Текст книги "Синдром мотылька (сборник)"

Автор книги: Ольга Литаврина

Глава 16
Сон четвертый

Я просыпаюсь поздно, когда тяжелое южное солнце уже зависает прямо напротив моего арочного светлого окна.

Не знаю, осталась ли в моих жилах кровь прямо оттуда, из гордой горячей Африки. Или же вместе со внешними переменами я и в самом деле обрел новых предков. Но раскаленное солнце Аравии мучительно для меня. Так же мучительно, как и весь последний год моей жизни. А ведь мой последний год, за редким исключением, прошел в «нирване», в гостях у сказочно богатого друга – арабского принца, создавшего в своих владениях истинный рай на земле. Во всяком случае, так пишут газеты. Ненавистные газеты, прохвосты-журналюги, которые влезают, втираются в мою жизнь, как прачка в грязное белье, смакуют подробности позорных судилищ – за личные пристрастия, за неуплату налогов, толпятся у трапа, когда меня, как злостного преступника, невзирая на болезнь и упадок сил, чуть ли не в наручниках сажают в самолет!

Да разве я делец, банкир, экономист, наконец, чтобы перекидывать со счета на счет виртуальные золотые реки? Разве я бездельник-рантье, чтобы высчитывать, сколько стоит ремонт и управление моей несравненной виллой, и разве я ее садовник, и экономка, и даже мальчишка, отрывающий ворота? Разве за этим я пришел в мир?

Я – свет от света, я – воплощенная мелодия, танец голоса и голос танца? Разве я не покорил мир своим редкостным даром? Разве толпы людей не будут счастливы отдать последнее, чтобы защитить меня от травли и охранить мою безбедную жизнь? Нельзя судить меня по жалким скаредным законам этой жалкой скаредной власти. Они не смеют тащить меня в аэропорт, жалкие людишки, которых никто и не вспомнит, кроме как в связи с моим звездным именем!

Но сегодня, покидая кров моего друга, я совсем не хочу раздражаться. Я дергаю звонок, и очаровательная горничная неслышно прикрывает гардину на большом окне и включает морской бриз кондиционера. В последнее время я ложусь и встаю с трудом. Ночью давящая сырость ползет от ног по изношенным суставам, а утром глаза наливаются кровью, веки не хотят открываться, и невыносимо больно бывает смотреть на свет дня. И уже не радуют ни уютная арабская комната, со вкусом обставленная мебелью редчайших пород дерева и увешанная нежнейшими восточными коврами. Ни отличный кондиционер, веющий свежим ветром с моря. Ни с любовью подобранная библиотечка моих любимых книг в дорогих переплетах из тисненой кожи… Не радует, а отталкивает все то, что когда-то казалось простому парню из нью-йорской подземки пределом самых несбыточных желаний! Чем ближе я становился к осуществлению этих мечтаний, тем невозвратнее уходила из меня жизнь души, та неповторимая радость, та отвага и дерзость, с которой я шел к успеху всего задуманного!

А ведь успех-то как раз пришел! Да еще какой! Жаль, бедный цветной парень даже не догадывался, чем придется его оплатить!

Да, я поднялся на самую вершину, я обрел не только божественный музыкальный дар, но и божественную человеческую красоту! Я безжалостно сломал свою природу, чтобы стать равным богу, чтобы несчетные толпы во всем мире молились на меня, любили меня и поклонялись мне!

И ненасытная, неистовая любовь толпы день за днем пожирала, испепеляла мой дар, мой голос, мою красоту и жизненные силы. Первое время достаточно было мне выйти на эстраду – и необъятные силы наполняли меня, голос мой звучал неумолимо, и нескончаемо лилась музыка моего танца. Но сколько б я ни пел, толпе все казалось мало. «Майкл! Синг! Синг!» А жадность моих продюсеров заставляла их заключать все новые и новые контракты. И лишь живительная игла придавала мне силы снова и снова сливаться на сцене с песней, покоряя ненасытный зал.

