Текст книги "Аристократия духа"
Автор книги: Ольга Михайлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Глава 6. «Это погружённость в себя? Любовь к одиночеству? Желание скрыть потаенные глубины личности? Стремление утаить нечто постыдное? Надменное желание стоять над окружающим миром? Отрешённость от суеты? Холодное себялюбие? Затаённая боль?…»
Весь вечер понедельника, проведённый Кейтоном дома у тётки, был временем горьких сожалений и злой досады. Энселм не мог понять, почему он не нашёлся и не придумал какой-нибудь пустой отговорки, чтобы уклониться от пикника. Снова и снова переживал в памяти тягостные минуты унижения и болезненно морщился. Он тоже подумал, что мерзкая история через Роуэна может стать известна в колледже, но не это угнетало его. Никто не посмеет ничего сказать – сокурсники побаивались его злого языка и знали, что он сумеет постоять за себя. Кейтон был не смельчаком, а, скорее, просто не ведал ни страха, ни опасности, был дерзостен и безжалостен в схватках. Сам же он с горечью полагал, что его физиономию не испортят ни фингалы, ни шрамы. Мисс Сомервилл при этом удивила Ренна. Кузина никогда не высказывалась при гостях, была сдержана и молчалива, но сейчас оживлённо болтала с мистером Кейтоном, то и дело подливала ему чаю, интересовалась, как он находит те сцены в немецкой поэме, что относятся в Вальпургиевой ночи, не напомнили ли они ему Шекспира? Это сходство тематики или общность духа всех великих? Альберт догадался, что кузина по-своему пытается поддержать его приятеля, и был ей благодарен. Мистер Кейтон, чуть придя в себя, тихо заметил, что тоже отметил некоторое единство духа старого немца и классика Англии, но скорее не в тематике и не в духе, а в том, что Гёте называл die seilige Sehensucht, блаженное томление, святой экстаз…
– Это радует, но я боюсь, не каждый молодой человек, с которым мисс Вейзи встретится, окажется джентльменом…
Но не всё было так просто. Клевету и сплетни побеждают презрением. Но чем победить презрение? Мерзейшие шепотки за спиной, – что с ними сделаешь? И что противопоставить унизительному сочувствию? Комментарии по поводу наших горестей невыносимей их самих. Бесчувственность светских людей не так жестока, как их соболезнования, их сострадание обессиливает душу, их корректные утешения – необходимые бестактности, и высказать их торопится каждый. Он же скорее был способен простить приписываемые ему пороки, чем примириться с теми, кто отказывал ему в достоинстве или оскорблял за уродство.
Будь всё проклято.
Кейтон остановился у зеркала. Ненавистная поверхность отразила гневно перекошенное худощавое горбоносое лицо, больные глаза, окружённые топазовой тенью, густую шевелюру тёмно-каштановых, почти чёрных волос. Да, чёрт в аду и то краше. Чего он разобиделся на девчонку, причем, явно пустую и самодовольную дурочку? Она сказала чистую, хотя и бестактную правду. Если он будет так реагировать на любой выпад – недолго и свихнуться.
Надо успокоиться. Энселм решил пораньше лечь спать в надежде всё же уснуть, – пока в Бате ему доводилось спать только в короткие предутренние часы, и кто знает, может быть, именно бессонница, подумал он, и делает его столь нервным? Он был утомлён и истерзан, и ночь впервые сжалилась над ним – он прилёг на диван, натянул плед, и неожиданно провалился в бездонный колодец сна. Теперь в свете тлеющих в камине дров его лицо утратило напряженность и преобразилось, приобретя значительность и величавость. Именно таким его чаще всего видел Альберт Ренн, и потому считал, что приятель наделён неординарной внешностью. Увы, Кейтон никогда не видел себя расслабленным, задумавшимся или спящим.
Следующее утро принесло Энселму некоторое успокоение. События вчерашнего дня показались куда менее значительными, чем накануне. Он выспался, чувствовал себя бодрее, приветливо поздоровался с тёткой, спросившей, есть ли у него планы на завтра? Он ответил, что утром в среду приглашен мистером Альбертом Ренном и его сестрой на пикник, но если он нужен ей – пошлёт Ренну записку и откажется.
– В Зеленый парк на реку или в Королевский парк? – поинтересовалась леди Эмили, – кто там будет?
