Текст книги "Миротворец (СИ)"
Автор книги: Ольга Чигиринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Ольга Чигиринская, Irmingard
Миротворец
С Фазилем мы познакомились, когда он попал под обстрел на мосту и привез к нам девочку Люсинэ. Стреляли в джип Фазиля, но в него уже не первый раз стреляли, так что таратайку свою он бронировал. Ну и руки у стрелков росли из того места, откуда они у нормальных людей не растут, так что в джип Фазиля они попросту не попали, а попали в машину мирных армянских «челноков», куда-то ехавших по своим торговым делам. Фазиль выскочил из своего джипа, под минометным огнем добрался до дымящейся «шестерки», увидел, что там все превратились в кровавое месиво, и только Люсик, которую мать собой закрыла, еще дышит. Фазиль дотащил Люсик до своего джипа, положил на заднее сиденье и рванул к нам.
И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов смог объединить и даргинцев, и авар, и дагов, и, во что совсем уж никто не верил, чечен, и почему все эти люди за ним пошли, – я отвечаю: вышло так потому, что Фазиль Хуссейнов такой человек, который под обстрелом вытащил из машины совершенно чужую девочку, положил ее в свой джип и довез до миссии.
Мы оперировали, а Фазиль сидел и молился. Мы не знали, кто он, не знали, кто ему Люсик, и как зовут ее – тоже не знали. Оперировали. Дошли до лица. Личико – в лоскутья. Хорошенькая девочка тринадцати лет. Сейчас зашьем ей лицо тем, что имеется – а имеется то, что осталось после трех месяцев работы, а до следующего транспорта еще два дня, – и будет потом ходить как невеста Франкенштейна.
У Эдика случилась тихая истерика. Он не мог зашивать девочке лицо тем, что имеется. То есть, синтетической мононитью, третий номер. Он тонкая чувствительная натура, бывший пластический хирург, которого в какой-то момент ударило в голову и он подался к «врачам без границ». Он уронит в грязь всю свою профессиональную честь и гордость, и вообще всего себя, если зашьет кому-то лицо третьим номером.
Нужен шелк. Тонкие шелковые нитки. Которых нет. Ну, были, а теперь нет. Материал такой, знаете ли, расходный, и особенно быстро расходный там, где дружеские отношения выясняют на ножах, а менее дружеские уже с помощью огнестрела.
Где взять посреди гор, в двухстах километрах от ближайшего города, тонкие шелковые нитки?
– Я сейчас, – говорит Эдик и исчезает. Куда помчался? Это же ему теперь переодеваться и стерилизоваться снова…
Через несколько минут вернулся, в руке шелковый галстук. Черный шелковый галстук начальника госпиталя, доктора Мура. Ну что, раздербанили его на нитки. Зашили девочке лицо. Выходим к Фазилю, и отчего-то оба счастливые, как идиоты. То есть, понятно, отчего счастливые – история хорошо закончилась, а это редкость в наших муторных реалиях.
– Все нормально, мужик, твоя дочь будет жить! Красавица будет! Лицо так собрали – шрамов не останется почти.
– Это не моя дочь, – говорит Фазиль и уезжает.
Вечером мы бухаем в палатке и орем на два голоса «Хасбулат удалой, бедна сакля твоя». Орем мы на мотив американского гимна, так что вскоре появляется доктор Мур с вопросом, не охренели ли мы и где его галстук. Мы говорим, что знать не знаем, где.
Теперь начинает орать Мур – он видел, что девочка, которую сегодня привезли, зашита черными шелковыми нитками, и если мы попытаемся втереть ему, что она сама порылась в его вещах и спиздила галстук, мы крепко пожалеем! Неужели нельзя было попросить по-человечески, или, на худой конец, дербанить галстук с изнанки, где ничего не видно?
Все закончилось как обычно – то есть, он упал под стол первый. Он хороший мужик, и пусть ему в его Бостоне теперь не икается, а прекрасно живется, если он пережил эпидемию и беспорядки.
