Текст книги "Шетти"

Автор книги: Олеся Литвинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Олеся Литвинова
Шетти

1. Знакомство

– Не пойду! К чёрту тебя, Джимми, с твоими эскортницами.

– Тишь!

– К чёрту тебя.

Изрядно выпивший, он с хохотом сжимает мне локоть и шепчет на ухо:

– Киса, это – высший класс. Они всё, всё умеют.

– Замолчи. – Я дёргаю руку обратно. – Сам и иди, если умеют.

– Ты пугало, – всё смеётся Джимми. – Где ещё тебя так обслужат?

Это дрянь и пахнет чем-то нездоровым. Я представляю, как валю его на тротуар и маленький мажор взвывает от единственного удара.

Над нашими головами разбивается об облака грозный порыв грома, и ветер проводит тяжёлой ладонью по моим волосам.

– Слышал? Сейчас ливень нассыт тебе на Армани, пошли!

Я сильно хмурюсь и вкладываю замёрзшие руки в карманы.

Джимми – сын одного из благотворителей нашего издательства.

Джимми выучился, приехал откуда-то из Калифорнии и был тут же устроен к нам. Миссис Стоукс – первый человек в «Джордане» и стерва с вечным климаксом – под большим давлением сунула ему кресло в PR.

Благодаря деньгам отца, врождённой вертлявости и своему длинному, превосходно подвешенному языку Джимми не ощущал большой потребности работать и ошивался с кем придётся: в среду – Роза из бухгалтерии, в пятницу – одна из мерзких эскорт-красавиц.

Джимми решил, что последние прельстят и меня.

Джимми решил, что мы лучшие друзья, раз выпиваем вместе.

– Нет, – отрезаю я. – Зачем?

– Да просто пошли. Просто так.

– Мне нахрен не сдалось твоё обслуживание.

– Без него, без него – хочешь просто так? Там прекрасный бар.

– Бар?..

На волосы мне шлёпается холодная капля.

– Да. Не будь занудой, – легко произносит он, вставая позади и подталкивая меня вперёд. – Посмотришь и уйдёшь, не держать же тебя. Всего лишь невинное маленькое развлечение.

Я сдвигаю брови и скидываю его с себя:

– Если есть приличный бар, я пойду просто выпить.

– Да, киса, – улыбается Джимми, – просто выпить.

Джимми дурной, от Джимми меня воротит, у Джимми волосы на голове сбиваются в два чернявых рога. Он знает, что я брызжу слюной, а не сопротивляюсь. Он знает, что альтернатив его «высшему классу» у меня не так много: либо включить телевизор и смотреть до одури на женщину в красном платье, либо идти к Эшли и молча сидеть с ней на крохотной кухне. Он знает, что если я ещё раз увижу кухню или красное платье, то повешусь.

Час назад я сказал ему: «Я так чертовски устал».

И Джимми решил, что может меня развеселить.

Состроив сердитый вид для больного приличия, я думаю: может быть, не произойдёт ничего страшного, если я выпью в компании кого-то красивого. Мы с Джимми, поравнявшись, шагаем, а вокруг нас беспрестанно свищут машины, мелькают люди и яркий свет.

– Долго идти? – спрашиваю я.

Дождь тихо усиливается. В груди отчего-то ноет.

– Заворачивай сюда.

Мы проходим в пёстрый, искрящийся переулок. Чем дальше, тем ярче на губах Джимми играет нехорошая улыбка. Из угла, под ядовитой вывеской «Кррролик» на нас с интересом и лукавством смотрят две молоденькие девушки в лёгких платьях. Одна из них чуть выставляет каблук на мокрый асфальт и улыбается. Во второй мне мерещится Эшли, глядящая на нас с горьким укором, и я тут же прячу глаза.

Джимми хозяйски поворачивает в узенькую красную арку справа, пока я молча плетусь следом. Навстречу нам вдруг выходит понурый мужчина с зонтом и в светлом кашемировом свитере; он тоже прячет глаза, почти врыв их в уляпанный асфальт. Странный человек: я-то думал, что от проститутки принято выходить весёлым. В мою недовольную голову влетает мысль о том, что поход к шлюхе сродни ментальной эстафете, и усмешка поддевает мне губы.

Узенькая арка вводит нас в тёмный крытый коридор, а Джимми всё шагает и шагает вперёд. Я больше не чувствую дождя, но сосущая крыса-тревога с новой силой сжимает мне сердце. Что же я?.. Чего боюсь? Как это глупо, как это ненужно.

