Текст книги "Черно-белая радуга (СИ)"
Автор книги: Ольга Анафест
Жанр:
Рассказ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Посвящение: Принцип волны
Я часто слышал и слышу, что все творческие люди – сумасшедшие. Я воспринимаю эти слова
буквально, потому что знал такого человека. Я не шучу – он действительно был не от мира сего.
Рядом с ним я и сам порой чувствовал себя ненормальным, и тем не менее меня тянуло к нему с
невероятной силой. Я не понимал его, я был далёк от его мира, но почему-то отчаянно хотел стать
для него особенным. Я хотел, чтобы он выделил меня из толпы, остановил на мне взгляд, как-то
отметил, запомнил, но я ничего не делал для этого. Я следил за ним издалека, наслаждался им на
расстоянии, ловил каждое движение, жест и слово и верил, что однажды перестану быть «одним из».
И ведь никогда прежде я не был столь безынициативным, напротив, обычно я напролом пёр к своей
цели и добивался желаемого. Просто он был другим. Слишком другим.
До сих пор не понимаю, как приятелю удалось затащить меня на вечеринку к «неземным».
«Неземные» – это художники, музыканты и прочие психи. Вот там-то, среди каких-то обкуренных
аморфных существ, я увидел его. Филипп. Он читал стихи с импровизированной сцены, приложив
бледную руку к груди и закатив почти бесцветные глаза к потолку. В удушливом запахе благовоний, в дыму, под тихое повизгивание скрипки с пластинки, в своём ярко-бирюзовом пиджаке и драных
штанах в красную клетку он будто парил над толпой слушателей, покорённых им.
Его правда слушали. Замерев с полузакрытыми глазами и мягкими улыбками на губах, «неземные»
внимали каждому его слову. Он был их богом в это мгновение. Филипп покорил и меня. Я не знаю, как объяснить это чувство, просто вдруг в забитом людьми помещении остался лишь он один.
Я стал завсегдатаем на этих сборищах, но обычно стоял в каком-нибудь тёмном углу и искал
глазами Филиппа. Он успокаивал меня, он снимал скопившееся во мне напряжение одним своим
присутствием. Он был чем-то эфемерным, прозрачным, несуществующим в реальности, и я боялся
разрушить созданный в моём подсознании образ. Казалось, что он рассыпется , если я прикоснусь к
нему. Слишком хрупкий для моих грубых рук. Слишком неживой для меня, живого. Слишком
выдуманный для правды.
Я бы так и остался сторонним наблюдателем с робкой надеждой, если бы Филипп сам не подошёл
ко мне в один из вечеров, когда я уже собирался уйти. Он смотрел на меня и улыбался своими
бесцветными глазами, поблёскивающими из-под светлых редких ресниц.
– Почему вы держитесь особняком? – журчащим голосом спросил он и, нелепо взмахнув рукой, добавил шёпотом: – Я наблюдал за вами.
– Не замечал заинтересованности в моей скромной персоне, – я терялся в нём, я тонул в этой
близости.
– Зато я многое замечаю, – Филипп подмигнул мне. – Как вас зовут? Хотя нет, – он замахал
обеими руками, – не говорите! Я не хочу портить совершенство именем!
Честно говоря, я был ошарашен. Он меня считает совершенством? Этот властитель «неземных», этот божок? Наверное, я был похож на идиота, тараща глаза, как бык на скотобойне, и беззвучно
шлёпая губами, как снятая с крючка рыба.
Филипп же, игнорируя моё замешательство, вдруг затараторил, сбиваясь:
– Я понимаю, что мы едва знакомы, но я не прощу себе до конца жизни, если не поймаю
совершенство в объектив! Пожалуйста, я умоляю, позвольте мне увидеть прекрасное!
– Я не понимаю...
– Да-да, я, пожалуй, тороплю события, но не согласитесь ли вы попозировать мне? Поедем прямо
сейчас! Ну же! – он схватил меня за руку и потащил к входной двери, кивая на ходу знакомым, лица
которых сливались передо мной в сплошное размытое пятно.
– Куда мы...
– Здесь недалеко! Двадцать минут пешком, – торопливо журчал божок, перебивая меня.
