздохнул. Та-ак, успокоился. Хорошо. Теперь надо заняться делами. Он потянулся к телефону, но не позвонил, а громко крикнул:

– Эй, кто там есть!

В кабинет тут же влетел услужливый Андрюха.

– Проводил? – спросил Эдуард Петрович.

– Ага. И ребятам все передал.

– Хорошо. Теперь вот что… – Он повертел на пальце перстень, подумал, потом решительно сказал: – Наведайся с ребятами к Шацу.

– К антиквару?

– К нему, подлюке… Проучить его надо, чтоб впредь держал язык за зубами…

– Проучить? – переспросил Андрюха.

– Навтыкайте маленько, но не перестарайтесь – он мне еще нужен. Привет от меня передайте. И скажите, что если еще хоть раз пикнет ментам о моих перстнях или еще о чем-нибудь, будет иметь дело лично со мной. Все, свободен. Вернешься – доложишь.

Андрюха кивнул и вышел. Проводив парня глазами, Эдуард Петрович потянулся к своему дипломату, положил его на стол, набрал код, открыл. На дне совершенно пустого кейса лежал, переливаясь каждой гранью, старинный браслет. Сделан он был в форме змеи, глаз которой сверкал изумрудным огнем.

День второй

Анна

Аня влетела в квартиру, быстро закрыла дверь на все четыре запора, бросила на пол сумки и только потом облегченно выдохнула. Она жива! Какое счастье! К тому же богата! Чертовски богата! А еще у нее теперь есть сотовый телефон! И новый гардероб! И новая помада! Помада за триста рублей! Обалдеть!

Трясущимися руками Аня достала из кармана вожделенный тюбик. Открыла колпачок, выкрутила стержень, понюхала… Вот она, ее первая трехсотрублевая помада, ранее она покупала только тридцатирублевые и считала себя транжирой, ведь можно было найти и за двадцать… Аня убрала тюбик обратно в карман, так и не рискнув подкрасить губы (дорого!), собрала с пола сумки и, не раздеваясь, прошла в комнату.

Какое счастье, что она вчера бросилась следом за Стасом. Промедлила бы минуту, и пакет с утварью уже заграбастали бы вездесущие бомжи – Аня, когда подбегала к бачкам, видела, как они хищно подбирались к нему. Но она успела! Ухватила сумку перед самым носом одного из бродяг, принесла домой, вытряхнула содержимое, отмыла, оттерла, поставила в шкаф. Потом наступила бессонная ночь, на протяжении которой Аня решала для себя: что лучше – сделать и раскаиваться или не сделать и тоже раскаиваться… Обычно она выбирала последнее – риск был ей чужд, перемен она боялась, самостоятельно принимать решения не привыкла, в итоге всю жизнь плыла по течению (или, как говорила мать, болталась, как дерьмо в проруби), причем очень от своей инертности страдала. Но этой ночью в ней нежданно-негаданно проснулась авантюристка. Ближе к утру Аня приняла решение: к антиквару сходить, подстаканник оценить, если получится – продать, а деньги потратить… Одного Аня не учла – денег оказалось так много, что она просто не знала, куда их деть…

Да, кухонная утварь, которая чуть не стала собственностью бомжей, оказалась не просто старинной, а очень редкой и очень-очень ценной. Фаберже, правда, оказался поддельным, но и за него Ане прилично заплатили, потому вещица все равно была антикварной! Да еще и платиновой. Подстаканники оказались действительно серебряными, но с позолотой. Когда же антиквар глянул на вазочку, то сначала чуть не хлопнулся в обморок, но потом вскочил и забегал по комнате, повторяя одно и то же: «период Тан, период Тан» и еще непонятное слово «патина». Набегавшись, спросил, где Аня ее взяла, она честно ответила – в шкафу, в ней конфеты лежали. После этого антиквар чуть не хлопнулся в обморок вторично, но деньги ей все же выдал.

Когда она вышла из лавки с пакетом долларов, то чуть не умерла от страха. Ей казалось, что у нее на лбу высветилась надпись: «Внимание грабителей! Несу бешеные бабки! Налетай, отбирай!» Поэтому она разгуливать по улицам побоялась (о метро уж и говорить нечего!), а зашла в первый попавшийся магазин, чтобы спустить в нем все деньги. На ее счастье, первым на пути оказался не «Рыболов» или «Охотник» и не «Секс-шоп» (куда бы она потом купленные пушки-фаллосы дела?), а салон спортивной одежды, где услужливые продавцы экипировали ее с ног до головы. Пуховик, джинсы, свитер, пара футболок, рубашка, ботинки, шапка, шарф, даже носки и белье – все это она купила, не потратив при этом и пятой доли своих денежных средств (в магазине, к счастью, был обменный пункт валюты).

