Текст книги "Миротворец (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Рейд на Чарпи, единственный, в котором я участвовала, не относился к числу типичных – именно потому, что Эдик запланировал его образцово-показательным. Фазиль отобрал в него лучших бойцов, руководил ими лично Алихан, агентурные данные десять раз перепроверили – по 119 трассе через Чарпи шел большой военный конвой из Баку, одна из последних турецких попыток снабжать войска по суше. Боевая задача, поставленная Эдиком, полностью подчинялась пропагандистской функции этого рейда: заминировать дорогу, дождаться конвоя, взорвать дорогу, уничтожить как можно больше турецких машин, но специально солдат – ни турок, ни азеров – не убивать. Только «коллатерал», только тех, кто погибнет при столкновении. Тех, кто сразу попытается удрать, – отпустить. Тех, кто сдастся, – разоружить и отпустить. Раненых – подлатать по возможности, доставить в ближайший населенный пункт и свалить. Не раненых свалить, а нам из населенного пункта свалить сразу, как разместим раненых.

Ох, Эдька, Эдька…Гладко было на бумаге, да забыл ты про овраги… Не про военные, про эти он никогда не забывал. Забыл он про человеческий фактор, и в первую очередь про то, что Хелен – женщина, и Люсик, которую я взяла, чтобы была на подхвате, – тоже женщина.

Нет, с точки зрения военной операция завершилась успешно, конвой частично захватили, частично разогнали. Пленных отпустили, раненых подштопали, провели грамотную сортировку, Эдик лично, не отходя от трассы, несколько лигатур сделал и с турками по радио связался: забирайте ваших раненых, обернетесь за два часа – будут жить даже самые тяжелые.

А потом началось. Во-первых, Хелен сделала знаменитый Тот Самый Снимок, который потом разошелся не хуже фицпатрикова портрета Че Гевары. Рыжее солнце в рыжих волосах и щетине Эдика, голубые-голубые глаза, и рука сжимает руку турецкого раненого, просто аллегория милосердия, блядь. Кстати, тот парень выжил, и даже руку сохранил. Один из немногих турок, вспоминавших Эдьку только с благодарностью.

Эдик, конечно, привык торговать лицом во благо Свободной Дарго. Но чем это обернется впоследствии – как-то не подумал.

А во-вторых, на привале в промежуточном лагере, когда мы уже от всех дедушек и бабушек ушли, Алихан сказал:

– Отличная идея, между прочим, медиков полевым отрядам придать. Почему раньше мы не додумались?

Он сказал, а Люсик услышала. И на другой же день уведомила меня, что она в Архун не вернется. Останется с Алиханом в отряде подрывников.

Сначала я наорала на нее.

– Ты, девчонка! Ты понимаешь, что ты делаешь? Это один из последних рейдов на караваны, все! Завтра-послезавтра начнется пиздец! За вами будут гоняться по всем этим горам как за бешеными собаками!

– Я так решила, – уперлась Люсик. – Ты сама говоришь, что женщина может и должна все сама решать. Им нужен медик.

– Ты не медик! Ты коза из носа! Тебе пятнадцать лет!

– Я умею зашивать! Пули вынимать! Уколы делать! Перевязки! Шины! Я тебе ассистировала! Я Эдику ассистировала! Я могу!

Тогда я наорала на Алихана.

– Ты, джигит! Ты что мне рассказывал про «женщине на войне не место»? Ты соображаешь, что ей пятнадцать лет вообще?

– Ты мне доказала, что женщина на войне может справляться не хуже мужчины, – оскалился Алихан. – Я поверил.

– Она не женщина! Она ребенок еще! Ей пятнадцать лет!

– Если бы она не была сиротой и армянкой – уже бы просватали.

Я плюнула и пошла орать на Эдика.

– Эти горные козлы все свои мозги потеряли, когда на молитве лбом об пол бились, а ты куда смотришь?

– Она отлично справилась. Да, конечно, она не настоящий медик, но в полевых условиях ничего большего мы получить все равно не можем.

– Ты вконец охуел? Она ребенок!

– Слышу голос феминистки. Ты ее в Архуне запереть хочешь?

А потом я увидела, как Люсинэ смотрит на Эдика… Ну, короче, бесполезно ее в Архуне запирать. Сбежит.