Очередное красное пятно: распахнутая дверь. Джимми молча поворачивает, и я жмурюсь от яркого света, медленно заходя следом. Какая-то девочка в полупрозрачной сорочке отходит от лифта. Кажется, будто ей нет и восемнадцати; внешне развязные, но серьёзные глаза внимательно исследуют моё лицо.

– Вы к Грейс?.. – спрашивает она.

– Да, красотка. – Джимми улыбается и жмёт холёным пальцем на кнопку вызова. – Все на месте?

– Да.

– И рабочие?

– Ага.

– А ты новенькая? – Он делает осторожный шаг в её сторону. – Не помню, видел тебя раньше или нет.

Я вижу, что девочка настораживается, но глуповатая улыбка покорно не сходит с её лица.

– Меня непросто отыскать.

Стыдно!

– Ясно, – со смехом отвечает Джимми. – Тебя как?

– Эми.

– И ты от Грейс?

– Да. – Она молчит и трепетно смотрит на меня. – Кто твой друг?

– Коллега. – Джимми щурится. – Почему не на рабочем месте?

– Перекур, – отвечает она, чуточку покраснев.

– Много сегодня?

– Достаточно.

– А сама ты рабочая?..

Эми кивает и тут же вспыхивает, как маленькая робкая помидорка. Я с сочувствием оглядываю её. Что значит «рабочая»? Перед нами тихо раскрывается лифт, и мы уезжаем, не сказав ни слова больше. На лице Джимми вновь красуется самодовольная усмешка.

– Сейчас увидишь, на что они готовы ради члена в костюме.

Я хмурюсь, косясь на него: Джимми смазливый и с большими деньгами, поэтому может заполучить любую, но предпочитает появляться именно в этой неоновой клоаке. Может быть, ему нравится наблюдать за девицами, которые делают вид, что хотят, поддерживают умные разговоры, сопровождают усатые кошельки, скачут, плачут и молчком откладывают деньги. Может быть, это издёвка или фетиш на власть.

Почему я иду? Я иду ради бара?

Двери лифта распахиваются, и к нам тут же кто-то подходит. Очередной женский пол в тёмной обтягивающей юбке – очередной, но совсем не похожий на тех трёх девушек, что я сейчас видел. Известно, что у проституток тоже имеется собственная иерархия, и эта, кажется, находится где-то на её верхушке.

– Джим-м, – протягивает она, улыбаясь. – Ты звонил, но задержался, проказник, а я тебе уже девочку приготовила. Как зовут твоего друга?

– Здравствуй, солнышко. Это Лукас. – Джимми бьёт опытным и довольным взглядом. – Наконец-то приволок развлечься, а то бедняге только книги и дают.

Женский пол искренне и лучезарно смеется, одновременно оглядывая меня с головы до ног.

– Развлечься? – врезаюсь я. – Мне моделек на работе достаточно.

– Что же шагал так бодро следом? – насмешливо отвечает он. – Не переживай, Грейс, он скромничает.

– Я не переживаю. – Улыбка застывает на её похолодевшем лице. В широко раскрытых светлых глазах на мгновение вспыхивает недружелюбный блеск.

Пророненное имечко женского пола заставляет вглядеться в него ещё раз. Это – руководительница дорогих проституток. На вид Грейс лет тридцать, может быть, тридцать два: тёмные забранные волосы, длинные, стройные, но уставшие ноги, хороший маникюр и хорошие часы. Я мельком отмечаю кольцо на безымянном и вяло думаю: интересно, где познакомились.

Она не сводит с меня взгляда, и мы втроём стоим молча некоторое время.

– Если скромничает, я могу устроить вам парад.

– О-о-о, – смеётся Джимми, – у тебя как раз все?

– А ты откуда знаешь?

– Девчонка твоя сказала. Э… Эшли… Эми.

Надо же, какая он дрянь. Мне становится невыносимо гадко, и я молча поворачиваюсь к лифту.

Я больше не хочу бар.

– Ну стой, только пришли! – срывается он, снова хватая меня. – Не уходи, истеричка. Извини, извини.

Я – воплощение тревоги.

– К чёрту «парад»! Что ещё за «парад»? – шиплю я, убирая его руку. – Только попробуй ещё как-нибудь съязвить здесь об Эшли.

– Я больше не буду, извини.

– Отцепись.

– Как ты себя ведёшь, Лу?

– А зачем ты меня притащил?

Джимми удивлённо смотрит на меня, пока Грейс молчит, терпеливо улыбаясь.

– Мы же договорились, что бара ради, Лукас… Ты в бар, я по делам.

