Текст книги "Сквозь игольное ушко. Сборник"

Автор книги: Ольга Литаврина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4. Мася

У Чехова есть прелестный рассказ, в котором примерный семьянин, смотритель затерянной в глухой степи железнодорожной станции, приглашая на Новый год распутную свояченицу, рассуждает сам с собой о том, что никакого вреда жизни их с женой визит свояченицы принести не может – «потому как жить хуже, чем они живут сейчас, нигде невозможно»! И только постфактум, когда все предсказанное случается, убеждая героя, что «хуже» – есть куда, и может быть еще «значительно хуже» – вплоть до нищеты и буйной палаты, – герои, уже без сил, вспоминают «произволение господне».

То же случилось и в семействе Малышевых. В тот год и Веньке, и Марине казалось, что ничего хуже их семейных условий и представить нельзя. Денег вечно не хватает, Маринка сидит без работы и начала потихоньку прикладываться к рюмочке; и само их жилье они раньше могли бы увидеть не иначе, как в фильме ужасов!

Но оказалось – можно и хуже, и «значительно хуже»! В тот вечер Венька, стараясь держать себя в руках, поехал проводить пьяную Ленку до дома. Предлагали и Марине ехать к Ленке всем вместе. Но ее так тошнило, так кружились перед глазами стены, что она побоялась не доехать. Единственное, на что хватило ее сил, – всем вместе доехать остановку-другую на троллейбусе до метро…

Веньке потом долго помнилось: они с Ленкой входят через крутящиеся двери, уже шаловливая ручонка лезет к нему под ремень брюк; а Маринка, заслоненная дверью, стоит, ни о чем не подозревая, и что-то новое, теплое, мягкое, делает такими прекрасными ее черты – будто предощущение материнства…

Естественно, что у Ленки дома между ними все и случилось. Причем – то ли от подпития, то ли от Ленкиного темперамента – соитие показалось Веньке куда слаще, чем законные отношения с женой. Так и сплелось все в единый клубок: тянуло временами, то к чистой жене, то к гулящей Ленке. И не уходило, стояло перед глазами тогдашнее лицо Марины – лицо души, прозрачной и уверенной в преданности его, Веньки, супруга и опоры. Кстати, Марина казалась Веньке куда красивее. Ей бы еще Ленкин темперамент… Но тогда она водила бы его за нос! Словом, запутался Малышев капитально. Да тут еще законная жена огорошила известием, от которого в другое время Малышев прыгал бы до потолка. Выяснилось, что она ждет ребенка. Вот так! И все, что казалось неразрешимым, разрешилось просто и легко: Ленка решительно отошла на задний план. Все свободное время Малышев теперь проводил с Мариной.

Он даже окрестил ее новым ласковым прозвищем – Мася. Никогда доселе не умевший даже гвоздя забить, он обнаружил в себе талант мастерового – прибил новые полочки, укрепил дополнительный кухонный столик рядом с их «автономной» плитой. И даже – сам не ожидал! – разорился на фирменный водонагреватель в «санитарную комнату», чтобы была наконец-то горячая вода.

Одно, правда, слегка тревожило. Неожиданно частые звонки Ленки Островской. По поводу и без. Странно, но Ленка как будто заняла нейтральную позицию советницы: и для него, и для Марины. Даже пробовала перезваниваться с Венькиным непростым семейством. Но Веньке гадать о причинах такого ее поведения было недосуг. Беременность Маси вызывала у него тревогу. Еще бы – постоянная тошнота, отвращение к пище и готовке (готовить помогала вездесущая Ленка!). Зеленое лицо, глаза постоянно красные, как от слез. Но самым неприятным было другое. Пока муж работал, Марина, проводя дома одинокие вечера, неожиданно и явно пристрастилась к рюмочке. Началось это так: однажды, обидевшись за что-то на Веньку, безбашенная Марина вознамерилась вызвать у себя выкидыш. Позвонила мужу на работу, заверила, что собирается пораньше лечь спать. Чтобы не удивлялся, что она не отвечает на его звонки. Налила полную ванну ледяной воды – и уселась в нее. Дескать, если капитально простудится и вызовет температуру, то плод отторгнется сам собой. В ванне просидела до полного посинения. С трудом, стуча зубами, спустила холодную воду. И, не выдержав, полезла в семейный шкафчик, где припасли для гостей бутылку портвейна. Впервые ей захотелось не просто «глотнуть», а напиться по-настоящему. И бутылки оказалось для этого вполне достаточно. Она и не заметила, на какой рюмочке «захорошела» по-взрослому. Отпустили все заботы. Улеглась тошнота – даже, наоборот, появилось желание закусить. Все тело согрелось – и скоро теплые волны закачали ее, крутя над головой потолки их трущобного жилья…