Тут Аня вспомнила про свою давнюю мечту – новый сотовый телефон – и решила, что если ее осуществлять, то прямо сейчас. Так что следующий магазин, который она посетила, был салоном мобильной связи. Боже! Что за изобилие аппаратов предстало перед ней! Коммуникаторы, смартфоны, айфоны всех цветов и форм! Когда же к ней подскочил один из продавцов и начал засыпать ее совершенно непонятными словами типа «карта памяти», «пиксели», «мегапиксели» и «три джи», Аня совсем потерялась. Она-то думала, что покупка сотового окажется самым приятным и простым делом…

В итоге она приобрела хорошенький телефончик серебристого цвета с какими-то невероятными возможностями и огромной внутренней памятью, но знала наверняка, что будет пользоваться только цифровыми клавишами, чтобы набрать номер, и клавишами с красной и зеленой трубками, дабы разговор начать и закончить. Да, еще камера пригодится, чтоб, к примеру, расписание пригородных автобусов сфотографировать.

Когда взмыленная Аня покинула салон, оказалось, что денег еще полно – пришлось бежать в следующий магазин. Там она набрала шампуней, гелей, пены для ванн. Была мысль приобрести набор косметики, но Аня ее отмела: в фирмах она не разбиралась (знала только «Голди роуз», чьей помадой пользовалась, но в магазине были «Л’Ореаль», «Мейбеллин», «Пупа» и никакого намека на привычные «золотые розы»), чем отличается компактная пудра от прессованной не знала, к какому типу ее кожа относится, не подозревала, в чем признаваться хорошеньким, модным продавщицам было стыдно. Аня решила сначала подковаться по этому вопросу, а уж потом идти выбирать себе косметику. Единственное, что она приобрела в парфюмерном отделе, так это духи – «Шанель № 5», про них она не раз слышала, читала, что их любила Мэрилин Монро, к тому же название было короткое и легко произносимое, не то что «Лаура Биаджотти»!

Из парфюмерного отдела она переместилась в хозяйственный, из хозяйственного в кожгалантерейный, а деньги все не кончались… Тогда она пошла на крайние меры: отправилась в магазин «Бытовая техника», где чуть было не смела с прилавков половину ассортимента, но вовремя одумалась, представив, как она будет выглядеть в глазах соседей, знакомых, а главное, в глазах Петра и Эдуарда Петровича, когда они увидят, что в ее убогом жилище появились чудеса современной техники. Скажут, притворялась бедной сироткой, а сама в чулке бешеные тысячи прятала… Или того хуже – обвинят в краже мифических фамильных драгоценностей, ведь никто не знает, что у бабули в неказистом кухонном ящичке хранились такие богатства, как вазочки каких-то Танов и яйцо Фаберже.

Так что из этого магазина Аня вышла налегке – купила только две ч удные сковородки, которые, как говорилось в рекламе, всегда думают о нас, и чайник, обязанный изменить нашу жизнь к лучшему. Тут ей на глаза попался ларек с косметикой. Зайдя внутрь, Аня порадовалась широте ассортимента (тюбики с «Голди роуз» батареей выстроились вдоль прилавка) и неказистости продавщицы – у такой можно, не стесняясь, попросить показать дешевую помаду. Только Аня не стала мелочиться, выбрала самую дорогую и с гордостью выложила за нее триста рублей.

На этом она решила закончить шопинг и отправиться домой, а на оставшиеся деньги заказать Элеоноре Георгиевне мраморный памятник.

