Текст книги "Навстречу бездне"
Автор книги: Олесь Бенюх
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Господин Раджан, сделайте милость, подвезите меня домой!
И не дожидаясь ответа Раджана, взяла его под руку и вышла с ним на улицу.
Где-то позади них недоуменно бубнил Тэдди. Раджан и Беатриса почти бегом достигли стоянки такси. Мгновение – и маленький "фиат" уже мчал х по засыпающему Дели.
Раджан обнял девушку. Сказал:
– Мне столько надо...
– Не надо, – она положила ему на губы пальцы. – Помолчим.
– Почему? – тревожным шепотом спросил он.
Беатриса снова положила пальцы на его губы. И он поцеловал пальцы. И глаза. И щеки. И губы. Все лицо.
Уже у него дома Беатриса сквозь слезы сказала:
– Ну что я за несчастная? Ты знаешь, я должна завтра лететь в Бангкок, догонять отца.
– Как же жить? – обреченно произнес Раджан. С жалкой улыбкой вглядывался в ее глаза. – Как, ну как нам жить друг без друга?..
Глава тридцать шестая БХИЛАИ-П
За четыре дня до пуска первой очереди завода в Бхилаи в Дели прибыла советская правительственная делегация.
Начались переговоры, конфиденциальные беседы. Протокольные визиты. Ленчи. Обеды.
Посольство, как всегда в дни приезда особо важных делегаций, походило на понятую по тревоге пожарную команду. Раздавались непрерывные телефонные звонки. то звонили из редакций, уточняли биографические данные, правильность написания имен и фамилий, время пресс-конференций. То МИД Индии просил на десять минут отсрочить визит к президенту. Или на пятнадцать минут сократить поездку по достопримечательным местам. То торопили с почтой. То вызывали с докладом кого-то из советников. То просто давали нахлобучку дежурному коменданту за то, что сразу не подошел к телефону.
Совещания – утренние, дневные и ночные – следовали одно за другим. На самых разных уровнях. У подъездов стояло полдюжины машин, готовых в любую минуту сорваться с места. И мчаться, куда угодно. Куда прикажут. Нарочные из дворца и во дворец, связные от делегации и ней проносились каждые десять-пятнадцать минут. Канцелярия работала с отчаянной нагрузкой. Могло показаться, что кое-где есть излишняя суета. Ненужная спешка. Слабая взаимосвязь отдельных звеньев. Но так могло показаться лишь человеку, который не видел весь механизм во всех его деталях. Каждый, выполнявший свои обязанности, знал, что есть единый план, в выполнении которого его усилия тоже кое-что значат.
Человеком, у которого сходились все нити, который в любой момент мог видеть и частности, и целое, и главное направление, и ответвления от него, который двигал в тот или иной момент одному ему известные и послушные рычаги, был Бенедиктов. Окружавшие его меньше всего думали (а некоторые и не представляли вовсе), что каждый такой визит был своего рода экзаменом на прочность и пригодность для Бенедиктова-руководителя, Бенедиктова-организатора, Бенедиктова-политика. Проверкой его умения выложить в течение нескольких суток такой запас энергии и знаний, понимания и такта, изворотливости и мудрости, что он потом неделю-другую не мог войти в обычную повседневную колею. Что многое, очень многое, но – увы! – далеко не все зависело от его прежних взаимоотношений с приезжими, с главными или главным из них.
Как было решено ранее, за три дня до пуска первой очереди завода в Бхилаи выехали Раздеев и Картенев. К ним Бенедиктов решил подключить Карлова и стажера Митеньку...
... За окном вагона Виктор, как и в первый приезд, увидел сначала шлейф дыма, потом трубы завода. Отсюда они казались маленькими. Как карандаши, расставленные у горизонта. Вскоре потянулись станционные склады. Неразгруженные еще и уже загруженные составы на запасных путях. Железнодорожные мастерские. Пристанционные домики, утонувшие в зарослях баньянов.
От вокзала до заводского городка было миль десять. Встретивший посольских Голдин сам сидел за рулем. Неторопливо вел старенький,разбитый, но вместительный "понтиак". Деловито показывал и рассказывал тоном гида, которому до смерти надоели все туристы на свете:
– Здесь, где мы сейчас проезжаем, пять лет тому назад были непроходимые джунгли...