– Слушай, – сказала я, сдаваясь, – ты хоть не отпускай ее от своего отряда. Сделай мне хоть эту божескую милость, пусть она будет у тебя и Алихана, присматривайте за ней.

На этом, само собой, не закончилось. Прецедент – дело такое, его только создай. Фазиль заявился в Архун в сопровождении нескольких молодых людей – в общем-то, мальчиков от шестнадцати до двадцати лет.

– Мне нравится идея придать каждой боевой групе медика, – сказал он. – Но такого не может быть, чтобы мусульманка жила с мужчинами, которые не родня ей. Ты должна подготовить этих парней. За месяц.

– Фазиль, давай внесем ясность. Ты хочешь, чтобы я за месяц дала этим парням ускоренный курс первой помощи… А ничего, что у нас сейчас нет раненых?

– Чем-то же занимаются твои девушки.

– Логистикой в основном. Складами. Батальоном охраны, местными, болячками по мелочи…

– Эти парни не будут заниматься болячками по мелочи. Ты будешь готовить из них медбратьев. Раненые появятся. Я заберу отсюда этих отъевшихся красавцев и пришлю тех, кто нуждается в лечении и отдыхе.

– Хорошо, – согласилась я. – Только скажи этим новым красавцам, что я майор АОД и если они начнут выпендриваться, я поступлю с ними как любой полевой командир там, в горах, поступает с теми, кто выпендривается.

Фазиль прочел этим парням дисциплинарную лекцию, но помогла она ненадолго. Юноши были недовольны, что их выдернули из боевых групп и послали учиться «женскому» делу. Они были недовольны, что приходится подчиняться женщине. Что приходится работать с женщинами, которые знают свое дело лучше их. Только занятия по теории они посещали исправно, и если случалась практика – готовы были обрабатывать раны. Но мыть пол и посуду, выносить утки и обмывать больных считали ниже своего достоинства. Я пригорозила как-то, что прострелю самому ленивому руку, а остальные будут на нем практиковаться. Мне поверили, такой у меня был грозный вид, но помогло ненадолго.

Бойцы, спустившиеся с гор на отдых и лечение, только подливали масла в огонь своими насмешками: «Эй, Ваха, когда ты наденешь косыночку, чтобы мы могли звать тебя Йиха?» Двое юношей не выдержали и сбежали. Остальных я через месяц с удовольствием спровадила назад. Видимо, качеством их как медиков Фазиль был недоволен, потому что больше никого на учебу не присылал. Люсик осталась единственной девушкой, работающей в поле.

А там становилось все опаснее. В разгаре лета турки, осатанев от безуспешных попыток наладить бесперебойное снабжение по воздуху, начали действовать так, как и предсказал Эдик: посылать в горы поисковые группы легкой пехоты. И хотя мы в принципе этого ждали, терять людей в ожесточенных столкновениях было не легче. Напрасно Эдик настаивал на том, что столкновений нужно по мере сил избегать, утомляя врага бесплодным кружением по горам: во-первых, не так-то легко уговорить горячего даргинского парня воздержаться от драки, а во-вторых, турки начали обстреливать с воздуха даргинские села. Не знаю, был то холодный расчет или остервенение, которое легко накрывает обе стороны в партизанских войнах, но несколько сел сгорели. Турки не опустились еще до того, чтобы жечь села вместе с жителями – но кого упрекали бы семьи бойцов, оставшихся без крова, за то, что отряды АОД были рядом и ничем не помешали?

Однажды ночью в Архун вкатился полуразваленный мотоцикл с коляской. К коляске был привязан полумертвый Анзор, к повязке на его груди – приколота записка от Эдика: между Чарпи и Калин-Юртом их отряд угодил в засаду.

На этот раз турок недооценили мы. Они догадались, что в Баку сидит «крот», и слили через него дезинформацию о ближайшем вертолетном рейсе. Вертолеты вылетели – но не грузовые, а боевые и десантные. Анзор, ожидая большого конвоя, как раз собрал несколько групп в одну, численностью почти под сотню, чтобы устроить туркам ад. В ад попали даргинцы.