– Да я…

– Не видела ещё таких стеснительных, – вдруг щебечет она. – Пойдёмте лучше со мной. Наверное, парад будет очень кстати.

– Мне не нужен ник… Мне не нужен парад.

Но она уже торопится в тускло освещённые, просторные апартаменты дальше по коридору. Джимми с усмешкой ведёт меня за ней.

Впереди звучит жужжащая музыка и приглушённый смех.

– Поздно пятиться, Скофилд. И ты не без греха, я знаю.

– Замолчи.

– Слишком много думаешь и тормозишь, а надо отдаться моменту.

– Стройнее! – Голос Грейс, такой ласковый минутой ранее, теперь звучит властно и почти грубо. – Хорошо. Шетти, солнышко, стань ровнее.

Мы заходим, и передо мной встает картина маслом: на глянцевом ламинате, в тревожно-красноватом свете, словно по линейке, бедром к бедру, стоят проститутки. То есть эскорт-модели. Девушек восемь или десять. Каждая смотрит на меня во все глаза, каждая одета с иголочки и накрашена скромно-вызывающе.

У меня невольно захватывает дух, а во внезапно опустевшей голове вертится только одно слово: вещи. Грейс с минуту строит их рядом, подобно фарфоровым фигуркам на камине, затем умолкает и отходит в сторону, давая нам с Джимми самим осмотреться. Это и есть «парад»? Я тупо замираю на месте, уставившись на девушек, и ему опять приходится подтолкнуть меня вперёд.

Я кусаю губу: впервые вижу такое послушное разнообразие. Целый взвод, целый готовый каталог в журнале – как вам это понравится?

С трудом отведя глаза, оглядываюсь и киваю на группу девушек у бара:

– А те?..

– Я поставила вам только рабочих, – отвечает Грейс, складывая руки на груди.

– Каких?

– Те чистые, плюс уже заняты. – Она оглядывается тоже. Действительно, почти каждая сидит или у столика, или у стойки и старательно развлекает разговорами какую-нибудь усатую головку. – Чистым платят за сопровождение и общение. А эти девочки рабочие, потому что оказывают больше услуг. Цена соответствующая.

– Видимо, не все читали мелкий шрифт, – бормочу я.

Кто-то из девочек фыркает, и я вздрагиваю, удивившись, что они меня услышали. Джимми сжимает челюсть, бросая неловкий взгляд на Грейс, но та продолжает улыбаться.

Я – член в костюме. Всего три слова.

– Нет, у нас всё честно и прозрачно, – отвечает она.

Я снова кошусь на фарфоровые фигурки. Одни смотрят на меня с неподдельным интересом, другие – едва ли не с презрением.

– А почему вы подумали, что нужны именно рабочие?

– Ну… – Грейс медлит и переводит глаза на Джимми. – Обычно мужчин вроде вас не интересуют просто разговоры.

– Вроде нас?

– Занятых, ценящих своё время.

– Но рабочие тоже могут с нами поговорить?..

– Могут.

– О-кей, – говорю я, пятясь и оборачиваясь. – Хорошо.

Джимми незаметно останавливает меня и шепчет, улыбаясь бледной улыбкой:

– Куда?..

– В бар.

– Повремени. Ну посмотри на девочек, неужели самому неинтересно?

– Нет.

– Только не уходи, истеричка, останься хотя бы на полчаса.

– Да не трожь. Я буду в баре.

Он морщится и неохотно кивает.

Я отхожу прочь с колотящимся сердцем и не унимающейся дрожью в руках. Ужасное потакание всему худшему, что только может встретиться внутри человека, – устраивать «парад» из живых девушек. Час назад мы с Джимми разделили добрую бутылку коньяка, а теперь мне кажется, что я совершенно трезв.

Неужели этот придурок не чувствует, что фигурки – в шаге от ненависти ко всему мужскому роду? Неужели искусственное заигрывание может приносить удовольствие?

Я начинаю злиться и сажусь на барный стул шумнее, чем хотел. Я стараюсь не смотреть ни за стойку, ни по сторонам; вокруг словно становится очень тихо. Все недоумённо любуются Лукасом Скофилдом, который пришёл сюда за выпивкой, но завозился и застеснялся как школьник-девственник, и теперь разглядывает свою обутую ногу.

Мерзость.

«Надо отдаться моменту».