Машина въехала на одну из окраинных улиц городка, ровную, широкую. С аккуратными одноэтажными особнячками, весело глядевшими на шоссе окнами, задернутыми изнутри затейливо раскрашенными занавесками.
– Тогда здесь была лишь грязная деревушка в десять-двенадцать дворов. Сейчас – город, в котором живет более ста тысяч человек. Город, где есть школы и гостиницы, кинотеатры и больницы, магазины и рестораны...
Чем ближе они подъезжали к заводу, тем более явственно чувствовалось его дыхание, пульс. Трубы уже казались гигантскими столбами. Домны горами. Здание проектного стана обиталищем гигантов. И Виктор невольно ощутил ничтожность человека перед этой скрежещущей, дышащей огнем и дымом громадиной. И – величие человека. Ибо все это было творением его разума. Его рук.
Разместили их в новой гостинице. В полутора милях от завода. Под стать ему и гостиница была огромна – двенадцать этажей. Около девятисот комнат.
Виктору со стажером Митенькой отвели двухместный номер. Из его окна, насколько хватало глаз, были видны джунгли. И, глядя на нетронутые, первозданные чащобы, трудно было поверить, что по другую сторону отеля, здесь, в самом сердце целинной Индии люди вызвали к жизни металлургический завод. Завод, равного которому нет ни в Питсбурге, ни в Манчестере, ни в Запорожье, ни в Дюссельдорфе.
На другой день утром Митенька отправился в номер Карлова, куда уже был приглашен Голдин. Втроем они стали дорабатывать проект завтрашней речи главы делегации на общезаводском митинге. Слово за словом. Строка за строкой. Ожесточенно спорили. Все дымили сигаретами. У окна отчаянно тарахтела машинка. Переводчица Голдина Рита тут же перепечатывала готовые странички. Два заводских переводчика, примостившись на диване, переводили готовый текст на английский и на хиндустани. Дверь была закрыта на замок. На телефонные звонки решено было не отвечать. Не отвлекаться. Кончить подготовку речи как можно быстрее. Через полтора часа делегация прибывала в Бхилаи. Раздался особенно продолжительный, настойчивый звонок. Трубку нехотя взял Голдин.
– Да, я. Ну, что тебе, Толя? Что?! Прошу потише, товарищи. Да не тарахти ты, Рита!
Молча, угрюмо слушал, что ему говорил какой-то Толя. Прежде чем положить трубку, спросил:
– Делегация прибывает вовремя? Та-ак... Им сообщено? Ну, ладно. Сейчас буду!
– Звонил помощник представителя генерального поставщика, – сказал он. – На следующей неделе, в связи с окончанием первой очереди, дирекция завода решила уволить тридцать тысяч строительных рабочих. Объявлено им об этом было вчера утром. Только что на заводе вспыхнула забастовка протеста.
– Ой ты, мама родная! – охнула Рита и прикрыла рот руками.
Голдин укоризненно посмотрел на нее. Обращаясь к Карлову, сказал:
– Мне надо срочно на завод. Рита, закончишь печатать не уходи. Можешь понадобиться. И вы, братцы-толмачи, тоже.
– Мы едем с вами, – проговорил Карлов.
Через пять минут дежурный джип мчал Голдина, Карлова и Митеньку на завод...
Раздеев и Картенев меж тем подготовили обзор местной прессы. Едва успев вычитать его после машинистки, сразу же направились в ресторан отеля. Они торопились к ленчу. На этот ленч Виктор еще неделю тому назад по телефону из Дели пригласил несколько журналистов Бхилаи во главе с президентом их ассоциации и чиновника по связям с прессой из аппарата генерального директора завода. Внизу, при выходе из кабины лифта, они столкнулись нос к носу с Робертом Дайлингом. Американец сделал вид, что он не знаком ни с Раздеевым, ни с Картеневым.
Когда Дайлинга унес лифт, Раздеев и Виктор удивленно посмотрели друг на друга.
– Директор ЮСИС – в Бхилаи? Именно сегодня?! – тревожно проговорил Раздеев.
– И притворился, что не узнал. А ведь недавно у нас на приеме был, сказал Виктор.
