Текст книги "Черно-белая радуга (СИ)"

Автор книги: Ольга Анафест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Посвящение: Принцип волны

Я часто слышал и слышу, что все творческие люди – сумасшедшие. Я воспринимаю эти слова

буквально, потому что знал такого человека. Я не шучу – он действительно был не от мира сего.

Рядом с ним я и сам порой чувствовал себя ненормальным, и тем не менее меня тянуло к нему с

невероятной силой. Я не понимал его, я был далёк от его мира, но почему-то отчаянно хотел стать

для него особенным. Я хотел, чтобы он выделил меня из толпы, остановил на мне взгляд, как-то

отметил, запомнил, но я ничего не делал для этого. Я следил за ним издалека, наслаждался им на

расстоянии, ловил каждое движение, жест и слово и верил, что однажды перестану быть «одним из».

И ведь никогда прежде я не был столь безынициативным, напротив, обычно я напролом пёр к своей

цели и добивался желаемого. Просто он был другим. Слишком другим.

До сих пор не понимаю, как приятелю удалось затащить меня на вечеринку к «неземным».

«Неземные» – это художники, музыканты и прочие психи. Вот там-то, среди каких-то обкуренных

аморфных существ, я увидел его. Филипп. Он читал стихи с импровизированной сцены, приложив

бледную руку к груди и закатив почти бесцветные глаза к потолку. В удушливом запахе благовоний, в дыму, под тихое повизгивание скрипки с пластинки, в своём ярко-бирюзовом пиджаке и драных

штанах в красную клетку он будто парил над толпой слушателей, покорённых им.

Его правда слушали. Замерев с полузакрытыми глазами и мягкими улыбками на губах, «неземные»

внимали каждому его слову. Он был их богом в это мгновение. Филипп покорил и меня. Я не знаю, как объяснить это чувство, просто вдруг в забитом людьми помещении остался лишь он один.

Я стал завсегдатаем на этих сборищах, но обычно стоял в каком-нибудь тёмном углу и искал

глазами Филиппа. Он успокаивал меня, он снимал скопившееся во мне напряжение одним своим

присутствием. Он был чем-то эфемерным, прозрачным, несуществующим в реальности, и я боялся

разрушить созданный в моём подсознании образ. Казалось, что он рассыпется , если я прикоснусь к

нему. Слишком хрупкий для моих грубых рук. Слишком неживой для меня, живого. Слишком

выдуманный для правды.

Я бы так и остался сторонним наблюдателем с робкой надеждой, если бы Филипп сам не подошёл

ко мне в один из вечеров, когда я уже собирался уйти. Он смотрел на меня и улыбался своими

бесцветными глазами, поблёскивающими из-под светлых редких ресниц.

– Почему вы держитесь особняком? – журчащим голосом спросил он и, нелепо взмахнув рукой, добавил шёпотом: – Я наблюдал за вами.

– Не замечал заинтересованности в моей скромной персоне, – я терялся в нём, я тонул в этой

близости.

– Зато я многое замечаю, – Филипп подмигнул мне. – Как вас зовут? Хотя нет, – он замахал

обеими руками, – не говорите! Я не хочу портить совершенство именем!

Честно говоря, я был ошарашен. Он меня считает совершенством? Этот властитель «неземных», этот божок? Наверное, я был похож на идиота, тараща глаза, как бык на скотобойне, и беззвучно

шлёпая губами, как снятая с крючка рыба.

Филипп же, игнорируя моё замешательство, вдруг затараторил, сбиваясь:

– Я понимаю, что мы едва знакомы, но я не прощу себе до конца жизни, если не поймаю

совершенство в объектив! Пожалуйста, я умоляю, позвольте мне увидеть прекрасное!

– Я не понимаю...

– Да-да, я, пожалуй, тороплю события, но не согласитесь ли вы попозировать мне? Поедем прямо

сейчас! Ну же! – он схватил меня за руку и потащил к входной двери, кивая на ходу знакомым, лица

которых сливались передо мной в сплошное размытое пятно.

– Куда мы...

– Здесь недалеко! Двадцать минут пешком, – торопливо журчал божок, перебивая меня.