Я приподнимаю взгляд, поворачивая голову в сторону Джимми и фигурок. Джимми – актёр, странствующий философ с золотыми карманами и искушенный мудак. Я наблюдаю, как он прохаживается перед девушками, ласково-гадко заговаривая с каждой. Мне в голову приходит мысль о том, что у них очень удачная позиция и что если, например, та разодетая во что-то восточное рыжая сейчас придётся коленом Джимми прямо по яйцам, то удар выйдет отменный. Никто не будет этого ожидать. Сквозь шум музыки до меня доносится чьё-то смеющееся: «Дорого, папочка», и это рыжая говорит моему самому лучшему другу.

Вы подыгрываете – и поэтому он играет.

Ухоженные, сладкие, нарочито задумчивые девушки, это верх изящества и журнальная мечта; каждую из них я мог бы по отдельности встретить в своём офисе, больнице, пекарне или на обложке и не обратить никакого внимания, но теперь вижу их тут, всех вместе, вижу, как Джимми разглядывает их с дотошностью привередливого покупателя. Интересно, многие ли вымораживаются, подобно ему, или всем достаточно разок окинуть девчонок взглядом, чтобы определиться? И сколько нужно брать, чтобы не переборщить? На одного – сколько? – две, три? Джимми опытен, а кто подскажет новичкам?

Я ужасен.

Он ужасен.

Мой лучший друг меняет фигурку за фигуркой и уже заискивающе болтает с парой блондинок. Они улыбаются и, может быть, пойдут в придачу к уже заказанной. Забери – распишись.

Я привстаю, чтобы выйти вон, но бармен за стойкой любезно спрашивает:

– Хотите чего-нибудь особенного, сэр?

– Например?.. – Я оседаю.

– Могу предложить мескаль с ананасом и имбирной настойкой. – Он натирает стакан белым полотенцем. – Отличный спрос.

– С имбирной настойкой?

– Или ром с гренадином… Или джин с шартрезом и пряностями… Или…

Бармен ставит стакан на стойку, а я с отвращением чувствую, что у меня пересыхает в горле, и тянусь во внутренний карман к бумажнику, чтобы бросить: «Ром», но не успеваю даже пошевелиться. Рядом раздаётся чей-то насмешливый вздох, и меня всего окутывает стойкий горьковатый аромат, отдающий не то лимоном, не то яблоком.

– Я советую взять мескаль. – Голос чуть хриплый, но плюшевый, мягкий, игривый как котёнок.

Кто?

Я бросаю взгляд в сторону и встречаюсь с двумя любопытными горящими глазами. Они принадлежат худенькой брюнетке, сидящей справа от меня. Совсем рядом.

– Здравствуйте, – произносит она, заметив, что я несколько потерялся. На губах сияет лукавая, но добродушная, невымученная улыбка.

– Привет. – Почему-то мой голос звучит пошло и некрасиво. Я блуждаю растерянным взглядом по её телу, стараясь за что-нибудь зацепиться, а она продолжает смотреть прямо и внимательно. – Мескаль, значит?

– Да. Если вам интересно, меня зовут Шетти.

Образ девушки, которая представляется столь просто тут, среди грубых заискиваний, кажется неправдоподобным, и мой обеспокоенный мозг начинает искать подвоха:

– И это твоё настоящее имя?

– Это моё лучшее имя, мистер.

– А есть ещё?..

– Я их забыла.

Произнеси это малютка Эми, я бы засмеялся и отсел. Но из уст таинственной, из ниоткуда возникшей Шетти эти слова прозвучали как серьёзное, честное признание, как настоящий приговор себе. Мне хватает сил только улыбнуться:

– Это интересно.

Проходит напряжённая секунда, и на моих ушах шелестит смешок.

Что смешного? Что я сказал?

– Ох, Лукас!

На моё плечо опускается тяжёлая ладонь.

Мой лучший друг пришёл меня проведать. Рядом с ним – те самые две блондинки, очаровательные и веселящиеся.

– Тоже нашёл кого-то? – с предвкушающей усмешкой спрашивает Джимми, наклоняясь ко мне.

– Нет, девушка просто здесь сидела, – силясь не теряться, отвечаю я.

– Так и не скажешь по твоему перепуганному лицу, что ты любитель экзотики, киса.

Теперь он откровенно смеётся, а я изо всех сил стараюсь принять невозмутимый вид, ничего не понимая. Вглядываюсь в свою собеседницу и вижу, что она тоже улыбается, но как-то застенчиво, неохотно. Я спрашиваю:

– Какая экзотика, идиот?

– Будь у твоей соседки платье поуже, ты бы уже догадался.

Его слова заставляют смутиться как блондинок, так и Шетти, но Джимми этого не замечает.

