Текст книги "Сквозь игольное ушко. Сборник"

Автор книги: Ольга Литаврина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 11. Нехристос воскресе

Спасение пришло, как всегда, неожиданно и в лице той же Любочки, о которой Венька уже знал, что она стажер на должности офис-менеджера у шефа и «досталась» ему от каких-то дальних родственников. Любочка была брюнеткой с очень белой кожей, худенькой и молчаливой. Говорила мало, но дело делала – Венька заметил – споро и хорошо. И, что очень важно, была незамужем! Любочка появилась у Веньки в самый разгар пьянок. Сделала вид, что не заметила его небритости и одичания, и дипломатично предложила «помощь знакомого нарколога». Сама не поленилась остаться на ночь, и сама же утром встретила мини-бригаду из двух медиков. Те со знанием дела поставили капельницы, промыли Веньку, добиваясь полнейшего вытрезвления, и с его, уже трезвого, согласия закодировали. Все неприятности кодировки, в том числе мгновенную потерю сознания при запахе спиртного, Венька даже не запомнил. Еще бы! Напоследок «для успокоения» ему сделали укол успокоительного – и оставили на тумбочке у кровати упаковку того самого злосчастного препарата-искусителя, названия которого Венька долго не мог запомнить и про себя называл его «препарат Х».

Так и началась совершенно другая история.

21 мая в каком-то блатном Центре геронтологии на улице Докукина уже новый хирург – из Склифософского, со смешной фамилией Щеткин – оперировал Веньку. Он снял весь гипс, достал давящий металл из сустава и вычистил раздавленные ткани во избежание воспалительных процессов. К тому времени Любочка, оформленная на работе в «учебный отпуск», почти постоянно находилась рядом с Венькой – то есть следила за поведением очередной сиделки, убиралась у него дома и доставляла в больницу домашнюю еду. К счастью, операция (на фоне «препарата Х») прошла превосходно. Остеомиелита не обнаружили. Да и восстановительный период хирургов радовал. Боли прошли, все шло хорошо и осталось только месяца через три-четыре прикрепить протез сустава к сформированной вертлуге. А пока, подержав недельку в стационаре, Веньку выписали домой, где его уже ждали друзья и довольная Любочка. Собрались даже «отметить» его возвращение, но Венька отговорился недавней кодировкой. У него в последнее время возникло стойкое неприятие спиртного. Тогда-то он думал, что это именно вследствие кодирования. Без выпивки компания как-то быстро распалась – осталась верная Любочка и преподнесла ему действительно бесценный подарок. Оказывается, те двое наркологов звонили, интересовались самочувствием Веньки и на всякий пожарный дали ей «телефончик». Телефон того самого тайного «склада медпрепаратов», где «препарат Х» и другие запретные лекарства «доверенные лица» могли закупать в неограниченном количестве!

Через пару дней Венька позвонил и, превозмогая мучительные боли, подъехал к назначенному месту. «Склад» находился в огромной тоскливой промзоне, в ангаре с какой-то ржавой железной дверью. Венька поежился: здесь и пристукнуть могут запросто – и никто не найдет. «Склад – ад…» – мелькнула неожиданная ассоциация. Приезжать в это подозрительное место часто совсем не хотелось, поэтому он затарился на все деньги, что были с собой. Обратно он вернулся на попутке, которую поймал ему хмурый мужик со склада. Запомнились его злые, цепкие и впрямь волчьи глаза. Да, похоже, Веньку потянуло куда-то совсем «не в ту степь»…

Рассказывать Любочке об этих своих впечатлениях он не стал.

В тот же день Венька впервые ощутил себя не на дне инвалидной ямы, а уже на середине пути к ее верхнему краю. Ему показалось даже, что подъем после такого падения ждет его неизбежный и необычайный.

Тем вечером у них был настоящий романтический ужин при свечах, и Венька с радостью ощутил себя мужчиной… Ночь прошла – лучше некуда. Утром Малышев сделал Любочке предложение и поручил за них двоих подать заявление в ЗАГС и договориться, чтобы расписали на дому.

Жизнь налаживалась, черт возьми!

