Текст книги "Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры"

Автор книги: Олег Хлевнюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Несмотря на отсутствие ярко выраженной политической подоплеки, претензии соратников и постоянные конфликты в Политбюро представляли для Сталина значительную проблему. С одной стороны, закаленные борьбой и избалованные уступками, которые делал им Сталин в 1920-е годы, в период острого политического противостояния в верхушке партии, члены сталинского Политбюро и возглавляемые ими ведомства оставались препятствием на пути установления абсолютной диктатуры вождя. Члены Политбюро, возглавлявшие крупнейшие наркоматы и правительственные органы, как политические деятели фактически были продуктом сращивания высшего партийного и государственнохозяйственного руководства, что значительно увеличивало их реальное влияние. Ряд фактов позволяют также сделать предположение (которое, впрочем, нуждается в специальном изучении), что московские вожди обзаводились клиентурой из руководителей местных партийных организаций, государственных чиновников среднего уровня, которые нуждались в специальном покровительстве в центре. С другой стороны, обладая немалой самостоятельностью и весом в решении повседневных вопросов управления, члены Политбюро, отстаивая интересы своих ведомств, во многих случаях усугубляли разрушительные последствия политики «скачка». Постоянные требования увеличения разорительных капитальных вложений и заказов за границей, противодействие контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т. д. являлись фактором дальнейшего разгона форсированной индустриализации и умножения ее противоречий.

Бюрократизм, косность, неповоротливость и корпоративный эгоизм огромного партийно-государственного аппарата в значительной мере определил своеобразное разделение функций между Сталиным и его соратниками в Политбюро. Политическое лидерство Сталина в практике повседневного руководства страной все больше приобретало формы своеобразного арбитража в межведомственных столкновениях и конфликтах. Это еще больше укрепляло позиции Сталина, превращало его в особый центр власти, ответственный за соблюдение «общегосударственных интересов» и сдерживание ведомственных влияний. О стремлении самого Сталина играть именно такую роль свидетельствовали многочисленные выпады против бюрократизма, «героев ведомственности», «вельмож-бюрократов» и т. д., содержащиеся в его официальных речах и неформальных письмах соратникам. «Пусть ПБ и Секретариат ЦК возьмут под специальное и систематическое наблюдение и Наркомвод, и НКПС и заставят их работать. Оба наркома находятся в плену у своего аппарата, особенно Рухимович (нарком путей сообщений. – О. X.), бюрократическое самомнение которого является обратной стороной его отсталости и косности по части большевистской постановки дела в НКПС»[244]244
  Сталин и Каганович. Переписка. С. 72 (письмо Сталина Кагановичу от 30 августа 1931 г.).


[Закрыть]. «Большевики не могут становиться на такой путь, если, конечно, не хотят они превратить нашу большевистскую партию в конгломерат ведомственных шаек»[245]245
  Там же. С.711 (письмо Сталина Орджоникидзе от 9 сентября 1931 г.)


[Закрыть]. «Скажите Постышеву, чтобы он не поддавался давлению вельмож-бюрократов, добивающихся орденов для своих дружков-собюрократов»[246]246
  Сталин и Каганович. Переписка. С. 80 (письмо Сталина Кагановичу от 4 сентября 1931 г.).


[Закрыть]. «Пора начать привлечение к ответственности руководства заводов, обязанных снабжать сталью автотракторные предприятия. Если Орджоникидзе станет скандалить, его придется заклеймить как гнилого рутинера, поддерживающего в Наркомтяже худшие традиции правых уклонистов»[247]247
  Там же. С. 246 (письмо Сталина Кагановичу от 26 июля 1932 г.).


[Закрыть]. «Боюсь, что, если издать такое постановление, затормозим работу промышленности минимум на полгода, так как уважаемые “большевики” забросят дело и истратят всю свою энергию на дело бесконечного пересаживания с места на место»[248]248
  РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1421. Л. 258–260 (письмо Сталина Молотову от 8 августа 1932 г.).


[Закрыть]. «Получил ответ […] насчет нефтеперевозок по Волге. Ответ – неубедительный. Видно, что составили его “ловкачи” из НКТП или Госплана, а вы по обыкновению “подмахнули”»[249]249
  Сталин и Каганович. Переписка. С. 315–316 (письмо Сталина Кагановичу от 27 августа 1933 г.)


