Текст книги "В барханах песочных часов. Экстремальный роман"

Автор книги: Ольга Коренева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

Глава 13

До Виолетты они дозвонились только через два дня. Та так обрадовалась, что Леночке стало немного стыдно за свое насмешливое отношение к бывшей соседке.

– Привет-привет, лапочка моя, рада слышать твой голосок! – восклицала Виолетта, – как я тебе завидую, что ты в Москве, если б ты знала. Как мне эта дыра осточертела вместе со своим золотом и золотничками. Я тебе говорила, что это золото, как живая зараза, даже в бактериях шевелится… Так и вышло с нашими мужиками. Чего им не хватало? Вот мы с тобой да еще Надька Кравцова сидим теперь с детьми, а наши кобели где-нибудь в Брюсселе в бардаке кайфуют. Представляешь, лапочка моя, эта дрянь мой муж смылся даже не попрощавшись, и в доме все золото подмел от иконок до моих украшений. Представляешь, какая сука оказался! Даже то, что сам мне дарил, забрал. А кто его вообще в люди вывел, лапочка моя! Ого-го! Это же мой папочка, царствие ему небесное, из дерьма его вытащил за уши ради меня. А он… Твой тоже хорош, лапочка моя, такую девку бросил ради этого золота, будь оно не ладно.

– Да ты что мелишь, Виолетта! – ахнула Леночка. – Он же погиб. На него покушение было. Нам сразу сообщили. Туркин сам отцу звонил.

– Туркин сообщил? – удивилась Виолетта, – да этот Туркин с ними, мерзавцами, за одно. Ты что, не помнишь, как они вместе водку жрали? Все они, лапочка моя, одна банда, поверь моему слову. Подорвали пустую моторку и смылись за границу. Что им друг на друга покушаться, у них золота и так было, как у дурака махорки. Если на них кто и покушался, лапочка моя, так это местные вертихвостки. Но ты представляешь этого моего динозавра! По миру пустил бы, если б у меня некоторых сбережений на книжке не было. Мудак проклятый! Ты хоть квартиру и машину со своего поимела, а я в полном дерьме, лапочка моя. Вот что такое золото… де-рь-мо-о собачье!

– Не переживай уж так сильно, – попыталась успокоить она разбушевавшуюся сибирячку. – Ты еще молода, интересна, встретишь еще свое счастье…

– О чем ты говоришь, лапочка мой? – вздохнула Виолетта, которой явно понравился комплимент, – мое счастье было Акулина банька, а сейчас он меня за километр обегает. Как это они Акулина с Туркиным с собой не захватили? А вообще-то, за границей своих дураков хватает. Как там у вас в Москве, власть меняться не думает? Я по Акулину сужу: раз он в военной форме снова ходит, значит, грядут политические перемены. А иначе что это ему костюмчик бизнесмена тесным стал? Поняла, лапочка моя? Точно, переворот будет…

Леночка поняла только то, что больше от Виолетты ничего не добьешься и, наскоро распрощавшись, прервала связь.

– Колоритная женщина! – покачал головой Трошин, – даже по телефону чувствуется мощь и напор. Конечно, она ничего не знает, но одна из ее мыслей мне показалась интересной и даже знакомой. Она совершенно не допускает того, что Влад погиб, и что ее муж к этому причастен. Значит, какие-то основания она имеет. Виолетта могла быть в любых отношениях со своим мужем, но они жили рядом много лет и, стало быть, достаточно хорошо изучили друг друга. Боб с Карповым пришли к такому же выводу. Но что делать нам, Леночка? Только ждать…

– Па, мы будем жить и работать, а не сидеть и ждать чего-то, – бодро отозвалась она.

– Правильно, доча, ты у меня умница, я всегда говорил…

В это время раздался телефонный звонок, и Трошин снял трубку.