Кейтон не знал, но вспомнил, что мисс Сомервилл говорила, что они покатаются на лодках, значит, в Зеленый парк, ответил он. Компанию составят сам Ренн, его сестра, кузина, их подруги и, кажется, мистер Гордон Тиралл, которого ему только вчера представили. Но если он ей нужен в среду – он откажется, снова повторил Кейтон, в глубине души рассчитывая всё же уклониться от приглашения.
Тётка не оправдала его ожиданий.
– Вовсе ты мне не нужен. Вечером в среду, правда, званый ужин у милорда Комптона, ты тоже приглашён, но я и сама не знаю, пойду ли. Отправляйся, только шарф не забудь, весенние сквозняки опасны.
Кейтон несколько помедлил, но все же проронил, стараясь, чтобы голос звучал небрежно.
– Вчера у мистера Ренна я встретил мисс Вейзи…
Тётка подняла на него насмешливые глаза.
– И что, племянничек, потрясён неземной красотой?
Кейтон нервно провёл ладонями по волосам, отвёл глаза и глядя в сторону ответил:
– Она весьма красива…
Леди Эмили усмехнулась, но промолчала.
Весь остаток дня Кейтон провёл в богатейшей тёткиной библиотеке, которую просто обожал. Леди Эмили сама подбирала книги, и Энселм не мог не восхититься её изысканным вкусом. Он вообще любил книги, подолгу любовался золотыми обрезами, испытывал почти мистический восторг от перламутровой китайской бумаги и тёмной голландской, похожей на замшу, любовался мягкими переплетами с изысканными инкрустациями, подбитыми муаром, или, подобно церковным книгам, снабженными застежками и металлическими уголками, некоторые из которых были покрыты чернёным серебром.
Сам он нередко заказывал для себя издания в одном экземпляре: обращался к лондонскому издателю Флетчеру, известному только ценителям, чья тонкая печать подходила для древностей, прибегал и к услугам типографии Оксфорда, исстари обладавшей прекрасным набором всех разновидностей готической печати. Он заказал верже особого формата на старой мануфактуре, где трепали коноплю по старинке, а чтобы разнообразить коллекцию, выписал из Лондона бумагу с фактурой ткани – ворсистую и искристую, в которую вместо щепочек были вкраплены блестки, напоминавшие золотую взвесь.
Леди Кейтон тоже была владелицей уникальных изданий совершенно необычного формата, переплетенных в старинный шелк и тисненую бычью кожу, и похвасталась племяннику своим новым приобретением – набранными по её заказу сонетами Шекспира на тончайшей, нежной, словно мякоть бузины, бумаге молочно-белого цвета с едва заметной примесью розового. Этот единственный экземпляр, отпечатанный бархатистой китайской тушью, был переплетён чудесной свиной кожей телесного цвета, которую украшали тиснёные узоры. Энселм восхитился. Заказала леди Эмили и несколько книг на французском – стихи Пьера де Ронсара и Иоахима дю Белле, меланхоличные баллады Франсуа Вийона, отрывки из Агриппы д'Обинье, горячившие кровь диким жаром своих инвектив и проклятий. Утончённый меланхоличный скептицизм Монтеня тоже равно пленял их обоих. Вообще-то общность вкуса с кем-либо всегда расстраивала Кейтона, но то, что тётка любила тех же авторов, что и он сам, нисколько не огорчало. Самая прекрасная на свете мелодия становится невыносимой, как только её начинает насвистывать улица, и литература, увлекая профанов, опошляется, и тем отвращает от себя посвящённых, но тем приятнее встреча с истинным ценителем.
Прекрасный день завершился прекрасным вечером с Плутархом, Энселм отвлёкся от своих обид, и ночь снова подарила ему покой. Разбуженный наутро лакеем, он заметил в углу на кресле приготовленный тёткой тёплый шарф и улыбнулся. Рассвет обещал солнечный день, и Кейтон решил сдержать обещание, данное Ренну. Почему бы и нет, в самом-то деле? Он покажет им всем, насколько мало значения придает этим глупостям и насколько ему плевать на их мнение.
Едва миновав Палтни-Бридж, не пройдя и сотни шагов, Кейтон заметил два ландо, суетящихся слуг и стройную женскую фигурку в жемчужно-сером платье. Лакеи загружали провизию в корзинах и пытались закрепить сзади два мольберта. Когда он подошёл, из парадного вышли мисс Ренн и мисс Хилл, вскоре появились Альберт и брат и сестра Тиралл. Ему обрадовались, мисс Хилл, как и обещала, продемонстрировала свою амазонку, он сказал необходимый комплимент, поприветствовал мисс Сомервилл, впервые подлинно рассмотрев в ярких лучах утреннего солнца, что девица утонченно красива, но, припомнив понедельник, поморщился и опустил глаза.