Муж ничего не заметил – к его приезду Мася уже спала спокойным сном.

Наутро, конечно, все вернулось: и тошнота, и отвращение к еде, и какое-то брезгливое настроение, когда сама не знаешь, чего хочешь. Но вечером уже одна мысль о том, что можно хоть ненадолго забыть о неприятностях, придала ей сил и оптимизма. На этот раз Марина пригласила Ленку «с бутылечком». Вот с этого вечера Ленка и зачастила в их дом. Целый месяц Венька гнал от себя мысль, что Островская сознательно спаивает подругу. Во всяком случае, по возвращении он теперь привычно заставал дома поддатую жену и трезвую любовницу. И, разумеется, Ленка не могла не «воспользоваться» своим явным преимуществом, добавив Малышеву вины и угрызений совести перед женой.

С течением времени события этого ужасного года как будто спрессовались в Венькиной памяти. Начнешь вспоминать – всплывают в мозгу самые яркие, самые дикие моменты. А время между ними кажется просто серым существованием. Первый момент и случился тогда, в декабре, на день рождения Маринки. Воспоминание об этой ночи у Ленки в ее квартире на Судостроительной улице и теперь вызывало краску на щеках – и какое-то запретное, стыдное и сладкое чувство, следом за которым жалило, как оса, сознание вины перед доверчивой беременной законной половиной.

А весной, на майские праздники, случилось следующее незабываемое, на этот раз – ужасное и отвратительное, как Черт у Гоголя.

С того самого Нового года Венька старался чаще бывать дома по вечерам. На время его присутствия Ленка теперь предпочитала тихо «линять», оставляя их одних. И Малышевы, пользуясь ранним приходом весны, выбирались на прогулку или покупали к ужину в магазине разные вкусности. И лишь однажды их уединение нарушила веселая компания соседа Виктора. Произошло это почти перед Первомаем, которого Малышевы ждали с нетерпением – из-за намеченной заранее примирительной вылазки вместе с родителями Маринки в любимое Подмосковье (как вариант, планировался поход на Сенеж – на рыбалку). Малышевы уже за неделю с удовольствием принялись готовиться к желанному походу. И как-то вечером, вернувшись домой, радостные от капитального приобретения – бэушной, но крепкой и добротной двухместной палатки с изоляцией от насекомых, – Малышевы еще на подходе услышали за дверью квартиры дикую какофонию жуткой музыки, включенной на полную громкость. Открыли дверь – и в ужасе встали на пороге, не решаясь даже пройти. Сосед Виктор – видимо, в преддверии майских праздников – устроил у себя полный «отрыв» с друзьями и подругами. Из его комнаты ревела дикая музыка. А из общего туалета у самой входной двери выполз сильно поддатый краснорожий мужик, пытаясь застегнуть ширинку и одновременно подмигивая онемевшей Марине. Выметенный из комнаты Виктора мусор и стопки столетних желтых газет перекочевали в общую кухню. Из кухни на звук открываемой двери выглянула неряшливая пьяноватая дама с искусственными мелкими черными кудряшками. В руках незнакомка держала кастрюлю с жутким вонючим варевом, полбатона «чайной» колбасы и хлеб. Нисколько не смущаясь, она кокетливо обдернула несвежую блузку и важно представилась:

– Тамара. Подруга Виктора. Я здесь временно не жила, а теперь заселяюсь по новой!