Я кривлю губы, а он начинает хохотать, глядя на меня во все глаза:

– Лукас! А ты не понял? Нет, твоё поведение позволительно – на кой чёрт тебе сдался «парад», если у бара всегда сидит кто-то гораздо оригинальнее? Потянуло, скажи? Инстинктивно потянуло? Куда девочкам до транса, да?

Транса?..

Что?

– Ты парень? – в тихой ярости спрашиваю я у Шетти.

– ХА-ХА-ХА!

Джимми не сдерживается.

Джимми ржёт во весь голос и с трудом опирается на стойку, обращая на нас ВСЕОБЩЕЕ внимание; замирает даже музыка. Бармен смотрит без особого интереса, но вскинув брови. Отовсюду вертятся заинтересованные головы. Я не хочу, но мельком глаза вижу, как к нам поворачивается и Грейс, и мне кажется, что по её лицу плывёт огромная злорадная усмешка.

Блондинки сочувственно хмурятся.

– Нет, сэр, я девушка, – отвечает Шетти, тоскливо, неохотно переводя взгляд на Джимми, который уже не может остановиться:

– Конечно девушка… Прости, дружище… Инстинкты, да? ИНСТИНКТЫ? А ГОВОРИЛ – «НЕ ПОЙДУ»!

Шетти – транс? Трансвестит?

Парень?

– ХА-ХА-ХА!

Заставьте его замолчать. Заставьте его замолчать.

Позор.

Я – член в костюме. Я – позор.

скофилд я видел спидозную собаку своими глазами…

кТО-нибудь заставьте его замолчать

2. Эшли

С ленивой злобой льётся ледяной дождь; его подруги-тучи давно заволокли всё небо, не оставив серому чикагскому солнцу ни шанса.

Такси везёт меня прочь. Я нервно молчу и нервно стараюсь не смотреть на бородатое отражение водителя в зеркале. Он с подозрением глядит на меня, потому что я дёргаюсь как паралитик с того момента, как уселся. Должно быть, думает, что сижу и дрочу на светофоры или на него. Не волнуйся, (мистер), не в моём ты вкусе, ведь я недавно сам себе доказал, что люблю мужчин понежнее.

Сука!

Меня снова душит гадкое ощущение, подобное стыду обмочившегося у всех на виду. Не знаю, на кого я теперь злюсь больше: на себя, поддавшегося слабости, пошедшего на поводу у Джимми, или на него самого, бесцеремонно завлекшего меня в чертов гадюшник. Беспокойные, обиженные глаза того полусущества то и дело всплывают в моём воображении.

Член в костюме спутал его с девушкой и почти… Почти увлёкся.

Как же я, чёрт побери, вообще умудрился? Смутно пытаюсь припомнить хоть что-то подозрительное в том трансплатье и транслице, пытаюсь и не могу. Не было ничего подозрительного, он просто выглядел как грёбаная – грёбаная девушка.

Многим, наверное, кажется, что трансвестита легко отличить от настоящей женщины, но это ни черта, ни черта не легко, если только мы говорим о действительно наглухо убеждённом трансвестите, а не о каком-нибудь фрике с маскарадного шоу. Его взгляд, слегка поджатые губы, нежный, видимо, годами тренированный голос – всё, всё выглядело натурально до потери сознания.

мистер мистер мМИСТер

Видимость спокойствия, добытая мною с поистине титаническим трудом, разбивается вдребезги, и я взрываюсь, взрываюсь и изо всех сил держусь, чтобы не вдарить ногой по сиденью.

МИСТЕР

Хуже всего то, что я не один из тех выскочек, которые болтают направо и налево о том, что им наплевать на чужое мнение. Мне совершенно не наплевать, хотя я постоянно, ВСЮ ЖИЗНЬ пытаюсь убедить себя в обратном. Но легче взглянуть правде в глаза – разве мне наплевать? Разве может быть наплевать человеку, побагровевшему до самых ресниц и сбежавшему из ненавистного борделя под дикий хохот Джимми и циничными взглядами остальных?

НЕТ.

Хоть бей себя в грудь, хоть жги сердце изнутри, это не изменит однозначного и вполне доказуемого факта: меня НЕВЕРОЯТНО ВОЛНУЕТ, что обо мне подумают; что подумает тупо лыбящаяся Грейс или ублюдок Джимми, что подумает каждая съёмная фигурка, каждая брюнетка или разодетая рыжая, – ЭТО ВСЁ ИМЕЕТ ГРЁБАНОЕ ЗНАЧЕНИЕ.