Звонили из отделения милиции Подмосковья. Участковый сообщил, что уточняются личности двух задержанных женщин: Яны Глинской и Ларисы Колосовой. Они были задержаны в местном детском доме, где интересовались красивыми девочками-акселератками. Бдительная администрация сразу же сообщила об этом в милицию, предположив, что названные женщины подбирают девочек для продажи в зарубежные притоны. Женщины прикрываются каким-то благотворительным фондом, и называют телефон Трошиных. Документов никаких при себе у них нет.

Александр Кириллович закашлялся, в недоумении взглянул на телефон, и произнес:

– Вот уж не ожидал! Вы знаете, это действительно наши девушки, они создают фонд человеческой красоты, ФЧК сокращенно. Хотят помочь неблагополучным девчонкам, благородный порыв. Это недоразумение, что у администрации возникли такие ужасные подозрения. Я журналист Александр Трошин, скажите, как к вам подъехать. Мы сейчас срочно берем такси и едем за нашими бедолажками. Я надеюсь, они у вас не за решеткой сидят?

Милиционер, узнав, с кем говорит, смущенно извинился и назвал адрес.

Через полчала Трошины уже мчались на такси в ближнее Подмосковье вызволять своих незадачливых сотрудниц из лап правоохранительных органов.

В милиции Трошина встретили, как генерала. Дежурный даже честь ему отдал. Начальник пригласил в свой кабинет. Там, словно две мышки в мышеловке, сидели прижавшись друг к дружке Янка и Пончик. Майор извинился перед девушками и, обращаясь к Трошину, задумчиво сказал:

– Вообще-то, Александр Кириллович, случай этот показательный: столько криминалу вокруг, что люди во всем видят подвох, и за это нельзя их винить. Кстати, такие случаи, с похищением девочек для последующей продажи в заграничные притоны, уже имели место. Желаю вам успешно осуществить ваши планы. Дело вы задумали хорошее. Постарайтесь больше не попадать впросак. Сделайте своим девушкам удостоверения, что ли. Устав фонда или программа тоже всегда в таких случаях должна быть при них.

Назад всю честную компанию подбросили на служебных “жигулях”. Янка с Пончиком ожили и принялись наперебой рассказывать, что с ними было, конечно же, приукрашивая и перевирая события. На самом деле произошло вот что.

Когда в кабинете директора детского дома собрались воспитатели, то обе представительницы ФЧК сразу проинформировали коллектив в о цели своего визита.

– А почему, собственно, вас интересуют только красивые девочки? – спросил их директор, молодой мужчина с орденскими колодками на пиджаке, по виду воин-интернационалист. – Почему, в первую очередь, вам не обратить свое внимание на тех, кто более талантлив. Например, у нас есть девочки, которые отлично рисуют, играют на музыкальных инструментах. Катя Шевелева, например, такие модели одежды придумывает, что никакой Бурде не снилось. А что красота?! С нее, как говорится, воды не пить.

Янка сидела в кабинете директора, не сняв своей экстравагантной широкополой шляпы, закинув ногу на ногу, и только сигареты не хватало для полного образа “супер герл” с обложки бульварного журнала. Пончик своим скромным видом несколько гасила раздражение, которое подруга вызывала у коллектива детдома, включая и директора. Когда он взглядывал на Янку, у него под глазом нервно подергивалась кожа.

– Господа, мы говорим не о том, – начала Янка, – мы пришли сделать вам конкретное предложение: у нас есть деньги; мы хотим оказать помощь неблагополучным девочкам. Но их внешняя красота – это одно из наших непременных условий, кроме таланта и всего прочего…

– Что вы имеете в виду под всем прочим? – буркнул директор.

– Ну, обаяние, например, – живо ответила Янка. – Так вот, наша цель восстановление генофонда России. Удивительно, что вы, мужественный, симпатичный мужчина не замечаете нехватку красивых женщин вокруг. Вы посмотрите повнимательнее, что вокруг нас творится! Россия потеряла свое лицо.

Женский коллектив недовольно зашушукался после такого откровения.