– Чудеса в решете! – воскликнул Раздеев.
Он быстро подошел к дежурному администратору, что-то спросил. Кивнул.
– Так вот, дорогой мой Виктор Андреевич, – говорил Раздеев, пока они шли к ресторану, – первый секретарь американского посольства и директор ЮСИС в Индии господин Роберт Дайлинг прибыл в Бхилаи вчера и через час отбывает в Дели...
Да, это действительно был Дайлинг. Он по-прежнему делал все, что от него требовалось. И делал, как всегда, хорошо. Получив от своего посла поручение, он тотчас выехал в Бхилаи. там встретился с одним из завербованных лидеров правых профсоюзов завода. Они детально обсудили, как лучше организовать забастовку. Обсудили, что необходимо для этого предпринять. Дайлинг передал лидеру миллион рупий. И вот забастовка началась. За полтора часа до прибытия Неру. И главы русской правительственной делегации Никиты Хрущева.
Ни сам Дайлинг, и никто другой еще не знают, что через день после возвращения Роберта в Дели из Бхилаи с ним произойдет длительный тяжелый припадок. Он перестанет узнавать даже хорошо знакомых ему людей. Беспрестанно перепрятывая вырванный из иллюстрированного журнала лист с рекламой только что отчеканенных монетным ведомством США юбилейных долларов, он будет с опаской бормотать при этом: "Всюду воры!.. Я сам доложу обо всем Джону Кеннеди".
Под присмотром двух младших дипломатов Дайлинга отправят в Штаты, где за ним захлопнутся двери частной клиники для душевнобольных. Журналисты Дели будут теряться в догадках о причинах столь внезапного умственного расстройства шефа ЮСИС. В конце концов восторжествует ловко подброшенная Тэдди Ластом в пресс-клубе версия "о непомерных в последнее время возлияниях мистера Дайлинга"...
В ресторане никого из ожидавшихся журналистов не оказалось. Раздеев и Виктор обсуждали, почему могли опоздать приглашенные. Прошло двадцать минут. Тридцать. А журналисты все не появлялись. Раздеев заметно нервничал. Ел неохотно.
"Черт бы их побрал! – зло думал он. – Только не хватает, чтобы сорвалась пресс-конференция. не лежала душа к этой поездке... Сидел бы, уточнял план культурного обмена. нет, сам напросился!.."
Неслышно подошел официант. Протянул Раздееву на подносе записку:
"Срочно приезжайте с Картеневым на завод. Мы в конторе третьей доменной. Карлов".
"Загадочки загадывает, – хмыкнул про себя Семен Гаврилович. Ребусами забавляется, позвонить не может!".
Мрачные думы Раздеева прервал знакомый бас:
– господин советник, господин пресс-атташе, счастлив засвидетельствовать свое глубокое почтение в самой, так сказать, колыбели индийско-советской любви и братства на металлургической основе!
Перед Раздеевым стоял, посмеиваясь, Раттак. наклонившись к Картеневу и понизив голос, он доверительно прошептал:
– Прибыл на главную церемонию. По рекомендации высших сил!
Воздев руки к потолку, он постоял так несколько секунд, закрыв глаза. Улыбнулся и, направляясь к выходу, сообщил дружелюбно:
– Скоро увидимся!
– Веление времени! – торжественно произнес Раздеев, глядя вслед Раттаку. – Даже такие, как этот, меняются. Радикально!
Виктор промолчал.
Раздеев и Виктор ехали в машине к заводу. В ушах свистел жаркий ветер. перед въездом на завод возвышалось мрачное, серое здание. В нем размещалась дирекция. Раздеев послал туда Виктора – на связь, на всякий случай. Сам же направился к домне.
А кортеж машин Неру и Хрущева приближался к Бхилаи. О забастовке им было уже известно. Правда, были неясны подробности, столь необходимые для того, чтобы решить, что же делать дальше.
Неру распорядился сделать остановку в последнем перед Бхилаи уездном центре: перекусить, уточнить обстановку. Напряженность висела в воздухе. О ней свитедельствовали поминутные появления и исчезновения в центральном холле правительственного гестхауза адъютантов и секретрей премьера Индии. И беспрестанные телефонные звонки в соседних комнатах. И сурово-выжидательный взгляд Неру. И решительные жесты готового к любому развитию событий Хрущева.