Анзору повезло выжить. Его доставили к Эдику, тот вынул из него все железо и весь свинец, которым начинили его турки, отнял изуродованную вхлам ногу, зашил, перевязал и отправил в Архун, чтоб выходили.

Когда Анзор пришел в себя, он рассказал, что между Фазилем и Эдиком вышла ссора. Такое бывает, когда мужчины слишком устают и злость накапливается. Когда устают женщины, они безобразно скандалят. Когда устают мужчины, они сначала безобразно скандалят, а потом творят такую хуйню, что на уши не натянешь.

Фазиль, узнав, что агентурная сеть Эдика провалена, обвинил его то ли в недосмотре, то ли в сознательном предпочтении интересов генерала Яхонтова интересам АОД. За бакшиш. Эдик взорвался. Все деньги, которые проходили через его руки, он тратил на Архун и на агентуру. Он разорвал на себе куртку и вывернул карманы, он требовал обыскать его и сказать, где он спрятал деньги, он хрипел и плевался.

Даргинцы в принципе не ожидали от него бессребреничества, поскольку и сами бессребрениками не были. Фазиль всю войну продолжал торговать нефтью, у всех его сподвижников водился какой-то бизнес. Они презирали Яхонтова – но не за то, что тот занимался гешефтами, а за то, что тому ничего не стоило обмануть единоплеменника и единоверца, – хотя они и сомневались, верил ли Яхонтов хоть в кого-нибудь. Для даргинца было невозможно дать слово кому-то из «своих» и не сдержать. Вопрос был только в одном – как определяется в каждом конкретном случае круг «своих».

Реакция Эдика их изумила. Они не видели ничего дурного в том, чтобы Эдик делал гешефты с Яхонтовым, – их интересовал только вопрос лояльности. И когда оказалось, что деньги Яхонтова Элик тоже пускает на дело Свободной Дарго – вопрос лояльности встал ребром.

– Если ты с нами не из-за денег, то почему ты с нами? – спросил Фазиль и прицелился в Эдика из своей «беретты».

Эдик, конечно, не мог сказать ему правды. Он сказал ту полуправду, которая не была враньем:

– Я с вами, потому что Россию поздно спасать, – Эдик хрипел, будто только что сорвал голос в крике под пыткой. – Потому что там прогнило все. Потому что ее генералы готовы защищать свою страну, только если им пообещаешь откат от этой защиты. Потому что ее министры, депутаты, градоначальники – все такие же. Потому что люди там разучились думать и чувствовать по-настоящему. Потому что только здесь я могу жить как человек и умереть как человек, а не как крыса.

Фазиль посмотрел на него и опустил пистолет.

– А почему ты тогда не примешь ислам? – спросил он.

Эдик рассмеялся и сказал:

– Извини, Фазиль. Я не могу поверить, что мир создали за шесть дней.

– …Вот ты мне объясни, – потребовал Анзор, закончив свой рассказ. – Он у тебя псих или святой? Если бы он принял ислам, я бы сказал, что он святой. А теперь мне что думать?

– Он меджнун, – сказала я. Но Анзору это ничего не сказало, потому что он не читал арабской поэмы даже в переводе и не знал арабского языка.

В общем, случившееся подорвало Эдика, а потом произошло еще одно несчастье: погибла Люсик.

Или нет, не так. Люсик уже месяц как была мертва, а я не знала об этом. Но однажды дождливой ночью к блокпосту подъехал шикарный «Харлей-Дэвидсон». Ребята остановили его. Закоченевшего и до синевы бледного Эдика пришлось снимать с седла вручную и нести в госпиталь.

Разлепив один глаз и увидев меня над собой, он прохрипел:

– Неси меня к себе. Не в общую палату.

Я распорядилась, и его отнесли ко мне в спальню. Эдик посмотрел одним глазом на моих ассистенток, подскочивших среди ночи Надию и Билькис, мотнул головой и сказал:

– Уходите.

Они ушли. Желание Эдика было им полностью понятно: мужчина не хочет, чтоб его раздевали чужие женщины.

Его раздела я.

На нем была турецкая офицерская форма на голое тело. Голову он выбрил гладко. Губы вспухли от побоев, и один глаз не открывался. Все тело покрывали синяки – продолговатые, как от ударов ремнем. Запястья рассажены. Вдоль ребер справа – резаная рана.

