Текст книги "Ловушка для холостяка"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

9

Нежные и умелые женские руки имеют неописуемую власть над мужским телом. И даже во время самого тяжелого и тревожного сна они способны возбудить раньше, чем начнется пробуждение сознания. Александр еще не проснулся, но уже начал дышать часто и напряженно. Долорес откинула с него одеяло и принялась быстрыми, мелкими поцелуями покрывать его лицо, губы, грудь. Его веки дрогнули, и он что-то пробормотал. Постепенно это бормотание переросло в сладострастное рычание, он пошевелился и перевернулся на бок, лицом к ней…

Уже целую неделю они жили вместе. В постели все оставалось по-прежнему прекрасным – Долорес была легко возбудимой, веселой и умелой любовницей. Но при постоянном общении с ней Александр начинал слегка тяготиться. Только сейчас он стал понимать, что, в сущности, Долорес оказалась девушкой достаточно заурядной – хотя и занималась исследованием столь необычного вещества, как знаменитый тонэр, – другое дело, что для русского человека даже в самой заурядной аргентинке всегда есть некая «экзотика». Порой эта экзотика проявлялась в самых неожиданных ситуациях, например, связанных со знанием русского языка.

Несмотря на все ее успехи, Александру так и не удалось позабавить Долорес своим любимым анекдотом – один приятель говорит другому:

– Вчера я спас одну девушку от изнасилования.

– Да, и каким же образом?

– Уговорил!

– Уговорил? – долго морщила лоб Долорес. – Не понимаю. В чем разница между «говорил» и «у-говорил»?

И Александр так и не смог объяснить ей всю прелесть этого анекдота.

Но дело было даже не в анекдотах, а в том, что их общению недоставало той душевной теплоты, той предсказуемости и надежности, которые можно назвать любовью… А ведь непредсказуемая женщина не в силах избавить от одиночества! Долорес, казалось, искренне увлечена своим русским возлюбленным, но ведь общеизвестно – женская искренность всегда относилась к тому же роду понятий, что и женское кокетство или женское постоянство…

Все было прекрасно в их непрекращающихся любовных играх, кроме одного – это были только игры.

И Александр вдруг начал откровенно томиться. Это была какая-то странная, безразмерно-вселенская, экзистенциальная тоска, которая охватывает перед лицом вечности. Осознав все высшие истины, познав глубину и тщетность человеческих стремлений, почувствовав себя загнанным в вечный круговорот жизни и смерти, человек начинает тосковать – ничего нового он уже не узнает, а впереди остается только томительное ожидание неизбежного конца.

Тот же Пушкин, по свидетельствам современников, время от времени начинал метаться, приговаривая: «Какая тоска, Боже мой, какая тоска!» Тот же Гоголь подарил русскому менталитету знаменитую фразу: «Скучно жить на этом свете, господа!» – и умер от острого приступа неврастении. Тот же Толстой в конце жизни не выдержал тоскливого ожидания будущих вселенских некрологов и ушел из дома, чтобы умереть в дороге, на станции Астапово.

Разумеется, что молодой сыщик не мерил себя масштабами классиков, но в его отношениях с Долорес не хватало именно этой изюминки, которая бы позволяла говорить «люблю» с предельной степенью искренности. Сравнивая ее с далекой московской Ириной, он вдруг с удивлением обнаружил, насколько просто было бы ему признаться в любви родной российской плутовке.

Поэтому, когда пришло время возвращаться в Москву и у них с Долорес состоялся решающий разговор о будущем, Александр находился в крайнем замешательстве. Ему предстояло сделать самый тяжелый выбор, который только можно себе представить, – между двумя счастливыми случаями, произошедшими в его жизни почти одновременно, то есть на протяжении всего лишь одного года! Возможно, только один из них и был единственно счастливым, недаром же и год выдался необыкновенным – 2000-м!

– Почему ты не хочешь поехать со мной в Россию? – в очередной раз вяло поинтересовался он в самый день отлета.

– Да потому что у вас безумно долго продолжаются холода! – ответила его горячая южная красавица. – Я просто не понимаю, как можно жить в стране, где полгода царит такая отвратительная погода!

– Но разве ты меня не любишь?

– Конечно люблю, – промурлыкала Долорес, – и именно поэтому хочу, чтобы ты получил вид на жительство в Аргентине. Ты уже неплохо знаешь испанский и вполне сможешь найти свою любимую работу сыщика. Что тебя останавливает?