Появился Бенедиктов. Подошел к столику, за которым сидели Неру с Хрущевым и переводчик.
– Я думаю, лучше всего мне отправиться вперед и с завода связаться с вами, – предложил посол.
Неру пожал плечами:
– Согласен. Может быть, послать кого-нибудь из моих людей? Хотя там уже находится министр строительства...
– Если господин премьер не имеет возражений, пусть едут двое Бенедиктов и глава ГКЭС Сергеев, – предложил Хрущев.
– И господин Маяк со своим помощником тоже, – сказал, помедлив,Неру. После ухода Маяка и Раджана с двумя русскими он стал еще сумрачнее. Молчал. Думал: "Людей я понимаю строителей. Для них – это жизнь или смерть... Но руководство "Индиа стил лимитед"?! Ведут дешевую политическую игру. Тоже хотят поссорить нас с русскими. Ведь могли же объявить об увольнении не вчера, а завтра..."
Подъехали к заводоуправлению. К машине быстро подошел Виктор.
– Что профсоюзные боссы? – прерывисто дыша, словно он долго и быстро бежал, спросил Бенедиктов.
– Все на заводе, Иван Александрович.
– А директора?
– Тоже здесь.
– Тогда сделаем так. Ты, Сергеев, идешь к администрации. И господин Маяк тоже. Я еду к профсоюзникам. Вы, – взгляд на Виктора, – со мной!
– Ваше превосходительство, мы – тоже с вами, – твердо сказал Маяк.
Машина с Бенедиктовым, Виктором, Маяком и Раджаном рванулась было к центральному въезду на завод. Но охрана отказалась их пропустить: нельзя, забросают камнями, машину разнесут вдребезги.
– Давай в объезд! – крикнул Бенедиктов. И шофер-индиец, словно он понял сказанное русским, помчался к боковым воротам...
В обеденный перерыв Кирилл зашел в контору. есть ему не хотелось. И он решил не ездить в заводскую столовую. Напившись охлажденной воды из бойлера, уселся в кресло, вытянул ноги и задремал.
Сквозь дремоту он слышал чьи-то голоса, шаги.Звонил телефон. Кто-то кричал: "Едем в заводоуправление. Сюда подъедет советник Раздеев!.." Затем все смолкло...
Кирилл открыл глаза. В конторе никого. В окно ярко светило солнце. Снаружи доносился какой-то странный смутный гул. Он нарастал, словно волна цунами. Дверь конторы распахнулась. Вбежал человек. Кирилл узнал Раздеева.
– Громят завод! – крикнул Раздеев. – Могут убить! Что делать? Что делать?!
– Погодь паниковать, сов-ветник! – Кирилл поднялся, легко отстранил Раздеева. Вышел из конторы.
Огромный заводской двор был запружен рабочими. Людская волна неудержимо двигалась к домне. Искаженные злобой и ненавистью лица. руки, сжатые в кулаки. У многих в руках – палки, железные прутья. Распахнутые, забрызганные маслом и мазутом робы. Молодые парни и девушки. Пожилые люди. Женщины с детьми на руках.
"Сила! рабочий класс поднялся! – с гордостью, перехватившей горло, подумал Кирилл. И – с горечью: – Да не туда! Не против того поднялся! Не ломать-то надо. Эх, ма!.."
И он пошел, вскинув голову, навстречу толпе. Шел, медленно передвигая ставшие вдруг свинцовыми ноги, сунув руки в карманы спецовки. Он не думал о том, что это чужая страна и он не имеет права ни во что здесь вмешиваться. Как не думал об этом и тогда, когда оградил Джайну от приставаний подрядчика. Он знал, что в этих несчастных людей обманули, знал, что с вводом в строй первой очереди тридцать тысяч строительных рабочих будут вышвырнуты на улицу. И он ненавидел всех тех, кто рабочего человека ни в грош не ставил.
"Разве завод виноват?! Эх, темнота!.."
Неожиданно из-за угла конторы появилась машина. Из нее вышли Бенедиктов, Виктор, Маяк и Раджан. Увидев Кирилла, подбежали к нему. Взяли под руки.