А нынче они все поголовно думают, что Я ГОЛУБОЙ.

К лицу страшно приливает кровь; пальцы сами собой сжимаются в кулаки и разжимаются обратно. Если этот говнюк примется размазывать по издательству сплетни… Тогда придётся донести Стоукс. Лужа за лужу.

Линда, он на работе только лезет девчонкам-художницам под юбку и пьёт кофе; лезет, когда пьёт, и пьёт, когда лезет.

Сипит телефон. Я раздраженно смотрю на всплывшее сообщение и долго не могу понять ни слова.

Лу, привет, как ты? Давно не виделись, Фрэнки скучает. Не приедешь?

Конечно, Эшли. В самое подходящее на свете время.

В самой тупой манере прикрываться ребёнком.

Я сухо печатаю: «О-кей». Я думаю: надо купить что-нибудь для мелкого. В душе на секунду вспыхивает осмысленный огонёк, но тут же гаснет, залитый ментальной мочой.

С полным пакетом еды я возвращаюсь к озолотившемуся за ожидание водителю. Конечно, после бара – после борделя – в десятом часу – дорога только в магазин за грёбаным яблочным соком. Мой алкогольный вид сходит на нет с космической скоростью, и таксистская морда глядит гораздо мягче.

– Куда дальше, сэр?

Я бормочу адрес, усаживаясь и складываясь.

– Южная часть города?.. – Голос морды звучит удивлённо.

– Да, да.

– Вы там живёте, сэр?

Из меня вырывается раздражённый выдох. Какое тебе дело? Какое тебе дело? Может быть, живу. Может быть, я украл этот костюм, украл обувь и часы от Тюдоров, а деньги на еду одолжил у старухи, одиноко снимавшей пенсию у банкомата.

Может быть, я не тот, кем кажусь.

– Не я, но мой друг.

– А, – усмешка, – понятно.

Знал бы мой друг, откуда я к нему еду.

Я наведываюсь к Эшли впервые за последние две недели, поэтому её измученный и запутавшийся, но светлый образ греет мне сердце.

Я люблю её сына: Фрэнки – пять, и он растёт на удивление смышлёным и самостоятельным парнем. Я говорю «на удивление», потому что ему не в кого; Эшли – неглупый и чуткий человек, но добилась бы гораздо большего, занимаясь чем-то помимо рыданий в подушку по ночам и жалоб мне на жизнь. Ей удалось вырастить в мальчишке лучшие качества без толкового образца, и это навсегда останется для меня загадкой.

Однажды мне пришлось стать свидетелем ужасного инцидента: ещё трёхлетний, Фрэнки, пытаясь дотянуться до рыжей спины старика Роджера, пребольно шибанулся вместе со стулом на пол. Грохот. Испуг. Мы с Эшли переглянулись и покорно замерли, ожидая истерики, но парень просто вздохнул, встал и потопал за испуганным котом в гостиную. Я улыбаюсь, вспоминая его недовольное, но полное решимости лицо. Он не воспринял своё падение как катастрофу, хотя ему было больно и заплакать при взрослых было бы выгодно. У него была важная цель, и он пошлёпал дальше.

Тогда я вновь многозначительно посмотрел на Эшли, но в глазах её увидел не гордость, а одно тупое беспокойство. Она встала и пошла за сыном, тихо причитая. Слова «нам есть чему у него поучиться», уже готовые сорваться с моих губ, так на них и замёрзли. В глубине души я боюсь за Фрэнки; но ещё больше я тревожусь о его матери.

Эшли – бывшая лучшая подруга моей сестры.

Мы часто виделись, приезжая к семье в Рокфорд на праздники. В день, когда Лилиан упала с крыши и разбилась насмерть, мы оба походили скорее на привидений, чем на людей. Похороны нас сблизили: я злился на мать, но сошёлся с странноватой девушкой, когда-то очень дорогой моей сестре; поначалу мы сдержанно-угрюмо беседовали, подливая друг другу и вспоминая всё подряд, а в конце того дня она приглушённо рыдала мне в мокрую рубашку, пьяная. Плакала и повторяла, что не может поверить.

Бедная Лилиан. Бедная Эшли.

бедный лукас

С тех пор мы дружим, и я исправно захожу в гости, однако в последнее время она открыто надеется на нечто большее. Я не могу забраться к ней в душу, но знаю, что Эшли ищет не денег, а кого-то, кто закрыл бы удушающую её пустоту. Ей страшно.

Факт в том, что помочь ей может лишь она сама.

Я не гожусь ни на что полезное.