[Закрыть]. «Доколе будете терпеть безобразия в предприятиях НКснаба, особенно в консервных заводах? […] Почему не принимаете меры против НКснаба и Микояна? Доколе будут издеваться над населением? Ваше (т. е. ПБ) долготерпение прямо поразительно»[250]250
  Там же. С.376 (письмо Сталина Кагановичу от 6 октября 1933 г.)


[Закрыть] «Очень плохо обстоит дело с артиллерией […] Серго надо вздуть за то, что он, доверив большое дело двум-трем своим любимчикам-дуракам, готов отдать в жертву этим дуракам интересы государства»[251]251
  Там же. С. 395 (письмо Сталина Кагановичу от 21 октября 1933 г.).


[Закрыть]. «Надо высечь НКИД за спячку, слепоту, близорукость»[252]252
  Там же. С. 439 (письмо Сталина Кагановичу, август 1934 г.).


[Закрыть] и т. д.

Вместе с тем позицию Сталина в отношении «ведомственности» нельзя признать принципиальной. Недовольство Сталина вызывали, как правило, любые решения (неважно, про– или антиведомствен-ные), которые проходили без согласования с ним. Поэтому члены Политбюро, выдвигая определенный вопрос, старались заручиться предварительной поддержкой Сталина, даже в те моменты, когда он находился вне Москвы на отдыхе. Сам Сталин поощрял такую практику. «Количество запросов ПБ не имеет отношения к моему здоровью. Можете слать сколько хотите запросов, я буду с удовольствием отвечать», – писал он Молотову в июне 1932 г.[253]253
  Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. С. 243.


[Закрыть]

Борьба с бюрократизмом и ведомственностью оказались для Сталина удобным методом воздействия на членов Политбюро. Невозможность охватить и проконтролировать все направления и конкретные вопросы партийно-государственного руководства Сталин компенсировал разносами, которые периодически устраивал своим соратникам на ведомственной почве. Такие разносы не только держали аппарат в необходимом напряжении, но и прививали сталинскому окружению своеобразный «комплекс неуверенности». Даже сравнительно второстепенные вопросы Сталин поднимал на принципиальную высоту, вписывал в максимально широкий контекст, старался обосновать теоретически, показать соратникам, что он видит в проблеме то, чего они разглядеть никогда не сумеют. При этом тон сталинских указаний был предельно категоричен. С политической точки зрения Сталина вполне устраивали также постоянные конфликты между руководителями ведомств. С одной стороны, это действительно вносило напряженность в отношения между отдельными членами Политбюро, с другой – позволяло Сталину проводить те решения, которые он считал необходимыми. Межведомственные столкновения и постоянные атаки на членов Политбюро, возглавлявших наркоматы, сыграли свою роль в дальнейшем ослаблении Политбюро и усилении власти Сталина.

Сталинские приоритеты: феномен – «кризисного прагматизма»

Несмотря на относительную силу позиций отдельных членов Политбюро и значительность ведомственных влияний, известные документы и факты не позволяют охарактеризовать «генеральную линию» партии как простой компромисс между соперничавшими структурами партийно-государственной машины и высшими советскими руководителями, отражавшими интересы этих структур. В системе большой политики самостоятельной и в конечном счете решающей силой выступал Сталин. Воспринимая или отвергая сигналы и влияния, исходившие от различных партийно-государственных институтов, он формулировал общие политические установки и определял практические меры их претворения в жизнь. Сталинские знания, пристрастия, представления об окружающем мире, заблуждения и криминальные наклонности выступали своеобразным камертоном, совпадая с которым различные внешние инициативы и ходатайства могли иметь шанс на реализацию. Это касалось как сравнительно мелких, так и (что особенно важно) принципиальных вопросов. Тактические повороты «генеральной линии», всегда привлекающие внимание историков, как правило, были результатом взаимодействия Сталина и ведомственных руководителей, в котором Сталин играл ведущую роль.