Раздеев, в нерешительности стоявший у конторы, увидел посла и Виктора, тихонько охнул, будто собрался голышом прыгнуть в прорубь. И, подбежав к ним, ухватился рукой за Виктора. Теперь шли шестеро. Русские и индийцы. Шли вперед. Шли, не видя перед собой отдельных лиц. Видели одно огромное лицо, искаженное яростью, болью.
Еще пять-шесть шагов и они были бы смяты, растоптаны толпой. Как вдруг глаза Кирилла встретились с глазами того, кто шел впереди всех.
Тот самый парень. И рядом с ним – та девушка! Кирилл высвободил руки и встал впереди своих товарищей. Парень поднял над головой увесистый металлический стержень. Что-то крикнул. остановились передние ряды. За ними – другие. и скоро остановилась вся толпа. Затихал гул голосов.
Они стояли – друг против друга. Два рабочих. Русский и индиец. Смотрели друг другу в глаза. Молчал Кирилл. Молчал парень.
Минута.
Полторы.
Две...
Что-то дрогнуло в ожесточенном лице молодого парня словно он вдруг понял что-то. Да, он понял: они делают не то. Не так. так делать нельзя!
Он шагнул в сторону, подошел к молодой женщине с грудным младенцем. Спросил громко, чтобы далеко было слышно:
– Ты можешь убить своего ребенка?
Женщина испуганно молчала, прижимая к груди малыша, закутанного в тряпье.
– А мы убиваем! Убиваем то, что создано вот этими руками!
Парень бросил на землю металлический стержень, схватил за руки двух рабочих, поднял руки вверх.
– А они нас убивают! – послышался злой, хриплый крик из толпы.
– Они – нас, а мы – завод?! Пошли к заводоуправлению!..
Парень крикнул еще что-то. И поднял над головой сторупиевый банкнот, свой полумесячный заработок. Медленно, словно через силу, разорвал драгоценную бумажку на мелкие клочки. Вспоминая, как получил тайком эти деньги от профсоюзника. Как радовался, что купит Джайне новый наряд. И сохранит себе работу, ведь профсоюзник утверждал: если они разнесут завод, они же будут и заново его отстраивать. Врал, подлый шакал: завод – это жизнь, а разрушение – смерть. Иначе эти шесть человек не отважились бы выйти навстречу многотысячной толпе!
Парень повернулся, быстро пошел к заводским воротам. За ним потянулась глухо шумевшая толпа.
Маяк опустился прямо на землю, поджал под себя ноги.
– Однажды в жизни, еще в детстве, я видел огромный цунами. То, что было сегодня – страшнее.
– Если бы не Кирилл, не знаю, были бы мы теперь живы, сказал тихо Раджан. "Неужели за всем этим стоит, может стоять мой отец? – подумал он. Отец..."
Картенев улыбнулся, подошел к нахохлившемуся Раджану, обнял:
– теперь-то уж точно мы на гонорар за твой репортаж о празднике в Бхилаи не только выпьем, но и закусим.
– Все зависит от того, сколько рупий прикажет выплатить главный, пересиливая себя, ответил тощей улыбкой Раджан.
Маяк, казалось, не слышал их разговор, весь ушел в свои думы...
Машина Бенедиктова с развевающимся красным флажком мчалась навстречу кортежу Джавахарлала Неру и Никиты Хрущева. Устало сгорбившись на заднем сидении, Бендиктов дремал. Что ж, главное, самое главное сделано: пуск первой очереди сегодня состоится. Бхилаи даст свою сталь.
Тишину разорвал заводской гудок – мощный, радостный, торжественный. Иван Александрович раскрыл глаза, посмотрел в окно. Поселок остался в стороне, исчезли из вида заводские постройки. Вплотную к дороге подступили непроходимые джунгли. Через какое-то время поредели, сменились низкорослым кустарником. И вот уже потянулись поля, поля, поля – клиньями, квадратами, полосами. Владения бедноты, едва способные прокормить своих нищих хозяев. Теперь гудок был слышен слабее. И уже казалось неправдоподобным, что тишину девственных джунглей, вековой сон тощих полей может что-то разбудить.