Второй раз мы встретились с Фазилем, когда его отряд отступал через Ахтинское ущелье, и с ним еще несколько сотен беженцев. Мы с Эдиком как раз были в лагере беженцев в Тигире, когда турки начали наступление вдоль берега и предварили его ракетным обстрелом. Нашу машину расхерачило первой же ракетой, так что деваться некуда. Мы решили остаться при госпитале, дождаться турок и спокойно сдаться: так, мол, и так, мы «врачи без границ», вот документы, вы случайно накрыли нас ракетами, плиз би соу кайнд никого больше не убивайте, а еще лучше помогите эвакуировать больных и раненых в какую-нибудь цивилизацию, ну хоть бы и в Худат. Мы нейтральны, мы не занимаем ничью сторону, только сторону больных и раненых.
В таких случаях все зависит от того, какой человек командир наступающей части.
Командир наступающей части полковник Гулан был человеком высокого интеллекта и низких моральных качеств. За то, что он накрыл огнем не боевиков, а беженцев, его бы по головке не погладили в любом случае. Но если бы в лагере оказался хоть один раненый боевик, это бы хоть сколько-нибудь его оправдало. Боевиков, как назло, не имелось – что оставляло господину Гулану две опции: либо доложить об ошибке по начальству и получить причитающихся пиздюлей, либо изготовить боевиков из подручного материала – то есть вытащить из палаток нескольких мужчин подходящего возраста, объявить их боевиками, пафосно расстрелять и закопать.
Но этот дивный способ решения проблемы упирался в нас, «безграничных». Местным заткнуть рот вообще легко: а ну докажи, сука, что твой муж/отец/сын не был боевиком! С нами труднее. Мы вернемся в свои родные края и пойдем трепать языками. Какие бы обещания ни давали мы сейчас под дулами автоматов, гарантии, что мы их сдержим, – никакой.
В общем, господин Гулан пришел к решению зачистить всех. Весь лагерь. Вместе с нами. А потом свалить на даргинских боевиков.
Но случилась промашка: даргинцы успели раньше и зачистили господина Гулана с его батальоном. Так мы второй раз встретились с Фазилем.
И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов смог построить свое государство между Россией и Турцией, – я отвечаю: вышло так потому, что Фазиль Хуссейнов такой человек, который вернулся за беженцами и не дал их расстрелять.
Ну а потом уж нам ничего не оставалось, кроме как отступать через долину Ахты. Дороги перекрыли турецкие патрули, в небе барражировали турецкие вертолеты, а мы прижимались к земле и молились, чтобы нас не заметили.
Долиной Ахты мы дошли до российской границы, и тут москали сказали, что нас не пропустят. То есть, нас, врачей без границ, они, конечно, пустят, и через сутки переговоров они согласились пустить беженцев тоже. Но Фазиля с его отрядом – нет.
Что Россия потихоньку подкармливала Фазиля – это был секрет Полишинеля, но одно дело подкармливать его потихоньку, и совсем другое – поддержать в открытую.
По-хорошему, нам следовало переходить на российскую сторону и возвращаться по домам. Но Эдик сказал:
– Там раненые. Я не могу уйти и бросить их.
В самом деле, у Фазиля не было медика. И было несколько тяжелых раненых.
– Вы с ума сошли, доктор Лаврентьев! – сказал доктор Мур. И еще много чего он сказал, и все эти слова, от первого до последнего, были справедливы, потому что раздербанить галстук старшего хирурга на шелковые нитки – это одно дело, а присоединиться к даргинским боевикам добровольно – это совсем, совсем другое.
«Врачи без границ» нейтральны. Они никогда не принимают ничью сторону. Это базовый принцип. Нерушимый.
– Я все понимаю, Крис, – сказал Эдик. – Поэтому я сейчас пишу заявление об уходе из организации. Передайте его в центр.
Он сел и начал писать заявление. Прервавшись на полуслове, поднял голову и сказал:
– Мне нужен будет анестезиолог.
– Ты долбоеб, – сказала я. – Ты понимаешь, что ты делаешь? На свете полно красивых мужиков, чего ты залип на этого Фазиля с такой силой?
– Я собираюсь закончить эту войну, – сказал он.
Тут я слегка охренела.
