Текст книги "Школа над морем"

Автор книги: Олесь Донченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ рассказывает о новых планах Олега Башмачного

Сашко Чайка выбрал удобную минуту, когда Кукоба была одна, и подошел к ней.

– Здравствуй, Галина. Я думал, ты и сегодня не придешь в школу. А вчера я проходил мимо твоего дома.

– Я тебя видела, Сашко. Ты стоял и смотрел на окна.

– А ты даже знака не подала.

– Зачем?

– Ну, чтоб я знал, что ты меня видишь. Думаешь, я не скучал?

– И я тоже.

Сашка ладонью прикрыл свой раненый нос.

– Знаешь что? – говорит он. – Пойдем сегодня домой вместе. Хорошо?

Галя молча кивает головой.

Перед третьим уроком в класс вошел Василий Васильевич.

Вошел он не так, как всегда. Во всех его движениях было необычайное оживление. Его голубые глаза блестели по-особенному. Ребята притихли и ждали с любопытством, что им скажет директор.

– Дети! Я знаю, что сейчас вы все будете радоваться вместе со мной. – сказал он. – Все вы любите вашего одноклассника Сашка Чайку. Все вы, верно, знаете и его мать, Марину Савельевну, бригадира рыбацкой артели. Вы знаете, что она повезла рапорт великому Сталину. И вот сегодня – Василий Васильевич вынул из кармана «Правду» и развернул ее. – Сегодня в газете напечатан ее портрет и постановление о награждении орденом Трудового Красного Знамени.

Все ребята, как один, повернули головы в ту сторону, где сидел Сашко. А он, красный, как мак, со стыдливой улыбкой поднялся из-за парты и стоял смущенный и в то же время счастливый и гордый – гордый за свою мать, лучшего бригадира рыбачьей артели.

Директор быстро подошел к Сашку, и... мальчик не успел опомниться, как Василий Васильевич взял обеими руками его голову и, наклонившись, поцеловал в лоб.

– Поздравляю тебя, Чайка! – сказал он и передал смущенному школьнику газету с портретом его матери.

На переменах Сашко важно ходил по длинному коридору, окруженный ребятами, и показывал всем газету.

Мальчик чувствовал себя настоящим именинником, будто это не мать, а он сам получил сегодня орден.

Неожиданно подошел Олег. Ребята расступились, и он остановился перед Сашком.

– Смотрите на него! – фыркнул Олег. – Он и в самом деле думает, что он герой! Ведь не тебе же дали орден, а Марине Чайке.

– А она – моя мать! – гордо ответил Сашко.

– Ну и задавака! – засмеялся Башмачный. – Матери-то дали орден, чего ж тебе героя разыгрывать?

Слова Башмачного мало повлияли на настроение Сашка.

Он искал в толпе ребят Галину. Наконец он увидел ее. Девочка сидела в уголке на скамейке. Сашко подошел к ней и сел рядом.

– Слышала, Галя? – спросил он. – Видишь, какая у меня мать! Так мне радостно, Галя, так радостно! Увидишь, напишу про это стихи. И такие будут стихи – как песня!

Он замолчал. Галина не отвечала ему. Она сидела отвернувшись. Видимо, что-то случилось.

– Галина! – тревожным шопотом окликнул он ее.

Девочка не шевельнулась. Тогда он бережно повернул ее голову к себе.

– Галинка! Что с тобою?

По щеке Гали катилась прозрачная дрожащая слеза.

Сашко ничего не понимал.

– Галинка, может быть, я что-нибудь сказал? – допытывался он, – Что-нибудь нехорошее? Обидел?

Галина молча покачала головой. Нет, он не сказал ничего плохого. Она ваяла из его рук газету и посмотрела на портрет его матери. С широкой газетной страницы улыбалось лицо знатной рыбачки Марины Чайки. Она была в теплом платке, концы платка закрывали ее плечи. На груди красовался орден.

– А моя... моя мать уехала.

Голос Галины дрожал.

Сашко встрепенулся.

– Куда?

– Галина грустно, как взрослая, махнула рукой.

– Бросила нас. Одна я теперь, без матери.

Сашко ничего не понимал. У Гали горе. Ее мать куда-то уехала, бросила ее. Но как это могло случиться?