Уже упоминавшиеся «мини-реформы» 1931 г. в промышленности являлись хорошим примером этого механизма выработки решений. Известно, что одним из первых официальных сигналов, возвестивших о начале «мини-реформ», была Первая всесоюзная конференция работников социалистической промышленности, проходившая в Москве в конце января – начале февраля 1931 г. На ней присутствовали и выступили руководители страны, в том числе Сталин и Молотов, но наиболее существенные «умеренные» положения содержала речь председателя ВСНХ Орджоникидзе. В отличие от Сталина, который ограничился политическими призывами и требованием о безусловном выполнении плана 1931 г., а также вновь говорил об опасности вредительства, Орджоникидзе проявил большую гибкость и продемонстрировал знание реального положения дел в промышленности. В речи Орджоникидзе выделялись два момента. Во-первых, он выступил за укрепление единоначалия, освобождение хозяйственников от диктата политических контролеров и заявил, что основная масса специалистов не имеет ничего общего с «вредителями». И, во-вторых, призвал строго соблюдать хозрасчет, установить договорные отношения и материальную ответственность предприятий-поставщиков перед заказчиками[254]254
  Орджоникидзе Г. К. Статьи и речи. Т. 2. М., 1957. С. 268–269, 277–281.


[Закрыть], что являлось косвенной критикой политики штурма и внеэкономических командных методов управления.

Это обстоятельство, а также другие факты, свидетельствующие об активной приверженности Орджоникидзе новому курсу, дали историкам основания считать наркома тяжелой промышленности инициатором «мини-реформ», и даже рассматривать эти сами эти «реформы» как результат победы Орджоникидзе в столкновении со Сталиным и Молотовым, придерживающихся прежней линии[255]255
  Bailes K.E.. technology and Society under Lenin and Stalin. Origins the Soviet Technical Intelligentsia, 1917–1941. Princeton University Press, 1978.


[Закрыть] Как и во многих других случаях, по данному вопросу также существует противоположная, скептическая точка зрения, приверженцы которой полагают, что некоторое изменение курса в 1931 г. было проявлением согласованной политики руководства партии, и ставят под сомнение существование конфликта между Сталиным и Орджоникидзе[256]256
  Kuromiya H. Stalinist Industrial Revolution. Politics and Workers, 1928–1932. Cambridge, 1988. P. 275–276.


[Закрыть]. Архивные документы скорее подтверждают вторую точку зрения. Более того, они позволяют утверждать, что относительное отступление в 1931 г. осуществлялось во многом по инициативе Сталина, а не Орджоникидзе, либо о том, что Сталин перехватил, сделал своей и развил инициативу Орджоникидзе.

5 ноября 1930 г. на заседании Политбюро Сталин предложил создать специальную комиссию для разработки «вопросов торговли на новой базе». В комиссию под председательством Микояна вошли сам Сталин, представители ведомств, а чуть позже Молотов[257]257
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 803. Л. 15; Д. 804. Л. 13.


[Закрыть]. В 1931–1932 гг. намерения Сталина, предложившего образовать эту комиссию, воплотились в серию постановлений, призванных укрепить позиции торговли в противовес карточному распределению. Практические результаты этих решений были незначительными, поскольку оставалась неприкосновенной общая политика форсированной индустриализации и коллективизации. Однако с точки зрения темы этой работы, важно отметить, что именно Сталин, ранее внесший немалый вклад в распространение и практическое воплощение идей прямого продуктообмена, в конце концов поддерживал меры, позволявшие политически реабилитировать торговлю и товарно-денежные отношения.

Вскоре после создания комиссии по торговле произошли события, которые можно считать одной из первых существенных попыток обуздания политики «спецеедства». В конце ноября Г. К. Орджоникидзе получил от заведующего распределительным отделом ЦК ВКП(б) Н. И. Ежова сообщение о нападках на начальника строительства Магнитогорского комбината Шмидта. Орджоникидзе обратился с запиской к Сталину: «Сосо, Ежов говорит, что на Магнитогорске идет травля в печати Шмидта. Они – Магнитогорская парторганизация – по-видимому, хотят поставить ЦК перед свершившимся фактом. Если мы твердо хотим сохранить Шмидта, надо немедленно предложить Кабакову (секретарь Уральского обкома ВКП(б). – О. X.) воздействовать на Румянцева (секретарь райкома), чтобы он прекратил агитацию против Шмидта. Ежов Румянцева вызывает в ЦК». Сталин поставил на записке Орджоникидзе резолюцию «Согласен» и даже взялся представить данный вопрос для рассмотрения на заседании Политбюро 5 декабря 1930 г. В принятом решении (его текст был написан Кагановичем и отредактирован Сталиным) Уральскому обкому партии поручалось «обеспечить немедленное прекращение травли и оказать поддержку тов. Шмидту»[258]258
  Там же. Оп. 163. Д. 857. Л. 115–116.


[Закрыть].