– Тихо, тихо, товарищи, – постучал карандашом по столу директор, – пусть девушка выскажется.

Пончик, сообразив, что Янка допустила жуткую накладку с “нехваткой красивых женщин вокруг”, громко сказала:

– Милые, уважаемые дамы, вы не должны принимать слова моей подруги на свой счет. Она говорит абстрактно, в государственном масштабе.

– Что уж мы, по-вашему, совсем страхолюдины?! Обойдемся как-нибудь без вашей защиты! – бросила Пончику женщина в яркой косметике и кокетливо поправила прическу.

– В самом деле, товарищи, это издевательство какое-то, – подхватила другая. – Кто их устанавливал, эти ваши абстрактные масштабы женской красоты?

– Да, верно, – поддержал свой оскорбленный коллектив директор, – народная мудрость, товарищи, утверждает совсем другое, она гласит: “Некрасивых женщин нет, есть плохая…” – Директор осекся и, откашлявшись, смущенно добавил:

– Есть плохая среда обитания и неблагополучные семьи. И не надо нам тут лекцию читать о красоте человека. Я сам, товарищи, воспитывался в детдоме и знаю, что чем девчонка красивее, тем жизнь у нее сложнее во всех отношениях и каждый подонок хочет ее использовать в своих шкурных интересах. Так что есть прямой смысл в государственном масштабе красоту не разводить. Это только навредит. Необходимо стремиться к внутренней красоте, так сказать, к духовной красоте женской личности.

– Что вы сказали?! – возмутилась Янка, – красоту не надо разводить? Да вы спросите у любой девчонки, хотела бы она быть красивой или нет? И она не задумываясь вам ответит: “Да, дядя!” Вот моя подруга Лариса. Скажи, Лариса, хотела бы ты быть красивой и стройной женщиной?

В кабинете раздался смех. Бедная Пончик, не ожидавшая такой дикой подставы, покраснела как рак и ляпнула:

– А я себе и такая нравлюсь! Я за душевную красоту!

– Вот, товарищи, как получается, – укоризненно покачал головой директор, – у вас между собой твердого единодушия в этом вопросе нет, а вы выходите на аудиторию и еще просите, чтобы мы вам детей доверили. Непорядок. Давайте этот вопрос отложим до лучших времен, как говорится.

– До каких лучших времен! – воскликнула Янка. – В лучшие времена никому наша помощь нужна не будет.

– И слава Богу, – вставила пожилая воспитательница. – Вы что, против лучших времен?

Одна из сотрудниц подошла к директору, наклонилась к его уху и что-то тихо проговорила, поглядывая на Янку. Лицо у директора вытянулось и посуровело.

– Так-так, порядок в танковых войсках, – произнес он странную фразу и с прищуром взглянул на подруг. – Я вас отпускаю, Лидия Ивановна, – добавил он. – А мы тут еще побеседуем с товарищами из красивого фонда. – Стало быть, красивых вам надо? Так-так… Ну, представим, что мы позволили взять вам шефство над нашими красивыми девочками. А дальше что? Вы даете им деньги, подарки, берете на выходные к себе в Москву. У них начинается интересная и даже шикарная жизнь. А рядом с ними в детдоме живут не столь красивые девчонки, которым до слез становится обидно за себя. Начинается зависть, ненависть, склоки. В конце концов происходит раскол…

Директор еще долго и путано говорил о расколе и склоках.

– Ну, хватит, – нервно перебила его Янка, – я чувствую, здесь нам нечего делать. Мне искренне жаль ваших девчонок. У них была возможность приобщиться к свету жизни, а из-за вашего консерватизма ничего не вышло. До свидания! Пойдем, Лариса, отсюда.

Янка поднялась и тронула Пончика за плечо, увлекая за собой, но тут сзади них громыхнул бас:

– Все могут быть свободны, кроме директора и Лидии Ивановны, а вам, гражданки из фонда, придется ответить нам на несколько вопросов дополнительно.

Подруги оглянулись и увидели в дверях рослого блюстителя порядка.