А в это время на другом конце коридора Олег Башмачный сидел в глубокой задумчивости. И чего он, в самом деле, так приставал к Сашку?

Пишет стихи? Ну и пусть пишет на здоровье Ему же хуже. У Олега дела, небось; поважнее, да и не пристало герою злиться по пустякам. Герои всегда великодушны и благородны. Герои...

Мимо проходил карапуз – должно быть, из первого класса.

– Эй, малыш, как звать? – спрашивает Олег.

Карапуз останавливается, смотрит на незнакомого верзилу (Олег кажется ему, наверное, не меньше каланчи) и цедит сквозь зубы:

– Кирюха. А по батюшке Федорович.

– Кирюха Федорович, значит? Вот что, Кирюха, хочешь пуговичку? Хорошую пуговицу, железную. А резинку – чернила стирать. А наконечник для карандаша? А пробку для пугача?

Кирюха Федорович после каждого вопроса утвердительно кивает головой, но в глазах его ясно светится. недоверие к этому незнакомому старшекласснику, который, может быть только шутит с ним, а может быть, даже и замышляет какой-нибудь подвох.

Малыш, наверное, уже удрал бы куда глаза глядят, но бежать тоже страшно: у этого хлопца такие длинные ноги, что от него и не убежишь.

Малыш решает стоять смирно и послушно отвечать на все вопросы, но, когда Олег вручает ему все четыре вещи, недоверие сменяется самой бурной радостью.

Малыш берет и пуговицу, и резинку, и наконечник и уж, конечно, не может отказаться от пробки для пугача.

Кирюха Федорович, пораженный и подавленный таким богатством, немеет от восторга. Он даже забывает поблагодарить своего благодетеля и стрелою мчится в класс, чтобы похвастаться неожиданным счастьем. Олег смотрит ему вслед и весело смеется.

Но где же клад?

Вчера, сейчас же после уроков, Олег обследовал подвал под школой. Он незаметно пробрался туда из сада через разбитое окно. В подвале было холодно, в углу грудою лежала картошка, в другом – битое стекло, кирпичи. Олег внимательно ощупал все стены в поисках какого-нибудь тайника. Ничего подозрительного. Нет, должно быть, не в подвале нужно искать клад пана Капниста. Не в земле.

Где же?

Может быть, есть в школе еще какие-нибудь потайные каморки с узкими дверцами. Или ниша. И в этой нише – тяжелые железные двери, а за дверями... А чердак?

И почему он не подумал о нем раньше? Ну конечно, где же быть кладу пана Капниста, как не на чердаке! Сухой воздух, темнота, укромные углы. Нужно только поздно вечером пробраться в школу и по лестнице подняться на чердак. Легонький холодок пробегает у мальчика по спине при одной только этой мысли, но отступать нельзя. Лишь смельчаки добывают, клады, а трусы сидят на печке и только облизываются, поглядывая на героев.

Жаль, что этого нельзя сделать сегодня же. Но действовать надо обдуманно: надо разработать подробный план поисков, надо вооружиться, надо подумать об освещении. Спички не годятся, это уже доказано, они слишком быстро гаснут и не дают даже оглядеться как следует. Надо взять фонарь, Это нетрудно – у отца есть подходящий. Оружие Ну, здесь можно будет захватить молоток и нож, которым отец чистит рыбу. Отменный нож!

Мысль о волосатом незнакомце не покидала Олега.

Вспомнился ему и Кажан. А что, если правда, как говорят в Слободке, тот по ночам вылазит на чердак и перекликается с сычами? Веселая может быть у Олега встреча! Конечно, все это глупости, все это выдумки бабки Лукерки, Слободской сороки, не верит Олег этим слухам, а вот все же приходят они почему-то в голову, Такие уж это назойливые, надоедливые слухи!

Но настроение у Олега все же было приподнятое. Главное решено, место клада открыто! А то, как его достать, это уж дело второстепенное. Час Олеговой победы приближается.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Научная статья Омелька Нагорного и стихи Сашка Чайки

Объявляя на собрании о предполагаемом журнале, Сашко Чайка даже не ждал таких блестящих результатов. Действительность превзошла все надежды редактора. Уже на другой день к нему начали поступать статьи, стихи, повести и даже романы. Приходили из других классов и спрашивали, можно ли сдавать материал. Для разрешения этого вопроса пришлось срочно созывать редколлегию.