Бенедиктов осмотрел в другое окно. Машина взбиралась на невысокое плато, и он увидел в отдалении, на горизонте светло-желтые, оранжевые, серебристые контуры цехов Бхилаи. "Неужели это не мираж, который вскоре растает?" – подумал Иван Александрович. И тут же улыбнулся в ответ на свои мысли: ветер вновь донес до него далекий, но мощный голос новорожденного титана.
1... " И в д у н у л в л и ц е е г о д ы х а н и е 1ж и з н и, и с т а л ч е л о в е к д у ш е ю ж и в о ю".
Глава тридцать седьмая Х Р У Щ Е В
Хрущев впервые в жизни выступал перед живой аудиторией в полтора миллиона человек. Чуть правее него и сзади стоял Неру, и Хрущев краем глаза видел, как великий индус одобрительно кивал, внимательно прислушиваясь к словам переводчика. Щедро грело зимнее делийское солнце и Хрущев то и дело привычно отирал платком покрывавшуюся бисеринами пота лысину. Эту поездку на Восток – Индия, Бирма, Индонезия – он предпринял с целью доказать всему свету могущественное влияние "идей ленинизьма" на судьбы и умы сотен миллионов людей в огромном, просыпающемся от векового прозябания и сна регионе планеты. Показать Кеннеди и прочим ту самую "Кузькину мать", взять реванш за все козни и происки Запада против СССР, оплота мира и социализьма, верного друга порабощенных и угнетенных. Вместе с тем, это был и весьма красноречивый жест в пику Пекину, с которым Москва была на грани объявления "холодной войны". Все началось с развенчания культа Сталина, а привело к "Открытому письму ЦК КПСС китайскому руководству".
Беседуя с умным, дальновидным, многоопытным наследником Махатмы Ганди, Хрущев поражался многообразию путей, которыми лидеры разных стран стремятся вести свои народы к светлому будущему. Строить социализм при господстве капиталистических монополий и крупных латифундий? Хреновина какая-то, как говорит наш придворный философ Эл Эф Ильичев – "полуграмотная антимарксистская абракадабра". Во как! А в остальном сам Неру мужик достойный.
Отдыхая в роскошных покоях президентского дворца "Раштрапати бхаван", Хрущев уносился мыслями домой. ХХ съезд был, несомненно, эпохальным событием. развенчать культ личности, отомстить усатому тирану за старшего сына Леонида было делом чести. И Молотову и прочим славного пинка под дряблый зад дали. Чтоб другим неповадно было. И Георгия Победоносца, нашего новоявленного Бонапарта, вовремя на место поставили, удалили от неодолимых соблазнов власти...
Как же все в нашей жизни перепуталось. Антикультовый съезд и кровавая баня в Венгрии, и то и другое в одном и том же пятьдесят шестом. "Частенько кажется – а не слишком ли я отпустил вожжи? Свобода свободой, а контрреволюция контрреволюцией. Сразу ведь забродили интеллигентики писатели. художники, актеры. Пасквилянты, щелкоперы, хулители – им дай палец, они норовят всю руку отхватить. тут держи, хлопче, ухо востро. И заокеанские супостаты не дремлют. Ох, не дремлют!" Он и тут, в Индии, получал ежедневные сводки из ведомства сыска крамолы, в которых Шелепин кратко и четко доносил о поимке закордонных соглядатаев и доморощенных смутьянов. "Оттепель" – верное название придумал Эренбург для своей повести. Суслов читал, говорит – неплохо настрочил сталинский любимчик. Только оттепель оттепели рознь. При одной снежок тает постепенно, ручейки бегут весело и безопасно; при другой такое наводнение может случиться, что обернется черным бедствием. Так что при любой оттепели надо смотреть в оба. С шалой водой, как и с огнем, шутки плохи.