А в жизни сил становилось все меньше. Первые операции прошли почти незаметно. Но с каждым новым вмешательством я все тяжелее переносил наркоз – синели сосуды на лице, выпадали волосы, тряслись руки и дергался тик над глазом. А главное – все дольше и дольше после каждого наркоза становился период, когда на жизнь тяжело опускались свинцовые тучи, дни тянулись вяло и тягостно, серые, бездушные и тоскливые. Как тот вечер в русском посольстве…

Уже давно я существовал «от иглы до иглы», и только первые час-два после укола хоть что-то могло меня порадовать. Это могла быть любая мелочь. Теплый безоблачный день… Морская ванна, в которой мои прекрасные белые руки и колени просвечивали насквозь, как в объемном чудесном зеркале… Случайная улыбка ребенка, оленьи глаза, нежный рисунок губ, упругих, как тетива лука.

И там – на вершине славы – остатки утекающих сил, все, отданное мне людьми, все мои несметные, как казалось, богатства я вложил в постройку, в строительство дворца моей мечты, белоснежной виллы, которая была бы несравнимо прекрасней, чем приторный восточный рай моего нынешнего друга.

Похожей на висячие сады Семирамиды должна была стать она, с жемчужными и беломраморными колоннами, увитыми вечнозеленым плющом, и тихими прозрачными бассейнами… Где я читал стихи этого русского поэта?

 
Сады моей души – всегда узорны,
В них ветры так легки и тиховейны,
В них золотой песок, и мрамор черный,
Глубокие прозрачные бассейны…
 

По прихотливым дорожкам ее вольно, как в саду Эдема, бродили бы ручные косули, и агнец божий мирно пасся бы вблизи кроткого львенка. Ради воплощения этой мечты я не пожалел бы и всей своей жизни! Ради нее выходил я на сцену, больной и разбитый, и мокрый от слабости и лихорадочного биения отравленного сердца. Меня приводили в чувство спасительным уколом и, как тряпичную куклу, выставляли на потеху бесу толпы. И многоголовый бес ревел, и топал, и свистел, выжимая последние силы, и бесконечно тянул ко мне тысячи жадных рук, готовый бешено растерзать меня на части! О, я умел укрощать его – но с каждым разом это отнимало все больше и больше жизни.

А когда я, наконец, построил свой благословенный Эдем, явились чиновные крохоборы и предъявили мне неоплатные счета…

И теперь я должен, как отщепенец, как государственный преступник, таиться в гостеприимном доме моего влиятельного друга. И этот «гостеприимный кров» – мне чужой и чуждый. Ведь радушный хозяин все-таки способен в любой момент, разбитого и изношенного, вытащить меня, как марионетку из постели, и пригласить петь, чтобы я вновь ощутил себя шутом, фигляром, картонной куклой, которую дергают за ниточки сильные мира сего! Но сегодня – сегодня я всесилен! Я снова презрел свою слабость и зависимость. Я овладел своей многострадальной судьбой, Господи! И я докажу себе, что не деньги правят миром! Не деньги и не власть, и не злые языки газетчиков, распотрошивших, раскопавших всю мою жизнь, как вонючую корзину с грязным бельем у нерадивой прачки!

Сегодня я уйду, уйду ото всех, покину ненавистную гостеприимную страну, вернусь на свою благодатную виллу, в сады Эдема, – и пусть там, у ворот, дождется меня единственная отрада, последнее сокровище моего усталого сердца. Он сам подбежит ко мне, мой мальчик, сам, первым, непрерывно глядя оленьими бархатными глазами в облачных ресницах. И руки его доверчиво обовьют мою шею, и детские губы целомудренно, легко притронутся к моим губам.

Подснежники детских губ, нежных и упругих, как тетива лука. Глаза мои налиты кровью, и слезы, как кровь, бегут по щекам.