Редколлегия решила, что материал следует принимать от всех, но печатать нужно только лучшее.

Роман принес Яша Дереза. Его произведение заняло целых двадцать четыре страницы. Дереза говорил, что он мог бы писать и дальше, да пожалел бумагу – и так на это пошла целая тетрадка!. Пришлось на последней странице спешно распроститься с героями и поставить точку.

Роман назывался«Новая сила». Это было научно-фантастическое произведение, посвященное вопросам нового замечательного открытия. Дереза рассказывал в романе о советском изобретателе, который, по словам автора, решил использовать стихийную силу движения земли и придумал аппарат, воспринимающий это движение. Приспособление называлось земнотурбиной, и все заводы и фабрики получали от нее свою двигательную силу.

Роман был принят, и его решили печатать в нескольких номерах, с продолжением.

Трудно пришлось редактору с Омельком Нагорным. Обещание свое он выполнил и статью научную написал. По его словам, это была такая интересная статья, что и на свете такой больше не было. Но дальше пошло не так уж гладко. Пользуясь своим избранием в члены редколлегии, Омелько добивался безусловного помещения своей статьи, против чего возражал Сашко Чайка. Уж очень необычайной была эта статья; да и называлась она необыкновенно: «Тайна гипноза». Начиная от названия и кончая последней строкой это произведение пыталось объяснить таинственную силу, выходящую из глаз гипнотизера.

– Это выдумки бабки Лукерки, – сердился Сашко. – Никакой таинственной силы ни в каких глазах я не видел.

Маленький и черненький, как суетливый жучок, Омелько страстно защищал свою статью.

– А разве наука знает все? Разве, например, она знает кто живет на других планетах? Нет, не знает! Вот! И много чего не знает! А гипнотизм – это уже сама наука открыла. А ты, если не знаешь, так молчи! А еще редактор! Вот возьму и загипнотизирую, – тогда узнаешь! Я сам читал такую книжку – про гипноз!

Сашко даже растерялся перед таким решительным наступлением и только что-то неразборчиво буркнул о планетах. Сатурны и Юпитеры это, мол, одно дело, а гипноз и его тайна – совсем другое.

Но на помощь Чайке неожиданно подоспел Яша Дереза.

– Я тоже против помещения этой статьи, – твердо заявил он. – Какая там таинственная сила! Глупости, и больше ничего. Вот мой роман тоже про новую силу, да вдобавок еще и фантастический; однако. смотри, там же все по-научному. Да и про то, что земля вертится, вы тоже все хорошо знаете, а о твоей таинственной силе никто ничего и не слышал! Я тебе просто – в глаза скажу: это опять твоя «таинственная лига», вот и все!

– Сам ты, лига! – вспыхнул Омелько. – Не даете вы ходу большим мыслям! У меня здесь новая идея, а вы их боитесь! Тоже лига! Лига трусов, вот вы кто!

– Идейщик какой нашелся! А тайн твоих нам не нужно! – отрезал Сашко, которому уже надоела эта перебранка. – Я голосую за науку, а ты, если несогласен, неси статью Василию Васильевичу и скажи потом, кто из нас прав.

На этом и порешили, и статья о «тайне гипноза» перешла на резолюцию в высшую инстанцию.

Дома у Сашка все было уже известно. К деду Савелию заходили его товарищи рыбаки поздравить старика с высокой наградой, полученной его дочерью.

Дед Савелий с гордостью жал протянутые руки, расчесывал пятернею свою седую бороду и старался по-молодецки выпятить грудь. Ему казалось, что он сейчас сам помолодел лет на двадцать и что вид у него самый бравый.

С такими же, как он, дедами старик пустился в воспоминания о давно минувших годах и опасном рыбацком промысле.

– А помнишь, Гурий, как захватила нас буря в... Вот и не помню, в каком. году!