Малышевым ничего не оставалось, кроме как ошарашенно кивнуть в ответ – и, как через минное поле, пробраться по грязнющей прихожей к дверям своей квартиры. Войдя, они, не сговариваясь, несколько минут сидели в «санитарной комнате», с облегчением вспоминая, что и туалет, и ванная, даже плита и обогреватель у них свои, автономные. После, утром, пол пришлось тщательно отмыть – то, что в темноте Малышевы приняли за мусор, оказалось… растоптанными фекалиями Викторовых гостей! Но это все потом. А тогда позвонила неунывающая Ленка. Маринка, честная жена, не выдержала и рассказала ей все.

Естественно, Ленка принялась настойчиво звать их к себе. И, конечно, Веньке некстати вспомнились ее формы и действительно необычный темперамент. Сначала робко Малышев принялся уговаривать жену ехать в гости. Но расстроенная Маринка вдруг наотрез отказалась. Или что-то почувствовала между ним и Ленкой, или и впрямь на фоне беременности не имела сил тащиться на ночь глядя через всю Москву. Или, наконец, возникла третья причина, о которой Венька и думать забыл? Теперь уж не спросишь…

Словом, в тот раз они крупно поссорились, и упрямый Венька все-таки отправился в гости, хотя сексуальный позыв к тому времени у него уже пропал. Расстроились все: и нетерпеливая Ленка, и жена, справедливо ожидавшая внимания в своем положении, и, главное, сам Венька, всю ночь ломавший голову: как выскочить из пошлого любовного треугольника.

Утром, покинув недовольную Ленку, Малышев отправился на работу. Несколько раз он звонил Маринке, но она трубку не брала.

Глава 5. Усы и лапки

Впрочем, за общением и работой Малышев несколько отвлекся от своих проблем. Для полной психологической разгрузки текущий отчет постарался освоить по максимуму, но в то же время тянуло домой – нехорошо было на сердце. Сдав отчет пораньше, он скоренько собрался и полетел на метро к дому. Уже смеркалось, в общей прихожей, как всегда, оказалась разбитой лампочка. На кухне остались жирные вонючие сковородки – видно, и вчера Виктор приглашал гостей; в общем унитазе, давно разбитом с одного боку, кто-то так и не спустил за собой воду…

Но все эти ужасы оказались всего лишь цветочками по сравнению с увиденным в своей квартире. Нет, здесь было чисто и все казалось в порядке. Странным счел Венька только место их супружеской кровати, обычно стоявшей в углу, под окном. Теперь кровать стояла посреди гостиной, подальше от стен. Каждая ножка кровати находилась в отдельном, наполненном водой тазике. Сверху на одеяле валялась Маринина пижама. И тут взгляд Веньки сам собой упал на стену напротив, отъединявшую их комнату от соседа. Сначала он и не понял в сумерках, что за шорох донесся до него с той стороны. Нашарил выключатель, зажег свет – и остолбенел. Мелькнула в памяти картинка из детства на улице Серафимовича. Родные занимали в Доме на набережной огромную четырехкомнатную квартиру, с большой старинной ванной и большой, как лишняя комната, кухней, куда непонятно почему выходили двери грузового лифта. (Много позже, читая Юрия Трифонова, Венька узнал об истинном назначении этого лифта!)

Однажды, еще маленьким, разглядывая дверь пресловутого кухонного лифта, Венька краем уха слышал перебранку взрослых – тетки с бабушкой. Бабушка уверяла, что в кухне «через грязную посуду» после теткиных гостей появляются черные тараканы. И что нужно быть аккуратнее, а то потом «эту заразу не выведешь!». Что отвечала недовольная тетка, Венька не запомнил. А вот то, что говорила баба Маня, запомнил – и вот почему. Как-то утром, встав раньше всех, он решил проверить бабкины слова – и отправился на разведку. В кухне никого не обнаружилось, правда, и грязной посуды не оказалось! А вот в ванной… В огромной белой ванне в панике метались три чернущих мощных пахана тараканьего мира, пытаясь вылезти и беспомощно скользя по белому фаянсу. Венька остолбенел, точно так же, как остолбенел сейчас, на Бауманской, не в силах отвести глаз от толстых черных блестящих надкрылий, длинных усов и лапок, создающих отчетливое характерное шуршание. Но самыми омерзительными казались толстые скрипящие брюшки из двигающихся кожистых пластин – таких же, как у шланга в ванной. Брюшки изгибались, пластины соединялись и расходились с шелестом – и почему-то представлялось, какая жуткая желтоватая масса полезет из них, если надавить каблуком. Венька был так ошарашен, что и не подумал включить душ – и попросту смыть в отверстие ванной незваных гостей. Да и как поместились бы они? Он стоял тогда в ванной до тех пор, пока не появилась вообще-то добрейшая бабуля – и не вынесла тараканов, в ведре с водой, в унитаз…