Ах, скорее, скорее! Мне больно! Мне невыносимо больно, о мой штатный лекарь! Торопись дать мне средство, последнее средство от этой последней боли.

Вот такой видел я сон, господин мой Ерохин! А вот и средство – от моей собственной боли…

Глава 17
Постскриптум

Буквально на одном дыхании дочитывал я, свежий и благополучный, хоть и потрепанный Кир Сотников, это странное письмо. Или эту исповедь. Или даже своеобразное послание – к кому? По поводу чего? Додумывать становилось просто некогда. Я тут же «помчался» – не беда, что с костылями, – на поиски Ерохина, на ходу придумывая варианты управления машиной на предмет пробиться к Волокушину на дачу и «тепленького» притащить его сюда, в Центр. Вера в возможности Центра, немного, может быть, наивная и преувеличенная, связывалась для меня с личностью Вэна. Я не сомневался, что Волокушина обязательно вытащат из его цепкой болотной жижи!

Но, увы, беседа в кабинете Ерохина была самая обескураживающая.

– Сотников, – спокойно поднял на меня глаза Венич. Никогда не видел его таким потерянным и усталым! – Хоть ты и остался тем самым отважным сердцеедом, но здесь – ни отвага, ни плечо друга, ни прочая рыцарская тягомотина уже не помогут. Я сам отреагировал на письмо Вадима точно так же. Я даже почти надеялся, что Вадим и сам одумается. И – чем черт не шутит! – подскочит ко мне и незаметно, вдруг, прикроет мне глаза руками! Такая сила исходила от письма-исповеди – такая, точно Волокушин был со мною рядом, живой и невредимый!

Через час я, ноги в руки, ринулся к нему на дачу. Перелез через забор, обыскал весь дом – и с горечью убедился, что Волокушин досконально продумал свое «исчезновение». Все было на своих местах – даже его фотография в супружеской спальне! На ней Вадим смотрит в объектив прямо, уверенно, такой же спокойный и обаятельный, как всегда! Эх, Кир, знал бы ты, как хорош был мой пациент Волокушин! Женщины по нему «всю дорогу» с ума сходили, его Алиса подозревала супруга во всех грехах, а он, оказывается, и сблизился-то за время успешной руководящей работы! – с тем самым Галчонком, на вид обыкновенной, толстоватой и простоватой детсадовской медсестрой еще «совковых» времен!

Вот так бездарно прервалась жизнь. Отгромыхали волокушинские медные трубы…

Жена его, Алиса Алексеевна, всего раз навестила меня с полученным от него письмом. Даже об этом – месяца через два после самих событий – позаботился напоследок! До этого письма Алиса не заезжала и не звонила – видимо, та самая бабская «гордость» не позволяла – думала, видно, что загулял благоверный!

Она и письмо принесла – с неохотой – из-за того, что Вадим просил об этом. Письмо оказалось – проще некуда!

«Будь спокойна, Лисенок, со мной ничего не случилось. Я просто опять запил, разбил машину, связался с братками – вот и подался от греха за рубеж нашей Родины! Заодно и подлечусь – там, говорят, полно анонимных алкоголиков! Писать тебе оттуда не буду – понимаешь, я здесь не один, а ты об том и знать не захочешь! Так что жди. Бросить тебя и Веську – я не брошу. А вернуться – сама понимаешь, статус обязывает – вернусь не иначе как порядочным, трезвым и верным супругом. Для «отмазки» в лицее шлю тебе справку о подозрении на онкологию – всем сразу станет понятно, где и как от этого лечат. Вот и пусть ни вас, ни лицей не трогают.

Деньги буду высылать регулярно – об этом не беспокойся. Ну, и вы с Веськой – не шалите, не ругайтесь, идите параллельными прямыми и благоденствуйте!