Дед Гурий старался помочь ему. Деду Гурию казалось, что это было в тысяча восемьсот девяносто пятом году, на что дед Савелий возражал ему ласково и дружелюбно:

– Может, в девяносто пятом, а может, и в девяностом... Разве запомнишь?

На щепки разбило тогда шаланду, и рыбаки целую ночь носились по волнам, уцепившись за обломки. Под утро их спас корабль.

– А? Знаю! – восклицал дед Савелий. Разве мало их было, штормов и бурь? Смерти в глаза смотрели не раз. А как жили, как питались? Ушица, и все!

– Орденов нам за нашу тяжелую работу не давали, – хмурил взлохмаченные брови дед Гурий.

И старики снова и снова наклоняются к газете, снова и снова смотрят на портрет Марины Чайки и снова говорят:

– Молодость и пролетарская власть! Орден!

Мать приезжает послезавтра, и у Сашка есть еще достаточно времени, чтобы подумать о подарке. Но дело в том, что мальчик и сам еще не знает хорошо, что он подарит матери.

– А встретить мать без подарка он не может. Даже дед Савелий – и тот хочет что-то подарить своей дочери. У Сашка возникает счастливая мысль, что, если он напишет матери стихи и назовет их так: «Встреча с моей матерью». Великолепно!

Покончив с уроками, Сашко полез на печь. Был поздний вечер. Дед Савелий в очках, завязанных ниточкой, плел сети. Ивась уже лежал в постели. На печи было темно, угол стены заслонял свет лампы, и только в маленькое круглое оконце украдкой заглядывала луна.

Хата Чаек построена уже давным-давно каким-то их родичем с Полтавщины, и это кругленькое оконце, через которое можно смотреть на улицу прямо с печи, – его выдумка. Луна протянула на лежанку тонкий, как паутина серебряный лучик – на дворе светло, хотя и дует холодный ветер, – и Сашку приятно лежать на теплой печи.

Ветер гудит в трубе, мальчик прислушивается к его завыванию и думает, думает. Милое лицо матери наклоняется над ним, и уже плывут первые слова, первые стоки только что рожденных стихов.

О, мама, вновь твое лицо

Смеется нежно мне.

И орден твой

Зовет меня,

Зовет меня к борьбе.

Радость захлестывает мальчика.

А в трубе гудит ветер, луна, похожая на маленькую тарелочку, засматривает в оконце. И дед Савелий сидит согнувшись на лавке, дед Савелий в очках, связанных ниткой, и плетет сети, плетет и плетет, шебуршит, как мышь. И зимний вечер над морем, кажется длинным, как бесконечная дедова нитка

Первый порыв радости проходит быстро. Теперь Сашко уже старательно выбирает слова. Он примеряет их к размеру, он прилежно ищет рифму, чтобы была она и звучной и звенящей, как лунная золотая струна. Куплет за куплетом складывается в голове, и Сашко запоминает каждое слово, каждую рифму. Он потом все запишет карандашом в своей тетради, в той самой тетради, на обложке которой нарисовано море и скала, на скале сидит чайка, заходит солнце, и белая чайка розовеет, как луч. А внизу – надпись: «Стихи Александра Чайки, ученика шестого класса Слободской школы». И только тогда, когда луна уже спряталась где-то за углом соседнего дома, кончил Сашко наконец свои стихи. Сначала он повторил их несколько раз шопотом про себя, а потом слез с печи, достал тетрадь и чернила и сел за стол.

Дед Савелий удивленно поднял голову:

– До сих пор не спишь? А? Полуночники, говорю, полуночники! Вот приедет Марина – пожалуюсь.

– Да вы тоже, дедушка, не спите.

– А? Со мной равняться нечего. Паруса поставить не можешь, камбалы поймать не умеешь, а со мной на одну доску становишься. А? Слышу... Слышу! Все вы такие! Я при своем деде бывало и пискнуть боялся.

Длинные сети шуршали по полу, протягивались по хате совсем как громадный хвост какого– то морского зверя. Сашка быстро записал стихи и полез снова на печь. И в самом деле, уже поздно, пора спать – завтра рано вставать: надо будет еще утром повторить уроки на свежую голову. И, засыпая, вспомнил про Галину, про свой разговор с ней.

