Текст книги "Назола (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

  Тёма представлял.

  – Мы же с садика дружим! – на Машкиных губах расцвела нежная и ясная улыбка. – Он приехал и в нашу школу опять пошёл, в наш класс, и всё у него стало хорошо! Он, знаешь, в Бердске в этом из дому сбегал... на улицах болтался. Тусил в Новосибе с рокерами, у них и петь научился, и на гитаре... И с ролевиками всякими ещё! И его даже на учёт там ставили, как неблагополучного...

  «Я начал жить в трущобах городских, и добрых слов я не слыхал...» – вспомнил Тёма. И ещё: «Мы гопарям всегда морды били». И ещё: «Я бы их поискал...»

  Новосиб, значит.

  – А за что его на учёт?! Только за то, что он из дома удрал? А что ему ещё оставалось делать, если его там так гнобили? – вспыхнул он и даже кулаки сжал, но тут же опомнился. – Извини. Просто... почему вы, бабы, все такие... – он закусил губу. – Извини ещё раз.

  – Да ничего, – Машка философски подпёрла щёку кулаком, как роденовский «Мыслитель». – Такие дуры, хотел ты сказать?

  Он хотел сказать – «суки».

  – Дальше что было? – угрюмо поторопил он.

  – Бабушка умерла в прошлом году, зимой, – просто разъяснила Машка. – Баба Фрося, Ефросинья Семёновна. И тогда тётя Тома приехала – на похороны... и чтобы решить, что делать с квартирой.

  Вот уж что Тёму совершенно не удивило!

  – Она продала хату? – мрачно предположил он, вспомнив слова Роста о том, что у него дома, мол, теперь живут другие люди, и потому он кантуется у Машки в общаге.

  – Она её сдала, когда Рост в армию ушёл. Ему как раз восемнадцать стукнуло, когда мы ЕГЭ сдали и школу закончили. Ему повестка пришла, и его мама сказала – почему бы ему не послужить, а она пока квартиру сдаст, потому что им деньги очень-очень нужны и они же одна семья. Они сюда, то есть в Кинешму, переехать не могли, тут однушка, а там трёшка, в Бердске-то. А размениваться хлопотно очень.

  – И он послужил... – процедил Тёма, снова мгновенно вскипев. – В армии убивают, между прочим, даже если не на войне! Что у него с рукой?

  – Н-не знаю... – промямлила Машка, явно соврав, и поспешно зачастила: – Ну вот, Рост вернулся, и оказалось, что его мама квартиру всё ещё сдаёт... и тогда он приехал ко мне. Ему просто больше некуда было.

  – Блядь! – с чувством выпалил Тёма. – Какого хуя он всех не погнал из своей хаты, он же там прописан?! Молчи, я скажу – мамаше в её ебенях всё ещё позарез нужны деньги, её драгоценный козлина забухался вконец, деток и козлину надо чем-то кормить... а Росту зачем хата? Он и так счастливый, у него Москва под боком, четыреста кэ-мэ, пускай устраивается там, пашет на стройке или машины моет... нам, блядь, любые дороги дороги! И он согласился, Трубадур хренов, конечно же, согласился! Потому что это же ма-ать, мать её!

  – Хорошо, что я пришла к вам на кастинг тогда, – проговорила вдруг Машка дрогнувшим голосом, вертя в руках палочки. – Хорошо, что он пришёл меня встречать. Хорошо, что он встретил... тебя.

  В синих глазах её, которые она вскинула на Тёму, стояли крупные слёзы.

  Сказать, что Тёма с ней был целиком и полностью согласен, – значило ничего не сказать.

  – Не реви. Давай уже поедим, что ли, – предложил он, неловко похлопав её по круглому локтю, – Поедим и перейдем ко второй части Марлезонского балета, то есть нашего познавательного разговора... Эй, ты куда столько соуса льёшь, тундра! Это же васаби!

  – Ага, – покладисто согласилась с «тундрой» Машка, глядя на зелёную лужицу, щедро нашлёпанную ею в тарелку, и осторожно потыкала туда роллом. – У, жжётся...

  Тёма в очередной раз закатил глаза и подумал, что Рост это постоянно делает, общаясь с ним.

  Рост, Рост, Рост... он не выходил у него из головы ни на минуту!