Я облегченно вздохнула, увидев, что из всего этого богатства ничего не опасно для жизни. Внутренних кровотечений тоже не было. Самое плохое – переохлаждение, довольно сильное. Он провел на этом мотоцикле, скукожившись, чуть ли не сутки.

Я завернула его в два одеяла, обложила грелками и напоила теплым чаем. Потом уложила в постель.

Разные глупости в голову лезут в самые, казалось бы, неподходящие моменты. Раздев Эдьку, я удивилась тому, какой у него маленький член. Я никогда не искала в мужчинах приапического величия, но у Эдьки был не просто среднестатистический, а как у античной статуи – реально мелкий.

– Иди ко мне, – прошептал Эдик.

Ну что, терапия отогрева собой и в самом деле эффективна. Я скинула одежду и залезла к нему под одеяла. Несколько минут сжимала зубы, чтобы не дрожать от прикосновения ледяных рук и ног. Потом, когда он слегка отогрелся, уснула.

Проснулась я от того, от чего никак не ожидала проснуться, учитывая Эдькину ориентацию и его состояние. Он ласкал и целовал мою грудь.

Дальше случился худший секс в моей жизни. С мужчиной, которого я любила больше, чем всех остальных вместе взятых. Он не причинил боли – нечем там было особенно; и был не то чтобы грубым… а вот совершенно корявым. Он понятия не имел, как доставить удовольствие женщине, и не интересовался этим, и, видимо, считал, что имеет право в своем положении этим не интересоваться. Я догадалась, что с ним там случилось. Сразу же. Если гей ищет компенсаторного секса с женщиной, тут все ясно, как небо выше линии облаков. И мне было нетрудно ему дать. Нетрудно – в душевном, в моральном, если хотите, плане. Тоже терапия, если подумать. В физическом плане это было тяжело: он же ни на миг, ни на йоту не сумел меня возбудить, движения его руки в моей, так сказать, яшмовой вазе были нелепы и судорожно-нахраписты, а мне совсем не нравилась идея клиторэктомии ногтями вручную, так что я пресекла это и сделала все сама. Ну, как сама… Когда мужчина побит до состояния «бревно», а его член в эрегированном состоянии можно в кулак упрятать, то минет – наше все.

Эдик охнул, задрожал и затих. Я пошла в ванную, вымыла рот и снова легла с ним рядом. В темноте он не заметил, как я плачу. Или не хотел замечать. Или считал, что я плачу о нем.

Если подумать, в этой ситуации было много черной иронии. Хирург-мужчина и анестезиолог-женщина – законная мишень для шуточек и сплетен о том, что они спят. Чаще всего они и спят, если ничто тому не препятствует. Это происходит само собой: стресс постоянный, его надо как-то снимать. Почти все были уверены, что мы с Эдиком любовники. И вот, когда мы в самом деле сошлись – мне показалось, что в мире нет более чужого человека, чем мужчина, укрытый со мной одним одеялом.

Наутро я, заварив для нас кофе, спросила наконец, что же с ним приключилось.

– Люсик погибла, – сказал он.

Из меня вышел воздух, будто ударили под ложечку.

– Как?

– Мы налетели на поисковую группу. Анзор тогда же получил, от той же гранаты. Сортировка. Осколок в позвоночник. Анзора имело смысл тянуть, ее – нет.

У него в горле булькнуло, но не пролилось. Я долила в кофе коньяку.

– У меня не было наркоза, – продолжал он, глядя в потолок. – Аттракцион «Почувствуй себя Пироговым». Анзора я шил вживую. Из всей анестезии – ремень в зубы и ёбана мать. А ей я просто вскрыл паховую артерию. Она ничего не чувствовала ниже шеи. И я даже не мог быть с ней рядом, – он закрыл лицо руками. – Я занимался теми, у кого был шанс.

Он сел на кровати, принял у меня кружку кофе, глотнул и скривился.

– Зачем портить хороший коньяк?

– Это плохой коньяк, – сказала я. – Это какая-то паленка, вроде той, что наш друг Умар толкает на север.

– Зачем портить плохой коньяк? – он встал, подковылял к столу и забрал у меня бутылку. Потом сказал:

– Позвони Алихану. Он же, наверное, так и не знает, что со мной.