И последняя мысль была, что сегодняшних стихов Гале он читать не будет. Очень ей тяжело будет про свою мать вспоминать, а от этих стихов она вспомнит, непременно вспомнит.

И в тот самый поздний вечер, когда дед Савелий плел сеть, а Сашко сочинял стихи к приезду матери, в тот самый поздний вечер, когда над морем и Слободкою светила луна и гудел ветер; в тот вечер младший из Чаек, семилетний Ивасик, не мог заснуть тоже очень долго. Сегодня днем, вернувшись из школы, Сашко сказал ему:

– Вот, Ивасик, приедет мать, а тебе и подарить ей нечего. Вот ты какой! Выходит, я маму больше твоего люблю.

– Нет, я! – вспыхнул Ивасик. – Я больше!

– Тогда давай так, – предложил Сашко. – кто приготовит маме лучший подарок, тот больше ее и любит.

Ивасик согласился, и теперь его мучила мысль о подарке. Сашко, конечно, и не думал о этом уговоре с младшим братом. Он попросту забыл о нем. Кто же может сомневаться в том, что победит он, Сашко? Что может подарить Ивасик лучше его, Сашковых, стихов? Напишет Сашко матери стихи – вот и победа! А ну, пускай попробует Ивасик написать такие стихи!

Ивасик лежал на своей постели, повернувшись лицом к стене. Он делал вид, что спит. Он даже зажмурил глаза и старался не ворочаться. Так никто не помешает ему думать, и дед Савелий не будет бранить «Полуночником».

Дед чинит сети на стене от каждого его движения прыгают причудливые тени: одни из них похожи на медведя, другие на громадную морскую свинку, кое-какие смахивают на акулу, которой никогда еще не видел Ивасик, но о которой слышал много диковинных рассказов. Впрочем разглядывать все это было очень неудобно, так как дед Савелий мог увидеть, что внук не спит, а время и правда уже позднее. Дед плел сети и время от времени, забывая, что этим можно разбудить Ивасика, начинал мурлыкать какую-то песенку.

Он пел так тихо, даже слов нельзя было разобрать, но это, наверное, была какая-то старинная рыбацкая песня, и песня эта, наверное, была о зеленых волнах и яростных бурях. Мурлыкал ее дед и вспоминал, наверное, молодость и жизнь, соленую от морской воды и широких ветров.

Ивасик никак не мог придумать, что же он подарит матери. Подарков будет много – подарит что-нибудь и Сашко, и дед Савелий, да и дед Гурий не поскупится сделать подарок лучшему рыбацкому бригадиру. Приходили сегодня и мамины подруги; они тоже говорили, что готовят какие-то подарки. Но подарок Ивасика должен быть лучше всех, краше всех!

И теперь понятно, конечно, почему не спится сейчас мальчугану, какие тревоги и заботы заставляют его ворочаться на постели.

Сначала Ивасик хотел подарить матери ящерицу, чудесную зеленую ящерицу с черненькими, как бисеринки, глазками. Но беда в том, что сейчас зима и ящерицы еще спят, зарывшись в песок. А сонные они неинтересные, вялые. Может, подарить морскую свинку? Нет, нельзя и свинку: Ивасик помнит, как мать когда-то сказала, что свинка – точь-в-точь как крыса. А крыс мать терпеть не может!

Ивасик приходит к мужественному решению подарить матери самое драгоценное сокровище – любимого своего щегольчика.

Это было действительно мужественное решение, так как у Ивасика навертывались слезы от одной только мысли отдать кому-нибудь эту певчую птичку. Но для матери не жаль ничего. Его мать побывала у дорогого товарища Сталина, его мать работает лучше всех рыбаков Слободки, даром что она женщина, и это говорят все: и дед Савелий, и дед Гурий, и все.

Много хороших и умелых рыбаков в Слободке, но нет таких, как Марина Чайка! Недаром же сам товарищ Сталин жал ей руку, недаром дали маме красный орден.

Об этом обо всем сегодня читали в газетах, а Ивасик слушал, и так ему было весело, что хотелось соскочить с места, крепко-крепко обнять деда Савелия, поцеловать его прямо в седую бороду, и деда Савелия, и морских свинок, и щегла, и всех, всех на свете.