  Некоторое время они молча жевали, а потом Тёма разлил по чашкам вкусно пахнущий жасмином чай из пузатого чайничка и решительно произнёс:

  – Итак, переходим к вопросу «про это». Кстати, ты ещё девчонок Роста не подсчитала. Хотя мне, если честно, плевать, сколько у него их было. Хоть сотня!

  – Нет, что ты! – засмеялась Машка, встряхнув рыжей гривой. – У него...

  – Говорю, плевать, – нетерпеливо оборвал её Тёма. – Мне даже неинтересно, почему последняя из них его из армии не дождалась.

  Машка предсказуемо ойкнула и распахнула глаза:

  – А ты откуда про неё знаешь? Он тебе рассказал?

  – Нет, – выдержав паузу, Тёма небрежно объяснил: – Яснее ясного, что какая-то шмара у него была, но его не встречала, значит, не дождалась.

  – Светка Копасова, – с готовностью подтвердила Машка и засунула в рот очередной ролл. – Они гуляли весь одиннадцатый класс. Потом он ушёл в армию, а она поступила в какой-то универ в Питере, и... привет.

  – Забудем об этой несчастной дуре, пусть она себе все ногти до локтей изгрызёт, когда наши песни будут в чартах! – Тёма сделал величественный жест рукой, наслаждаясь тем, как зачарованно Машка ему внимает. – Поговорим лучше о сексуальности... с точки зрения статистики. Так вот, спектр человеческой сексуальности очень широк, уважаемая Мария Александровна, у неё множество оттенков. Природа сама закладывает в свою программу некую опцию с таким расчётом, чтобы от трёх до пяти процентов человеческой популяции были геями. Это постоянное соотношение, доказано! Понимаешь? И существует теория, по которой ещё девяносто процентов особей являются перевоспитанными под влиянием социума бисексуалами... а «совсем» гетеросексуалов – тоже весьма низкий процент.

  – Ты это вообще к чему? – Машка сосредоточенно наморщила лоб. – Мне вот всегда только пацаны нравились, я в какой процент попадаю?

  – Да я не про тебя, – досадливо покривился Тёма. Ну и вот, чему она, спрашивается, так благоговейно внимала?! Он чувствовал себя преподом, безуспешно вдалбливающим урок нерадивому ученику.

  – Но и сам ты тоже... – пожала плечами Машка, подцепляя следующий ролл уже двумя пальцами, для удобства. – Спектр спектром, но ты сам-то хоть один разочек пробовал с девчонкой, м?

  – Да при чём тут я?! – свирепо взвился Тёма, напугав официантку в кимоно, проворно собиравшую посуду с соседнего столика. – Я тебе пытаюсь втолковать, тундра ты кинешемская, что Рост может быть бисексуален и сам этого не подозревать! Рост! Не я и не ты!

  Машка рассеянно облизнула пальцы и подпёрла щеки уже двумя кулаками, опершись локтями на стол – теперь не как роденовский Мыслитель, а как какая-нибудь крестьянка над колыбелью первенца. Просто в полном разгаре страда деревенская, копирайт – Некрасов!

  – Тебя не теория сексуальности волнует, ты практически хочешь знать, встанет ли у Роста на одного-единственного парня – на тебя! – произнесла она очень чётко. – И ты хочешь это проверить!

  Вновь настала очередь Тёмы ошеломлённо моргать.

  – Ты прямая, как... рельс, – резюмировал он с глубоким вздохом. – Допустим. И что?

  – Осторожнее, – очень серьёзно сказала Машка. – Осторожнее со своими проверками, Тём, пожалуйста. Рост, он, знаешь... может сто раз примерять, но если уж отрезал – всё, конец. Назад дороги не будет. Меня, если честно, вот правда, честно, не колышет, что ты к нему вот так ... и если он будет с тобой, если вы будете парой, меня это тоже ни разу не дёрнет, но...

  – Мы с Тамарой ходим парой, проходимцы мы с Тамарой, – через силу усмехнулся Тёма. – Главное, чтобы человек был хороший, а Тамара он или, к примеру, Федя – неважно? Да ты прямо воплощение толерантности, Мария Александровна!

  Машка даже не улыбнулась. Глаза её стали глубокими и совсем печальными.

  – Да, ты хороший, – негромко подтвердила она. – Очень. И Рост... он самый лучший! Я его люблю, он мне как брат, и всегда был. Но у вас с ним – так, как ты этого хочешь – ничего не получится. Прости.

  – Посмотрим, – коротко ответил Тёма – ответил совсем как Рост.