Война здесь тянулась уже тридцать лет, если считать с первой чеченской. Десятки больших и малых наций, сотни кланов, тысячи развесистых семей с взаимно пересекающимися интересами. Богатые традиции бандитизма и партизанщины. Нефть и кровь.
Даргинцы – один из маленьких, но гордых народов, которых на Кавказе под сотню. Язык их в родстве с чеченским и ингушским, примерно как русский с белорусским – иностранное ухо и не отличит, когда говорит даргинец, а когда чеченец. Я не отличаю. Но при всей языковой близости они что чеченцев, что ингушей недолюбливают, и это взаимно. Кто там вообще друг друга долюбливает, хотела бы я знать. При этом даргинцы считаются относительно миролюбивым народом (опять же, все в мире относительно). На замирение с русскими во время ермоловских кампаний они пошли одни из первых, во время чеченской заварухи, что первой, что второй, сидели тихо. Возможно, дело тут было в том, что административные границы России и Азербайджана как раз рассекают исконные места расселения даргинцев, так что примерно треть их живет в России, а треть – в Азербайджане.
Но когда Азербайджан стало сильно кренить в сторону то ли союза, то ли аншлюса с Турцией, российские спецслужбы решили, что хорошо бы заиметь этакий буфер между собой и НАТО, наподобие Южной Осетии, и замутили Республику Северная Авария – Дарго. Что авария, то авария.
Спецслужбисты – люди с особенной логикой. Они, например, считают, что если ты где-то мутишь маленькую, но гордую республику, то президентом в ней нужно посадить непременно какого-нибудь мудака, на котором пробы негде ставить. С тем расчетом, чтобы он воровал, грабил и греб под себя, а его бы за это ненавидели, и опираться ему было бы не на что, кроме дружеских штыков. Ну и желательно чтоб был из своих, из спецслужбистов – дополнительная гарантия лояльности. Сказано – сделано: нашли такого себе полковника ФСБ Ильдара Мирзоева, всенародно выбрали, три года он поцарствовал – там бизнес у человека отнял, тут убийцу и насильника под свое крылышко взял и от суда спас, еще где-то землю у кого-то отжал, – и одним прекрасным летним утром нашли его аккуратно застреленным через окно в собственной спальне.
Дальше начались выборы, и итогами этих выборов даргинцы почему-то оказались резко недовольны. Меня тогда еще не было в Дарго, и я не сумела потом разобраться в тамошних хитросплетениях, но вроде бы два кандидата приходились друг другу кровниками, а третий был совершенно явный «попка», руководитель одного известного на весь бывший Союз ансамбля песни и пляски. И в день выборов оба кандидата тщательно следили друг за другом, а под это дело руководитель ансамбля возьми и выиграй. В считанные дни в республике началась стрельба, а законно избранный президент улетел оттуда первым же чартерным самолетом.
Фазиля тогда в Дарго тоже не было. Он вообще жил в Азербайджане и имел азербайджанское гражданство. Но у него в этой заварухе убили брата. Причем как-то по-особенному подло убили: похитили и, судя по всему, пытали несколько дней, а потом расстреляли и представили террористом.
Фазиль нашел того, кто это сделал, и убил его. А поскольку тот был федеральным чиновником, уже самого Фазиля через это объявили террористом.
Фазиль чихать на это хотел, он вернулся в Азербайджан. Но тут в Азербайджан пришли турки.
Так исторически сложилось, что в позапрошлом и прошлом веках турки повели себя с даргинцами нехорошо. Потому-то даргинцы и замирились с русскими сразу же, что турки с ними нехорошо себя вели. Ну а по второму разу, во время первой мировой, турки повели себя нехорошо уже по старой памяти – как бы в наказание за то, что даргинцы первыми и добровольно встали на сторону России.
Но даргинцы восстали не поэтому. Хотя на Кавказе долгая память, но обиды столетней давности – как засохшая коровья лепешка. Чтоб она завоняла по-новой, ее нужно долго поливать.