Так оно и пошло. Каждый день Малышев глотал две таблетки своего препарата утром и две на ночь. Боли стихали. Беспокоило, правда, чувство общей угнетенности, мир как-то вылинял и потерял краски. Жить в этом сером мире было неуютно и даже страшновато. Но ведь боли-то особо не мучили… И вот уже Любочка с восторгом наблюдала, как он, «преодолевая себя», днями ходит по квартире со стулом, разрабатывая ослабевшие мышцы. И на работе поползли слухи о «выдержке и терпении» Малышева, о том, что он «поставил себе целью полностью восстановиться» и прославиться, «как Дикуль».

В таком режиме пролетело незаметно полгода. Веньке запомнились только многосерийные фильмы, которые он просматривал от скуки – читать пока не мог, не получалось сосредоточиться. Первый – «Бандитский Петербург». Там еще прослеживалась хоть какая-то интрига. А второй – и вовсе откровенная мыльная опера. Фильм «Простые истины» – о любви в старших классах, сладкой и красивой, как конфета в пестрой обертке. Под эти фильмы хорошо мечталось: что ногу залечат капитально, на работе повысят оклад за его «героическое прошлое», и заживут они с Любочкой в новенькой двушке на Тульской, «аки голубки». Смешно – но в хорошем настроении и организм лучше восстанавливается, и время летит быстрее.

Конечно, нашлись знакомые в Царицынском ЗАГСе. И конечно, необычную свадьбу на дому отметили по полной программе. Пригласили знакомых, мать и тетку Веньки. Мать впервые испытывала гордость за непутевого сына. Еще бы – самый веселый, самый галантный, восстанавливается, как уверяют хирурги, «необычайно быстро»! На что тетка поджимала губы…

Венька на своей свадьбе к рюмке не притронулся, чем поразил всех окончательно и бесповоротно! А приглашенный шеф и вовсе удивил всех самым замечательным подарком для «молодых»: торжественно зачитал свеженький приказ об открытии «дочерней структуры» их учреждения – детского досугового центра – в помещении бывшего детсада на Большой Тульской улице, закрытого из-за недостатка дошколят. Директором досугового центра назначался, естественно, «господин Малышев»!

Лиану Геннадьевну выделили ему в помощницы как организатора. До выхода Малышева с больничного она взялась подготовить предварительные списки сотрудников, расписание работы групп и объявить набор воспитанников через бесплатную газету Донской управы.

Все поздравляли мужественного и скромного героя-экстремала, «второго Дикуля», а Любочка даже прослезилась от таких новостей. Впервые за долгое время Малышев почувствовал себя счастливым. Он и впрямь был уже на краю чуть не поглотившей его жизнь ямы – а дальше лестница вела только вверх! Хотелось даже отпить с гостями шампусика, но мешало стойкое отвращение к спиртному.

Проводив гостей и оставшись наедине с молодой супругой, Венька не утерпел и заперся в ванной, где хранил свои запасы «Иксушки», как порой говорил он. Снова эта серая пелена перед глазами, бесцветный мир. Но ведь болеть-то не будет…

Первая брачная ночь получилась феерической…

Глава 12. Точка отсчета

Недели через две после свадьбы Любочка купила новые ходунки, а еще через месяц оформила в кредит машину. И Малышев, пострадавший герой и солидный отец семейства, с шиком ездил в свой центр, особо не замечая ограничений в движениях. Женщины-сотрудницы суетились вокруг него, торопясь напоить крепким чаем или кофе, проверяющие органы (даже всесильный Педнадзор!) отменяли штрафы при виде руководителя с ходунками. Да и местные газеты благосклонно делали скидки на рекламу. Так что центр довольно быстро приобрел известность. Дети толпой потянулись в его кружки, благо цена за занятия, вследствие полученных центром государственных субсидий, радовала самых средних родителей.

А дальше – больше. При случайном общении Венька, словно раненый герой сериалов, очаровал известную в Москве бизнес-леди Анастасию – и уже в скором времени ее любимый внук Никита приступил к занятиям (китайским языком). И сразу же у центра появилась ощутимая поддержка окружной власти, а от Департамента культуры посыпались различные гранты и зарубежные турне для призеров. Все это еще больше повысило рейтинг центра, и все плотнее окружали Веньку дамы-почитательницы, все откровеннее была лесть в его адрес, и все внимательнее и грустнее смотрела иногда Любочка, числившаяся уже его личным секретарем и водителем.