Его поместили в ландо между мисс Ренн и мисс Мелани, и он, вспомнив, что мисс Рейчел говорила о своих этюдах, поинтересовался, кто ещё из присутствующих рисует пейзажи? Оказалось, второй мольберт предназначен для Эбигейл, но она не пишет этюды, у неё – талант. Мистер Кейтон не совсем понял сказанное, но предпочёл не уточнять неудачно выраженную мисс Ренн мысль.
Компания довольно скоро оказалась на берегу Эйвона, все, устав за зиму от холодов и снега, радовались теплу, солнцу и зеленой траве. Девицы расставили мольберты, а Кейтон присел на поваленном стволе дерева, задумчиво глядя на облака, речные перекаты и свежую зелень. Обычно в это время, когда отцветали вишни и лопались почки, он любил внимательно вглядываться в коконы зелёных гусениц, перезимовавших в древесной коре и в поместье часами следил, как буйно разрастались зеленые мятные побеги, пахнущие радугой и солнцем… Лунные ночи благоухали пьянящим ароматом, амброзийным напитком бессмертных, он начинал дышать полной грудью и минутами был счастлив. Он страстно любил весну, она всегда бодрила его, но сейчас чувствовал только вялое бессилие.
Двое слуг хлопотали, разгружая корзины, Ренн и Тиралл тихо переговаривались о том, где лучше взять лодки, мисс Мелани и мисс Энн долго спорили о каком-то званом ужине и о том, подходит ли синий цвет к тёмно-рыжим волосам, ибо это было весьма актуально для мисс Хилл.
– Никто не может понять, что за наказание эти рыжие волосы! Кроме коричневого, зелёного, кремового и чёрного – ничего не наденешь! Красный исключён, розовый выглядит кошмарно, серый мертвит, жёлтый я терпеть не могу, голубой ужасен, фиолетовый мне не идёт! Если и синее будет не к лицу – я завою от тоски.
– На примерке мне показалось, Мелани, что ты выглядишь очень мило. Густая синева и имбирные волосы – сочетание неожиданное, но очень интересное… И мистер Остин Роуэн, кстати, сказал вчера в Бювете, что никогда не видел таких красивых волос, как у тебя…
– Да ему просто жалко меня стало…
Неожиданно послышался восторженный вздох мисс Ренн, она переливчато рассмеялась и замахала рукой брату и мистеру Тираллу, подзывая их к мисс Сомервилл, стоящей у своего мольберта. Туда же подошли мисс Хилл и мисс Тиралл. Кейтон не понял причин всеобщего сбора, но заметил, что все шестеро смотрят на него. Почувствовав, что краснеет, торопливо поднялся и подошёл к остальным. Перед ним расступились, он растерянно взглянул на мисс Сомервилл, лицом к лицу с которой оказался, потом перевёл глаза на мольберт и замер.
Теперь он понял, что имела в виду мисс Ренн, говоря о таланте мисс Эбигейл. Единым росчерком итальянского карандаша на листе проступил набросок, Энселм увидел резкие черты собственного лица, смягченные искусно наложенными тенями, лицо, схваченное в спокойной задумчивости и ею преображенное. Пока он сидел на стволе, она успела нарисовать его, но, внимательно вглядываясь в изображенное, кое вовсе не смотрелось уродством, он вздохнул. Если бы он подлинно так выглядел…
– Удивительное сходство, – восторженно проронила Энн Тиралл, – и подумать только, она даже не отрывала руки от бумаги! Чудо!
Кейтон несколько секунд внимательно разглядывал рисунок, потом улыбнулся и обернулся к Ренну.
– Мне трудно судить о сходстве. Похож?
– Ты обижаешь мисс Сомервилл, Энселм. У её портретов всегда абсолютное сходство.
Мисс Эбигейл покачала головой и чуть улыбнулась.
– Здесь – не абсолютное. Абсолютное сходство возможно при глубоком знании модели, а так удаётся схватить только поверхностное подобие. Я не понимаю мистера Кейтона. – Она спокойно смотрела на него своими ярко-синими глазами, не отводя их от его лица, и тем странно смущая Кейтона. – Его взгляд двойственен, он ускользает, но почему? Это погружённость в себя? Любовь к одиночеству? Желание скрыть потаенные глубины личности? Стремление утаить нечто постыдное? Надменное желание стоять над окружающим миром? Отрешённость от суеты? Холодное себялюбие? Затаённая боль?