Даргинцы восстали потому, что кормились с контрабандной нефти и контрабандного же осетра. Попустительством российских и азербайджанских пограничников, одинаково жадных, через полупрозрачную границу шли большие транспорты. По документам все это добывалось в Южной Аварии. Прибыль азербайджанские и российские даргинцы делили по каким-то своим принципам, которые меня не интересовали никогда и никому не нужны теперь. Главное – турки эту лавочку прикрыли, а на границу повесили замок.
Турецких пограничников было не так-то просто купить. Не по причине их великой честности, а потому что у них были свои схемы с азерами, и даргинцы в эти схемы не вписывались никаким боком.
Фазиль, как и многие уважаемые люди даргинской общины, торговал нефтью. В отличие от других уважаемых людей, он не опускался до наркотиков и работорговли, но нефть считал своим законным и святым промыслом. И без всякого понимания отнесся к аресту своих грузовиков на границе. А уж когда турецкие отряды пошли по селам разоружать даргинцев – вот тут-то и завоняла полуторастолетняя коровья лепешка. Тут-то Фазиль и вспомнил, как турки жгли даргинские селения и ловили младенцев на штыки. Он и еще несколько человек объявили о создании Независимой Дарго, с прицелом на воссоединение с Северной Аварией – Дарго.
Турки со своей стороны тоже не готовы оказались проявить понимание. Когда ты посылаешь в горы отряд, чтобы разоружить деревню, а отряд возвращается не только без конфискованного оружия, но и без своего, да еще без ботинок – этого государство – член НАТО никак не может стерпеть. За Фазилем началась самая настоящая охота. Со своей же стороны ФСБ скоренько забыла, что Фазиль – объявленный в розыск террорист, и несколько раз сквозь пальцы смотрела на переход границы его отрядом. А когда турки выкатывали претензию, только руками разводила: ну, он же опасный террорист, ну, он же у нас в розыске – стало быть, ищем-ищем, а поймать не можем, уж больно хорошо скрывается, гад такой.
Турки делали вид, что верят, а сами подкупали наемных убийц или пытались проспонсировать чью-то кровную месть, благо кровников у Фазиля тоже хватало.
Во время одной из таких попыток и погибли родители Люсинэ. Но тогда война еще находилась в «холодной» стадии. То есть, стреляли много, но как-то частным порядком, не привлекая больших батальонов. А вот теперь война стала «горячей» – Фазиль со своими бойцами попытался захватить Хадиджан, транспортный узел на севере Азербайджана, получил по зубам и отполз на север Ахтинским ущельем. Вот тут-то Эдик и сказал, что закончит эту войну – хотя по факту она уже закончилась, даргинцы были разбиты и деморализованы, все, кому осталось куда идти – потихоньку покидали лагерь, просачивались через российскую границу и расползались по родственникам.
Фазиль никуда не уходил, потому что ему некуда было идти: дом разрушили, жена сидела в лагере для интернированных. А еще этот псих верил в дело даргинской независимости. С ним оставалось человек двести таких же забубенных, в основном из его родной деревни, которую турки сровняли с землей. И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов смог из этого поражения сделать победу, – я отвечаю: вышло так потому, что Фазиль Хуссейнов выглядел как синеглазый катачанский спецназовец, а Эдька Лаврентьев, гребаный военный гений, был голубой, как вертолет из детской песенки, на котором должен прилететь волшебник и бесплатно кино показать.
Ну вот он прилетел и показал.
Эдик вошел в советскую армейскую палатку, где Фазиль со своими бойцами сидели и обсуждали планы, подъедая последний тушняк. Я не видела, как это было, но так часто представляла себе это, что, закрыв глаза, могу описать каждую деталь: вот затоптанные поддоны вместо пола, вот замызганные снарядные ящики, вот пластиковый стол из какого-то разоренного кафе, вот керосинка из позапрошлого века и кастрюля с кофе на ней, вот Фазиль прячет зевок в бороде и трет красные глаза, в то время как Анзор, роняя на бороду пену, пытается доказать, что нужно брать Курбе-Калу и делать из неё базу, а все даже ленятся ему сказать, что он совсем охуел, потому что это сказано уже раз девять. Все понимают, что вторжения на российскую территорию не простит им никто, и Анзор предлагает полный тухляк, всей тухлости которого не видит просто потому, что он отмороженный на всю голову чечен.