Я набрала Алихана.

– О, Аллах, – сказал он, услышав мой голос. – Извини, я не могу позвонить раньше. Ждал хороших новостей. Я даже не знаю, как тебе сказать. Эдик… пропал.

– Ни хрена он не пропал, – сказала я. – Он здесь, в Архуне.

– Господь милосердный! – дальше Алихан заорал что-то на аварском и, видимо, не мне. Потом вернулся на связь. – Расскажи, как было!

Я изложила все, опустив только секс. И задала Алихану встречный вопрос: что у них случилось и почему Эдик выглядит как Зоя Космодемьянская перед казнью?

– Слушай, – сказал Алихан, – Мы налетели на поисковую группу…

– Это я знаю. Мне рассказал Анзор, мне рассказали все, кого довезли сюда живыми. Дальше что у вас вышло?

– Дальше он сказал, что нашу разведывательную сеть в Баку спалили. И сказал, что пойдет туда, узнает, насколько все страшно. Фазиль ему такого наговорил…

– Это я тоже в курсе.

– Ну вот. Он же ни по-аварски, ни по-азербайджански, ни по-турецки толком не говорит. А не пускать его никак не получалось, он бы все равно сбежал и один шайтан знает, чего натворил…

– Вы что, не поняли, что у него нервный срыв?

– Если бы я не понял, что у него нервный срыв, я бы с ним разве пошел? В общем, я думал, что он дойдет до Дадали и опомнится. Нам все равно было надо в Дадали. Мы же не знали, что там бордовые береты. В общем, его узнали. Сука-американка, я зарежу ее! Его узнали и схватили прямо на улице. Отвели в комендатуру. Я сзади пошел. Я слышал, как он кричит! – Алихан опять разразился потоком то ли ругательств, то ли молитв. – Я ушел из села, позвонил Фазилю, и мы напали на Дадали. Береты, не береты, нам все было похуй, – он произнес это слово с ударением на втором слоге. – Мы взяли Дадали и не нашли там Эдика! Пленные сказали – он убил капитана и удрал! Я поверить не могу, этот их капитан такой бык! Как Эдик мог его убить?

Алихан помолчал немного.

– Извини, у меня не получается поверить, что он живой. Можешь дать ему трубу, пожалуйста?

Я отнесла Эдику айфон:

– Алихан.

Эдик уже успел прикончить где-то половину коньяка и взял мобильник. Услышав голос друга, засмеялся. Почти естественно.

– Али, чертяка, да разве я могу так просто взять и пропасть? Нет. Нет, не надо. Ты ее расцеловать должен, понял? Ты ее на руках носить должен, понял? Она на этом снимке из меня такого красавца сделала – меня мать родная по нему бы не узнала. Им это в голову не пришло, я тебе ручаюсь. Они меня задержали просто потому, что какая-то глазастая падла увидела – я не здешний, не из этого села. Вот и все. Да чего там, немножко побили. Капитан? – Эдик хотел по привычке запустить пальцы в волосы, на ходу выдумывая что-то правдоподобное, но наткнулся на щетину и поскреб ее ногтями. – Он решил, что я не опасен. Знаешь, я был весь такой побитый, жалкий, так хныкал… Ну, куда мне до вас, крутых горских парней. Эй, я же хирург. Я знаю, куда человека ткнуть, чтобы сразу и навсегда… А потом я надел его шмот, выбрил голову, сел на его «харлей» и уехал. Шикарный «харлей», приедешь – сам увидишь. Они меня просто через КПП пропустили, и второй раз на блокпосту… А я подушек под куртку напихал. Откуда подушки…? Али, ну какая тебе, в жопу, разница, откуда подушки? Я сбежал. Разве не это главное? Не знаю, почему он был голый. Может, у турок традиция такая – покойников раздевать, – Эдик шваркнул айфоном об стену и повалился на кровать.

Хорошая все-таки фирма «Эппл». Айфон выдержал. Тачпад треснул слегка, и все.