  Сердце у него болезненно забилось.

  «Посмотрим», – сказал слепой.

  * * *

  – Мы баловались тем, чего нет у богов,

  Теперь наше слово – сумма слогов,

  Время отчаливать от этих берегов,

  Теперь меня не остановить.

  Пускай я в темноте, но я вижу, где свет.

  Моему сердцу четырнадцать лет

  И я пришел сказать, что домой возврата нет.

  Теперь меня не остановить.

  Последняя песня, которую Рост принёс только сегодня, всё ещё стояла у Тёмы в ушах, когда он вернулся домой из студии. Он бесцельно походил туда-сюда по своей комнате, вертя в руках «йо-йо», глупую игрушку, купленную на Арбате, во время очередной прогулки с Ростом и Машкой.

  Он понял, что хочет немедленно, сию же секунду снова видеть Роста, и, даже не колеблясь, достал мобильник и нажал номер быстрого набора.

  – Приезжай к нам на Каширку, а? Ну пожалуйста! – попросил он с отчаянным пылом. – Я хочу это петь ещё... но только вместе с тобой! У нас же тут студия в цоколе, ты же видел! Не записываться, а просто попеть! И переночуешь. Пижамную вечеринку устроим, а, Рост? Ро-ст!

  Вот идиот, зачем он это ляпнул?! Сейчас Рост скажет – что я тебе, мол, пиндосовская школьница, что ли?

  – У меня нету пижамы, – кротко откликнулся Рост после нескольких секунд неловкого молчания, и Тёма облегчённо вздохнул. – Но... я бы попел ещё, да. Эта штука... эта песня... она всё время у меня в голове крутится, я не могу уже!

  В голосе его прозвенело искреннее волнение.

  Тёма тоже уже не мог. Он прямо-таки изголодался по Росту, хотя расстался с ним всего каких-то два часа назад!

  – Я позвоню Араму и скажу, чтобы он тебя забрал! И привёз! – сообщил он и быстренько нажал на «отбой», пока Рост не начал возражать.

  Рост и не возражал – он приехал, вывалившись из «лексуса» вместе с улыбающимся Арамом, который обычно бывал невозмутим, как египетский саркофаг или, того круче, мумия. Рядом с Ростом все и всегда начинали лыбиться, даже мумии!

  Тёма согнал эту лыбу с собственного лица, ухватил Роста за плечо и потащил вниз, в свою мини-студию, аж приплясывая от нетерпения и радости.

  – Мы так давно здесь, что мы забыли – кто мы.

  Теперь меня не остановить.

  Пришли танцевать, когда время петь псалмы -

  Теперь меня не остановить.

  Я сидел на крыше, видел, как оно есть:

  Нигде нет неба ниже, чем здесь.

  Нигде нет неба ближе, чем здесь.

  Теперь меня не остановить.

  Они напелись практически до хрипоты и полного изнеможения, и это было так похоже, чёрт подери всё, на полёт в небеса.

  На бешеный и жаркий, тоже до полного изнеможения, секс.

  Тёма глядел в сияющие глаза Роста, и ему хотелось плакать. В голове почему-то вертелось гётевское: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Чёрт, да у них впереди были сотни таких мгновений, так почему же?!

  Рост машинально утёр лицо краем своей любимой белой футболки с мордой Стотча из «Южного парка» – таки на Келвина Кляйна Тёме не удавалось его подсадить.

  – Хорошо бы Андрей Филиппович ещё арбуза привёз, – протянул он сипло и мечтательно.

  Этот невинный телёнок, валенок кинешемский, дитя природы, ничем не искушённей Машки, конечно же, и не подозревал, как выглядит сейчас: в этой собственноручно задранной до ключиц футболке, с заголившимся животом и грудью, растрёпанный и взмокший, точно как после секса...

  – Ом мани падме хум... – пробормотал Тёма, не в силах отвести от него глаз. – Ом мани падме хум...

  – Чего-о? – захлопал глазами Рост, и Тёма только рукой махнул:

  – Того! Это мантра. Буддистская. Медитирую я так. И, между прочим, папа сегодня не вернётся, у него какая-то там загородная вечеринка с нужными людьми.