– Что это значит? – возмутилась Янка, – вы за кого нас принимаете?

– Успокойтесь, гражданка, сейчас все выясним, – самодовольно изрек тот, присаживаясь рядом.

В кабинете остались только директор, воспитательница, сержант милиции и обе подруги.

– Познакомимся для начала, – улыбаясь, пробасил сержант, – я представитель местных правоохранительных органов Дмитрий Брычков. Попрошу ваши документики.

– Какие документики? – распалилась Янка, – нет у нас никаких документиков. Мы что, в тыл врага, что ли, шли?

– В тылу врага, гражданочка, как раз никаких документов иметь не полагается, – уточнил сержант. – Ну да все с вами ясно. Номер не прошел.

– Какой номер, что вы такое говорите?! – со слезами в голосе залепетала Пончик.

Сержант ее слова проигнорировал, и обратился к воспитательнице:

– Так вы утверждаете, что видели эту гражданку на предосудительном и постыдном снимке в безнравственной газете, где она давала рекламу своей развратной фирме “Золотая рыбка”?

Он смерил Янку презрительно-торжествующим взглядом.

– Да, товарищ Брычков, я утверждаю и могу дать письменные показания, – с готовностью откликнулась женщина. – И шляпа именно эта на ней была, я по ней ее и припомнила. Очень уж шляпа запоминающаяся. А больше, товарищи, извините, на ней ничего не было. Надо же, как за годы перестройки люди стыд потеряли. В газете голая сидит и еще улыбается, тьфу, срамотища.

У Пончика от изумления перехватило дыхание, и она кое-как выдавила из себя:

– На ней сеть была рыболовная, и белье, я художник костюма.

– Так, значит, вы соучастница, – перебил сержант.

– Не унижайся, Лариса! – воскликнула Янка. – Какое вы вообще имеете право совать свой нос в мою личную жизнь, Брычков? Я где хочу, там и фотографируюсь. Хоть в шляпе, хоть без шляпы.

Обращаясь к женщине, она ехидно бросила:

– Вы бы и рады, да кто вас фотографировать-то будет, ни фигуры, ни лица, лишь сто пудов косметики, завидуете чужой молодости и красоте, и не стыдно?

– Бесстыжая, уж попалась, так молчала бы, – прошипела воспитательница.

– Кстати, Брычков, вы будете отвечать, чего это вы, задерживаете ни с того ни с сего, делать вам, что ли, нечего, да еще оскорбляете, в чем дело, вообще? – пошла в наступление Лариса.

– Ну ладно, – заключил сержант. – Преступления вы, конечно, пока еще не совершили, но в мои обязательности входит и предупреждение преступлений. Есть всякие случаи. Так что вам придется проехаться со мной до отделения милиции. Если вы те, за кого себя выдаете, отпустим.

Он встал и пригласил подруг следовать за ним.

– Кра-са-ви-цы! – бросила им вслед воспитательница.

В пересказе Янки эти же события прозвучали более мужественно и трагично.

– Слава Богу, что вам не пришло в голову в женскую колонию сперва поехать, – вздохнула Леночка, – там бы вас точно к лишению свободы приговорили.

– Саламандра, полный мрак! – воскликнула Янка. – Страна дураков. Почему ты не моя мама?! Сейчас бы жила я в Париже…

Милицейский “жигуленок” подкатил прямо к подъезду. Они поблагодарили водителя и вышли. То, что предстало их взорам, ошеломило. На всех скамейках во дворе и у подъезда сидели молодые женщины с младенцами в руках. Из одеялец раздавались истошные вопли малышей, которым, по-видимому, пора было давать грудь. Некоторые мамы так и поступили – кормили прямо на улице.

– Хорошо, что конец мая теплый, а то б позаморозили детей, – удивленно произнес Трошин.

– У них что здесь, митинг кормящих матерей перестройки? – поразилась Янка.

Только Леночка сразу поняла, в чем дело, и сердце ее тревожно сжалось.