И вот – ТАДАМ! – откинув полог, в палатку входит Эдик Лаврентьев, который весь день резал и шил раненых. Он дослушивает речь Анзора. Он единственный, кто еще не слышал ее. И, дослушав, он говорит:
– Это глупости. Нужно делать базу не в Курбе-Кале, а в Архуне.
И все глядят на него, как на тихо помешанного. И Фазиль произносит:
– Доктор, я вас очень уважаю, но вы не понимаете, что говорите.
– Я все понимаю, что говорю, – огрызается Эдик. Берет у Фазиля старую армейскую карту района с двухкилометровым разрешением и тычет пальцем.
– Это мы. Это Архун. Попасть туда можно только вдоль берега, по 186 трассе. Трасса перекрыта турками. В Архуне старая советская береговая батарея, тоже занятая турками. Так?
– Так, – отвечает Фазиль.
– Турки не защищают Архун с суши, потому что попасть туда можно только вдоль берега по 186 трассе. Но в горах есть тропа, о которой турки не знают, а если и знают, то забили, проехать там можно только на ишаке или на мотоцикле. Турки держат в Архуне один батальон, потому что с моря его не взять и с трассы не взять тоже, там хорошие укрепления, еще советских времен. Но со стороны гор Архун не укреплен, потому что оттуда нападения не ждут. Там нельзя провести даже легкую технику. Так, стоит блокпост на всякий случай – и все.
– И что? – спрашивает Фазиль.
– Если вы возьмете Архун, то сможете контролировать все побережье отсюда до Дербента. Русские получат возможность подкидывать вам снабжение с моря и не палиться перед мировой общественностью. Накрыть вас с воздуха турки не смогут – эта береговая батарея способна выдержать, по слухам, ядерный удар. Насчет ядерного, может, и врут, но на ракетный обстрел она точно рассчитана. Контролируя побережье, вы сможете хоть по трассе, хоть морем зайти к туркам в голый бок вот здесь и отбить у них Даргинский кряж. Контролируя высоты и эти два перевала, вы зажмете Хадиджан в клещи и отрежете от снабжения. А когда Хадиджан будет ваш – останется только протянуть руку до самой армянской границы. Армяне вас поддержат, им турецкий сапог над Карабахом без надобности. Отсюда и досюда – Свободная Дарго. Что скажете, призраки?
– Скажу, что ты дурак, – Анзор сплюнул. – Ты это место знаешь? Пальцем через горы ходить любой дурак может. А это Кашарский перевал, ты через него ногами пройди зимой. Или как ты хочешь выйти к Архуну?
– Я выйду к Архуну через Кашарский перевал, – сказал Эдик на это. – В летнее время Кашар считается маршрутом третьего уровня сложности, а в зимнее – пятого. Я пройду через него. Я через Памир ходил.
– Помолчи, Анзор, – сказал Фазиль. – Ты предлагал идти на Курбе-Калу, но если мы пойдем на Курбе-Калу, мы погибнем как идиоты. Если же мы пойдем на Архун, мы погибнем как мужчины.
И Фазиль оставил своих раненых в селах неподалеку от границы, а сам отправился на Кашар.
И когда меня спрашивают, как так вышло, что я поперлась на Кашар с этими отморозками, я отвечаю: вышло так потому, что ради любви люди творят всякую хуйню, а Эдька Лаврентьев, хоть и голубой, как ликёр Блю Кюрасао, обладал какой-то такой харизмой, за которую ему прощали и раздербаненные галстуки начальства, и самогонный аппарат в полевой лаборатории, и многое другое.
Под Кашарским перевалом была старая советская турбаза, на которой мы бросили весь транспорт, потому что в снегах Кашара он увяз бы неизбежно. Там же хотели бросить меня и двух мальчиков, но Эдик был против. Мы не выжили бы в этой развалине, а идти нам оттуда уже было некуда.
– Зачем нам русская шлюха? – плевался одноглазый моджахед по имени Мага. – Я ее на плечах не понесу, когда она охромеет!