Правда, случилось это не от хорошей жизни. По утрам движение в Москве закупоривали пробки. И однажды как-то, по дороге на работу, Венька с Любочкой (тогда еще не сидевшей за рулем) решили оставить железного коня и пересесть на метро. Благо от «Тульской» до их станции шла прямая ветка. Хотели – как лучше. Получилось – сами знаете как…

Едва Венька включил охранную сигнализацию и подал руку своей легкой половинке, как у него неожиданно и самым дурацким образом подкосились ноги. В тот день он с утра чувствовал себя не в своей тарелке, возможно, подхватил где-то знаменитый энтеровирус и позволил себе двойную дозу препарата. Теперь он, чуть не падая, уцепился за руку Любочки. Хотели двинуться дальше, но при каждом шаге опорную ногу пронизывала такая зверская судорога, что Венька буквально падал. Встревоженной жене он объяснил свое состояние температурой на фоне вируса и болью в искалеченной левой ноге. Хотя отлично видел, что правая нога подламывалась от судорог еще сильнее, чем левая. Проклятый препарат, он коварно расслаблял Веньку, а потом беспощадно бил, не зная жалости.

Решили дальше все же ехать на машине, но Венька мужественно упросил Любочку немного еще пройтись, авось разойдутся несчастные конечности. Минут через сорок его надежды оправдались – судороги прошли. Вдвоем они добрались-таки до работы, где Венька свалился в мягкое кресло своего уютного и прохладного кабинета…

В тот самый день он впервые взглянул на свою Любочку по-новому. Цепляясь в судорогах за ее руку, он близко заглянул в знакомое лицо, и в этот раз ему показались особенно глубокими ее чернющие глаза на фоне белой, незагорающей кожи. Глаза видели его насквозь и сразу определили причину его необычного состояния. Впервые Любочка поразила Малышева – такая хрупкая, тонкая, всегда бесконфликтная, казалось, немыслимая без его мужского плеча. А на самом деле – кто знает, чье плечо для кого получилось крепче?

И Малышев – некстати – вспомнил слова бедной Маринки, которая с наступлением беременности постоянно жаловалась ему, дескать, «зубы посыпались»! А однажды, побывав у зубного, удрученно передавала мужу нелестный отзыв специалиста:

– Понимаете, зубы у вас снаружи целенькие и чистые. Разрушение идет изнутри, и видно его, только когда требуется серьезное лечение. Слабые корни – как слабый внутренний стержень каждого зуба. В таких случаях дело частенько заканчивается имплантами!

Слабый внутренний стержень… Разве та поддержка, что принес ему препарат, – просто слабость? Да, разумеется, слабость… Тогда почему он идет по жизни все вперед и выше?

Думая об этом, Венька машинально продолжал «забалтывать» Любочку страшными рассказами о вирусе у знакомых. Та слушала и молча кивала, не глядя ему в глаза.

Самое смешное, что на следующий же день у него действительно и сильно поднялась температура, да так, что впервые пришлось вызывать участкового врача. Прибавились еще боли в мышцах, тошнота и рвота, а там и неизбежная диарея. Тот самый энтеровирус, так сказать, классика жанра. Венька лежал, глядя в потолок, несчастный и больной, надеясь, что жена забудет о вчерашней позорной попытке ехать на метро. При мысли об «Иксушке» его пробирала дрожь.

Любочка и в самом деле забегалась: заваривала чай с медом, моталась в аптеку за прописанными лекарствами – им и пообщаться-то особо не пришлось. Антибиотик в прописанной двойной дозе должен был расправиться с вирусом за пять дней. Потом пришли слабость, вялость и даже дрожь в коленях. И получилось как-то само собой, что после выписки Малышева на работу обязанность водить машину перешла к Любочке – спокойной и заботливой, как всегда. Так и прошел весь третий месяц второго года после аварии. Венька уже знал, что эта дата надолго теперь останется точкой отсчета в его жизни.