  Он опасался, что Рост, заслышав этакое, непременно насторожится, ибо ни разу ещё с Тёмой наедине на ночь не оставался, но тот лишь неопределённо протянул:

  – По-онял... – и жизнерадостно предложил: – Слушай, а тогда давай закажем какую-нибудь китайскую жрачку напополам и сядем «Евроспорт» или «НБА-ТВ» смотреть! Упс... – он виновато покосился на Тёму, – ну или чего ты сам всегда смотришь по телику.

  Тёма любил, когда Рост чувствовал себя виноватым. Он тогда становился хоть немного, но управляемым. Почти что ручным.

  – По-твоему, геи должны смотреть только «Телевизионный дамский клуб», что ли? Логику включи! Я, наоборот, должен просто абажа-ать... – он жеманно пропел это слово, – абажа-ать пыриться на голые накачанные то-орсы... кстати, твой тоже ничего! – добавил он почти беззаботно.

  Рост закашлялся и возмущённо покраснел:

  – Иди ты!

  Боже, каким же наслаждением было его дразнить! И каким же аппетитным он становился, когда вот так вот краснел до ушей...

  Кинешемский валенок. Трубадур. Чудо.

  – Но на самом деле, – заговорщическим шёпотом продолжал Тёма, упиваясь каждым словом, – на самом деле, я хочу тебе признаться... и об этом будешь знать только ты один...

  – Может, не надо, а? – безнадёжно простонал Рост.

  – Надо, Федя, надо, – злорадно протянул Тёма. – Кому мне ещё признаться, как не тебе, и пусть моя тайна умрёт вместе с тобой! Ита-ак: я... люблю... смотреть каналы «Моя планета» и «Зоопарк»!

  Рост ещё пару секунд поморгал, а потом заржал, шлёпнувшись прямо на ковёр студии и привычно ероша обеими руками свои соломенные вихры:

  – Извращенец! Подсматриваешь за кайманами?

  – И ещё за бурозубками! Они такие сексуа-альные! – заявил Тёма, специально скосив глаза к носу, и тоже захохотал.

  Все демоны, обуревавшие его, отступали рядом с этим парнем. Они, конечно, не уходили насовсем, а лишь затаивались в ожидании, но, боже, Рост прогонял их хоть ненадолго! Хоть на чуточку!

  Китайская еда была заказана и съедена, и Тёма с Ростом валялись рядом на огромном кожаном диване в гостиной, перещёлкивая каналы, угорая над увиденным и соприкасаясь плечами. Тёму так и подмывало стянуть с Роста или хотя бы с себя пропотевшую майку как раз под предлогом того, что она, мол, пропотевшая... но он никак не решался.

  В памяти у него колом застряли предостерегающие Машкины слова, которыми эта самая память будто подавилась:

  «Осторожнее со своими проверками»...

  Господи, да он сам до усрачки боялся всё испортить, даже эти вот текущие дурацкие минуты с дурацким ржанием над дурацкими передачами!

  «...может сто раз примерять, но если уж отрезал – всё, конец...»

  Но должен же был Тёма хоть что-то выяснить! Хоть самым невинным образом!

  Обречённо и самозабвенно, словно идя в кавалерийскую атаку, он содрал с себя сиреневую брендовую майку и ухарски зашвырнул её за диван.

  Рост перестал угорать и воззрился на него так же озадаченно, как только что пялился на брахиопода-удильщика, вывешивающего на морском дне отросток-приманку.

  – Мне! Жарко! Просто! Жарко! – проскандировал Тёма, не выдержав этого взгляда, и отвернулся. Он сам себя не узнавал. – Штаны снимать не буду, не беспокойся. Ни с себя, ни с тебя.

  Сейчас Рост скажет: «Охуел ты, что ли?».

  Или: «С чего мне беспокоиться?»

  Или: «Ну ты и придурок озабоченный!»

  Рост сказал:

  – Без проблем.

  Нет, ну вы поняли, да?! Конечно, у него-то какие проблемы?! Проблемы тут были только у Тёмы, который весь уже на нет извёлся, придумывая, как половчее выяснить, может ли он этой беспроблемной заразе понравиться!

  В сексуальном смысле, а не как друг, товарищ, брат или брахиопод-удильщик!

  Тёма с искренней завистью покосился на беспечно рассевшегося на дне морском брахиопода и одним духом выпалил:

  – Я приглашал Машку в кабак, чтобы выспросить всё про тебя, и выспросил. Она тебе ничего не говорила?

  Рост помолчал, сдвинув брови. На ощупь нашарил на диване пульт и отключил звук у телевизора, на экране которого продолжали беззвучно мельтешить какие-то каракатицы. И наконец негромко отозвался:

  – Нет. Не говорила.