Кейтону польстило, что в его натуре пытаются разобраться, внимание к его персоне было приятно, он улыбнулся, но в глаза мисс Сомервилл посмотреть побоялся. Ему не очень понравились её вопросы – слишком много в них было верного. Девица казалась ему странной – её мнения несли печать совсем не женского ума, будь она некрасива, он назвал бы её синим чулком. Но мисс Сомервилл, хоть он ни разу ещё не задержал взгляда на её лице дольше нескольких мгновений, показалась особой весьма привлекательной. Он подумал, что с её стороны весьма мило демонстрировать окружающим непредвзятость своих суждений и оценок, уделяя внимание уроду. Эта мысль заставила его вздохнуть.
Сам же Альберт, отвечая вместо него мисс Эбигейл, проронил, что его сокурснику свойственна глубина мысли и отточенность суждений, но никакого себялюбия он в нём не замечал.
Энселм изумился.
– Ты не считаешь меня эгоистом, Ренн?
Тот пожал плечами.
– Мне сложно объяснить. Для человека, который любит лишь себя, почему-то, как я заметил, самое нестерпимое – оставаться наедине с собой. К тому же себялюбивый и других, и себя самого воспринимает, путаясь в сетях прельщений тщеславия, честолюбия, гордости. Ты же любишь одиночество и не заблуждаешься, как я понял, на свой счёт. Я сужу по цитате Даффина, – тихо добавил Ренн.
Кейтон смерил его холодным взглядом.
– Возможно, но сам я склонен весьма многое объяснять себялюбием. Я уверен, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайший эгоизм и неоднократно имел повод в том убедиться. Я не верю, что кто-то способен расстраиваться из-за чужих бед, переживать из-за чужих потерь и чувствовать чужую боль.
– Может быть, именно неспособность сострадать и обрекает вас на одиночество? – проронила мисс Сомервилл.
Он чуть смутился. Девица не говорила ничего оскорбительного, была участлива и смотрела на него без насмешки и высокомерия, но он ощущал странное внутреннее напряжение и неприятное беспокойство. Его почему-то тяготило её внимание.
– Возможно. Я устроен не по-христиански и не могу возлюбить ненавидящих меня. А вы способны сострадать тому, кого не любите, мисс Сомервилл?
– Почему нет? Вместо того, чтобы утверждать, что меня никто не любит и искать свидетельства чьей-то ненависти к себе, я попыталась бы любить, не ожидая взаимности.
Кейтон усмехнулся.
– Я так не умею. Не умею легко прощать оскорбления, не могу любить в ответ на насмешку, не хочу понимать того, кто причиняет боль. Мне также трудно извинять тех, кто задевает мое самолюбие, и я не понимаю, почему мистер Ренн считает, что я не эгоистичен.
Мисс Сомервилл подняла на мистера Кейтона внимательные глаза.
– Вы не в состоянии простить даже понимая, что причина обиды – глупость?
Кейтон пожал плечами, подумав о мисс Вейзи. Не её ли имела в виду мисс Сомервилл?
– Говорят, когда природа оставляет прореху в чьем-нибудь уме, она обычно замазывает ее толстым слоем самодовольства. Но кто дал право чужому самодовольству глумиться над моим самолюбием? – Тут он опомнился и мельком взглянув на огорчённое лицо мисс Эбигейл, подумал, что излишне увлёкся. – Ну, полно, мисс Сомервилл, – нахмурился он, – не считайте меня таким уж Мефистофелем.
– А для этого нет оснований?
Он усмехнулся.
– Черти – деятельны, неуёмны и неугомонны, а я – ленив по натуре. Я часто прощал. Не по доброте и беззлобию, но по лени… – Кейтон попытался даже улыбнуться, но глаза его оставались серьёзны.
– Хоть это радует…
Пикник удался. Кейтон за весь день не услышал ничего глупого, чему нимало дивился. Мисс Рейчел Ренн оказалась особой весьма здравомыслящей, нельзя было отказать в уме и такте мисс Хилл и мисс Тиралл, мисс Сомервилл по большей части молчала, но все изредка сказанное ею несло отпечаток глубины и разумности. Альберт был заботлив и услужлив, стараясь, чтобы Энселм чувствовал себя в компании своим, гость Ренна мистер Гордон Тиралл был флегматичен, но остроумен, он лениво ронял забавные анекдоты, не давал девицам скучать. Ветчина таяла во рту, у мисс Ренн получился прекрасный этюд, коим она похвасталась перед ними, и Кейтон подумал, что, пожалуй, ему стоит сохранить это знакомство.