На лестничной площадке перед квартирой стояло еще несколько мамаш с малышами.

– Трошин пришел! – радостно воскликнула одна из них и, подступив вплотную к журналисту, подсунула ему под самый нос своего младенца. – Вот мы уже какие! – добавила она, нежно взглянув на застывшего в изумлении журналиста.

– Ну и силен же твой папаша! – восхищенно шепнула Янка Леночке, – супермужчина! Пушкину, блин, и не снилось: пятьдесят младенцев сразу! Классно!

Леночка бросилась открывать двери и, запихнув в прихожую отца с подружками, прислонилась спиной к косяку, закатила глаза к потолку, и воскликнула:

– Господи! За что ты нас наказываешь! Па, это я виновата! Я раздала твои визитки в роддомах, чтобы позвонили в наш фонд! Па, это зашибенный прокол с фондом! Я не знаю, что делать.

Ирина Николаевна, уложив Иришку, вышла в коридор и с улыбкой сказала:

– Ну что теперь делать будешь, Дон Жуан? За удовольствие надо платить…

– Подожди, мать, нам не до шуток, – отмахнулся Трошин и пригласил подруг в свой кабинет.

– Дров мы наломали порядком с нашим ФЧК. Надо как-то этих матерей-одиночек спустить на тормозах. Но как? – вздохнул он.

– Я придумала! – вскрикнула Янка, – давайте дадим им бумаги, пусть напишут свои адреса и фамилии. Скажем, что пошлем им пособия на дом. И дело в шляпе.

– Давайте попробуем так, – согласился Александр Кириллович. Он взял со стола стопку бумаги и вышел в коридор, подруги двинулись за ним.

Выслушав журналиста, женщины на лестничной площадке загалдели:

– Александр Кириллович, мы вас все знаем и любим. Там внизу еще много мамочек ожидают. Спуститесь, пожалуйста. Выступите перед матерями-одиночками. Раз уж мы собрались. Подбодрите. Ваше слово – золото!

– А что, это интересно, – согласился он, и все спустились вниз.

Трошин избрал местом для своего выступления детскую площадку посреди двора. Через мгновение плотная толпа женщин сомкнулась вокруг знаменитого журналиста.

– Митинг матерей-одиночек Москвы разрешите считать открытым, – широко улыбаясь, объявил он.

– Ну, блин, смотри, Саламандра, как твой папаша порозовел от возбуждения. Столько телок парных вокруг! Классно! – не переставала восхищаться разворачивающимися на ее глазах событиями Янка. – Ну, блин, дает твой папаша, не теряется!

– Вопрос стоит один, – продолжал Трошин, – родить мы родили, а как воспитывать детей дальше, чтобы выросли полноценными членами нашего обновленного общества?!

– Ура! ура! ура! – истошно завопили из толпы. – Вы настоящий отец отечества! Трошину ура!

Пенсионерки с любопытством наблюдали за странным сборищем со скамеечки у подъезда. Одна покачала головой и сказала:

– Хороший человек, но беспутный, допрыгался. А на вид не скажешь, чтобы особый кавалер был. Чудеса!

– Никаких чудес нет, – ответила ей другая, – девки мужиков за славу пуще, чем за все остальное любят. Знаменитый он, вот и результат…

Тем временем Трошин входил в раж:

– Дорогие мои, любимые, родные мамы, несмотря на суровое время, я от имени Союза журналистов России благодарю вас за ваш подвиг деторождения. Я надеюсь, что среди младенцев, которые сейчас пищат в ваших руках, вырастут новые Гагарины, Пушкины, Шостаковичи, маршалы Жуковы и президенты Ельцины!

– И Горбачевы тоже, и Шеварднадзы! – раздался тонкий голосок в толпе.