Конечно, Ивасин подарок будет самым лучшим подарком: никто ведь не подарит маме такого чудесного щегольчика! Какие у него перышки – и желтые, и красные, и черные, – а как хорошо умеет он петь! А кроме птицы и клетки, подарит Ивасик еще и глиняного петушка. Такой он смешной и интересный, а сбоку у него дырочка, и, если дунуть в эту дырочку, петушок засвистит громко-громко!

Нет, ни Сашко, ни дед Гурий ни за что на свете не догадаются подарить матери щегла или глиняного петушка. Все это подарит ей он, Ивасик. Он ничего не пожалеет для матери, и это будет, конечно, самый лучший подарок.

Ну, Сашуня, посмотрим, кто больше любит. Свою мать.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Белое привидение и три черные фигуры

Жизнь в семье Кукобы вошла в свою новую колею. Небольшая это была теперь семья: отец да дочь – двое их, да еще третья бабуся, какая-то дальняя родственница доктора, наводившая сейчас порядок в опустевшем доме.

Время шло, и Галина понемногу начала привыкать к жизни без матери. Когда ей становилось особенно грустно, она старалась уйти в книги, в занятия и теперь никогда не имела отметок ниже «отлично». Дважды в пятидневку ходила в школу на репетиции. Школьный драмкружок ставил пьесу из пионерской жизни, где она играла главную роль. После отъезда матери Галя сильнее привязалась к отцу. Теперь их связывала самая тесная дружба.

Гале было приятно, что отец обращается с нею, как со взрослой, во многом советуется, придя из больницы, рассказывает про самые сложные хирургические операции, которые ему приходится делать.

Мало было у отца свободного времени, но все же иногда они ходили вместе к морю. Подолгу стояли на скале отец и дочь, смотрели на далекий синий горизонт с дымками пароходов, и каждому становилось тогда спокойно и чуть-чуть печально на сердце.

И почему приходит эта легкая печаль, когда стоит человек на скале в лиловатом свете сумерек и смотрит молча на далекий вечерний горизонт. Может, грустит тогда человек о безбрежных просторах, о недосягаемых мирах и кажется тогда, что даже чайки кричат по-вечернему спокойно и печально.

Но Галина не умела долго молчать. Она хватала отца за рукав, и они сходили с обрыва вниз, к самому морю, где у их ног ложились послушные волны. Галина смеялась, весело рассказывая отцу о своих школьных удачах и неудачах; но о матери они не говорили, ни отец, ни дочь, словно был между ними об этом какой-то молчаливый уговор.

Василий Васильевич прочел статью Нагорного о гипнотизме и только руками развел. Ну и Нагорный! Прочел где-нибудь, а может, и услышал о научных основах гипноза и сейчас же сделал из этого тайну черной магии. «Ну-ну, маг-чародей! Придется еще говорить с тобою – и в который раз»

В своем научном произведении Омелько доказывал, что гипноз это таинственная сила, давно открытая наукой. Этой силой обладают люди с черными волосами и такими же глазами. Такие люди, утверждал Омелько, могут на расстоянии десятков километров передавать молча свои мысли другим, и те покорно будут исполнять их волю.

Много еще подобных глупостей было в этой статье.

Конечно, лучше всего было бы сделать из нее бумажного змея, но Василий Васильевич уже вышел на того возраста, когда бегают с бумажным змеем, и потому статью Омелько он бережно спрятал в свой портфель.

Весь класс, заинтересованный журналом, с нетерпением ждал выхода его в свет. Возле дверей школы Сашко повесил объявление:

Материал принимали и из других классов, И таким образом само собой выходило, что «Рассвет» должен стать общешкольным журналом. Правда, у шестиклассников нашлось много «патриотов» своего класса. Они доказывали, что редколлегия делает ошибку и что ни в коем случае не надо помещать в журнале произведения учеников других классов.

Эти «патриоты» притихли только тогда, когда в спор вмешался Василий Васильевич и объяснил, что чем больше у журнала сотрудников, тем интереснее и популярнее будет он. А честь инициативы и издательства все равно остается за шестым классом. В портфеле редакции в числе других материалов были рассказы и стихи двух учеников седьмого класса. Вскоре один из них, высокий и насмешливый Чабанчук, известный в школе шахматист, пришел к Сашку с просьбой вернуть ему его произведения.