Уже через месяц в аналогичной ситуации Сталин сам выступил инициатором принятия решения о защите хозяйственников. 4 января 1931 г. директор металлургического завода им. Петровского в Днепропетровске Горбачев написал Сталину письмо, в котором жаловался на постоянную травлю со стороны партийной организации и партийной печати Днепропетровской области. «Вместо того чтобы дать возможность заводоуправлению сконцентрировать все силы и помочь ему в выправлении работы, – писал Горбачев, – имеет место непрерывное дергание, таскание работников на заседания, и вся энергия з[аводо]у[правления] вынужденно переключается на огрызание против сыпящихся как из рога изобилия обвинений со стороны руководства парторганизации, устных и в печати»[259]259
  РГАСПИ. Ф. 558. On. 1. Д. 5243. Л. 4.


[Закрыть]. Сталин обратил внимание на это письмо и поставил на нем резолюцию: «Т. Орджоникидзе. Думаю, что жалоба Горбачева имеет основание. Что нужно сделать, по-твоему, чтобы выправить положение? Достаточно ли будет, если осадим парторганизацию?»[260]260
  Там же. Л.1.


[Закрыть]. Уже через несколько дней, 20 января 1931 г., по докладу Орджоникидзе на Политбюро специально рассматривался вопрос о письме Горбачева. Как и предлагал Сталин, Политбюро защитило Горбачева и «осадило» парторганизацию. Кроме того, на самом заседании Политбюро по инициативе Сталина было решено дать указание крайкомам, обкомам и ЦК республиканских компартий не «допускать снятия директоров заводов всесоюзного значения без санкции ЦК и ВСНХ СССР»[261]261
  Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 811. Л. 9.


[Закрыть]. Это решение имело принципиальное значение. Оно положило начало постепенному упрочению позиций хозяйственных ведомств, ослаблению политического контроля за их деятельностью.

Что касается выступления Орджоникидзе на январской конференции хозяйственников, то его основные положения не выходили за рамки новых подходов, инициированных Сталиным (в определенных пунктах с подачи Орджоникидзе) в Политбюро, и, несомненно, неоднократно обсуждаемых в кругу сталинских соратников. Конечно, выступление Орджоникидзе в силу обращенности к реальным проблемам выглядело более радикальным, чем речь Сталина. Однако документы показывают, что определенную эволюцию в духе предложений по делу Горбачева проделывал и Сталин. Например, при подготовке своей речи на конференции хозяйственников к печати он снял или смягчил ряд резких высказываний против специалистов: убрал критику в адрес коммунистов-хозяйственников, которые требуют дать им в помощь «старых задрипанных специалистов», вычеркнул большой пассаж о вредительстве и приписал, что лишь «некоторые старые» инженеры и техники «скатываются на путь вредительства»[262]262
  РГАСПИ. Ф. 558. On. 1. Д. 2960. Л. 7, 9,23.


[Закрыть].

Орджоникидзе, несомненно, был горячим сторонником этой линии. Столкнувшись на посту председателя ВСНХ с разрушительными последствиями политики сверхиндустриализации и борьбы с «вредителями», он резко изменил свою прежнюю позицию и выступал за более продуманный экономический и политический курс, пытаясь в полной мере реализовать его в ВСНХ. Однако нельзя не заметить, что в этом он опирался на поддержку Сталина. О механизмах этого взаимодействия Орджоникидзе и Сталина дает представление ход одного из антиспецовских скандалов на Северном Кавказе. 20 мая 1931 г. Орджоникидзе послал Сталину, Молотову и Кагановичу копию телеграммы председателя объединения «Сталь» Н. Г. Мышкова. Мышков сообщал, что местные власти отдали под суд начальника доменного цеха Сулинского металлургического завода Венчеля, «одного из лучших доменщиков, работающих день и ночь в цехе» и представленного к награждению орденом. Следствие «по сугубо техническим вопросам», не без иронии писал Мышков, производил милиционер, который и установил факт «вредительства» Венчеля. Мышков утверждал, что на Северном Кавказе это не единичный случай, что местные сотрудники милиции нередко вызывают на допросы начальников цехов по техническим проблемам, что ведет к деморализации технического персонала[263]263
  АП РФ. Ф. 3. Оп. 45. Д. 38. Л. 20–22.