Напряжение между нами растёт с каждой встречей, и я отчётливо это чувствую, но намеренно не подаю виду, труся и надеясь, что её дурь пропадёт сама по себе.

Не пропадает.

– Ты откуда такой?

Она в изумлении оглядывает меня с ног до головы. Порядком помятый и промокший костюм, взъерошенные волосы, щетина – ничто не ускользает от пристального женского взгляда, и я покорно молчу, встав на пороге с пакетом из «Таргета».

– Ты с работы?

– Да.

– Врёшь, Лу, от тебя алкоголем разит, – скороговоркой проговаривает она, бережно втаскивая меня в дом. – А это что?..

– Прямо-таки разит. – Я недовольно убираю её руку и протягиваю пакет. – Я ходил в магазин и купил великану с…

– Лу-кас!

Бух.

В ту же секунду мне в живот плюхается прерадостная мордочка Фрэнки.

– Привет, парень. – Я улыбаюсь и треплю его волосы. – Соскучился?

– Да, – бормочет он в пиджак, стискивая меня покрепче. – Привет, Лукас. Я так рад, что ты приехал, потому что мама написала поздно, и я думал, что ты не будешь.

Он вдруг поднимает голову и врезается в моё лицо возбуждёнными, но внимательными глазами.

– Я прочитал «Маугли».

– Что, всего?

– Всего! Мама сказала, что я могу теперь «Алису».

– Которая из страны чудес?

– Да, из страны.

– Это очень сложная книга, ты знаешь?

– Очень сложная. Ну ты же мне что-нибудь объяснишь.

– Объясню, если спросишь, великан.

– Лукас, а мама говорит, что ты ищешь хорошие книги.

– Так и говорит? – спрашиваю я, поднимая глаза на Эшли, которая счастливо слушает нас исподтишка. – Ищу.

– «Алиса в стране чудес» это хорошая книга?

– Не просто хорошая, а прекрасная. Я тебе, если хочешь, принесу её в следующий раз, окей?

– Окей, – улыбается он, чуть дёрнув меня за руку. – Прекрасная сложная.

– Какие шустрые, – говорит Эшли; карие глаза её светятся изнутри.

– Лукас!

– Что?..

– Пойдём я тебе что покажу…

– Пойдём, пойдём.

Конечно, корысти в материнском счастье нет; она лишь рада за сына, который изо всех сил тянется к моему вниманию, отношению навроде отцовского. Маленький Фрэнки не помнит пьяницу-папашу, но хранит тревожную память о долгих ссорах по ночам. Маленький Фрэнки сидит и ждёт, когда большой Лукас заглянет к ним с мамой домой, и не знает, что есть люди в тысячу раз лучше и большого Лукаса, и самого отца.

Эшли в курсе, что я пью.

Эшли чувствует, что мне хуже от встречи к встрече.

Она прочитывает мои мысли и со скрытой тревогой пытается поглубже заглянуть мне в глаза:

– Что такое, Лу? Выглядишь, честно говоря…

– Да, да, – перебиваю я, переводя взгляд на мальчишку. – Возьми пакет, парень, и отнеси на кухню.

– Лу… – Она подходит ближе и сжимает мне руку, когда Фрэнки убегает. Теперь её глаза блестят. – Что-нибудь случилось?..

– Нет. Почему ты думаешь, что что-то случилось?

– Ты напился и приехал к нам пьяный?

– Не напился, – раздраженно говорю я, – просто выпил после работы.

– С кем, с Джимми?

– Да.

– Ты же в тот раз сказал, что терпеть его не можешь? И… – Эшли вновь бросает огорченный взгляд на мой костюм. – Просто выпил, значит?.. От тебя же пахнет.

– А ты мне жена?

– Почему ты грубишь?

– Я… – Вдруг наши глаза встречаются, и у меня отчего-то сжимается сердце. Я чувствую вину за то, где сидел ещё час назад. Ведь сам пытался к ней убежать, а теперь стою и колюсь в ответ. Плохо. Я вздыхаю: – Не приставай, Эш, лучше накорми меня чем-нибудь.

– Ладно.

– Извини, хорошо?

– Хорошо, извиню. – Сдавшись, она мягко улыбается и уходит за сыном.

Отец Фрэнки, тяжеловесный и бородатый мужлан по имени Оскар (иронично), не был типичным алкоголиком. Он был, что называется, исключительной личностью: не бил жену, а только толкал; мог, будучи трезвым, не разговаривать с ней неделями, а потом бросить категоричное «дура» и уйти в запой, что значило оглохнуть и ослепнуть, запершись в комнате; сына он практически не замечал, а с Роджером не расставался ни на минуту, когда был дома.