Все это промелькнуло в уме Малышева скопом, как картинки из мультиков. И опять, как тогда, он замер перед заляпанными обоями, где – прямо на высоте человеческого роста, – как в кошмаре, замерли те же самые как будто три тараканьих лидера, от волнения с шелестом виляя лапками и усами, а самое отвратительное – как напоказ выгибая кожистые брюшки!

Господи, а он-то верил, что эта кабацкая порода давно перевелась в Москве! Много лет уже не представлял никаких других, кроме рыженьких, маленьких и суетливых вырожденцев! Конечно, Венька со всей силы вдарил по паханам толстой подошвой тапка. И, конечно, они кинулись врассыпную, оставляя на обоях ту самую желтоватую гноемассу из придавленных брюшек…

И это на стене рядом с их постоянной супружеской кроватью! Надеясь успокоить напуганную Маринку, Малышев ринулся в маленькую комнату. И здесь, на привезенном от родителей диване, тоже с утопленными в тазиках ножками – чтоб ни одно насекомое не наползло в кровать! – он и впрямь нашел свою суженую…

И вовремя: состояние Марины явно требовало медицинской помощи.

Она лежала навзничь на смятом покрывале, неестественно выгнув спину, как при судорогах. Веньке бросилось в глаза ее мертво-бледное лицо с полузакрытыми, закатившимися под лоб глазами и струйка розовой пены на синих губах… Почему-то именно и врезалось в память: белки глаз под прикрытыми веками; сведенный судорогой рот с оскаленной полоской зубов; подсохший красновато-бледный след от угла губ.

Потом, ожидая «Скорую», Малышев обратил внимание на журнальный столик у дивана с чуть недопитой бутылкой «Столичной» и на железную открывалку возле изрезанного баллончика с ядовитой жидкостью от тараканов; и на стакан с коктейлем белой и черной жидкости на дне. Попробовал даже глотнуть из стакана: обжег горло сорокаградусной и поперхнулся отвратительной черной тараканьей морилкой – долго потом ощущал сведенный судорогой желудок… А дальше все пошло кувырком. Малышев постоянно ловил себя на мысли, что все происходит не с ним, молодым самостоятельным преподавателем, и не с его молодой и вполне адекватной женой…

Полчаса езды на «Скорой». За железным забором – целый комплекс корпусов 20-й городской больницы. Прямо из приемного покоя Марину забрали в реанимацию, а Веньку отправили домой. Назавтра ему предстояло привезти обычные вещи, паспорт Маринки и остальные необходимые документы и забрать все лишнее.

Глава 6. Тупой, еще тупее

Удивительно, но в дальнейшем время, проведенное Венькой в первом браке, так и не ушло до конца в тень памяти. Хоть и кончилось оно печально. Так печально, что Малышев решил: больше такого эксперимента не повторять.

…Домой – в коммунистическую халупу – вернулся он в тот день поздно. Непрерывно названивала настырная Ленка, но к ней его больше не тянуло – как отрезало. Возвращаться в комнаты, пропитанные запахом алкоголя и тараканьей морилки, не хотелось. Как всегда некстати, припомнилось самое лучшее, что связывало их с Маринкой. С самого первого дня – того дня в библиотеке, когда она, сама поймав его на мраморной лестнице, подала руку и четко, несколько раз, повторила: «Веня, все будет хорошо. Я вам верю!» Она одна голосовала «против» на том судилище – против увольнения, штрафа и административного взыскания. И с этого момента они стали двое – против всех! Поэтому и встречались, и продолжали путь вдвоем! А он – пошел не в ногу. Он предал. Любимый муж с ближайшей подругой! И как еще отразится отрава на Маринкиной беременности…

Впереди были выходные. Приезжали Маринкины родители с ребенком. Венька что-то там наврал про тяжелое отравление. Теща, конечно, вызвалась сама – и отвезти, и забрать все нужные вещи…

Из больницы к нему никто не вернулся. А вечером в дверь постучал сосед Виктор с хмельной компанией – и впервые Венька обрадовался ему, как родному. Тамара, крутившаяся тут же, сбегала за добавочным бутылем. И понеслось…

Венька отключился на неделю. На работе знали о его беде и звонками не донимали – нашли замену. Донимала только Ленка. Даже прикатила, когда Малышев не отвечал на звонки, но, взглянув на его мертвое лицо, оставила в покое.