– А почему бы и нет, дорогие мои, и Горбачевы с Шеварднадзами пусть тоже вырастут из этих сегодняшних младенцев, – с радостью согласился Трошин, – а пока наш фонд решил выписать каждой присутствующей сегодня на митинге матери-одиночке по пять тысяч рублей телеграфным переводом на домашний адрес, который мы вас попросим записать на этой бумаге.

– Ура, Трошину! Ура, Трошину! – вновь раздалось из толпы. – Настоящий отец отечества! Только Шеварднадзе есть смысл денег не давать, так как они от России отделились и значит сами себя пускай обеспечивают, – добавила голосистая толстушка с младенцем в красном одеяльце.

– Тогда и Горбачеву давать не надо, – разозлилась молоденькая мамочка. – Пусть сам Горбачев ему платит, своему второму Горбачеву, у него денег куры не клюют и свой фонд есть. А у Александра Кирилловича деньги частные, на всех не хватит.

– Так мы, родненькие мои, дойдем до того, что только будущему Гагарину порешим стипендию выписать, – расхохотался Трошин, все еще пребывая в состоянии эйфории от близости такой армады молодых струящихся любовью и материнством женщин.

– А квартиры когда будете раздавать? – воскликнула одна срывающимся от волнения голосом.

– Насчет квартир, это разговор будущего, дорогие мои, – ответил Трошин, посерьезнев. – Сейчас можем оказать только небольшую материальную помощь, но в будущем наш фонд…

– Какое будущее, о чем он говорит, девочки! – воскликнула женщина из переднего ряда, обращаясь ко всем собравшимся. – Мой второй Пушкин, как он обозвал моего ребенка, в грязной общаге и до дуэли не доживет! Предлагаю проголосовать, чтобы фонд ФЧК деньги матерям-одиночкам нашего района выплатил сразу наличными, а нескольким особо нуждающимся, как, например, я, приобрел бы хотя по однокомнатной квартире. Предлагаю голосовать!

– Во-первых, я не обозвал вашего сына Пушкиным, а назвал, и это, между прочим, большая честь, когда русского человека так назовут, – стал отбиваться раздосадованный Трошин. – Во-вторых, у нас не партийное собрание, а митинг. Какое может быть голосование? Да и не реальное это дело с квартирами.

Толпа недовольно загудела, младенцы истошно заголосили.

– Саламандра, сейчас твоего папашу будут бить, беги звони в ментовку пока не поздно, – шепнула Янка, – поверь моему чутью.

Леночка взглянула на побледневшего и как-то сразу осунувшегося отца и поняла, что подруга недалека от истины. Она бочком выскользнула из толпы, примостилась на лавочку рядом с пенсионерками и, вытащив электронную малютку, набрала номер районной милиции.

– Вот видишь, как ты ошиблась, – сказала пенсионерка своей соседке по скамейке, – это раньше мужиков за славу любили, а теперь им деньги да квартиры дорожей, другие девки пошли, продажные.

Дежурный милиционер, выслушав Леночку, раздраженно бросил:

– Что вы нам голову морочите! Кормящие матери-одиночки представляют опасность для мужика?! Не мешайте работать, девушка.

На детской площадке тем временем страсти накалялись:

– Товарищи дамы, успокойтесь, пожалуйста, так мы ничего не решим! – Потерянно взывал Трошин к разбушевавшимся женщинам.

Но было поздно. Со всех сторон его хватали за пиджак. Трясли, как грушу, и требовали немедленной выдачи стипендий. Леночка тщетно пыталась пробиться к отцу. Вдруг рядом хлестанул выстрел. Толпа мгновенно отхлынула назад, все оглянулись на звук. Впереди, потрясая над головой револьвером, стояла бледная, с широко распахнутыми глазами, Ирина Николаевна.

– Прочь от моего мужа! – истерично закричала она, и еще один хлесткий выстрел стеганул по ушам. – Всех перестреляю! – взвизгнув, направила револьвер на толпу.

Матери-одиночки, оправившись от шока, бросились в рассыпную, сгибаясь над своими младенцами, словно защищая их от града пуль.