Пил с товарищами, которых сам на дух не переносил, был рукастым и любил работать, но постоянного места не имел и небольшие деньги за свой труд воспринимал как личное оскорбление.

Исключительная личность.

Всё это я постепенно узнал от Эшли. Фрэнки отца помнил очень плохо, и, когда тот совсем ушёл, она приняла вполне разумное решение – не напоминать о нем сыну.

– Я хотела открыть бутылочку вина, но ты с этим и без меня прекрасно справился, поэтому будем кофе, – снисходительно бормочет Эшли, возясь с кофейником. Она выглядит почти хорошенькой в своём растянутом свитере, и я, притихнув, на неё засматриваюсь. – Что ещё скажешь?

Молчание.

– Лу?

– Что? – Я с трудом отрываюсь. – Что скажу?

– Задумался? – Она чуть улыбается и кладет мне сахар. – Хочешь переночевать у нас?

Я напрягаюсь: это не к добру. Либо она и вправду считает меня инфантильным алкоголиком, неспособным и до дома добраться, либо хочет перейти к решительным действиям. Одно из двух.

Меня вдруг начинает мутить, и я хмуро опускаю глаза.

– Я выпью кофе и поеду домой. Мне на работу.

На мгновение глаза Эшли тускнеют, и она легонько поджимает губы:

– Хорошо. Хотя поехал бы лучше утром, горячая вода у нас есть.

Нет, нет.

Посмотри на меня.

Я ничего не отвечаю.

Она подходит и ставит передо мной чашку кофе с сэндвичем. На узкой лестнице слышится чей-то торопливый топот. Я оборачиваюсь и вижу, как на кухню спускается Фрэнки с большим листком в руках.

– Лукас! – Великан кладет бумагу на стол. – Смотри.

Я послушно опускаю глаза: на листке красуется Роджер, нарисованный удивительно неправильно.

– А чего пятна фиолетовые?

– Так лучше, – с улыбкой отвечает он, озорно прикусывая язык и глядя на меня во все глаза в ожидании похвалы. – Да?

– Да. – Я провожу пальцем по синим кошачьим усам. – Здоровский.

– Я знаю, – довольно лопочет мальчишка, забирая листок. – В рамочку его надо. Ты же купишь, мам?

– Ещё одну? – Эшли кажется огорчённой: Фрэнки не показал ей рисунок, но рамочку попросил. Наверное, подумал, что в творческих делах мать ни черта не смыслит, зато поможет обеспечить их материально.

– Нет?..

– Конечно, куплю, мой хороший.

– Спасибо! – И он, состроив мне гримасу, пулей убегает обратно к себе.

Проснувшись, я обнаруживаю себя в тёмной и холодной гостиной. Повсюду выключен свет и царит полная тьма. Я приподнимаюсь на локтях и чувствую, как с меня неохотно сползает тёплый плед. Обувь стоит рядом, а пиджак куда-то пропал, хотя я совершенно не помню, как разделся и раздевался ли вообще.

Темно.

Сквозь угрюмую тишину я различаю чуть слышный звук льющейся воды. Шумит душ. Мне бы тоже в душ.

Стук.

Кто-то чёрный стучит по лестнице, спускаясь ко мне.

Я быстро свешиваю ноги

кто ты такой

и в ту же секунду едва не вскрикиваю от жуткой боли: мне в череп С ГРОХОТОМ врезается ОГРОМНЫЙ чугунный МОЛОТ

и принимается КОЛОТИТЬ

меня

ПО КОСТЯМ, колотить ПО МОЗГАМ, колотить изо ВСЕХ сил. Голова начинает НЕИСТОВО и жалко ЗВЕНЕТЬ, ГУДЕТЬ и КРИЧАТЬ, и я с силой хватаюсь за виски, со стоном опустив её до самых ло

дыжек.

БАМ.

БАМ.

Отдайся моменту.

Я чувствую, как рвётся в груди моё сердце, как оно кричит и зовёт меня, как громко и жалобно плачет и стонет.

МОЛОТОК

мамочка если бы я только знал

Куски головы отпадают и с треском падают на пол, и мне не становится легче, мне только хуже, и хуже,

и хуже, и хуже,

И МОЛОТОК ТОЖЕ КРИЧИТ, и зовёт, и ругается на меня, а пахнущая ветром ШЕТТИ говорит, что Я – мистер и что Я – ничтожество, потому что отец ВИДЕЛ, как мне плохо, и не перестал.