И вот, наконец, она дома! Живая и здоровая – грабители, как видно, разучились читать надписи на лбах! Руки, правда, болели, ноги ныли, а голова гудела. Руки болели потому, что Аня перла все сама, боясь доверить драгоценную ношу (три сумки с одеждой, парфюмерией, бытовой химией, коробка с чайником, один спортивный рюкзак со сковородками) постороннему человеку. Ноги – из-за того, что от метро бежала бегом: на такси не поехала, побоялась сесть в машину к незнакомцу, маршруткой не воспользовалась, так как в них полно ворья, троллейбус проигнорировала из-за близости остановки к забегаловке «Армэн», где тусовались весьма подозрительные личности. А тут еще на выходе из подземки к ней подлетел жутко нахальный парень и стал тянуть руки к сумкам. Когда Аня уже собралась заорать «Караул, грабят!», оказалось, что нахал вовсе не грабитель, а обычный студентик, подрабатывающий раздачей рекламных листовок – как раз одну такую он ей пытался вручить, но, видя, что руки у девушки заняты, сунул прямо в пакет. Вот этот «инцидент» и довел Аню до головной боли. Зато заставил припустить бегом – весь путь до дома она неслась аллюром, позвякивая на скаку сковородками, как лошадь подковами…

Доскакала, слава тебе господи! Теперь можно перевести дух и спокойно себя рассмотреть – а то в магазине, стесняясь продавцов и покупателей, перед зеркалами она не задерживалась, брала все, почти не глядя.

Аня не стала разуваться и снимать куртку, прошла в комнату одетой. Поправ шапочку, встала перед зеркалом… Х-м-м… Красиво… Ботиночки замшевые на «манной» подошве, джинсы в обтяжку, куртка легкая, невесомая (продавец сказал, «не перьевая – пуховая»), яркая и модная, ей в тон шапочка и шарфик… Вещи отличные и так хорошо сидят! Да что там хорошо – роскошно сидят! Теперь она выглядит не хуже этой злючки Фроси…

От зеркала Аня оторвалась с сожалением – уж очень она себе в новых тряпках нравилась, но, так как планы у нее на день были грандиозные, процесс самолюбования пришлось завершить досрочно. А планы были таковы: сначала попить чаю, вскипятив воду в новом «Филипсе», потом пожарить котлет на «Тефале», затем разобрать (понюхать, пощупать, примерить) новые вещи и, наконец, позвонить с нового телефона кому-нибудь… Кому звонить, Аня еще не решила, но выбор у нее был: как-никак две визитки имеются…

Но грандиозным планам не суждено было реализоваться: в тот момент, когда Аня начала распаковывать чайник, в ее дверь кто-то позвонил.

Испустив стон отчаяния, Анюта поплелась открывать.

– Кто там? – настороженно прислушавшись к звукам за дверью, спросила она.

– Анечка, деточка, открой, это я, Лизавета Петровна…

«Этого еще не хватало!» – сердито подумала Аня, а вслух произнесла:

– Сейчас, только форточки закрою, я знаю, что вы боитесь сквозняков…

Последнее слово она прокричала уже из комнаты – надо было спешно запрятать обновки в шкаф. От греха подальше!

Затолкав сумки под кровать (в шкафу места оказалось недостаточно), Аня вернулась в прихожую. Открыла дверь.

Старуха Голицына, разряженная в свою лучшую шубу – траченную молью норку, вплыла в прихожую, на ее сухих губах блуждала приторно-ласковая улыбка.

– Мне Петр Алексеевич сказал, что ты переехала… Вот я и решила нанести визит вежливости…

– Проходите, – так же фальшиво улыбнулась Аня. – В кухню. Я вас чаем напою.

Старуха царственно кивнула и, приостановившись у зеркала, дабы поправить кокетливо сдвинутую на одно ухо шляпку, прошла в кухню. Аня, понурив голову, поплелась следом.

– Не испить ли нам чаю? – церемонно спросила Лизавета, угнездившись на любимом Анином табурете (том самом, у холодильника). – Я вот шоколадку привезла, чтобы, так сказать, не с пустыми руками…

Аня удивленно воззрилась на вынутую из кармана плитку – она ни разу не видела, чтобы Голицына приезжала сюда с гостинцем. Должно быть, хитрющая старушенция что-то замыслила… Но раздумывать об этом Ане было некогда – следовало спешно вскипятить воду (раньше начнут чаепитие, раньше закончат). Когда она ставила на плитку помятый по бокам эмалированный чайник, в голове мелькнула мысль, – эх, как бы сейчас «Филипс» пригодился! – которая тут же была изгнана прочь.