Несколько дней Эдик лежал, вставая только в туалет. У него поднялась температура, распухло горло, и ел он с трудом. На всякий случай я проколола ему курс антибиотика, но, похоже, это все-таки была психосоматика. Анзор порывался его навестить, но Эдик твердо сказал, что никого видеть не желает, и мне пришлось продлить Анзору постельный режим.

Но пришла беда, откуда не ждали. В очередной раз пришвартовался у пристани российский катер, и вместе с генералом Яхонтовым сошел на берег смуглый перец в темных очочках, от которого за версту разило спецслужбой.

– А где Эдик? – развязно спросил Яхонтов.

– Болеет, – сказала я. – Можете передать, что вам надо, через меня.

– Господин Керим очень хочет встретиться с ним лично.

– Я пойду скажу ему. Господин Керим – это имя или фамилия?

– Слушай, девочка, – Яхонтов наклонил голову. – Ты что, не понимаешь, что приехали серьезные люди?

– Слушайте, генерал, – сказала я. – Не знаю, делали вашим серьезным людям прививку от дифтерита или нет, но на всякий случай напомню, что бацилла не разбирает чинов и званий, она тупая.

Яхонтов повернулся к своему протеже и попытался объясниться по-английски. Проблема была в том, что он не знал слова «дифтерит».

Я решила выручить Яхонтова. Не ради него самого – просто со школьных лет не могу слышать, как человек мается с подбором слов.

– Мы еще не установили, дифтерит это или нет, – сказала я. – Так что пока Эдуард в карантине.

– Я привит от дифтерита, – сказал господин Керим. – Я рискну.

По правде говоря, Эдик уже шел на поправку, но в данный конкретный момент был, что называется, в дрова. Поначалу я не запрещала ему пить, но потом решила, что хватит, тем более что он вылакал мои наличные запасы коньяка. Тогда он перешел на медицинский спирт. Я запретила девочкам выдвавать ему спирт и с досадой обнаружила, что его они слушаются больше, чем меня.

Эдик согласился принять господина Керима. У нас было что-то вроде ординаторской, где стоял диван, кресла, телевизор и ноутбук, там Эдик и дал аудиенцию, завернувшись в махровый халат и закинув ноги на журнальный столик.

Его состояние не ускользнуло от господина Керима – и тем более от Яхонтова. Но Керим не за тем тащился из своего Тегерана, чтобы убраться восвояси, застав контрагента пьяным в грязь, и он начал свой монолог.

Его правительство, видите ли, с интересом следит за событиями в Дарго. И оно очень заинтересовано в торжестве даргинского дела борьбы за независимость. Дело в том, что…

Чтоб не растекаться мыслию по древу – тут работает принцип «дружи через соседа», тоже придуманный ушлыми китайцами, которые, как мне иногда кажется, придумали вообще все. Соседи у Ирана – Турция и Азербайджан. Друг с другом они не граничат, но очень хотят слиться в экстазе. Если они это хотение сумеют осуществить, у Ирана с севера будет Турция и с северо-запада – все та же Турция.

К счастью, это взаимное стремление осуществить не дают армяне. Слоеный бутерброд «Азербайджан-Карабах-Армения-Нахичевань» – это как в химической электробатарее, источник постоянного тока, в данном случае – беспокойства. Мир Армении и Азербайджана зиждется на том, что обе страны приняты кандидатами в Евросоюз, и Евросоюз ясно дал понять, что не потерпит никаких конфликтов с поножовщиной. Армяне не лезут в Нахичевань, азербайджанцы не трогают Карабах, в комнате мирно. И армяне скрипят зубами, но пропускают турецкие транспорты через Лачинский коридор.

Это прекрасно, но совершенно недостаточно, чтобы южный турецкий сосед мог спокойно спать. Туркам нужно объяснить наконец, что аншлюс с Азербайджаном был из рук вон плохой идеей. И вообще принимать Азербайджан в ЕС – плохая идея. У Ирана аллергия на ЕС. Лютая, с сыпью и рвотой. А на НАТО так и вообще. Ему хватает одного члена НАТО под боком и совершенно не требуется, чтобы этот член нависал вдобавок над головой. И вот тут очень кстати заваруха в Дарго. И овцы сыты (читай – Армения не при делах), и волки целы (читай: Турция ввязалась в затяжной и позорный военный конфликт).