  – Вот не ожидал, – кое-как улыбнулся Тёма. – Думал, проболтается тебе сразу, как только из кабака вернётся.

  Рост стремительно сел на диване, по-индейски поджав под себя босые ноги и продолжая смотреть на Тёму. У того даже холодок побежал между лопатками от этого взгляда.

  – И что же она тебе рассказала? – сдержанно осведомился Рост. – Давай, выкладывай, раз уж начал, я-то всё равно всё про себя знаю, – он хмыкнул.

  – Про твоего отчима... – пробормотал Тёма. – Как тебя на учёт ставили в Новосибе. Как ты там с рокерами тусил и петь начал. Как ты в Кинешму вернулся. Про твою девчонку, которая тебя из армии не дождалась. И про то, почему ты в своей хате теперь жить не можешь.

  Рост с силой потёр ладонями затылок.

  – Ну, Машка молодец. Ничего не упустила... из моей биографии.

  – Это я её допрашивал как надо, с пристрастием, – буркнул Тёма. – Ты на неё не злись.

  – А что мне на неё злиться, – повёл широким плечом Рост. – Она вообще болтушка.

  – На мать ты тоже не злишься, конечно, – угрюмо бросил Тёма, и Рост спокойно кивнул:

  – Я ей навсегда должен.

  «Ом мани падме хум...»

  Тёма продолдонил про себя эту мантру трижды, но всё-таки не выдержал и взорвался:

  – Ты ей должен?! За что? Ты что, просил себя рожать?! Ты... ты обурел, что ли, такое говорить?! Ты... ты... – он даже заикаться начал. – Она тебя на какого-то мудилу променяла, а ты!

  – Но она моя мать, – проговорил Рост всё так же спокойно и вдруг вскинул руку, накрыв ладонью Тёмины губы. – Чш-ш, тихо, тихо, ты, балдень... ну чего ты раздухарился?

  Он совершенно обезоружил Тёму этим детским «чш-ш», словно успокаивал капризулю перед витриной с игрушками, этим почти нежным «раздухарился» и «балденью»... но, главное, прикосновением своей твёрдой ладони к Тёминым возмущённо раскрывшимся губам.

  Тёма так и замер, а Рост тут же отнял ладонь и добавил с прежней непривычной мягкостью:

  – Твоя мама тоже не живёт с тобой и с отцом. Можешь сказать, почему?

  Тёма собрался было проорать, что ни хера он не может и не хочет, но откашлялся и хрипло выдавил:

  – Тоже смоталась с каким-то мудилой и живёт за бугром. В Финляндии. Бросила отца и, соответственно, меня. Мне тогда было одиннадцать. Большой уже мальчик, сиська не нужна, что да, то да. Но я думал, что она, родительница моя, всё-таки вернётся или хотя бы позвонит, когда я... когда...

  Он резко умолк и сжал губы, чтобы с них, не дай Бог, не сорвалось лишнего.

  – Когда..? – напряжённо выдохнул Рост.

  – Никогда, – отрезал Тёма. Жар, нахлынувший на него не так давно, мгновенно спал, и его даже начало знобить, будто бы он голяком выскочил из сауны на крыльцо, в промозглый осенний холод. – Знаешь такое слово? Никогда. «Каркнул ворон: nevermore». Никогда не прощу. А ты... ты святой или идиот. Ну или то и другое одновременно. Святые идиоты тоже бывают. Блаженные. Юродивые. Я не такой.

  Они оба помолчали. На экране телевизора морские сине-зелёные глубины сменились рыжими просторами выжженной африканской саванны. В этой саванне буйволица беззвучно и свирепо отбрасывала льва громадными изогнутыми рожищами. К её косматой ляжке испуганно прижимался маленький буйволёнок. Счастливый дурачок.

  Рост стащил с дивана толстое клетчатое покрывало и закутал в него Тёму чуть ли до самых ушей, как в кокон.

  – Тебя колошматит всего, – объяснил он. – Сиди и не рыпайся.

  Тёма и не рыпался. Он чувствовал эту мелкую мерзопакостную дрожь всем телом – от пяток до макушки. Он хотел попросить, чтобы Рост опять его обнял, но не осмелился... и потом, было бы слишком унизительно о таком просить.

  Хотел бы – обнял бы сам.