– Она мой анестезиолог, – сказал Эдик, – и она пойдет с нами. Я не брошу ее здесь. Когда вы возьмете Архун, кто-то должен будет выковыривать пули из ваших кишок, и кто мне будет ассистировать? Ты?
– А мальчишки? – сипел в прокуренную бороду Мага. – Зачем нам мальчишки?
– Нам некуда идти, – сказал один из мальчиков.
– Мы будем сражаться, – сказал второй. – У нас есть оружие.
Фазиль приструнил Магу, а Эдику сказал:
– Следи за ними сам. Никто не будет ради них возвращаться.
Но возвращаться ради нас не пришлось. Я умела ходить по горам, и мальчики тоже. В снежной каше, где смешалось небо с землей, беззвучно стеная под весом рюкзаков и оружия, на деревянных ногах, которые уже и болеть перестали – верней, боль ощущалась уже просто как толчки в бедренный сустав, – мы все-таки шли, держась проторенной тропки за впереди идущим, и когда поднялись на перевал, оказалось, что среди нас не хватает одного – горластого Маги.
Скажу честно: я слишком устала даже для злорадства. Мальчики рядом со мной – Фархад и Давид – переглянулись и улыбнулись. Глаза Давида сверкнули из-под ветрозащитной маски, и чем-то его взгляд мне показался знакомым. Но я слишком устала, чтобы задумываться. Предстоял еще спуск. Я видела облака под собой, видела, как в них отражается солнце, – там, над закатным склоном, что мы оставили за спиной. Впереди, на востоке, простиралась долина, и я, дрожа всем телом, смотрела туда, где кончалась линия снегов. Мы могли пережить лишь один ночлег в снегу, и нужно было торопиться.
И тут я услышала голос Фазиля:
– Ты куда?
– Я вернусь за Магой, – сказал Эдик.
– Ты сдурел? – удивился Анзор. – У нас времени нет!
– Руслан сказал, что видел его меньше часа назад. Он не мог отстать слишком сильно.
– Слушай, доктор, – Анзор подтащил к себе Эдика за грудки, – если он застрял там в снегу, значит, так рассудил Аллах, да будет благословенно Его имя.
– Я рассудил иначе, – Эдик высвободился из захвата и зашагал обратно по склону вниз.
Меня не было с ним на этом пути, но я уже прошла через белый кошмар Кашара и знала, каково ему возвращаться туда. Мои ноги болели так же, как и его. Мое лицо было обморожено, как и его. И я не нашла бы в себе сил вернуться за таким человеком, как Мага, а он нашел. И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов слушался маленького тощего русского, как своего отца, – я отвечаю: вышло так потому, что Эдька мог вернуться в снега даже за таким барахлом, как Магомед Хурсалиев.
Все, на что спромоглась я, – это ждать их на перевале, не спускаясь вниз, за линию снегов, куда мое сердце стремилось вприпрыжку. Мне оставили керосинку с топливом, медикаменты и несколько одеял. Давид и Фархад остались ждать со мной.
Мы топили снег, чтобы встретить Эдика (и, если Эдику сильно повезет, Магу) горячим питьем. И чтобы согреваться изнутри самим. Топлива было на два часа, если расходовать экономно. Через два часа пришлось бы уходить вниз.
Через час послышались шаги, но это был не Эдик. К нам возвращался кто-то из парней Фазиля, спустившихся раньше. Я не узнавала его в темноте и ветрозащитной маске, но когда он приблизился и снял балаклаву, я увидела, что это Алихан, троюродный брат Фазиля, миловидный чернявый мужик лет тридцати.
– Никого? – спросил он.
– Никого, – ответила я как в мультике про Золотую Антилопу, и нам обоим от этого стало смешно.
– Зачем вы, русские, пошли с нами? – спросил Алихан.
– Эдику не нравится, когда стреляют в мужчин, но калечат девочек. Мне тоже, – я не стала объяснять Алихану, что я не русская, а украинка.
– Ты думаешь, от того, что вы пойдете с нами, будут меньше калечить девочек?