[Закрыть]. В тот же день, 20 мая, Сталин лично вынес эту телеграмму на рассмотрение Политбюро, которое постановило прекратить суд и обеспечить Венчелю «нормальные условия работы в цехе» (эту фразу в постановление собственноручно вписал Сталин), а также предложило «Северокавказскому крайкому прекратить практику допросов специалистов милицией»[264]264
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 880. Л. 3.


[Закрыть].

О едином фронте Политбюро в отношении специалистов свидетельствовало новое совещание хозяйственников ВСНХ и Наркомата снабжения, созванное в ЦК ВКП(б) 22–23 июня 1931 г. От январского совещания оно отличалось гораздо большей откровенностью и радикальностью выводов. (Видимо, поэтому Политбюро приняло специальное постановление не печатать стенограмму совещания[265]265
  Там же. Оп. 162. Д. 11. Л. 119 (постановление Политбюро от 15 июля 1931 г., «особая папка»).


[Закрыть] Опубликованы были лишь нескольких до неузнаваемости переработанных докладов руководителей государства.) Особое место на конференции занял вопрос об отношении к специалистам, взаимоотношениях хозяйственников и карательных органов. Говорили об этом откровенно. Критический тон обсуждению этой проблемы во многом задали Молотов и Сталин. «До сих пор есть постоянные дежурные ГПУ, которые ждут, когда можно будет привлечь того или иного специалиста к ответственности, – говорил Молотов. – Ясно, что в таких случаях создают дело, в таких случаях может получиться то, что надо все-таки работу какую-нибудь получить». «Не надо допускать, чтобы милиционер был техническим экспертом по производству […] Не надо допускать того, чтобы на заводе была специальная контора ОГПУ с вывеской, где сидят и ждут, чтобы им дела подали, а нет – так будут сочинять их», – заявил Сталин[266]266
  РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 28. Д. 8. Л. 160,192.


[Закрыть] (при подготовке текста своего выступления к печати Сталин вычеркнул этот пассаж). Полностью оправдывая предшествующие репрессии против специалистов, Сталин объявил об изменении курса в связи с упрочением социалистических преобразований и поворотом специалистов на сторону советской власти. Орджоникидзе выступал в первый день совещания. Основные идеи его доклада были теми же, что и у других выступавших – об изменении отношения к специалистам, расширении самостоятельности предприятий, срочном наделении их собственными оборотными фондами и т. д.[267]267
  Там же. Ф. 85. Оп. 28. Д. 7. Л. 122–139.


[Закрыть]

Выступления Орджоникидзе и других хозяйственников на совещании отражали интересы работников промышленности, прежде всего их стремление к относительной хозяйственной самостоятельности и защищенности от произвола партийных и карательных органов. В 1931–1932 гг. эти претензии находили определенное понимание у политического руководства страны. Кардинальные решения Политбюро от 10 июля 1931 г., закрепившие изменение политики по отношению к специалистам и руководителям предприятий, были результатом общей позиции Политбюро, и прежде всего инициативы Сталина. Как видно из подлинных протоколов заседаний Политбюро, решение Политбюро по вопросам ОГПУ от 10 июля 1931 г., ограничивающее возможности арестов специалистов народного хозяйства, было написано собственноручно Сталиным[268]268
  Там же. Ф. 17. Оп. 163. Д. 895. Л. 68–69.


[Закрыть].

«Мини-реформы» 1931 г. в промышленности отражали сталинское понимание сути кризиса и путей выхода из него. Сталинский прагматизм всегда имел характер «кризисного прагматизма» – ограниченной, запаздывающей и непоследовательной реакции на обострение кризисных явлений до крайних пределов. Как приложение к террору и насилию, которые оставались приоритетами большевистской политики, Сталину всегда были понятнее и ближе разного рода организационно-политические и кадровые мероприятия, имевшие характер корректировок, но не сколько-нибудь серьезных реформ. Несмотря на некоторые колебания и частичные изменения индустриальных планов, курс на форсированную индустриализацию и наращивание капитальных вложений в тяжелую промышленность не претерпел изменений. Хроническое невыполнение планов промышленного производства в значительных масштабах и очевидное обострение проблем низкой производительности труда, фондоотдачи, распыления ресурсов в условиях скачкообразного наращивания капитальных вложений фактически игнорировались. На 1932 г. вновь были приняты нереалистические планы 36 %-ного прироста промышленной продукции и 40 %-ного прироста капитальных вложений[269]269
  Davies R.W. Crisis and Progress in the Soviet Economy. P. 127–128.