Через несколько мгновений на детской площадке стояли только Трошины, Янка с Пончиком и одна курносенькая и глазастенькая девчушка с ребеночком в руках.

– Можете в меня стрелять, я ничего не боюсь, мне терять нечего, – сказала она с вызовом.

– Я вот сейчас ремень сниму, тогда тебе будет что терять, соплячка этакая! – заорал на нее Трошин. – Чей ребенок?

– Ребенок мой, нам некуда идти. Родители меня выгнали из дому, когда я забеременела, – спокойно продолжала девчонка.

– Ну, блин, подарочек, – удивилась Янка, – ты в каком классе учишься, мамаша?

– В девятом, но я уже не учусь… если возьмете, могу уборщицей работать в вашем фонде. Я умею мыть полы и убирать квартиру, и готовить могу. Возьмите меня в свой фонд. У вас же, наверно, еще нет уборщицы?!

Трошин в сердцах махнул на нее рукой, быстро подошел к жене и нервно спросил:

– Где ты взяла револьвер, Ира?

– Да он у тебя на столе лежал, Саша. Ты же Кирному вчера показывал, забыл? Пригодился пугач, молодец, – нежно погладила она ствол.

В это время к детской площадке подошел, прихрамывая, ветеран трудового фронта Великой Отечественной войны дядя Петя по кличке Берлин. В руке у него позвякивала сетка, набитая пустыми бутылками.

Берлином его прозвали за то, что он когда «поддатый», всегда орет, что «самолично Берлин брал». Никто с ним не спорил, хотя все знали, что в ту пору военную дядя Петя еще сопливым пацаном был. Но легенда устраивала, верно потому, что настоящих ветеранов почти не осталось, а общество, видно, не слишком комфортно себя ощущает, если в нем нет людей, которые что-то когда-то брали.

– Совсем обнаглел народ, – укоризненно покачал головой дядя Петя, – среди бела дня из нагана баба палит. Сталина на вас нету, демократы окаянные.

– Не сердись, дядя Петя, это же игрушка, – весело ответила ему Ирина Николаевна и, наставив револьвер на сетку с пустыми бутылками, нажала спусковой крючок. Звук выстрела смешался со звоном битого стекла. Осколки веером брызнули на землю. Ирина Николаевна вскрикнула и выронила револьвер. Дядя Петя удивленно поднес к носу пустую сетку с одной бутылкой без горлышка и в сердцах выдохнул:

– Твою мать! Разрывная… Ведьма рыжая! Сталина на вас нету… Что хотят, то и творят.

Он отшвырнул сетку в сторону, плюнул и медленно поковылял обратно к подъезду.

Трошин быстро пошарил по карманам, вытащил смятую пятитысячную купюру, сунул ее Леночке:

– Догони и отдай ему…

Она остановила ветерана за рукав, сказала:

– Извините нас, пожалуйста, дядя Петя, нечаянно получилось. Вот, папа передал вам. Здесь в сто раз больше, чем эти бутылки стоят.

Ветеран Петя взял купюру, повертел ее в руке и гордо произнес:

– Передай своему папе, чтобы он заткнул эти деньги себе в жопу! Я Берлин брал! Меня не купишь!

С этими словами он сунул деньги в свой карман и быстро заковылял по направлению к гастроному.

– Бо-оль-шой оригинал! – сказал Трошин.

– Зовут-то тебя как? – спросил он затем у девчушки с младенцем.

– Меня Лиза, а его Юрик, как Гагарина, – улыбнулась Лиза, почувствовав в голосе Трошина некоторое участие.

– Ну что ж, бедная Лиза, не бросать же тебя на улице. Пойдем с нами. Подумаем, что с тобой делать.

Вся компания двинулась к подъезду. Никто не обратил на них особого внимания, даже после выстрелов, словно это была уже норма жизни москвичей. Лишь пенсионерки на лавочке возле подъезда отметили, что Трошин действительно мужик что надо, если даже в дедовском ранге его так жена ревнует: с наганом выскочила…

Дома за чаем Трошин предложил Лизе поехать с ним к ее родителям и уладить дело. Но она наотрез отказалась.