Я не знала, что ответить. По правде говоря, я не думала, что, если война продолжится, то девочек искалечат меньше. Возможно, для женщин и других некомбатантов Дарго лучше бы граната попала тогда в джип Фазиля, а не в армянскую «шестерку». Но не могла же я сказать Алихану, что мой друг Эдик, голубой, как юбка Сейлор Мун, влюблен в Фазиля, а я влюблена в голубого Эдика.
Он бы, мягко говоря, не понял.
– Ты сильно его любишь? – спросил Алихан.
– С чего ты взял, что я его люблю?
– Ай, что за вопрос? Зачем женщина идет на чужую войну, если не за мужчиной? Зачем она идет в снега?
Давид почему-то фыркнул.
– Сиди тихо, ты, мальчишка, – нахмурился Алихан. – Что ты об этом знаешь?
– Ничего, – шепотом ответил Давид и протянул Алихану крышку термоса, наполненную горячим чаем.
– Я его люблю, Алихан, – сказала я. – Но, пожалуй, не так, как ты думаешь. Он мой друг.
– Что значит друг? – удивился Алихан. – Ты что, лесбиянка?
– Нет. А друг значит друг. Ты пошел в горы за Фазилем, потому что ты его друг. Я пошла в горы за Эдиком, потому что он мой друг. Что не так?
– Я мужчина.
– Алихан, люди дружат не яйцами.
Алихан засмеялся, отпил чаю. То, что намерзло на его усах, оттаяло от горячего пара.
– Ты любишь его, – сказал он. – Но не хочешь говорить, потому что он тебя не любит, да?
– Да, если тебе так проще.
Алихан удовлетворенно кивнул. Справившись с когнитивным диссонансом, он вернулся к чаю.
– Ты веришь, что мы сможем взять Архун?
– Фазиль верит, а он понимает в военном деле больше моего.
– Фазиль понимает, я понимаю. Я не понимаю, откуда Эдик понимает. Он кто, врач?
– А Фазиль вроде нефтехимик?
Алихан несколько смутился. Если бы Эдик был таким доктором, какой Фазиль нефтехимик, на кладбище в Хадиджане было бы существенно больше могил. Фазиль стал нефтехимиком только потому, что в тот момент, когда ему понадобился диплом, кто-то как раз продавал диплом нефтехимика. С тем же успехом Фазиль мог бы стать геологом или палеографом. Надо отдать должное его скромности – он не попытался сделаться юристом или экономистом. Видимо, ему не хотелось уподобляться тем господам, что заседали в парламенте Северной Аварии – Дарго. Он взял диплом по той специальности, в которой хоть что-то понимал.
– Бывает и просто талант, – примирительно сказала я.
Алихану не понравилась такая трактовка. Он считал, что просто талант может быть у Фазиля, у него самого, у Анзора, у любого из местных мужиков, которые автоматом и карандашом начинают пользоваться в одном возрасте. Что талант к войне может быть у щуплого рыжеватого русского врача – с этим он никак не мог смириться.
– Ты мне скажи, как можно воевать Гуглем?
– Кто владеет информацией, тот владеет миром, – усмехнулась я.
– Откуда он знает, что турки в Интернете правду написали?
– А откуда ты знаешь, что на карте правда нарисована? Они обязаны там писать все как есть. Такие международные соглашения.
Алихан покачал головой. Он явно считал эти соглашения вредными.
– Когда у нас будет Республика Дарго, – сказал он, – мы не будем подписывать такие глупые соглашения.
– Тогда, – сказала я, – Республику Дарго никто не признает.
Говорить о мировой политике и ее принципах было интересней, чем таращиться на пламя керосинки. Но тут послышались шаги с западной стороны перевала, и Фархад, выбежав на возвышение, замахал фонариком и закричал:
– Эге-ге-гей!
– Э-э-э! – откликнулись снизу.
Эдик поднялся на перевал с Магой, цеплявшимся за его плечи и непрерывно стенавшим.
– Садись, – неприязненно сказал Маге Алихан. – Что ты стонешь, как баба?
– Я ногу сломал, – пожаловался Мага.
– Врешь, – сказал Эдик. – Не сломал ты ногу, просто потянул. Кончай ныть.