– Я на машине.
– Тем более! Быстрее, прошу!
Я не помню, как мы добрались до его квартиры-студии. Я был слишком обескуражен и шокирован, чтобы здраво мыслить.
А потом Филипп кружил вокруг меня с фотоаппаратом, охая и восторженно вздыхая. Я чувствовал, что в эту минуту он находился в своём собственном измерении, в котором мне нет места. Я лишь
удачный рисунок на обоях, добавляющая букету изящности зелёная веточка, яркий заголовок в
газете, юбилейный червонец.
Отложив через какое-то время фотоаппарат, Филипп, всё ещё восторженный и возбуждённый, начал
раздеваться. Я застыл посреди комнаты и не мог понять, что происходит, но он думал за нас двоих.
Он руководил. Он руководил процессом. Дирижёр.
А дальше всё смешалось в прикосновения, поцелуи, стоны и крепкий запах моих сигарет.
Я позволил богу пасть и запачкаться в моей грязи.
Утром я проснулся от странных щелчков, разлепил веки и замер, едва не застонав: Филипп опять
фотографировал меня.
Не было никаких объяснений и разговоров, был только зелёный чай и сыр с плесенью. Ненавижу и
то, и другое.
С тех пор божок стал для меня в какой-то степени человеком из плоти и крови, но от этого он не был
менее необычен. Он всё равно оставался загадкой, которую я никогда бы не смог разгадать.
Удивительно, но он так и не спросил моего имени, наоборот, всячески упирался и протестовал, когда я пытался по-нормальному представиться ему. Это было дико, странно, но так подходило его
сущности, что я сдался.
Филипп мог часами не выпускать из рук фотоаппарат, а потом, проявив плёнку, заявить, что столько
времени было потрачено впустую. Он гнался за чем-то, искал, но не находил.
Он обожал говорить, а я был благодарным слушателем, молчаливым, внимательным, сливающимся
с фоном.
Я узнал, что цель его жизни – один-единственный кадр, ради которого живёт настоящий творец.
Любой творческий человек в конце пути подводит итоги своей деятельности, и если он не находит
то самое, лучшее, единственное, настоящее, значит он бездарно прожил отведённое ему.
Создание шедевра – цель творящего.
И не имеет значения, как оценят это другие, важно лишь то, что ты сам понимаешь – да, это оно!
Мы на протяжении всей жизни пытаемся понять, в чем её смысл, а Филипп знал это, как прописную
истину, – смысл его жизни в том, чтобы найти один-единственный кадр... а потом и умереть не
жалко. Он вообще не боялся смерти. Он боялся не успеть найти и познать своё собственное
совершенство. Он видел прекрасное во многом, в том числе и во мне, но всё это было не тем.
Я не любил Филиппа, – нельзя любить того, кого не понимаешь, – но я определённо восхищался
им. Я никогда не питал иллюзий на счёт его чувств ко мне – я был его проектом, в чём-то
прекрасным и в какой-то степени даже совершенным, но не его искомым смыслом жизни.
Мне не было обидно. Я привык к тому, что Филиппа мне не понять.
Я был слишком приземлённым, а он лишь иногда спускался ко мне, чтобы запачкаться, но после, поднявшись, вновь очиститься, отмыв всё до последнего тёмного пятнышка.
Он был особенным для меня в каком-то духовном понимании, но не в физическом. Мой реальный
мир разительно отличался от искусственного, созданного в моей душе Филиппом. Наши пути
пересекались лишь там.
Моё восхищение им уступало место обычной и привычной жизни, как только за моей спиной
захлопывалась дверь его квартиры-студии. Всему должно быть своё место.
Мы ходили на сборища «неземных», но я, как прежде, оставался сторонним наблюдателем, взирающим на происходящее из своего угла, а Филипп, напротив, врывался в толпу, сверкая
бледной, холодной, но прекрасной звездой, выделяющейся на небосклоне.
Я с улыбкой смотрел на его поклонников и поклонниц, стремящихся урвать каплю божественного
внимания. Когда-то и я сам с благоговейным трепетом следил за каждым его движением, но не я
поднялся к богу – он снизошёл до меня. Я всё-таки стал особенным, хотя никак не добивался этого.