Вот только подпись – поморщилась Алиса Алексеевна – не понравилась. Как-то даже не похоже на простецкого и сознательно-грубоватого мужа. «С вами навеки…». Да еще многоточие в конце!

Ну, тут уж я ее упокоил. Дескать, Вадим никогда еще не уезжал надолго – вот и решил заверить семью в своей неизменной преданности. А что до женщины с ним – так это даже лучше, будет кому окружить заботой и присмотреть за лечением. Один-то, да в мужской компании, может ведь и не справиться!

Вот так, Кирюха. Ушла от меня Алиса успокоенной. Деньги, насколько я знаю, ей и теперь приходят регулярно. Правда, впрок они ей не пошли. От одинокого «соломенного» вдовства слабая психика опять «поплыла», районные врачи принялись теребить дочь с требованием оформить опекунство – и Вега, по указке «сестер и братьев», сдала мать в психоневрологический интернат. Туда теперь и приходят переводы. Вега с мужем живут на даче, а в их квартире разместился весьма активный Центр дианетики. Там постоянно народ, хождения, звонки, молитвы и гимны – соседи куда только не жаловались! И еще одно – ты, наверное, удивишься, Кирка! Вот повесть о детстве самой Алисы, волокушинской Альки, присланная мне из интерната хроников. Никогда не подумаешь, что эта библиотекарша смогла такое. Прочтешь – и задумайся: жили вместе неординарные, одаренные богом люди. Видимо, и дитя родили весьма незаурядным. Алиса попроще, но очень симпатичная, а Вадим и его дочка – ты знаешь, просто глаз не оторвать! Квартира, дача, работа любимая, семья цельная – все при всем! И только счастье – капризная гостья – обошло их стороной. Или не совсем обошло? Ведь пишет же Алиса такие вещи, ведь ставит новые постановки лицей, ведь ждет отца, хоть по-своему, редкостно красивая девочка – Веснушка на даче… А ты, дружище, что думаешь?

На костылях я уплелся к себе – нетерпеливо раскрыл очередную тетрадку. В глаза бросилось название – «Старая квартира».

Итак, сталинский «дом на набережной» – коробка, где Хозяин собрал под одной крышей свою верную свиту.

Неужели и Алиса – из этих? Какая же у нее девичья фамилия? Как она туда попала?

Мельком подумал обо всем этом – и зачитался…

Материнская плата

Память

 
Мне рисует память разные картинки
Яркими мелками – в классе, на доске:
Девочка с косичкой; табурет без спинки;
Буквы на тетрадном клетчатом листке…
 
 
За оградой – школа. Дверь не поддается!
Светлой краской – парты, от стены к стене…
Кто-то отмолчится, кто-то посмеется,
Кто-то, очень юный, не поверит мне!
 
 
Зять посмотрит косо: скверные привычки!
И покрутит внучка пальцем у виска.
Чьи же, в самом деле, – белый бант косички,
Первый стих – и росчерк яркого мелка?
 
 
Ледяная горка в сквере по соседству —
Скользкие ступеньки взлетов и потерь…
На какой ледянке мне скатиться к детству,
Чтоб согрелось сердце в тщетной суете?
 
 
… У окна старушка в полушалке белом.
Без очков иголка путает шитье…
Нарисуй мне, память, разноцветным мелом
Красочное детство – словно не мое…
 

Глава 1
Ах, белый теплоход…

Помните, облетевший Москву прошлым летом скандал, связанный с руководством телепрограммы «Анонс»? Той самой, любимой, где всегда весело, поют куплеты, юморят, где живые, настоящие Вован и Леван, и Клара Новикова, и даже – почему-то в памяти – Лион Измайлов, сатирик! Сразу не сообразишь, не вспомнишь? Конечно, год пролетел; да и никто толком не был в курсе. Что-то вроде связанное с дорогущим теплоходным круизом. Сейчас модно: покупаешь путевку на экскурсию по воде – тут тебе и Волга, и купание, и стоянки от Астрахани до Костромы; куча сувениров, по вечерам – шампанское и танцы на палубе.