[Закрыть]. Только в конце июля 1932 г. под напором финансового кризиса Политбюро в срочном порядке предприняло сокращение капиталовложений. Большая часть сокращения пришлась на тяжелую промышленность. Это решение было принято по инициативе председателя Госплана Куйбышева и поддержавшего его председателя СНК Молотова при горячих возражениях руководителей ведомств, прежде всего наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе[270]270
  См. подробнее: Дэвис P. У., Хлевнюк О. В. Вторая пятилетка: механизм смены экономической политики // Отечественная история. 1994. № 3. С. 92–109.


[Закрыть]. Заметное сокращение капиталовложений было важным шагом в верном направлении, вслед за которым последовала серия более решительных мер, означавших отказ от политики скачков. Однако, как обычно, этот шаг был предпринят с большим опозданием и, соответственно, после ненужных дополнительных потерь.

Продолжение курса на форсированную индустриализацию в формате большого скачка было основой нарастания кризиса в других отраслях экономики и в социальной сфере. Поскольку высокие темпы строительства новых предприятий были рассчитаны на массовый импорт промышленного оборудования, технологий и материалов, постольку до опасных пределов нарастал дефицит внешнеторгового баланса. Своего высшего уровня внешняя задолженность достигла в августе 1931 г. – 1233 млн руб.[271]271
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 155. Л. 73.


[Закрыть] Это была огромная сумма (достаточно сказать, что экспорт в 1931 г., по официальным данным, составлял 811 млн руб.[272]272
  Davies R.W. Crisis and Progress in the Soviet Economy. P.534.


[Закрыть]). Напряженность долга усугубляла краткосрочность большинства кредитов, а также мировой кризис, вызывавший, с одной стороны, падение цен на советский экспорт, а с другой – трудности в получении новых кредитов или отсрочки старых. Столь тяжелое положение было следствием массовых и нередко нерациональных закупок, которые производились в условиях скачкообразной индустриализации. Осознав угрозу этой политики, Сталин с конца 1931 г. начал борьбу с аппетитами ведомств, требовавших новых закупок по импорту. Как уже говорилось, в сентябре 1931 г. это вызвало острый конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, который лоббировал дополнительные поставки металла. Более внимательно присматриваясь к проблеме безграничного импорта, Сталин обнаружил факты варварского расточительства. Прочитав 9 сентября 1931 г. заметку в «Известиях» о ненужности импортного металла, завезенного на строительство Челябинского тракторного завода, он обозвал хозяйственников «преступниками и сволочами», потребовал рассмотреть этот факт на заседании Политбюро и наказать виновных[273]273
  Сталин и Каганович. Переписка. С. 101, 113,115.


[Закрыть].

Трудно сказать, в какой мере Сталин действительно начал осознавать порочность собственной политики индустриального скачка. Однако кризис не оставлял места для дальнейших колебаний. Еще раньше, чем началось заметное сокращение капитальных вложений в промышленность, было предпринято существенное сокращение импорта – почти на треть за первое полугодие 1932 г.[274]274
  Davies R. W. Crisis and Progress in the Soviet Economy. P. 161.


[Закрыть] Продолжавшееся и далее сокращение импорта позволило избежать банкротства на международных рынках, однако было предпринято слишком поздно, чтобы предотвратить нарастание кризиса внутри страны.

Не отказываясь от форсированной индустриализации и большого экспорта сельхозпродуктов, сталинское руководство не могло отказаться и от наращивания реквизиций в деревне. Хлебозаготовки из урожая 1931 г. по своей жестокости превзошли аналогичные кампании предыдущих лет. В деревне было изъято до 40 % всего наличного хлеба в отличие от 30 %-ного изъятия в предыдущем году. Учитывая, что урожай 1931 г. был плохим, в деревне осталось хлеба намного меньше: около 40 млн тонн по сравнению с 50 млн тонн в 1930 г.[275]275
  Davies R. W., Wheatcroft S. G. The Years of Hunger. P. 448.


[Закрыть] В результате в основных зерновых районах (прежде всего на Украине), подвергшихся особенно значительному опустошению, начался голод.