– Не хочу печататься в вашем журнале, заявил Чабанчук.

– Почему?

– Очень просто: направление не подходит. Василий Васильевич говорил, что у вас комбинато-капаблано-траекторно-гиперболическое направление, а мой рассказ написан в шахо-мато-гамбитном духе. Тебе, Чайка, как редактору должно быть известно, что это два совершенно противоположных литературных направления и примирить их невозможно, разве, только применить сюда ньюто-туро-ферзевую систему. Понял?

Он говорил совершенно серьезно: близорукий, он носил очки, и вид у него был чрезвычайно важный. Поглядев на ошеломленного Сашка, он вежливо извинился:

– Ой, извини, пожалуйста! Я забыл, что в шестом классе этого еще не проходили. Эти направления изучают только в седьмом классе.

Он взял свои рукописи, поблагодарил Сaшкa со всей серьезностью, какая может быть свойственна только ученикам седьмого класса, пошел на урок.

Сначала Сашко был просто подавлен этими сложнейшими литературными направлениями, названия которых тяжело даже выговорить и которые проходят в седьмом классе. И только когда Чабанчук исчез, мальчик догадался, что семиклассник просто посмеялся над ним. Конечно, это был просто бессмысленный набор слов.

– Ну, подожди! – пообещал Сашко. – Я тебе этого не прощу. Посмеемся и над тобой; над задавакой !

Вскоре забрал свои стихи и другой семиклассник – сильный и неповоротливый парень, похожий на медведя. Он не болтал ни о каких направлениях, а коротко буркнул:

– Давай стихи!

Сашко ничего не понимал. Но скоро объяснилось и это. В одно прекрасное утро рядом с объявлением «Рассвета» появился большой плакат такого содержания:

Редакция «Рассвета» срочно созвала чрезвычайное собрание. Повестка дня была весьма краткой. В ней стоял только один вопрос: что делать, чтобы не подкачать и чтобы «Рассвет» был лучше, чем «Широкий путь».

Прения этого исторического, заседания к сожалению, не были записаны нигде, но они имели громадное значение, так как с этого времени издание журнала было поднято действительно на должную высоту.

Прежде всего решено было сделать «Рассвет» богато иллюстрированным журналом. Степа Музыченко, лучший художник в классе, взялся нарисовать обложку. Он работал над ней целых три дня, но обложка вышла и вправду замечательной.

Он изобразил двух учеников, идущих в школу. Вдали синее море. Над морем летают чайки, и где-то на горизонте белеет парус. Другой художник, Петя Чупрун, вместе с пионервожатым делали рисунки к тексту.

Следующим решением редколлегии было просить педагогов принять активное участие в журнале. Первой откликнулась на эту просьбу Евгения Самойловна. Она дала для журнала воспоминания о своем детстве. Это были очень хорошие и очень грустные воспоминания. Евгения Самойловна была дочкой шахтера и сильно бедствовала в детстве. В доме часто не бывало ни крошки хлеба. Но еще тяжелее пришлось маленькой девочке, когда отца за организацию забастовки забрала полиция. А учительницей Евгения Самойловна стала уже при советской власти.

Что же касается Василия Васильевича, то его и просить не нужно было. Он охотно написал для журнала коротенькую статью о планетах. Очень хвастались потом шестиклассники: в их журнале сотрудничает сам директор школы!

Сашко Чайка быстро придумал, как отплатить дерзкому насмешнику Чабанчуку. У «чемпиона по шахматам», как величал себя Чабанчук, он скромно попросил биографию Собакевича.

– Собакевича? Какого это Собакевича? – удивился Чабанчук.

– Известно, какого! – скромно ответил Сашко. – Того, что учил Лермонтова стихи писать. Поэта Собакевича.

– Собакевича? Поэта? – переспросил Чабанчук. – Что-то я того... Ага! Знаю! Знаю! Собакевич! Как же! Еще и портрет его видел в какой-то книжке.