Традиционно «друзья через границу» для Ирана – армяне и москали. Но армян, по понятным причинам, задействовать нельзя, а москали слишком глубоко увязли в Сирии. Дарго они могут подкармливать только в режиме «правая рука не знает, что делает левая, а голова – вообще ничего». Но Иран может подкармливать Дарго совершенно официально. Он может даже признать Дарго.

– Это все, конечно, очень бла-ародно, – говорит Эдик, морщась. Ни Яхонтов, ни тем более Керим культурной отсылки не ловят. – Но я всего лишь полевой хирург, который по мере сил оказывает медицинскую помощь бойцам Армии Освобождения Дарго. О таких делах нужно говорить с Фазилем Хуссейновым.

Эдик в дрова, но ему хватает деликатности не сказать иранцу напрямую: ты что, мужик, вы в рейтинге мирового зла занимаете второе место после Гитлера, и то лишь потому, что за Гитлером оно закреплено навсегда и во веки веков. На кой хрен нам сдалось ваше признание и открытая помощь?

– Несомненно, окончательное слово останется за господином Хуссейновым, – согласился Керим. – Но я знаю, что вы один из самых доверенных его военных советников.

– У вас устаревшие сведения, – Эдик махнул рукой. – Устаревшие и неверные, и вообще идите поговорите с Анзором, у меня… у меня сильно болит голова.

Он встал и, пошатываясь, побрел прочь, а на выходе споткнулся так, что мне пришлось поддержать его и так вести дальше.

– Слушай сюда, – сказал он, повалившись на кровать. – Сведи этого петуха с Анзором, и пусть Анзор ему поет что хочет, как он это умеет. А сама дуй к Фазилю и свяжись с Хелен. Нам позарез надо выходить на пиндосов, и Фазиля нужно перехватить раньше, чем он увидится с иранцем и тот его охмурит. Потому что если Иран признает нас первым официально – пиздец нам и всему вообще, тут сделают Южную Осетию, и туши свет, сливай масло.

– Может, ты сам поедешь к Фазилю?

– Я не хочу. Я не могу. Я не могу наружу выходить, мне страшно.

– Эдька, ты не можешь на всю жизнь тут закрыться.

– Да сколько той жизни.

Я его чуть не двинула. Это у моего ныне покойного, а тогда еще даже не бывшего привычка была ныть: «Вот помру, тогда…» Но депрессия не истерика, от оплеухи не пройдет.

Я связалась с Хелен и Алиханом. Журналистке сказала, что Фазиля начинают обхаживать иранцы. Алихану сказала, что Эдик совсем скис и Фазилю нужно прибыть в Архун лично. Яхонтову я сказала все, что было бессмысленно скрывать: Эдик попался «бордовым беретам», его пытали, он со страшной силой ПТСРит и не вылезает из бутылки, поэтому господин Керим напрасно расточает цветы своей селезенки. Эдик и дальше будет являться на встречи бухой и уходить от ответа.

Фазиль появился в Архуне вечером того же дня. От него пахло пылью, потом, пороховой гарью и обычным дымом. Я задами и огородами провела его к Эдику так, чтобы он не попался сначала на глаза иранцу.

– Фазиль, у нас тут персидский гость, – сказал Эдик. – Он тебя будет всячески охмурять и сулить золотые горы. Твоя задача – ничего ему не обещать. Отвечай по-японски: может быть, я подумаю, давайте поговорим об этом позже… Ничего, ничего ему не обещай, пока не подтянутся американцы.

– А американцам что я должен обещать? – медленно проговорил Фазиль.

– А американцам ты скажешь: видите, у меня безвыходное положение. Если вы мне не поможете, придется принять помощь у Ирана.

– Ты хочешь, чтобы иранец тут был просто как пугало для американцев?

– Бинго!

Фазиль сел в кресло и скрестил ноги.

– Когда ты сказал, что пошел с нами, потому что в России нечего спасать, – я поверил тебе. Объясни мне теперь так, чтобы я поверил: почему я должен просить помощи у неверных и отказывать мусульманину, когда он протягивает мне руку?

– Потому что если ты примешь у них помощь, американцы раздавят тебя, чтобы преподать урок им.

– Думаешь, я боюсь смерти?