Уже в начале 1932 г., в период подготовки к весенним работам, было ясно, что эта политика продразверстки требует немедленных изменений. Настроения ограбленных, голодавших или ожидавших голода крестьян были тяжелыми, они отказывались работать в колхозах. Хотя мы все еще не располагаем полным комплексом документов об информации и предложениях, поступавших по этому вопросу в Москву, отдельные факты свидетельствуют о том, что идеи нового нэпа все чаще возникали в головах советских функционеров. Так, в январе 1932 г. Я. Э. Рудзутак в записке Сталину предлагал доводить хлебозаготовительные планы в начале хозяйственного года, «чтобы колхоз имел возможность планировать продажу на рынке части продукции после выполнения государственного задания»[276]276
  Ивницкий Н. А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1994. С. 191.


[Закрыть]. Это было разумное предложение, в конце концов принятое год спустя, после того как голод унес много миллионов жизней. Однако в 1932 г. оно было проигнорировано. Безразличной была реакция Москвы на инициативу украинского секретаря С. В. Косиора от 15 марта 1932 г.: «Объявить от имени союзных организаций о порядке хлебозаготовок из будущего урожая, исходя из того, что чем большего урожая добьется колхоз и колхозник, тем больший фонд должен быть выделен и распределен на личное потребление»[277]277
  Там же. Телеграмму Косиоранаимя Сталина от 15 марта 1932 г. и решение Политбюро по телеграмме см.: Голод в СССР. 1930–1934 / Сост. О. А. Антипова и др. М., 2009. С. 120–122.


[Закрыть] Сталин, конечно, понимал, что предложения Рудзутака, Косиора (и, возможно, другие подобные инициативы, которые обнаружатся по мере изучения архивов) были попыткой заставить центр следовать определенным правилам игры и стимулировать крестьян, по крайней мере, предсказуемостью государственных требований. Однако Сталин предпочитал не слышать такие предложения, что еще раз свидетельствовало о том, что он пока не намеревался менять принятый курс, оставляя за государством право брать в деревне столько хлеба, сколько понадобится для осуществления необоснованных индустриальных проектов.

В условиях, когда нужно было срочно действовать, чтобы хотя бы смягчить нараставший кризис, сталинское руководство фактически бездействовало. Слабо и нехотя Москва реагировала только на серьезное обострение обстановки. Помимо предоставления семенных ссуд, что являлось обычной практикой в период весеннего сева, особого внимания заслуживают несколько правительственных решений, принятых с конца апреля 1932 г. на фоне резкого нарастания социальной нестабильности (массовые голодные волнения в деревне и в городах), а также опасений за будущий урожай.

19 апреля 1932 г. в ответ на телеграмму председателя СНК Украины В. Я. Чубаря в Москве согласились выделить республике продовольственную помощь за счет государственных запасов, находившихся на территории республики (25 тыс. тонн), а также возвращения Украине 30 тыс. тонн пшеницы, предназначенной на экспорт[278]278
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 12. Л. 108; Командиры большого голода. Поездки В. Молотова и Л. Кагановича в Украину и на Северный Кавказ. 1932–1933 гг. / Сост. В. Васильев, Ю. Шаповал. Киев, 2001. С. 86.


[Закрыть]. В условиях нараставшего голода украинское руководство 23 апреля решилось направить Сталину новую тревожную телеграмму, в которой сообщалось о перебоях в снабжении Донбасса и других промышленных центров республики и содержалась просьба о дополнительной продовольственной помощи. О положении крестьянства в телеграмме не говорилось, поскольку украинские руководители знали, что к сообщениям о положении рабочих Москва будет более внимательной. Для того чтобы добиться результатов, вслед за телеграммой в Москву был командирован Чубарь[279]279
  Голод 1932–1933 рогав на Укранн: очима кториюв, мовою документе / Упор. Р. Я. Ilnpir та iH. Ки1в, 1990. С. 147.


[Закрыть]. При личных встречах Чубарю, судя по всему, удалось убедить Сталина и других московских руководителей в тяжести положения Украины. В результате 29 апреля 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение, которое предусматривало некоторые меры дополнительной помощи Украине и общее перераспределение продовольственных ресурсов. Для снабжения Украины из черноморских портов возвращались 15 тыс. тонн кукурузы и 2 тыс. тонн пшеницы, предназначенных для экспорта. На Дальнем Востоке (видимо, в Канаде[280]280
  8 мая 1932 г. Сталин шифротелеграммой сообщал руководству Восточно-Си-бирского крайкома: «Уже куплено в Канаде дополнительно 3 млн пуд. хлеба. Хлеб поступит [во] Владивосток для Дальвоста и Востсибири. Свою долю получите» (Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 365).