Хрущев подошел к окну, долго смотрел на изумрудный, ухоженный газон, пышные клумбы с яркими цветами. "Выезжаешь из дворца и по обе стороны улиц страшная нищета, фанерные лачуги размером с собачью будку, прокаженные, спокойно думал он. А когда Неру к нам приезжал, наверняка с Западом сравнивал; небось, не в нашу пользу сравнение. И то – города. А деревня? Я и сам в Калиновке сто лет не был. Ходоков не шлют, а самому где же время взять? Тут не до братания с мужичками. С одними членами Политбюро разобраться нужно семь пядей во лбу иметь, и хватку бульдожью, и нервы железные. Одного ублажишь, трое других уже волком смотрят. И аппарат, аппарат – могучая сила и эту силу надо постоянно держать в самой жесткой узде. И двух волкодавов – армию и органы. Этим намордник и короткий поводок в самый раз. Какой-то француз, вчера Эл Эф рассказал, говорил: Любой народ – это стадо, которому нужен зоркий пастух с добрым хлыстом. Очень метко сказано. Вон как ловко управляется мудрый Неру со своими пенджабцами, тамилами, бенгальцами, марат... маратх... э, сам черт язык сломит... как их там... Нацменов не меньше, чем у нас, и голов и ртов поболее, свыше полумиллиарда. Да, своих проблем у него хватает. С одной стороны Пакистан, с другой Китай. Верно говорит Эл Эф, эти две карты нам здесь в самую масть. А то у Мао гегемонистские вожделения слишком уж разыгрались".
Хрущев злорадно усмехнулся – тоже мне преемник щербатого кавказца нашелся, делить сферы влияния задумал. Когда после Кэмп-Дэвида они встретились в Пекине, Мао сказал: "Берите на себя Европу, Азию оставьте нам". Хрущев, подогретый американцами, которых не на шутку встревожили слова "Русский с китайцем братья навек" и которые жаждали совсем других песен (ну, хотя бы, скажем, "Во саду ли, в огороде поймали китайца..."), идя на откровенную конфронтацию, ответил:
– Нам никто не поручал смотреть за Европой. Кто поручил Вам смотреть за Азией?
В доверительной беседе он рассказал об этом Неру. Великий брахман скромно улыбнулся, быстро заметил:
– Мы знали об этом по нашим разведданным. Однако нам особо ценна именно Ваша доверительность.
Два переводчика – Суходрев и Кауль – состязались в творческой передаче сокровенных государственных тайн.
– Полагаю, и в ваших церквах и в наших храмах священники и жрецы благословляют дружбу наших народов, – на безукоризненном русском передал Кауль предположение Индиры Ганди. Хрущев с живой симпатией посмотрел на миловидную, пожалуй даже хрупкую индианку. Молодец Неру, готовит себе достойную смену. Даром, что она выглядит таким нежным цветочком. Она председатель партии "Индийский национальный конгресс" уже много лет и нередко в политических баталиях эта роза показывает жалящие шипы. Вот у меня достойного наследника нет. Сергей не годится. Ленька – тот бы мог, и остер был, и неглуп, и сдачи умел давать, как тому майору в куйбышевском ресторане. Нет Леньки. Сгубил Усатый. Конечно, есть Алеша, – Хрущев нашел взглядом Аджубея. – Хотя... хотя его еще растить и растить. Успею ли? Чуть что, соратники по Политбюро тут же голову и отгрызут.
– Нам, госпожа Индира, откровенно говоря, на всех служителей культа насрать!
Отец и дочь с интересом вслушивались в резкие звуки чужого языка. Кауль покраснел, потупился. Суходрев привычно, не моргнув глазом, сглаживал острые углы. из его перевода следовало, что хотя мы и атеисты, но все же...
Он хорошо помнил, как во время одного из праздничных приемов Хрущев подошел к патриарху Алексию и громко, так чтобы слышали стоявшие кругом, вопросил: "Ты, поп, долго будешь морочить голову народу?" Патриарх Алексий, наместник Бога на земле, интеллигентнейший, образованнейший, мудрейший из смертных, с высоты своего могучего роста посмотрел на пигмея-обидчика, сдержал свой гнев, заставил себя улыбнуться. Повторил мысленно несколько раз: "не ведают, что творят". "Что он сказал?" – поинтересовался американский посол. Пока Суходрев обдумывал, как бы удачнее выйти из положения, перевод сделал посол Великобритании. И добавил:
– Кроме того, не так давно господин Первый секретарь лично обещал народу показать по телевидению последнего попа. Anger is a short madness. I wonder why he hates his clergy so mach.