Что-то свыше решило всё за нас.
Я привык к «трескотне» фотоаппарата, вспышкам и часто нацеленному на меня объективу. Я не мог
отказать Филиппу в его слабости. Мне даже было приятно и лестно, что он считал меня достойным
своих творений.
У нас не было причин для ссор, потому что мы оба понимали, что наши отношения иные, нежели
они понимаются в общепринятых нормах общества. Отчасти и поэтому я чувствовал себя не вполне
нормальным, что уж говорить о Филиппе, к которому слово «нормальность» вообще нельзя было
отнести ни под каким видом...
Нам могут встречаться разные люди, порой порицаемые обществом, а порой, наоборот, восхваляемые им, но лишь мы сами можем решить с точки зрения собственной, а не навязанной
морали, кто они для нас и какие они. Нельзя судить о человеке по чьим-то словам и домыслам. Если
ты не можешь самостоятельно разобраться в том, кто для тебя какой-то человек и каков он в твоём
представлении, тогда ты ничтожество, жалкая тварь и отродье , ошибочно считающее себя
личностью. Никто, кроме тебя самого, не разберётся в твоей душе – посторонний непременно
заплутает в этих закоулках.
А общество? Общество не всегда диктует истину. Общество, пользуясь своим большинством, навязывает удобное и угодное ему.
Ты сам себе истина, и лишь ты можешь договориться со своей моралью и совестью. Если в тебе
заложена гниль, вряд ли общество очистит тебя от неё, и убить добродетель в тебе общество может
только в том случае, если ты слаб и не способен бороться за самого себя, предпочитая сдаться и
плыть по течению вместе со всеми.
Мы с Филиппом не хотели быть заключёнными в установленных рамках общества, мы обходили
стороной эти рамки, если они противоречили нашим нормам. Нет, мы не устраивали никаких бунтов
и революций, потому что они тоже своего рода рамки, мы просто жили. Жили так, как хотели этого
мы. Мы были массой и одновременно не были. Мы просто оставались собой, что в наше время почти
редкость.
Если бы я мог изменить прошлое, я прожил бы его точно так же и во второй раз, потому что мне не
о чем жалеть. Было и плохое, и хорошее, но оно было, и это нельзя перечеркнуть и забыть, ведь тогда
я не стал бы тем, кто я есть.
Странно, но я даже не сразу заметил, что не видел Филиппа уже долгое время. Наверное, в этом и
была прелесть наших отношений – никто никому и ничего.
Я пришёл на вечер «неземных» только потому, что это стало привычкой, может, вредной, но
привычкой.
Ничего не изменилось: те же сонные лица, затуманенные глаза, тихая музыка, клубы дыма, очередной оратор, вещающий с импровизированной сцены – никаких перемен.
Я стоял в своём обычном уголке и внутренне расслаблялся, когда ко мне подплыло неопределённого
пола существо и спросило:
– Вы ведь Совершенство?
– Да, – я сразу понял, о чём идёт речь. Наверное, я просто отвык удивляться.
– Вам Филипп просил передать, – оно протянуло мне белый конверт и с любопытством стало
разглядывать меня.
Аккуратно распечатав конверт, я достал чёрно-белую фотографию, скользнул по ней взглядом, перевернул и прочёл про себя:
«Я нашел своё совершенство и не жалею, что им оказался не ты, потому что когда-нибудь тебя
найдёт тот, кто достоин этого больше, чем я.
Филипп».
Прочитав, я снова перевернул фотографию и уже с интересом посмотрел на неё.
– Он перерезал себе вены, – прошептало существо, пытаясь что-то увидеть в моих глазах и в
выражении лица.
– Я знаю, – ответил я с улыбкой и, спрятав фотографию обратно в конверт, пошёл к выходу.
Сердце не сбилось с ритма, печаль не заполнила душу – я знал, что всё так и закончится, потому
что с Филиппом не могло быть по-другому.
Значит, это и было смыслом его жизни? Я ожидал большего...
Один-единственный кадр, который он наконец нашёл. Почему-то так просто, что даже немного
смешно.
Радуга. Чёрно-белая радуга.