А чтобы запомнить надолго, и хвастаться друзьям, и заснять, и надписать, и нахохотаться вдоволь – так покупай ту же самую путевку, только, как написано, – «в компании с программой «Анонс»!

Копить, конечно, целый год придется – зато окунешься не только в Волгу, но и в самый что ни на есть столичный шоу-бизнес! Всю жизнь потом можешь намекать – мол, с экрана не то, а вот в жизни…

Знаю, что тем летом цена на билеты и вовсе зашкалила, обещался бенефис, авторское выступление артистов в честь юбилея – «не скажем, какого» – блистательной примы и «королевы российского юмора», «волшебной феи нашей эстрады» – и как там еще? – любимицы зрителей Зары Лимановой!

А получилось, конечно, как всегда…

Авторская программа оказалась вдребезги сорванной, половину городков и городишек не посетили, вместо вальяжной барственной прогулки в компании с артистами получилось ни то ни се. До Астрахани из Москвы доплыли, правда, благополучно, настроение у народа поднималось. Друзья на суше не «слезали» с мобильников, названивая с расспросами: «И что, прямо вместе идете на берег? И там тоже выступают? А вы чего, прямо в первом ряду? И уже получили диски с личными подписями? Ну, вообще…»

Вот как раз на Астрахани отпущенная туристам «доза» счастья и закончилась. Руководство потом оправдывалось «тяжелым заболеванием Зары Захарьевны». Много писали о том, как трогательно восприняли коллеги состояние юбилярши, как «не нашли в себе сил» выступать на несостоявшемся юбилее; как тоннами закупали лекарства и часами не отходили от судового врача с расспросами и предложениями любой помощи; как потрясенная публика толпилась у двери каюты своей ненаглядной и дружно отказывалась от сувениров и развлечений, пока не выздоровеет виновница всех событий… Как, по скорейшем прибытии в Москву, встречающие кинулись на помощь, а «Скорая» уже дожидалась у трапа. Как, наконец, заплаканная ведущая программы Фаина Вербицкая, не дожидаясь вызванного супруга, сама сопровождала госпожу Лиманову до приемного покоя, и с ее слов врачами был составлен анамнез некстати постигшей эстрадную звезду напасти…

Все именно так и было. Только чуть-чуть по-другому. Нечасто увидишь кино, похожее на наши с вами, обычные жизни. Вот и тут – я попробую рассказать обычное.

Кто я? Психоневролог скромной московской тридцать шестой клинической больницы – Нина Колосова. Я наблюдала Зару Захарьевну в течение курса реабилитации. Разумеется, строго в рамках врачебной тайны. И никакие ушлые журналюги не докопались бы до ее медицинской карты и даже не узнали бы о моем существовании – если бы не последние трагические события, ужаснувшие даже равнодушный и черствый шоу-мир.

Правду обо всем знаю только я!

Только я…

Глава 2
К.С. + В.Е. =

К.С. – это, конечно, я, Кирилл Сотников! Я и В.Е. – Венька Ерохин, вновь, как и прежде, подбросивший мне материал для журналистского расследования. Хотя, если покопаться, думаю, нашлись бы и факты, весьма интересные и для правоохранителей. Ведь трагическая история известнейшей эстрадной дивы Лимановой до сих пор не сходит с газетных страниц, экранов – и, вероятно, со страниц оперативных отчетов, как всегда, остающихся «за кадром». Но оперативные сводки – по-прежнему не моя сфера. И чуть позже ты, мой невидимый собеседник, сможешь судить, почему мы с Венькой совсем не спешим обнародовать попавшие в наши руки документы. Сможешь судить нас – и, надеюсь, поймешь.

Для начала представлю небольшой отчет о событиях прошлого лета – таких, какими мы с Венькой «увидели» их не в газетах.