– Ну, ты, блин, даешь, – не вытерпела Янка и насела на Лизу, – вот Саламандра своего ребенка одного оставила чужим людям, потому что не иметь детей это великое несчастье, а ты к своим не хочешь возвращаться. Ты подумай своей башкой…

– Если бы я не думала, то так бы поступила. Я им не нужна, а с ребенком и подавно.

– Что за люди? – вздохнула Ирина Николаевна.

– Эх, еще одно дитя прибавилось покинутое и несчастное, – сказала Пончик.

Леночка вдруг встала из-за стола и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась с листом бумаги и авторучкой. Протянув все это Лизе, она решительным голосом сказала:

– Ну вот что, бедная Лиза, пиши под мою диктовку заявление о приеме в ФЧК.

Лиза приготовилась записывать прямо на обеденном столе, отодвинув чайную чашку в сторону.

Леночка продиктовала:

– Я, такая-то такая-то и мой сын, такой-то такой-то, просим вас принять нас в члены ФЧК. Меня на должность домработницы, а моего сына в должности ночного сторожа с окладом согласно штатного расписания. Обязуемся за время проживания на жилплощади фонда отвечать за сохранность имущества, а также за состояние сантехники, электричества и прочего коммунального хозяйства фонда. Теперь распишись за себя и за сына.

Она взяла у Лизы листок, прочла и рассмеялась:

– Па, ты как в воду глядел: у нее действительно второй Юрий Гагарин! Вы что, родственнички космонавту?

Лиза надулась и буркнула:

– Однофамильцы… и ничего смешного. Пусть будет еще один Юрий.

– Лена, все это очень мило, конечно, но я не понял, на какую жилплощадь ты Лизу определила? – спросил Трошин, переглянувшись с женой.

– Поживет пока на квартире Влада. Будет убирать и охранять, – ответила она.

– А ты, бедная Лиза, гони сюда паспорт и запомни, если что-нибудь стыришь или бардак устроишь в квартире, вылетишь в тот же миг, как пробка. Поняла?

– Поняла! Только паспорта у меня еще нет, я его через два года получу, – отозвалась та. – А “бедная Лиза”, это что, теперь будет мое прозвище?

– Да, дитя мое покинутое несчастное, – сказала Пончик, – у каждого уважающего себя гражданина должно кроме имени и прозвище быть. У нас у всех тоже есть: Я, например, “Пончик”, Лена – “Саламандра”, Янка – “Золотая рыбка”, Александр Кириллович – “Демократ”, Ирина Николаевна с сегодняшнего дня “Застрельщица”. Тебе еще предстоит познакомиться с Кирным “Папуасом”, с Карповым “Терминальчиком”, не путай с криминальчиком. И наконец с Бобом по прозвищу “Шпион”. У тебя будет второе в нашей компании литературное прозвище. Но топиться не обязательно…

– А моему сыну, тогда, тоже надо придумать прозвище, – заметила Бедная Лиза.

– Охо-хо-хо! – заохала Янка, давясь смехом. – Ой, блин, помру! Неужели не ясно, что он “Космонавт”.

Разговор перебил телефонный звонок. Вновь звонили из милиции, и Трошину пришлось объясняться по поводу стрельбы во дворе.

Ему, как известному журналисту-демократу, в очередной раз поверили на слово, что пистолет был не настоящий, а купленный в комке пугач.

Положив трубку, Трошин вздохнул и заявил:

– Надо кончать с этим фондом, братцы, дело пухнет и пахнет керосином! Будем считать, что ФЧК выполнил свою миссию в лице спасения Бедной Лизы и ее ребенка. Поскольку обществу известно высказывание Достоевского о слезе ребенка, то ни одна собака теперь не посмеет нас упрекнуть в равнодушии к народному неблагополучию. Все!