  – Ты меня совсем не хочешь? – вместо этого спросил Тёма нечто даже более унизительное. Более чем! И увидел, как у Роста стремительно округляются глаза. Ему самому отчаянно захотелось зажмуриться, но отступать он уже не мог. – Да, мы с Машкой и это обсуждали. Вернее, я её спрашивал об этом.

  – И что она сказала? – как ни в чём не бывало, поинтересовался тот, словно это и не у него сейчас чуть глаз на колени не выпал.

  – Что ты не по этой части, что она была бы очень рада за нас, но у меня шансов – ноль целых и ноль десятых, – монотонно отрапортовал Тёма и сглотнул, ещё сильнее стягивая на плечах покрывало.

  Рост повертел своей белобрысой башкой:

  – Херасе, разговорчики в строю. Ну, в общем-то, всё верно она сказала.

  – Конечно, кто бы сомневался! – бросил Тёма. Ему вдруг опять стало жарко – до того, что лоб покрылся испариной, и он раздраженно скомкал покрывало, сдёргивая его с плеч. – Ты ведь такой правильный и совершенно натуральный, а я такой совершенно противоестественный, порочный и грязный извращуга! Ещё бы ты меня хотел!

  – Пошёл бы ты, ёжик... да помылся, – фыркнул Рост; как ни странно, абсолютно доброжелательно фыркнул. – Ты... – он запнулся, и Тёма непроизвольно затаил дыхание. – Ты... неописуемый.

  Боги... Да это же был практически комплимент!

  – Но... – продолжал Рост, стремительно сбивая Тёму с неба на землю, как вьетнамские партизаны – американский «фантом».

  – Но? – шевельнул Тёма пересохшими губами.

  – Но ты не являешься для меня объектом сексуального влечения, – безжалостно закончил Рост. Прямо как комментатор «Моей планеты», живописующий причуды половой жизни членистоногих!

  Он виновато покосился на вытянувшееся, наверное, лицо Тёмы и сбивчиво добавил:

  – Я же тебе объяснял, что я натурал. И Машка, получается, тоже объясняла. Ты не услышал, что ли? Или не понял? Не поверил?

  – Не поверю, пока не убе... бля... – процедил Тёма. – Идиотский глагол! В общем, я должен сам в этом убедиться.

  Рост обхватил голову руками и протестующе замычал.

  – Кстати, о Машке! – запальчиво продолжал Тёма, не слушая его мычания. Он нашёл логический довод ослепительной красоты! – Она для тебя является объектом сексуального влечения?

  – Нет! – гаркнул Рост, слетая с дивана. – Блядь, Тёмыч, ты задолбал!

  – А почему? Ты же натурал, – вызывающе прищурился Тёма, словно прицеливаясь, и тоже поднялся, встав напротив него, как в боксёрском поединке. – Она половозрелая особь женского пола! Так какого же хуя?!

  – Она мне сеструха, мы выросли вместе! – проорал Рост, отступая к дверям. На его скулах ходили желваки, потемневшие глаза сверкали. Тёма почувствовал, что сам завёлся до предела: Рост сейчас выглядел, как чистый динамит, чистый концентрированный секс. – К чему ты гнёшь, долбоёб?!

  – К тому, что это просто табу! Оно у тебя в голове, только и всего, – выговорил Тёма почти по слогам. – Ты просто вбил это табу в свою упрямую башку, вот и всё! То же самое табу у тебя в отношении меня. Если бы ты только попробо...

  Всё-таки Рост двигался как настоящий танцор. Или боец. Тёма и глазом не успел моргнуть, как он оказался рядом и так встряхнул его за плечи, что у Тёмы лязгнули зубы, и он поперхнулся последним словом. Зачарованно глядя в яростные глаза Роста, он понял, что вот-вот получит в морду. Но это было совершенно неважным. Ничто не могло быть сейчас важнее ладоней Роста, крепко сжимавших его голые плечи.

  – Тёмыч... – вымолвил Рост сквозь зубы. – Послушай уже меня наконец. Если б мы с Машкой оказались на каком-нибудь сраном необитаемом острове, я бы её, конечно, когда-нибудь трахнул. Я вообще люблю это дело, если что. И... – он на миг сжал губы, – я любился с девчонками по-всякому, и нету в этом всяком ничего грязного или дурного... но, блядь, Тёмыч! Это же были девчонки! А ты – нет. У меня на тебя никогда не встанет. Никогда! Понимаешь, блядь? Ne-ve-more!