– Ты не боишься смерти, – Эдик встал и заходил по комнате. – Но чего ты хочешь для Дарго, а? Посмотри на север. Что творится к северу от границы. В чем ты сам участвовал. От чего погиб твой брат. Ты хочешь, чтобы это продолжалось без конца? Хочешь?

– Я хочу, чтоб Дарго была единой. И чтоб люди здесь жили как в Эмиратах. Чтоб у каждого пастуха был большой дом, чтоб ему было чем кормить своих детей, чтоб был айфон и ноутбук, если он хочет.

– И чтобы женщин наказывали палками за то, что они подверглись насилию? – вырвалось у меня.

Эдик выставил перед собой ладонь.

– Фазиль, чтобы жить как в Эмиратах, нужно иметь нефти как в Эмиратах и не иметь конкурентов вокруг всего Каспия. Маленькая страна не может жить по тем же правилам, что и большая. Особенно такая маленькая, как Дарго, зажатая между двумя крупными хищниками и еще несколькими помельче. Чтобы выжить, тебе нельзя опираться ни на одного из них.

– Разве твоя Америка – не самый крупный хищник?

– Она не моя. И она далеко. Вот это тебе надо зарубить на носу: у американцев куча интересов здесь, но они не хотят ни пяди твоей земли. Я не предлагаю тебе опираться на них, я предлагаю их использовать.

Фазиль нахмурился. Он был отнюдь не глупым и не косным человеком – но ему было сложно принять то, что говорил Эдик. Для него «договор с США» звучало примерно как «договор с Сатаной». При этом он был достаточно прагматичен, чтобы понимать: Сатана – самый крутой парень после Аллаха, а представителем Аллаха на земле господина Керима считать пока рано.

– Хорошо, – сказал он напряженно. – Я не пообещаю ничего иранцам. Но если американцы нас кинут… – и он вышел из моей комнаты.

И тут я подумала, что Эдька в моем халате на фоне разоренной постели и с запахом перегара выглядел не очень убедительно.

– Знаешь что, – сказала я. – Если ты в самом деле хочешь, чтобы он не заключал союза с Ираном, – кончай бухать.

И Эдик перестал бухать. На следующий день он явился пред всеми чисто выбритым, подтянутым, в новенькой полевой форме, к воротнику которой с одной стороны была приколота спизженная где-то пьяная змея, а с другой – три бронзовых ромбика, самопальный полковничий знак различия.

Теперь Эдик разговаривал с иранцем так, что Талейран с Ришелье подали бы в отставку по причине профнепригодности, а Эдькин кумир Чжугэ Лян наверняка снизошел бы до одобрительного кивка. Фазиль в целом гнул ту же линию, но с таким покерфэйсом, что любой, кто его знает, сразу заподозрил бы неладное. Яхонтов его не очень хорошо знал, но заподозрил.

– Что это с ним? – спросил он у меня этаким как бы доверительным тоном.

– Да так, ерунда – в засаду попал, друзья погибли, ничего, о чем бравому иранскому рыцарю плаща и кинжала стоило бы беспокоиться.

– Слушай, девочка… – начал было он, но я перебила:

– Девочкой будете называть свою дочь, если она у вас есть.

– Ну хорошо, не девочка. Не надо тебе совать носик в дела мужчин и высказываться о том, чего ты не понимаешь.

И тут, уж не знаю, почему именно на этом месте, меня прорвало.

– Чего я не понимаю? – заорала я на него. – Ну-ка давай, объясни мне, чего я не понимаю! Ты с нами шел через Кашар? Ты с нами брал Архун? Ты с нами вынимал из ребят осколки? Ты с нами хоронил убитых? Ты своих друзей терял? Давай, расскажи мне про высокие военные материи, недоступные женскому уму! Расскажи о политике, о государственных интересах, о нефти, об исламе, о цивилизационном, блядь, противостоянии! Торгаш в погонах, ты с чего это вдруг решил, будто тут хоть одна живая душа принимает тебя за друга?!

Меня обхватили за руки и за туловище, оттащили прочь. Это был Алихан. То есть, сначала это был Эдик, но Эдика я без проблем с себя стряхнула, и тогда уже на арену вышел Алихан. Он просто приподнял меня над землей и отнес в госпиталь.