– Я на машине.

– Тем более! Быстрее, прошу!

Я не помню, как мы добрались до его квартиры-студии. Я был слишком обескуражен и шокирован, чтобы здраво мыслить.

А потом Филипп кружил вокруг меня с фотоаппаратом, охая и восторженно вздыхая. Я чувствовал, что в эту минуту он находился в своём собственном измерении, в котором мне нет места. Я лишь

удачный рисунок на обоях, добавляющая букету изящности зелёная веточка, яркий заголовок в

газете, юбилейный червонец.

Отложив через какое-то время фотоаппарат, Филипп, всё ещё восторженный и возбуждённый, начал

раздеваться. Я застыл посреди комнаты и не мог понять, что происходит, но он думал за нас двоих.

Он руководил. Он руководил процессом. Дирижёр.

А дальше всё смешалось в прикосновения, поцелуи, стоны и крепкий запах моих сигарет.

Я позволил богу пасть и запачкаться в моей грязи.

Утром я проснулся от странных щелчков, разлепил веки и замер, едва не застонав: Филипп опять

фотографировал меня.

Не было никаких объяснений и разговоров, был только зелёный чай и сыр с плесенью. Ненавижу и

то, и другое.

С тех пор божок стал для меня в какой-то степени человеком из плоти и крови, но от этого он не был

менее необычен. Он всё равно оставался загадкой, которую я никогда бы не смог разгадать.

Удивительно, но он так и не спросил моего имени, наоборот, всячески упирался и протестовал, когда я пытался по-нормальному представиться ему. Это было дико, странно, но так подходило его

сущности, что я сдался.

Филипп мог часами не выпускать из рук фотоаппарат, а потом, проявив плёнку, заявить, что столько

времени было потрачено впустую. Он гнался за чем-то, искал, но не находил.

Он обожал говорить, а я был благодарным слушателем, молчаливым, внимательным, сливающимся

с фоном.

Я узнал, что цель его жизни – один-единственный кадр, ради которого живёт настоящий творец.

Любой творческий человек в конце пути подводит итоги своей деятельности, и если он не находит

то самое, лучшее, единственное, настоящее, значит он бездарно прожил отведённое ему.

Создание шедевра – цель творящего.

И не имеет значения, как оценят это другие, важно лишь то, что ты сам понимаешь – да, это оно!

Мы на протяжении всей жизни пытаемся понять, в чем её смысл, а Филипп знал это, как прописную

истину, – смысл его жизни в том, чтобы найти один-единственный кадр... а потом и умереть не

жалко. Он вообще не боялся смерти. Он боялся не успеть найти и познать своё собственное

совершенство. Он видел прекрасное во многом, в том числе и во мне, но всё это было не тем.

Я не любил Филиппа, – нельзя любить того, кого не понимаешь, – но я определённо восхищался

им. Я никогда не питал иллюзий на счёт его чувств ко мне – я был его проектом, в чём-то

прекрасным и в какой-то степени даже совершенным, но не его искомым смыслом жизни.

Мне не было обидно. Я привык к тому, что Филиппа мне не понять.

Я был слишком приземлённым, а он лишь иногда спускался ко мне, чтобы запачкаться, но после, поднявшись, вновь очиститься, отмыв всё до последнего тёмного пятнышка.

Он был особенным для меня в каком-то духовном понимании, но не в физическом. Мой реальный

мир разительно отличался от искусственного, созданного в моей душе Филиппом. Наши пути

пересекались лишь там.

Моё восхищение им уступало место обычной и привычной жизни, как только за моей спиной

захлопывалась дверь его квартиры-студии. Всему должно быть своё место.

Мы ходили на сборища «неземных», но я, как прежде, оставался сторонним наблюдателем, взирающим на происходящее из своего угла, а Филипп, напротив, врывался в толпу, сверкая

бледной, холодной, но прекрасной звездой, выделяющейся на небосклоне.

Я с улыбкой смотрел на его поклонников и поклонниц, стремящихся урвать каплю божественного

внимания. Когда-то и я сам с благоговейным трепетом следил за каждым его движением, но не я

поднялся к богу – он снизошёл до меня. Я всё-таки стал особенным, хотя никак не добивался этого.