Итак, – в тот раз, в июле, народ, выложивший немалые кровные за теплоходный круиз, огорчался и даже ворчал, особенно сильная половина. И действительно, куда такое годится: до Астрахани все шло честь по чести, и вдруг, не доезжая до следующей большой стоянки, где должен был состояться юбилейный вечерний банкет – прямо вместе с артистами, вроде старого новогоднего «Огонька», с номерами по заявкам, автографами и даже возможностью попасть за один столик – до конца жизни хватит рассказов!

Именно этот банкет как раз и отменили. С этого все и началось: сообщили сперва неохотно, что тяжело заболела прима настоящего круиза – бенефициантка, «гвоздь» программы – Зара Лиманова. Сразу вспомнилось, что со вчерашнего дня примадонна не появлялась на палубе, а сегодня возле ее каюты с утра суетились судовой врач, медсестра и остальные артисты, особенно дамы. Даже к публике обращались – нет ли случайно медицинских работников и не принимает ли кто определенного лекарства, отсутствующего в судовой аптечке?

Медиков не нашлось, помочь народ ничем не мог, но тревожная неопределенность сгущалась в воздухе до самого возвращения – по каналу имени Москвы. И только в последний вечер ведущая Фаина Вербицкая собрала всех на палубе и объявила:

– Уважаемые зрители! В этот раз нам, артистам, и впрямь попалась особенная публика: только свой человек может понять беду, в которую попала наша любимая Зара Захарьевна! На всем протяжении обратного пути мы надеялись, что госпоже Лимановой станет лучше и она сможет хотя бы выйти к публике и поблагодарить за понимание и терпение! Увы, но все гораздо печальнее… Ну что ж, пожелаем ей скорого выздоровления и будем с надеждой ждать в «Анонсе» возвращения любимых персонажей в ее неподражаемом исполнении – мудрой и острой на язычок одесситки тети Розы и перезрелой невесты Томочки! Вас, зрителей, мы все опять приглашаем в круиз на следующее лето, и Зара обещает – именно вам – благотворительное выступление в самом начале очередного летнего сезона! А сейчас – прощальное танго!

И музыка играла на палубе до самого прибытия в Москву…

Глава 3
Была – не была

По прибытии – возможно, из-за необычной ситуации – артисты словно подзабыли о «своих любимых» зрителях.

– Девочки, – устало и раздраженно кричала «несравненная и неподражаемая» ведущая, – неужели нельзя было собрать ее вещи? Учтите, если что пропадет, – я отвечать не буду! Володя, Лева – кто будет нести носилки до «Скорой»? Помогите девчонкам вынести чемоданы! А кто поедет со «Скорой» до больницы, на оформление? Ну конечно, как работать, всегда я, а когда эти миленькие блузочки в Ярославле хватали, обо мне никто не подумал! И вообще, есть же муж, семья, почему мы должны за них отдуваться? Она-то небось минутки лишней, в случае чего, не потратит!

И все в том же духе.

Счастье, что Зара Захарьевна слышать заботливую коллегу не могла по причине полной неадекватности. Настолько очевидной, что даже дамский серпентарий проникся к ней явным сочувствием. Правда, в больницу, кроме ведущей, с ней никто не поехал – и восстанавливать медицинский анамнез выпало именно ей, как, собственно, ей приходилось уже три дня «затыкать дыры» в увеселительной программе из-за отсутствия уже «оплаченной Зары». Да так, чтоб ни один ворчливый муж не посмел придраться!

Потому и составить более-менее «внятную» картину анамнеза с ее слов врачам «Скорой» удалось действительно не сразу. И сама ведущая только в дороге окончательно поняла, как непоправимо худо лежащей на носилках и точно выпавшей из жизненного пространства Заре. Как напряжены медики, как вязко падают капли в капельнице и тревожно жужжит записывающая аппаратура.

И как важно все, что ей удается вспомнить…