[Закрыть]) закупалось 3,5 млн пудов зерна для снабжения восточных регионов СССР. Соответственно, зерно, подлежащее вывозу в восточные районы из Центрально-Черноземной области (4 млн пудов) направлялось на Украину. Прекращался вывоз украинского хлеба в Закавказье, а для снабжения Закавказья использовалось зерно из 3 млн пудов, срочно закупленных в Персии[281]281
  Там же. С. 362–363.3 мая 1932 г. это решение Политбюро было оформлено как постановление СНК (Голод в СССР. 1930–1934. С. 141–142).


[Закрыть]. В совокупности все это составляло важный шаг в верном направлении – сокращение экспорта сельскохозяйственных продуктов и закупок хотя бы некоторого количества зерна на мировых рынках. Вместе с тем этот шаг уже явно запаздывал. Например, закупленное на Дальнем Востоке и в Персии зерно, даже по официальным расчетам, должно было прибыть только в мае – июне, что на самом деле являлось оптимистическим планом.

Столь же запоздавшими были и уже упоминавшиеся майские решения о сокращении планов заготовок и колхозной торговле. Однако помимо сроков майские решения были неэффективными и с содержательной точки зрения. Выступая в декабре 1932 г. на заседании украинского политбюро, Л. М. Каганович объяснял, что принять законы о колхозной торговле и некотором сокращении планов заготовок заставили два обстоятельства: стремление материально заинтересовать крестьян («чтобы лучше сеяли») и необходимость «успокоить бушевавшего украинского мужика»[282]282
  Командиры большого голода. С. 338.


[Закрыть]. Таким образом, «реформы» принимались под нажимом и рассматривались Сталиным как отвлекающий маневр с целью сбить возросшую до критического уровня социальную напряженность. Соответствующими были и принятые меры. Сплошным обманом было постановление от 6 мая, провозглашавшее снижение хлебозаготовительных заданий в 1932 г. на 4,3 млн тонн по сравнению с 1931 г. (с 22,4 до 18,1 млн тонн)[283]283
  Davies R. W., Wheatcroft S. G. The Years of Hunger. P. 138.


[Закрыть]. Фактически это снижение рассчитывалось по отношению к крайне высоким и невыполнимым планам 1931 г. По отношению к реальному выполнению заготовок в 1931 г. снижение составляло всего 1,3 млн тонн, причем вопрос о дополнительных поставках хлеба за счет возвращения ссуд прошлых лет и гарнцевого сбора (натурального налога за помол зерна) вообще оставался открытым.

Между тем вопрос о планах приобретал все более острое значение. Май и июнь 1932 г. был отмечен почти полным истощением всех продовольственных запасов на местах и нарастанием голода. Исходя из реального состояния сельского хозяйства, местные руководители настаивали на дальнейшем снижении планов. Например, 10 июня 1932 г. Сталин получил два письма от украинских руководителей – председателя СНК республики В. Я. Чубаря и председателя украинского ЦИК Г. И. Петровского. Оба писали о голоде, о тяжелом положении сельского хозяйства и необходимости в связи с этим корректировки планов. Особенно откровенен и резок был Петровский, находившийся под впечатлением своей поездки по районам Украины. Произнеся ритуальную фразу по поводу активности кулака, Петровский посвятил большую часть своего письма критике государственной политики в деревне, в частности непосильных хлебозаготовительных планов. Петровский утверждал, что принятие высокого заготовительного плана из урожая 1931 г., хотя и вызывалось государственными потребностями, было ошибочным. В результате «порядочная часть села охвачена голодом». С явным сочувствием Петровский воспроизводил высказывания крестьян: «Зачем создали искусственный голод, ведь у нас был урожай; зачем посевматериал забирали – этого не было даже при старом режиме». Петровский просил оказать Украине помощь продовольствием и при этом предупреждал, что новые хлебозаготовки в силу плохого проведенного сева будут еще тяжелее[284]284
  Командиры большого голода. С. 206–215.


[Закрыть]. Получив эти письма, Сталин сообщил Кагановичу: «Письма Чубаря и Петровского мне не понравились». Отвергнув возможность дополнительной помощи Украине и сокращения плана хлебозаготовок, Сталин писал: «По-моему, Украине дано больше, чем следует. Дать еще хлеб незачем и неоткуда»[285]285
  Сталин и Каганович. Переписка. С. 169.


[Закрыть]