Отсчета его второй жизни…

Глава 13. Стихи

Для восстановления сил после болезни Малышев позволил себе еще «на чуточку» увеличить дозу «препарата Х». Правда, теперь все, связанное с ним, делалось им втайне от жены, все-таки это позор, что он не может справиться сам, а прибегает к помощи этого «лжедруга». Хоть и безо всякой уверенности в Любочкином наивном незнании. Скорее – наоборот. Вообще лето прошло для Веньки как-то незаметно. Он продолжал «открывать» для себя Любочку, потому что сама она о себе совсем ничего не рассказывала. Венька пробовал разговорить друзей, в частности словоохотливую Лиану Геннадьевну. И выяснил, например, почему из родных Любочки никого не было на их свадьбе. Оказалось, что из родителей у нее жив только отец, да и тот затерялся где-то в осетинской глубинке. Остальное – как всегда: русская родня со стороны матери не приехала, потому что не желала общаться с родней осетинской, со стороны отца. А те не появились на свадьбе по той же причине. Узнал, что от первого мужа (а Люба до него уже успела побывать замужем) ей досталась небольшая квартира, которую она сдавала. Это и выручало их новоиспеченную семью в трудные минуты, покрывая большую часть затрат на его лечение. Узнал, что жена в свое время окончила Литинститут и вполне могла бы вести литобъединение в его центре, но никогда об этом не упоминала и не жаловалась на свое «семейное служение».

Но самое главное открытие ждало Малышева впереди. Первого сентября, в День знаний, Лиана слегка подвыпила – сначала на банкете в своем институте, затем в Венькином центре. Разболталась, конечно, больше обычного, при всех расцеловала Веньку – «как своего шефа». И одновременно сунула ему в карман какие-то листочки.

– А это – тебе, Венечка, и чтоб никто не догадался! Попробуй узнать автора: чьи это вирши?

Венька сначала не придал значения ее словам. Однако проснулся среди ночи и сбежал от супруги, заперся в туалете, чтобы никто не видел. Примостился там на крышке унитаза – и забыл обо всем. В детстве он так же «срывался» в стихи запрещенного Гумилева, Мандельштама и Блока (кроме поэмы «Двенадцать»). Стихов и было-то всего четыре странички!

Июнь

 
Пришел июнь. Как мало было мая!
Бесценно лето в северном краю.
Я летом ничего не понимаю,
Я и сама себя не узнаю…
В июне каждый вечер самоцветен,
Воздушный день – хрустально невесом,
И тянет сердце оставаться в лете,
Коротком и пленительном, как сон…
На яркой пленке киноаппарата
Минутным кадром исчезают дни;
И осень нарастает – как расплата
За все, что невозможно сохранить…
За дверью лета наступает осень,
А там – зима затянет холода…
И в волосах уже тускнеет проседь,
Которой раньше не было следа.
Ах, что с того! Июнь – сама беспечность!
Царь лета – сам спешит меня простить.
За дверью жизни притаилась вечность…
Но мы – с июнем! Так о чем грустить?
 

А дальше:

Июльский бал

 
Все ворчат, мол, я – с приветом!
На работе – воркотня…
Золотая радость лета
Переполнила меня!
Ни женой мне образцовой,
Ни работницей не стать.
Мир зеленый; цвет пунцовый…
Все иное – суета.
И в семье рукой махнули:
Непутевая судьба!
…В дорогом Дворце июля
Ждут меня на первый бал…
Я в плаще из белых лилий
И в браслетах на руках
Затанцую, как учили,
В золоченых башмачках…
Каждый вечер с этой тайной
Я стремлюсь из дома прочь:
В дорогой Дворец хрустальный,
В мир цветной – из ночи в ночь.
Несомненно, я – с приветом:
Не сидится мне в дому,
Пропадаю в царстве лета,
Земно кланяюсь ему…
На лице – дыханье сада,
Запах меда – на губах.
Никого ругать не надо:
Сами слышали – судьба!
 

Венька перевернул страничку.

Приключения Шерлока Холмса

 
В старом фильме, знаешь: бедный Рональд Адэр!
Сам полковник Морэн целится в упор.
Ничего не сделать. Никого нет рядом.
У судьбы подписан смертный приговор.
В неизвестной ленте – сразу непонятно:
Кто ловец, кто жертва; кто – герой, кто – враг?
На полу в гостиной – розовые пятна.
Скомканные письма. Долгая игра…
Дети смотрят фильмы – обо всем об этом.
Пишут на бумаге, упражняя слог.
Время сочиняет мудрые сюжеты,
В новых кинозалах тихо и тепло…
Кто-то смотрит фильмы, кто-то верит в сказки.
У соседей – праздник; у родных – беда.
Надо б, как в сюжете, в кровь добавить краски:
Чтобы понарошку, чтобы – как вода…
Умирают Адэр и полковник Морэн.
Шерлок, многознайка, подскажите мне:
Кто снимает ленту, где мы все – актеры,
Кто – уже вначале – знает наш конец?
 