  Он немилосердно встряхивал Тёму после каждой фразы, а тот, кроме свинцовой солёной горечи, – только потом он обнаружил, что до крови прокусил себе язык, – чувствовал дикую иррациональную радость от того, что на его плечах теперь синяками останутся отпечатки пальцев Роста.

  Рост, видимо, подумал о том же, потому что вдруг разжал свою свирепую хватку, отпрянул и невнятно выругался. Он, как и Тёма, тяжело дышал.

  – Только не уходи! – взмолился Тёма, отбросив всякую гордость. – Слышишь?! Не уходи!

  – Куда я уйду... – проворчал Рост, блеснув глазами, и Тёма решил, что он сейчас закономерно скажет про свои песни или про контракт.

  Но тот сказал:

  – Ты же мой друг, ты, дурак.

  И исчез за дверью. Ступеньки лестницы, ведущей наверх, в спальни, заскрипели под его быстрыми шагами.

  Тёма бухнулся на ковёр и вгрызся зубами в костяшки пальцев, чтобы хоть немного прочухаться.

  – Ты мой друг, – повторил он слова Роста и горько оскалился, – мой друг... а друзей не ебут.

  Ладно, Ростислав Прохоров. С тобой придётся действовать по-другому, только и всего.

  * * *

  – Мается, мается, то грешит, то кается,

  То ли пыль на поле, то ли отчий дом,

  Мается, мается, то заснет, то лается,

  А все не признается, что все дело в нём.

  Вроде бы и строишь, а все разлетается,

  Вроде говоришь, да все не про то.

  Ежели не выпьешь, то не получается,

  А выпьешь – воешь волком

  Ни за что, ни про что...

  – Да это же про меня! – полудурашливо, полуобиженно заявил Тёма, когда Рост отложил гитару. – Мой портрет, ну сознайся же! Сознайся, пра-ативный! – и прыснул, а Рост привычно воздел глаза к потолку студии, будто бы его украшали, как минимум, фрески Микеланджело нашего Буонаротти.

  На самом деле, как бы Тёма ни ёрничал сейчас, горло у него болезненно сжималось, и в глазах щипало. Он уже понял, что все свои взрывные и жаркие эмоции, которые Рост всегда держит в железном кулаке, выплёскиваются, выхлёстываются у него песней.

  И он так видел его, Тёму!

  Напрострел.

  – Мается, мается, то заснет, то лается,

  Хоть с вином на люди, хоть один вдвоем,

  Мается, мается, бог знает, где шляется,

  А все не признается что все дело в нём.

  Может, голова моя не туда вставлена,

  Может, слишком много врал и груза не снесть,

  Я бы и дышал, да грудь моя сдавлена,

  Я бы вышел вон, но только там страшней, чем здесь...

  Тёма не знал, сможет ли он вообще это спеть после того, как композитор, Илья вместе с Дэном обработают новую песню в общей музыкальной стилистике их проекта, «убрав бардовость и подлив попсы», как говорил отец. Эта песня оказалась слишком больной и слишком «его». До того, что дух захватывало.

  Шутливо замахнувшись, он потыкал Роста кулаком в твёрдое плечо:

  – Колись давай!

  – У тебя мания величия, – довольно ухмыльнулся Рост, – переходящая в манию преследования и обратно. Но да... когда она пришла, я думал про тебя, долбоёб ты хренов.

  Он всегда говорил про свои песни именно так: «Она пришла». Будто бы каждая из них была живой девчонкой – шалавистой, непутёвой, яркой, нежной, красивой до одури, и каждой из них Рост отдавался так же самозабвенно, как отдавался бы такой вот красаве. Отдавался и брал. И отдавал своих девчонок ему, Тёме. Делился так же щедро, как поделился бы едой, деньгами, временем, силой, самой своей жизнью.

  – Польщён, – Тёма глубоко вздохнул. У него даже в боку закололо. – Польщён тем, что стал твоей Музой. Но, чёрт, Рост, я не представляю, как я буду это петь! Смогу ли.

  – Лучше тебя мои песни никогда и никто не споёт, – сказал Рост тихо, серьёзно и даже сурово. – Я сам не спою так, как ты.

  Тут Тёма совершенно охуел. Он постоял, поморгал и снова хрипло выдавил дурацкое:

  – Польщён...