Тут мистер Ренн обронил девицам, что Кейтон – поэт, правда, проповедующий еретические взгляды, утверждающий, что поэзия уместна только в полнолуние, ибо лишь в эти короткие часы на земле подлинно царит Поэтичность, что в мире нет совершенства и оно совершенно излишне, и что камелии более изысканы, чем орхидеи…
Здесь к ним подошёл Гордон и сказал, что лодки готовы. Сам он подал руку мисс Рейчел, Ренн – мисс Энн Тиралл, а на долю Кейтона достались сразу две девицы – мисс Сомервилл и мисс Хилл. Мелани выразила надежду, что ему будет не тяжело гребсти, и он вежливо уверил её в этом. Девицы разместились в лодке, Энселм сел на весла. Течение было небольшим, но, выгребая против него, Энселм неожиданно ощутил удивительную внутреннюю легкость: телесное усилие странно расслабило душу. Он улыбнулся, с силой налег на весла, испытывая удовольствие от мощи напряженных мышц, весеннего теплого ветерка, запаха речного ила. Ему казалось, что он слегка пьян.
Он впервые ощутил весну – то чувство, что пьянило душу и наполняло плоть ликованием.
– А мистер Ренн пошутил или вы вправду проповедуете столь еретические взгляды, мистер Кейтон? – услышал он вопрос мисс Сомервилл.
Энселм улыбнулся.
– Да, я сказал, что камелии кажутся порою изысканнее орхидей, но стоит ли мне теперь, заискивая, оправдываться перед вами – ведь часто обманчивы построения ума, но разве бывают ложными случайные впечатления? Я ещё говорил, что всей гармонии поэзии дано полно выразить себя только в ночь полнолуния, но таково моё убеждение. Мои слова – не забавы, я – вовсе не гаер, поверьте. – Он всё сильнее налегал не весла. – Мною же было сказано, вернее, – я просто невольно обмолвился неглупою фразой о том, что сугубо глагольной категорией является совершенство вида. Все же прочее не обязано быть без изъяна: ни женские лица, ни странные связи запахов и настроений, ни лунный серп, ни пучки герани, возводящие мою простую мигрень в латинское hemicrania… Но боюсь, главное несовершенство вида воплощаю я сам и тогда… всё это просто самооправдание.
Мисс Сомервилл не ответила на его последнюю реплику, но заметила, что он подлинно поэтичен. Он галантно наклонил голову, но ничего не сказал, помогая девицам покинуть лодку. Из разговоров во время сборов домой он понял, что все собираются сегодня вечером на званый ужин к милорду Комптону. Его спросили, будет ли он там? Он пожал плечами. Леди Эмили говорила, что им прислали приглашение, но она и сама не знала, пойдёт ли? Ему посоветовали всё же принять приглашение: там соберётся половина Бата. На прощание, уже у дома, мисс Сомервилл протянула ему рисунок. Он поблагодарил – да и подлинно был благодарен: хотел рассмотреть его внимательней и показать тётке.
Едва переступив порог тёткиного дома, понял, что приглашение к графу Комптону леди Эмили приняла, ибо мимо него торопливо пробежала миссис Сондерс, компаньонка тетки, неся наверх новую шляпку. Сама леди Кейтон, узнав о возвращении племянника, спустилась вниз.
– Ну и как пикник? Удался? Что это у тебя? – она указала на свернутый рисунок у него в руках.
Кейтон улыбнулся и отрапортовал.
– Пикник удался. Погода прелестная. Это – мой портрет, набросанный одной девицей. Ренн говорит, похож, но мне кажется, по-женски приукрашен… – Он развернул рисунок и показал его леди Эмили.
Тётка бросила внимательный взгляд на портрет и спросила:
– Девица рисовала всех молодых людей или только тебя?
Кейтон растерянно посмотрел на тетку и в недоумении улыбнулся.
– Только меня. А это имеет значение?
Тётка смерила его задумчивым взором, перевела взгляд на портрет и в конце концов проронила:
– Ты очень похож… Я повешу его в рамке в библиотеке, – после чего, почесав подбородок, сказала, что им надо поехать к милорду Комптону – там будет леди Блэквуд, её старинная приятельница, она хотела бы её повидать.
Кейтон не возразил, распорядился наполнить ванну и приготовить его чёрный фрак и новый полосатый жилет.