Только в воскресенье Малышев почувствовал, что пить больше не может. Гости – и сам Виктор, и даже Тамарка – давно разъехались. Венька спал на том самом супружеском диване, не убрав из-под него тазики. Странно, но тараканы больше не появлялись. А может, он просто их не заметил.

С трудом разлепив заплывшие веки, Венька сразу услышал звонок телефона. Звонила Маринка, а голос у нее был такой несчастный, что его как током ударило:

– Вень, ты как? Я уже нормально. В понедельник приезжай, забери меня с вещами. Прости – ребенка я потеряла! – и тишина.

И сразу все остальное – противный вкус во рту, тупая жажда, красные слезящиеся глаза и свинцовый молот боли в затылке – сделалось неважным.

Венька старательно убрал кровать, вскипятил чайник в санитарной комнате, влез под холодный бодрящий душ и побрился перед зеркалом. И буквально через час голосом трезвым и твердым уговаривал друга «уступить тачку на сотню минут». Переговоры прошли как по маслу. И уже к трем часам, сразу после больничного обеда, у выхода из терапевтического корпуса 20-й больницы Марину Малышеву ждал образцовый, элегантный, надушенный туалетной водой, трезвейший супруг с огромным букетом.

В выходной день на посту дежурной сестры, конечно, никого не было. Но Малышев шел напролом. Заглянул в ординаторскую – предупредить, чтоб готовили документы. Никого не нашел и там. Но еще решительнее направился в женину палату. А увидев в больничных серых подушках ее несчастное, растерянное и страшно виноватое лицо, велел срочно собираться. И пока Маринка лепетала, что в воскресенье нет кастелянши – выдать одежду и нет лечащего врача – подписать выписку из истории болезни, Венька выложил привезенный с собой ее любимый брючный костюмчик и любимые же мягкие полусапожки, удобные, как тапочки. Пока Марина переодевалась в туалете, обаял ее подруг по палате, заболтал их шутками и угостил привезенными апельсинами.

Словом, произвел фурор. И конечно, упросил самую положительную из соседок получить документы Малышевой и вещи у кастелянши, расписаться за них и позвонить им на домашний телефон. Будто знал, что ничего из этого им уже не понадобится…

Подошла вмиг порозовевшая и похорошевшая Маринка. Венька еще раз послал ее подругам воздушные поцелуи, схватил сумку с полотенцем, зубной щеткой, какими-то вещичками и остатком продуктов…

И оба супруга исчезли из жизни временных соседей.

Открывая машину, Венька заметил, как сильно дрожат у него руки. Заметила это и Маринка – но истолковала по-своему. Мышкой проскользнула на заднее сиденье и притихла. Веня, вдохновленный желанной автохалявой, сразу предложил:

– А давай к твоим заедем?

Тогда еще ему не было известно, что Маринке запретили иметь детей. Неожиданная, детская, улыбка радости на ее лице решила вопрос окончательно. Выехали за территорию больницы, на Енисейскую улицу, и пролетели по северо-востоку до проспекта Мира – благо в воскресенье не было обычных пробок! Вот и все, что запомнил Малышев. Хотя – нет. Задержалась в памяти еще одна деталь: как сам он, стараясь глядеть на дорогу, своими похмельными ручонками передает Маринке подарок. Как Маринка принимает коробки со счастливой улыбкой и как от неосторожного движения соскальзывает к ногам ее еще один подарок: чешская дамская сумочка из бежевой замши, такая, о какой раньше Маринка и не мечтала. Ручной работы, с барельефом мягких бежевых роз на внешней стороне, с золоченой звонкой защелкой – по типу клатча, но большего размера. Сумочка запомнилась оттого, что позже, когда вещи жены привезли ему «на опознание», именно на этих замшевых розах запеклись бурые пятна крови. Сама сумочка, правда, порвалась…

Случилось это, как выяснилось позже, рядом с проспектом Мира, 108. Какие-то лихачи, стараясь вырваться вперед из общего потока, оказались на встречной и ухнули в машину Малышева – в лобовую.