И последняя – четвертая страничка. Здесь почерк стал неразборчивым, и Венька не смог разобрать торопливые строчки.

– Веня, ты там? – Это Любочка, видимо волнуясь, осторожно постучала в дверь. Малышев ринулся к двери – с листочками в руках, – хотел поделиться впечатлением от этих живых стихов, возможно, спросить об авторе. Но Любочка взяла листочки в руки, сложила их – и, ни о чем не спрашивая, сунула в карман халатика.

И тут до Веньки дошло, почему словоохотливая Лиана Геннадьевна на этот раз не назвала ему автора!

У него в прямом смысле слова отвисла челюсть – нелепо и смешно. И всплыла в памяти цитата, кажется, Оскара Уайлда, из «Портрета Дориана Грэя»: «Люди подобны, на первый взгляд, домам с закрытыми ставнями. Только у одних – за этими ставнями живет глубокий, теплый и красочный мир, а у других за ставнями – пустота».

Однажды прозрев, Венька уже не мог остановиться. Теперь каждая мелочь в поведении жены вызывала в нем теплую гордость: вот какого человека он мог бы и пропустить, не случись этого страшного ДТП! Любочке оставалось только молчаливо удивляться необычному вниманию и нежности со стороны мужа. Одно грызло Веньку: еще несколько раз поймав на себе ее пристальный взгляд, он уже не сомневался, что повышенную его заботу и симпатию порождает не лето их любви, а все та же змеиная работа «препарата Х».

И Венька твердо решился доказать обратное!

Глава 14. Препарат Х

Первый раз он намерился расстаться с проклятым препаратом зимой, – под Новый год. Как раз в декабре у него вновь появились те же судороги в ногах плюс прибавилась некая странная, непредсказуемая тахикардия. Словом, все до кучи! Бросил Венька тридцать первого декабря – прямо с утра. Хотел начать новый год «с чистого листа». Обойдемся без этого змея-искусителя, сами с усами!

Поначалу все шло отлично. Все утро Венька гордился своей твердостью и думал: признаваться или не признаваться жене? Решил – пока не стоит. Чтобы отвлечься, углубился в любимый детектив Джеймса Хэдли Чейза. Даже созвонился с некоторыми деловыми партнерами насчет запчастей к машине – как обычно, жизнерадостно и с оптимизмом поздравив «с наступающим». Днем, пока Любочка возилась на кухне, собрался подремать на диванчике, чтобы не так нудно тянулось время до двенадцати. Сон, правда, не пришел – но зато проползли еще час-два. Примерно часам к пяти изнутри поднялось странное зыбкое беспокойство. Венька слонялся по квартире и наблюдал за самим собой. Часам к восьми начали ныть суставы, и кровь толчками заколола в руках и ногах. Гордость собой довольно заметно полиняла, но Малышев все еще пыжился и не спешил к невзрачной коробке с «Иксом»: «Мужик я или не мужик? Неужели этот гад победит меня – даст ложное облегчение, а потом опять ударит исподтишка…» А часов с девяти понеслось… Какая-то едучая тоска, взявшаяся неизвестно откуда, снизу вверх, полезла прямо в голову – от лодыжек. Лежать стало невыносимо, хотелось двигаться, говорить, кричать и биться головой – лишь бы едучая смесь и впрямь не растопила мозг. Венька встал с дивана и поперся на кухню – к Любочке. Так дикие звери выходят к людям – за спасением.

Увидев его лицо, Любочка сразу выключила газ и сняла передник.

– Что, худо? – вырвалось у нее. А потом как ни в чем не бывало: – Веньчик, давай поездим по Москве до праздника. Машин уже немного, все спешат к столу. Заедем за цветами, купим сувениры. Можем, как в прошлый раз, съездить на Воробьевы горы – там всегда веселье допоздна?