Когда чайник был водружен на плитку, Аня села за стол. Но тут вспомнила, что чай пить не из чего – стаканы она по Стасову совету выкинула, а только что купленные керамические кружки еще лежат в сумке. Пришлось извиняться перед старухой, возвращаться в комнату, выуживать из-под кровати котомки, искать в них завернутую в мягкую бумагу посуду, спешно ее протирать и снова возвращаться на кухню.

– Какие миленькие кружки, – промурлыкала Вета, придвигая к себе красную в белый горох посудину. – Конечно, это не то, из чего мы, аристократы, привыкли пить чай… В нашей семье, знаете ли, всегда было принято пользоваться фарфором, даже если мы просто перекусывали… Но сейчас все по-другому…

Аня про себя фыркнула, типа, знаем мы, какие вы аристократы, но ничем не выдала своего веселого удивления, напротив, вежливо улыбнулась и кивнула.

– Это Линочкины кружки? – не отставала от Ани Лизавета.

– Нет, мои.

– Я так и думала. У Линочки никогда не было такой кричащей… то есть, я хотела сказать, яркой посуды… И вообще она любила пить чай из обычных стаканов… Я ее еще за это ругала. Что ты, говорю, как в поезде? Гремишь стекляшками о подстаканники, вульгарно очень… – После этой фразы старуха как-то подобралась, сосредоточилась, посерьезнела и вкрадчиво спросила: – У нее алюминиевые подстаканники были, ты их не видела?

– Видела, – осторожно сказала Аня, – а что?

– Хотела попросить у тебя… – На ее лицо вернулась приторная улыбка. – В память о дорогой подружке… Подари их мне, а? Все равно они бросовые, копейки стоят, тебе ни к чему, а мне память…

Аня чуть не задохнулась от возмущения. Вот старая нахалка! Судя по алчному блеску глаз, она прекрасно знает, что «бросовые» подстаканники сделаны из чистого серебра, знает и мудрит, так как решила обдурить глупую девчонку. И обдурила бы, если бы Аня не взялась вчера подстаканники чистить…

– Ну так как, Анечка? – нетерпеливо вопрошала Вета. – Подаришь бабушке сувенирчик? Линочка была бы рада, мы с ней как сестры были, честное слово, как сестры…

– Боюсь, что не получится, – развела руками Аня.

– Тебе что, жалко алюминиевых безделушек? – окрысилась старуха.

– Не жалко, просто…

– Ты все равно их выкинешь! Я знаю, как вы, молодые, презираете все, что было нам дорого…

– Уже.

– Что «уже»?

– Уже выкинула.

– Как? – ошалела Вета.

– Просто. Сложила в полиэтиленовый мешок и бросила в мусорный бак. Вместе с прочей дребеденью… – с тайным злорадством врала Аня. – А что?

– Да как ты… Как? – старуха не находила слов. – Разве можно… Выбрасывать-то… Как же это…

– Так копеечные же, не жалко! – невинно улыбнулась Аня. – Но вы не расстраивайтесь, я могу в память об Элеоноре Георгиевне вам подарить что-нибудь другое… Например, вот эту сахарницу. – И она достала из ящика ту самую плошку, на дне которой красовалась цена «3-50». – Она самая красивая, я ее оставила… Берите…

– Нет, спасибо, – пролепетала Лизавета Петровна, вяло отмахиваясь от презента.

– Тогда чайку.

– Да, чайку…

– Или кофе.

– Или кофе…

– А вам можно?

– Не знаю… – совсем сникла старуха, вероятно, утрата «бросовых» подстаканников ранила ее в самое сердце.

– Лизавета Петровна, вам нехорошо? – всерьез обеспокоилась Аня.

– Нет, все в порядке… Просто устала… – Она медленно поднялась с табурета. – Я, пожалуй, пойду…

– Вас проводить?

– Не надо, деточка… Я сама… Ты, кстати, когда подстаканнички выкинула? Недавно?

– Вчера.

– Вчера, – с тоской повторила Голицына и, горестно вздохнув, вышла в прихожую.

Спустя каких-то пару минут Аня осталась в квартире одна. Наконец-то! Теперь можно спокойно разобрать вещи… Померить, понюхать, пощупать и что там дальше? А, позвонить!

Аня выволокла сумки из-под кровати, плюхнулась на пол рядом с ними. Взяла самую большую, с шампунями и гелями, поставила ее между широко расставленными ногами, раскрыла… В нос тут же ударил необыкновенно приятный запах: свежий, чистый, ненавязчивый…