Глава 7. Не введи нас во искушение

Очнулся Венька в самом настоящем потустороннем мире, в аду. Сказалось, видимо, шоковое состояние – боли он не чувствовал, а все окружающее воспринимал отчасти как сон. Жалеть себя, думать о судьбе Маринки – не получалось. И страха не было. Он лежал в реанимации – голый, под белой больничной простыней, ниже пояса заляпанной красным. Впрочем, здесь, в реанимации, все лежали голышом – и женщины, и мужчины – под такими же казенными простынями – и словно бы не замечали этого. Ужас и смятение царили в палате. Какой-то сумеречный, подслеповатый свет, подкрашенный разведенной кровью, затягивал все пространство, как отравленная вода в аквариуме. А доставленные со «Скорой» корчились, как полудохлые рыбы, на жестких железных койках.

Как попадали в палату раздетые люди – никто из ее «обитателей» не видел, и это тоже казалось обычным, точно это души спускались в чистилище или на круги ада, по Данте. И все попавшие, как большие рыбы, бессильно бились в ядовитом мареве. Напротив Веньки лежала тетушка, синеватая и жесткая, как неживая, – только пальцы, вцепившиеся в простыню у горла, побелели от усилия. А чуть дальше – молодой парень, не обращая ни на кого внимания, рвался из привязи на кровати, корчился, запрокинув голову, пускал пену изо рта. На третьей койке, сбросив простыню, валялся старик – со вздутым животом и узловатыми венами на тощих ногах. Лицо его не имело возраста и походило на синюшную маску без глаз и губ. Его тоже можно было принять за труп, но старик дышал; вернее, страшно хрипел разбитой грудью.

А рядом с Венькой лежала молодая женщина. Скорчившись, она комкала на животе простыню в бурых потеках и все время стонала, точнее, выла – то напрягаясь до крика, то прерываясь до скрежета зубовного. Рот ее наполняла бурая слюна, и она тяжело сплевывала ее прямо на кровать, на голую грудь, будто ее зубы во рту крошились в кровавую кашу. И все эти люди тонули в запахе и звуке человеческого страдания, несовместимого с жизнью, вырывавшего их из больничного покоя и из существования – туда, на дно, на самое дно… «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Так, кажется, у Данте?

На следующий день Веньку навестили мать и тетка. Мать сказала, что с ними связался тот самый Венькин друг, хозяин машины, и заверил: претензий никаких. А тетка, злорадно оглядываясь по сторонам и поджимая губы, настырно интересовалась: не знает ли он, что с Мариной?

Мать каждый раз прерывала эти вопросы. И это, конечно, насторожило бы Веньку, будь он в другой ситуации. А тут сестры выпроводили визитерш буквально через пару минут. И срочно принялись готовить Малышева к операции.

Времени для клизм не оставалось – вывели только перекисью бурые потеки ниже пояса да ловко и быстро выбрили пах и ноги. Веньку, еще не отошедшего от шока, погрузили на каталку и повезли в операционную. Последнее, что запомнилось Малышеву, – резкий ярчайший свет больших ламп прямо в глаза. Привязали руки и ноги, поставили капельницу с наркозом. Прохладная жидкость стала поступать в вену, лампы расплылись – и все исчезло разом.

Очнулся он уже в обычной палате. Настоящим везением оказалось, что светлая и просторная палата на четыре койки пустовала. Малышев лежал здесь один и чувствовал себя как в санатории. Шок уже прошел, в палату пускали и родных, и сослуживцев – к концу дня Венька, бывало, даже уставал от общения. Все вроде было неплохо, только мучили левая рука в гипсе, запрет на движения и постоянная ноющая боль в прооперированном бедре, с каждым днем становившаяся все сильнее. Правда, лечащий хирург успокаивал: возможно, поставленный при операции фиксатор давит на размозженные ударом ткани. Через четыре дня была назначена следующая, большая, операция.