Василий Васильевич говорит, – спокойно продолжал Сашко, – что в «Рассвете» надо поместить биографию этого поэта, учителя Лермонтова. Скоро сто лет со дня его смерти. Разве у вас еще не проходили его биографию?

– Не проходили? Конечно, проходили. Правильно, умер почти сто лет тому назад. У нас в седьмом классе это уже проходили. Но биографии его тебе дать не могу. Самому нужна для «Широкого пути».

Сашка душил смех.

Чабанчук немедленно отправился в школьную библиотеку. Следом за ним туда же поспешили товарищи Сашка, которым тот еще раньше рассказал о своей выдумке.

– Нет ли у вас биографии Собакевича – спросил Чабанчук.

– Какого Собакевича – удивился Лука Константинович, преподаватель литературы и библиотекарь.

– Ну, того, известного поэта, который еще учил – Лермонтова стихи писать.

Лука Константинович развел руками:

– Что ты выдумываешь Такого поэта и не было никогда! Собакевич – это известный персонаж из «Мертвых душ» Гоголя. Ты, значит, и Гоголя не читал?

Неудержимый смех раздался в эту минуту за спиной Чабанчука. Хохотали шестиклассники, а больше всех хохотал Сашко Чайка, тоже пришедший в это время в библиотеку.

Чабанчук понял все. Красный, и злой, он выскочил из комнаты. Не скоро забыли это происшествие школяры. Случай этот стал известен всей школе, и к фамилии Чабанчук ребята прибавили еще прозвище «Собакевич».

Время в школе шло весело и только Олег Башмачный, казалось, не интересовался школьной жизнью...

Уроки он отвечал вяло, товарищей сторонился, и все школьные дела, казалось, проплывали мимо него, ничем его не задевая и не волнуя.

Сегодня на большой перемене Башмачный увидел; как в физкультурном зале Омелько Нагорный что-то горячо шептал Степе Музыченко и Яше Дерезе. При приближении кого-нибудь из ребят Омелько сразу замолкал, как будто боялся, что кто-либо услышит его слова. Увидя Олега, Нагорный поманил его пальцем. Башмачный равнодушно махнул рукой и вышел в коридор.

– А что я тебе скажу! – крикнул ему вдогонку Омелько. – Очень интересно. Пожалеешь.

Но Башмачный даже не обернулся. Ему ничего не было интересно, кроме его мыслей: Он решил забраться на школьный чердак этим вечером. Он был уверен, что сегодня он непременно отыщет клад пана Капниста. Мальчик уже выработал подробнейший план похода и даже спрятал в надежном месте оружие – большой нож и молоток – на случай неожиданной встречи с незнакомцем.

Вечером; когда уже совсем стемнело, Олег вышел из дому. За поясом, под кожушком, у него был заткнут нож, а из кармана штанов торчала ручка молотка.

Входить через калитку Олег не захотел. Где вы видели, чтобы искатели кладов ходили по обыкновенным дорожкам? Олег перелез через забор. Черный школьный сад стоял молчаливый и казалось, за стволами старых яблонь прятал волосатых незнакомцев, решивших в этот вечер проследить за каждым шагом будущего капитана.

Согнувшись и озираясь по сторонам, Олег крался к большому двухэтажному зданию школы. Кругом пахли прелью влажные листья. Они шелестели; и их шум сливался с другими неясными шорохами и звуками. на полдороге мальчик остановился. Ноги его окаменели, сердце чуть-чуть не выпрыгнуло из груди: Олег увидел в нескольких шагах от себя чьи-то зеленые глаза. Они блеснули в кустах и погасли. Напрасный страх! Это была обыкновенная кошка.

Вот и школа. Окна высоки и черны. По каменным ступенькам мальчик поднялся на веранду. Когда-то пан Капнист пил здесь со своими друзьями вечерний чай. Густая стена дикого винограда со всех сторон окружала террасу. Олег стал на перила и приподнялся к окну. Сегодня на большой перемене мальчик незаметно открыл задвижку и оставил окно только прикрытым. Каково же было его удивление, когда он убедился, что сейчас обе рамы были распахнуты настежь! Было похоже, что по этой дороге кто-то уже проходил. И проходил, должно быть, совсем недавно, так как не успел даже прикрыть за собою окно.