Сил возражать не было, и Венька кивнул. Супруги Малышевы засобирались… Проехались по бульварному кольцу. А потом действительно выехали на Воробьевы горы. Любочка что-то рассказывала, глядя в переднее стекло. А Венька молча смотрел вправо – и чувствовал, как на него, на Любу, на их машину, на Москву – наваливается чернота ночи, грязь и слякоть убогих тротуаров и мостовых, видел какие-то черные стаи ворон над брошенным трамплином. И так – до самого дома. А дома, когда Любочка, не зная чем помочь, разлила по бокалам шампанское – «за старый год», – у Веньки первый раз в жизни выступили на глазах крупные злые слезы. Не желая сильнее пугать и без того грустную, потерянную жену, Венька стиснул кулаки так, что пальцы побелели, отпил шампанского и уставился в экран телевизора. Последнее, что он запомнил в старом году, стал прежде запрещенный фильм, такой же серый и страшный, как его «нутро», – о буднях «совка». На майские праздники, прямо перед демонстрацией, три подвыпивших юноши диссидентского толка сорвали с крыши красный флаг. Просто – захотелось приключений. А время тогда стояло еще суровое. После праздников одного из мальчишек нашли и «замяли» в ФСБ, тогда Комитет госбезопасности. Подержали дня три, пригрозили «волчьим билетом», да еще – намеренно – повредили почку при задержании. «Сам виноват – в туалете об угол споткнулся!» Бедный парень сломался и «заложил» двоих друзей. Судили всех троих, «почечник» шел в суде как «организатор акции». Его наказали высылкой из страны, а его приятелей исключили из комсомола. Улетал он под надзором «гэбистов», не простясь с бывшими, как думал, друзьями. Провел в Америке с десяток лет, мучаясь комплексом вины и неполноценности. Не смог завести семью, ибо «дама» его юношеского сердца осталась на родине, а переписку ему запретили. И вообще – чувствовал себя полным отщепенцем, подонком и настоящим предателем, жил нелюдимо и даже помогал знаменитым «Черным пантерам». А в Союзе тем временем грянула перестройка, все встало с ног на голову. Комсомол оказался без надобности, а всех неугодных прежнему режиму объявили «правозащитниками» и «узниками совести». Друзья благополучно занялись частным предпринимательством, замастырили общий бизнес – торговали в павильончике джинсой из Штатов. Часто вспоминали своего лидера, пытались даже писать ему, но ответа не получили. И вдруг после долгого молчания от него приходит письмо. Дескать, едет в Россию туристом, очень хотел бы встретиться, надеется, что друзья не держат зла, и т. д. И телефон для связи. Ребята – впрочем, теперь уже солидные бизнесмены – перезвонили без проволочек. С трудом, но организовали в Москве встречу. И только на ней заокеанский диссидент узнал, что друзья не только никогда и ни в чем не винили его и не винят – они, хоть и краешком, тоже попали под пресс «гэбистов», – но, наоборот, считают, что все тогда кончилось наилучшим образом: он тогда получил прочные контакты на Западе, а они – прочную поддержку вылезших с перестройкой на свет божий многочисленных правозащитных организаций. И юридическую, и финансовую!

А тот все не верил, что «такое» можно простить. Да и поверить было нелегко: оказалось, что самые плодотворные годы жизни прошли впустую, и, в общем, по его же вине… На этом фильм кончался.

Смысла картины Венька толком не понял. Запомнились урывками отдельные события: вот друзья вынимают древко флага из держателя и провожают знамя в полет с крыши. Вот – у стола, с направленной прямо в лицо лампой, сидит растерянный парнишка-«лидер» – а следователь, прячась в тени, злорадно описывает в ярких красках ужасы комитетского прессинга. Вот утром у парня начинаются рези в почках; вот герой стоит у парапета Крымской набережной, не решаясь подняться в кафешку парка Горького, где его ждут старые друзья… Дальше внимание Веньки рассеялось; как-то незаметно «расфокусировалось» зрение; чуть позже начали убывать силы, и он не мог уже сосредоточиться на фильме. Чувствуя, что сильно меняется в лице, Венька дождался-таки двенадцати, с вымученной улыбкой поздравил супругу с «самым лучшим годом» в их жизни, даже через силу хватанул шампанского, но от него сделалось еще хуже. И, наконец, оставил Любочку у включенного экрана, а сам убрался в спальню, в спасительный и милосердный сумрак.

Начинался новый год…