Что-то свыше решило всё за нас.

Я привык к «трескотне» фотоаппарата, вспышкам и часто нацеленному на меня объективу. Я не мог

отказать Филиппу в его слабости. Мне даже было приятно и лестно, что он считал меня достойным

своих творений.

У нас не было причин для ссор, потому что мы оба понимали, что наши отношения иные, нежели

они понимаются в общепринятых нормах общества. Отчасти и поэтому я чувствовал себя не вполне

нормальным, что уж говорить о Филиппе, к которому слово «нормальность» вообще нельзя было

отнести ни под каким видом...

Нам могут встречаться разные люди, порой порицаемые обществом, а порой, наоборот, восхваляемые им, но лишь мы сами можем решить с точки зрения собственной, а не навязанной

морали, кто они для нас и какие они. Нельзя судить о человеке по чьим-то словам и домыслам. Если

ты не можешь самостоятельно разобраться в том, кто для тебя какой-то человек и каков он в твоём

представлении, тогда ты ничтожество, жалкая тварь и отродье , ошибочно считающее себя

личностью. Никто, кроме тебя самого, не разберётся в твоей душе – посторонний непременно

заплутает в этих закоулках.

А общество? Общество не всегда диктует истину. Общество, пользуясь своим большинством, навязывает удобное и угодное ему.

Ты сам себе истина, и лишь ты можешь договориться со своей моралью и совестью. Если в тебе

заложена гниль, вряд ли общество очистит тебя от неё, и убить добродетель в тебе общество может

только в том случае, если ты слаб и не способен бороться за самого себя, предпочитая сдаться и

плыть по течению вместе со всеми.

Мы с Филиппом не хотели быть заключёнными в установленных рамках общества, мы обходили

стороной эти рамки, если они противоречили нашим нормам. Нет, мы не устраивали никаких бунтов

и революций, потому что они тоже своего рода рамки, мы просто жили. Жили так, как хотели этого

мы. Мы были массой и одновременно не были. Мы просто оставались собой, что в наше время почти

редкость.

Если бы я мог изменить прошлое, я прожил бы его точно так же и во второй раз, потому что мне не

о чем жалеть. Было и плохое, и хорошее, но оно было, и это нельзя перечеркнуть и забыть, ведь тогда

я не стал бы тем, кто я есть.

Странно, но я даже не сразу заметил, что не видел Филиппа уже долгое время. Наверное, в этом и

была прелесть наших отношений – никто никому и ничего.

Я пришёл на вечер «неземных» только потому, что это стало привычкой, может, вредной, но

привычкой.

Ничего не изменилось: те же сонные лица, затуманенные глаза, тихая музыка, клубы дыма, очередной оратор, вещающий с импровизированной сцены – никаких перемен.

Я стоял в своём обычном уголке и внутренне расслаблялся, когда ко мне подплыло неопределённого

пола существо и спросило:

– Вы ведь Совершенство?

– Да, – я сразу понял, о чём идёт речь. Наверное, я просто отвык удивляться.

– Вам Филипп просил передать, – оно протянуло мне белый конверт и с любопытством стало

разглядывать меня.

Аккуратно распечатав конверт, я достал чёрно-белую фотографию, скользнул по ней взглядом, перевернул и прочёл про себя:

«Я нашел своё совершенство и не жалею, что им оказался не ты, потому что когда-нибудь тебя

найдёт тот, кто достоин этого больше, чем я.

Филипп».

Прочитав, я снова перевернул фотографию и уже с интересом посмотрел на неё.

– Он перерезал себе вены, – прошептало существо, пытаясь что-то увидеть в моих глазах и в

выражении лица.

– Я знаю, – ответил я с улыбкой и, спрятав фотографию обратно в конверт, пошёл к выходу.

Сердце не сбилось с ритма, печаль не заполнила душу – я знал, что всё так и закончится, потому

что с Филиппом не могло быть по-другому.

Значит, это и было смыслом его жизни? Я ожидал большего...

Один-единственный кадр, который он наконец нашёл. Почему-то так просто, что даже немного

смешно.

Радуга. Чёрно-белая радуга.