У Хрущева на то были свои причины. В детстве он с мальчишками совершал набеги на сады богатеев. Попался на яблони священника. Батюшка собственноручно выпорол – по всем правилам, зрелой лозой – юного злоумышленника. При этом размеренно, четко приговаривал:
– Красть – грех, тяжкий грех. Не моги нарушать ни единой из десяти заповедей. Не моги!
После экзекуции отрок отлеживался долго. На всю жизнь воспылал ненавистью ко всем, кто в рясе и с крестом. Но, пожалуй, главным мотивом, вызывавшим периодические приступы бешеного атеизма у зрелого Хрущева, было то, что интуитивно он чувствовал: вождь партии и страны воинствующих безбожников, недоучившийся тифлисский семинарист, в глубине души верит в Бога. И хохол поддерживал самые дикие, самые нелепые планы и проекты богоборцев. Взорвать Храм Христа Спасителя, уничтожить Храм Василия Блаженного, вообще ликвидировать все эти "никчемные молельни, где дурят нищих духом и убогих". разошелся вовсю он, когда стал "нашим дорогим Никитой Сергеевичем". закрывались церковные приходы, монастыри, семинарии. Тысячи верующих за свои убеждения, за поклонение святым мощам бросались в лагеря. Осуществилась, наконец, его давняя мечта – была закрыта для миллионов паломников одна из древних православных святынь – Киево-Печерская Лавра. Наконец, священников избивают, на Патриарха совершается покушение.
– Что, по вашему мнению, означает смещение Карпова и назначение Куроедова? – задал теперь на том же приеме вопрос английский посол американскому.
– Карпов был человек Сталина, – ответил всезнающий янки при дворе короля Никиты. – И сам, по некоторым данным, в душе держал Бога. Потому у церкви своя оттепель была. А Куроедов, – он поджал уголки губ, глаза стали холодными, колючими, откровенный еретик.
– Сталин понимал, что русское православие – становой хребет России, британец сказал это с явным неодобрением. Помолчал с минуту, доверительно произнес: – разрушая его, этот мужик работает на нас.
Островитянин скосил глаза на стоявших невдалеке рослых парней в новеньких стандартных костюмчиках.
– Это пусть подслушивают, – заметив взгляд собеседника, успокоил его американец. – Отношение Хрущева к религии никогда не изменится. Как он недавно сам сказал в одной из своих многочисленных речей, "Горбатого могила исправит". А его утверждение насчет показа последнего попа по телевидению так же сбыточно, как и утверждение построить пресловутый коммунизм к восьмидесятому году.
_ Если нам когда-нибудь и удастся разгромить их социальную систему, с безнадежной тоской в голосе произнес британец, – русское православие, попомните мое слово, останется вечным и неодолимым врагом Запада. И пока оно у них есть, русские останутся русскими...
Отдохнув после обеда с лидерами Индии, Хрущев вызвал Ильичева и Аджубея.
– Вот шифровка из Берлина от нашего посла в ГДР, – он бросил на стол несколько листков, прижал их кулаком. – Американцы удвоили свой военный контингент в Западном Берлине.
– Увеличили военный бюджет на шесть миллиардов долларов, – подсказал Эл Эф.
– Призвали четверть миллиона резервистов, – добавил Аджубей.
– Мы войны не хотим, но если они нам ее навяжут, – Хрущев пробежался по комнате, резко остановился перед Ильичевым, посмотрел ему грозно в глаза, – если нам ее навяжут, она будет!
– А что, если нам установить ядерные ракеты на Кубе? как бы между прочим подкинул идею Ильичев.
– Действительно, – поддержал Аджубей, – чем отличаются их ракеты в Турции от наших близ Флориды?
Хрущев молча быстро заходил вокруг стола. Наконец сел в кресло, улыбнулся:
– А что? В этом что-то есть. Подготовьте телеграмму в Москву. пусть военные все просчитают. Эта идея мне нравится.
Пришел посол Бенедиктов с докладом о готовящихся к подписанию документах. Сталинский выдвиженец дворянских кровей пришелся аристократическому Неру по душе. Он мастерски владел ситуацией, независимый нрав его вызывал уважение даже у взрывного кукурузника.