Но Мага ныл и ныл все время, пока мы добирались до нижнего лагеря, и слава Богу, что ныл он по-чеченски, так что я не понимала ни слова. Алихан вяло отругивался, и когда внизу, уже возле самого лагеря, нас встретил Анзор, Мага имел вид такой жалкий, а Алихан – такой рассерженный, что Анзор сказал:
– И ради этого чучела ты возвращался в снега? Да он и банки со сгущенкой не стоит!
– Нет, Анзор, – устало выдохнул Эдик. – Он не стоит и пустой банки из-под сгущенки.
И Анзор захохотал, оскалив желтые зубы курильщика, и поволок Магу вдоль всего лагеря, повторяя шутку Эдика возле каждой палатки, и ответом ему были взрывы смеха – хоть шутка и была проще, чем икейская мебель, но замерзшие и усталые люди нуждались хотя бы в такой.
А потом оказалось, что для Эдика нет места ни в одной из палаток, потому что никто не задумался и не позаботился о нем. У него и палатки-то не было. Была у меня, но я уступила ее Давиду и Фархаду, потому что мне все равно нужен был кто-то, об кого ночью можно погреться, а это мог быть только Эдик.
Фазиль узнал, что ночевать нам негде, и впустил нас к себе, а сам ушел спать к Анзору.
– Свинья ты, – сказала я, когда Эдик зарылся носом в мою грудь. – Тебе с самого начала не ассистент был нужен. Тебе «борода» была нужна. Петух гамбургский.
– Ты все драматизируешь, – сказал Эдька и заснул.
Разбудила нас многолюдная и громогласная ссора, стремительно переходящая в драку.
– Не пойду никуда, – простонал Эдик, убедившись, что стрельбы все-таки нет, а значит, это не турки. – Пошли они к такой-то матери.
Но шум не утихал, беспокойство нарастало, и мы поняли вскоре, что без нас не обойдется. Точней, мы просто не уснем, пока они будут горланить своими гортанными голосами, а спать хотелось до смерти. И мы, матерясь, натянули недопросохшие носки и ботинки, запахнулись в куртки и поковыляли на гвалт.
Диспозиция была такой: большая часть наличного состава сгрудилась кругом, примерно половину которого составляли даргинцы, а вторую половину – чеченцы. На пустом пространстве в центре круга стояли Анзор и Фазиль и что-то доказывали друг другу, широко жестикулируя. Они не орали, но такие рубленые, такие чеканные фразы сыпались в снег, что было понятно: дело серьезное.
Насколько оно серьезное – мы поняли, когда протолкались вперед и увидели у ног Анзора и Фазиля лежащего человека. Еще там были даргинец Хамид, которого держали за руки-ноги, и точно так же за руки-ноги удерживаемый чечен Мага.
Тот самый Мага.
У Эдика сработал врачебный рефлекс – он кинулся к лежащему, перевернул, проверил пульс, включил фонарик, проверил реакцию зрачков.
– Поздно уже, – сказал Анзор. – Ничем не поможешь, доктор.
– Дайте его мне! – закричал с надрывом Хамид. – Дайте его мне, я убью эту сволочь!
– Что случилось? – Эдик встал с колен.
– Повздорили из-за места в палатке, – устало объяснил Алихан. – Или еще чего. Разве теперь важно?
– Я защищался! – крикнул Мага.
– Ты человека убил, – Фазиль взял его за барки и слегка встряхнул. – Хорошего бойца убил. Что с тобой теперь делать?
Действительно, в полевых условиях вопрос воинской дисциплины стоял жестко. Если позволить людям убивать друг друга из-за места в палатке, скоро не останется отряда.
– Я сам тебя убью, – сквозь зубы процедил Фазиль. Алихан похлопал его по плечу и отвел чуть в сторону.
Я не понимала, что он сказал то ли по-даргински, то ли по-аварски, но он посмотрел на Анзора, и я догадалась: если даргинец убьет чечена, чечены этого не забудут. Может быть, прямо сейчас резни не будет, может быть, они даже не уйдут – но в отряд будет вбит клин, и надежда взять Архун накроется медным тазом в том самом смысле, в каком о медном тазе писали китайские литераторы.