  И поспешно скрылся в подсобке, примыкавшей к студии, где можно было переодеться и где у них стоял кофейник. Он чувствовал, что в спину ему упирается не только взгляд Роста, но и отцовский обеспокоенный взгляд.

  Отец всегда за него волновался, Тёма это знал. Волновался, но Тёме своего волнения не показывал, и за это Тёма тоже был отцу благодарен.

  А Рост, конечно же, немедля просунул голову в подсобку:

  – Ну чо-о ты? – протянул он растерянно.

  – Через плечо, – буркнул Тёма сварливо, колдуя над кофейником. Привычные действия успокаивали. – Ты меня раздел перед всем миром, ты, зараза, наизнанку вывернул... и хочешь, чтоб я это пел! – он покосился на виноватое и смущённое лицо Роста и, поколебавшись, выпалил: – Ты и вправду обо мне вот так вот думаешь?

  Рост молча кивнул, и Тёма, чувствуя, как у него в груди всё холодеет от восторга, решил не педалировать тему, а свернуть на другую:

  – Как у тебя это получается? Как они к тебе приходят, песни эти, а, Рост? Как это вообще происходит с тобой?

  Простецкая физиономия Роста стала необычайно задумчивой и вместе с тем какой-то беззащитной.

  – Я сам всё время гадаю, откуда меня так... накрывает, – пробормотал он, в замешательстве ероша свои вихры. – Я не знаю. Не знаю, Тёмыч, хоть убей. Это как... полёт. Я взлетаю, понимаешь?

  Тёма понимал, ещё как. Понимал и отчаянно, до дрожи, завидовал этому парню, простому, как хлеб или вода, которого вдруг вот так «накрывало».

  Ему самому не было этого дано.

  – Амфетаминчиками не пробовал закидываться? – с вымученной усмешкой осведомился он. – Вставляет ещё круче, говорят.

  По изумлённому выражению, появившемуся на лице Роста, Тёма понял, что зря задал этот вопрос, и махнул рукой:

  – Ладно, ладно. Постимся, молимся, слушаем «Радио Радонеж», другой допинг нам нахуй не нужен. Кофе хоть будешь, валенок кинешемский, дитя природы, брахиопод-удильщик?

  – Зас-сранец! – с чувством констатировал Рост, ухватил Тёму за шкирку и растрепал ему волосы, связанные сзади в аккуратный хвостик. Тёма, не подавая виду, балдел от каждого такого касания, от этой наивной щенячьей возни. Он правильно раскусил Роста – тот действительно был кинестетиком, сенсориком, ему неосознанно нравилось прикасаться к людям, тормошить их и тискать. Для самого Роста в такой возне не было никакого сексуального подтекста, но Тёма от неё просто чумел.

  Он и сам то и дело касался Роста: проводил пальцами по голой руке, покрывавшейся мурашками, по щеке или по шее, ерошил ему вихры. Он знал, что Росту это нравится – тот приручался в прямом смысле слова, совершенно не подозревая об этом.

  Ещё Тёма с Машкиных слов знал, что у Роста давно не было секса, наверное, с тех пор, как его кинула дура, уехавшая в Питер, по которой он, видимо, какое-то время сох. А потом у него была только армия и работа в проекте – опять без всяких подружаек. У самого же Тёмы тоже не было партнёра – ни постоянного, ни случайного – почти полгода. О последнем, завершившемся разрывом и достаточно поганом романе он старался не вспоминать.

  Они с Ростом оба были свободны, так какого же рожна?! Роста, упрямого, гениального, сексуального, как чёрт, остолопа, не понимавшего своего счастья, следовало просто к этому счастью подтолкнуть.

  Чем Тёма и собирался заняться в самое ближайшее время.

  – Мается, мается, тропка все сужается,

  Хоть с вином на люди, хоть один вдвоем.

  Мается, мается, глянь, вот-вот сломается,

  Чтоб ему признаться, что дело только в нём...

  * * *

  Тёма тщательно готовил операцию, которую собирался провернуть с ничего не подозревавшим Ростом. Готовил, как какой-нибудь фельдмаршал Маннергейм, заглушая шёпот дурацкой совести твёрдым голосом рассудка. Ясно же было, что после всего Рост будет ему, Тёме, только благодарен! За то, что тот снял с него ржавые моральные оковы!

  Пусть и не совсем честным и чистым способом. Но снял же! «Долго в цепях нас держали, долго нас голод томил...» типа.