Поломанные кости бедра соберут как надо и окончательно скрепят титановыми пластинами. Тогда-то и можно будет думать о поправке! И Малышев мужественно терпел боль, а с помощью сослуживцев даже научился по-своему с ней справляться. Разумеется, самым излюбленным русским способом – «капелькой коньячка». Спиртное проносить, конечно, запрещалось – и все коллеги, даже дамы-секретари, включились в настоящую шпионскую игру. Коньяк между собой называли «прополисом». Каждый день, по очереди, кто-то проверял содержимое спрятанной в тумбочке бутылки – и давал сигнал к доставке новой. Хороший глоток «прополиса» позволял Веньке чувствовать себя человеком, мужественно смеяться, шутить и обсуждать с коллегами институтские сплетни, теперь для него ставшие совершенно незначительными.

К сожалению, спиртное, как и всегда, влекло за собой побочные эффекты: у Веньки совершенно пропал сон. С того самого вечера, когда его доставили в реанимацию, он даже не вздремнул ни на минуту! Коньяк не помогал – наоборот, ночью даже усиливал нездоровое возбуждение нервов. И каждую ночь, когда расходились посетители, Венька погружался в тягучую бессонницу, с привычной болью в бедре и заполошно стучащим, перегруженным сердцем.

Хотелось молиться – но, кроме «Отче наш», Венька не знал ни одной молитвы. Не будешь же, как попка, твердить одно и то же по сто раз! Вспоминалась прошлая жизнь. Неприкаянное детство. Трогательная Маринка и похотливая Ленка, к которой возникла почему-то стойкая брезгливость, как к общей посуде. И тянуло снова побыстрее погрузиться в сон знакомого операционного наркоза – черный провальный сон…

Последний раз Веньку потянуло на молитву накануне операции. В очередной раз прочитав самому себе «Отче наш», он неожиданно добавил в конце откуда-то выпрыгнувшую фразу:

– Но – не как я хочу, а как Ты, Господи!

А утром наряду с мечтами о желанном глубоком сне появилось четкое ощущение: он еще нужен этой жизни, его ждет любимое дело, в котором он станет незаменим. На этой мысли Малышев не остановился. Да и как остановиться, если события в этот день развивались словно в дешевом приключенческом кино!

Утром, еще не успели медсестры вынести за ним утку и забрать тарелку с остатками завтрака, с работы примчалась самая деловитая из дам-секретарей, черненькая изящная Лиана Геннадьевна. Даже без традиционной сетки апельсинов – что показалось Веньке необычным. Оказалось, что апельсины ему пока не понадобятся: разведенный муж Лианы Геннадьевны, бывший военный, договорился о месте в госпитале Бурденко – и занять его надо срочно, пока не забрали. В обед за ним приедет будущий лечащий врач из Бурденко – на «Скорой» – и заберет с собой!

Тут Венька, собираясь спросить, где же обычный «прополис», неловко повернулся в кровати – и бедро пронзила знакомая ноющая боль. Сразу расхотелось возражать Лиане, все надоело, и пришло равнодушное желание положиться на авось. И Венька, чье мужественное молчание Лиана и подъехавшие врач и медсестра приняли за проявление солдатской стойкости при невыносимых мучениях, просто осторожно улегся в кровати и затих. Лиана и врач все сделали сами. Договорились с местными эскулапами, дали ему подписать согласие на перевод в Бурденко, забрали одежду у кастелянши и продукты из тумбочки и оперативно подкатили каталку. Лечащий хирург дружески пожал Малышеву руку, а дальше начались приятные сюрпризы! Первым сюрпризом оказалась причина ноющей боли в бедре, – как только ее не обнаружили раньше – уму непостижимо! Неопытный медбрат, привязывая в свое время вытяжной груз к железке, идущей от зашитого Малышеву в бедро протеза, неловко закрутил его конец на ножку кровати! Стоило отпустить «привязь» – и затихла так донимавшая Веньку старческая боль в бедре. Соответственно улучшилось и настроение. А напоследок, «на дорожку», лечащий хирург еще и уколол его в то самое бедро – так мягко, что Венька и внимания не обратил!