– Не знаю, – тяжело вздохнул Александр, – черт меня подери, но не знаю…

Они расстались, так ни до чего и не договорившись, а спустя три часа Александр уже вернулся в холодную, заснеженную Москву…

– Ну и правильно сделал, что вернулся, – сказал мудрый полковник Гунин, которому явно не хотелось терять своего лучшего помощника в «дебрях» западного мира. Он внимательно выслушал рассказ о тяжелых душевных муках, обуревавших Александра в Париже, после чего решительно добавил: – И дело тут не в том, что нормальный человек должен дорожить своей родиной, дело не в родных церквах и пейзажах, культуре, языке или традициях, а в самых любимых друзьях и самых милых на свете женщинах.

– Это вы верно заметили, господин полковник. – Александр вдруг встрепенулся и, впервые с момента своего возвращения, с облегчением улыбнулся и схватился за телефон.

– Эй, куда ты звонишь? – немедленно всполошился Николай Александрович. – Если в Аргентину, то только не за счет нашей фирмы…

– Нет, не в Аргентину, – засмеялся помощник. – Алло, Ирина? Привет, это я… Как насчет того, чтобы выйти за меня замуж?

10

Это был самый невероятный, фантастический, безумно счастливый день в его жизни. Все произошло за неделю до свадьбы. В тот вечер они здорово загуляли, побывали в двух шикарных ресторанах, причем, несмотря на протесты Александра, везде платила Ирина. Было уже далеко за полночь, когда они явились в ночной клуб, расположенный где-то в районе Воробьевых гор.

– Кстати, – вдруг вспомнил Александр, – а как твои прежние поклонники? Я имею в виду Гурского и Архангельского. Надеюсь, пока я был в Париже, ты ни с кем из них не встречалась?

– Нет, – покачала головой Ирина, и вдруг буквально вспыхнула от злости. – Не хватало мне еще встречаться с этим сопливым пошляком, который вздумал разыгрывать из себя черт знает кого!

– А что случилось? – заинтересовался Александр, сразу поняв, что речь идет о том самом юноше, которого он когда-то разыскивал, а затем, приковав наручниками, волок за собой через всю Москву.

– Ничего, просто ненавижу этих лицемерных стоиков, которые смиренно отказываются ото всех удовольствий, проповедуя при этом моральное совершенство! – Ирина презрительно фыркнула. – Тоже мне, отец Сергий! Как будто в той же постели нельзя усовершенствовать и себя и будущие поколения гораздо успешнее, чем где-либо в другом месте! Конечно, гораздо легче быть добродетельным и одиноким идиотом, чем грешить легко и весело, как это когда-то делал мой любимый поэт Гейне, сказавший по этому поводу прекрасную фразу: «Добродетельным можно быть одному, но, чтобы согрешить, нужны как минимум двое».

– Ого, какая у меня начитанная будет женушка! – хмыкнул было Александр, однако Ирина не обратила на это внимания, продолжая говорить быстро и запальчиво, словно кого-то и в чем-то убеждая.

– А как противен этот водопад пошлых нравоучений, каким сдавленным лицемерием веет ото всех уверений в безмерном трагизме мира и жалкой бренности всего земного! Да и что еще остается делать всем этим убогим стоикам, как не прикладывать к своим раскаленным лбам ледяные глыбы стоического равнодушия? Мне лично кажется, что именно на стоицизме проверяются на прочность наши характеры. Гораздо сложнее быть мужественным в борьбе, чем в бегстве от нее! Как просто отказываться и презирать те блага, которые становятся тебе недоступны! И как же близко от этого до убожества!

– Да успокойся ты, никто с тобой не спорит, – перебил ее Александр, поскольку Ирина заговорила так громко, что на них стали оборачиваться. – Я уже понял, почему ты поссорилась с Гурским…

– Ты не дал мне закончить, а я еще хотела сказать, что он ушел в монастырь и стал послушником.

– Серьезно? – удивился Александр. – Ну, Бог с ним. А как насчет вальяжного господина Архангельского? Уж его-то никак не упрекнешь в стоицизме. Да и в монастыре его трудно представить – разве что колокол пожертвует.

– С ним тоже все кончено. Точнее сказать, я просто вычеркнула его из своей жизни. Считай, что он умер, и все дела.

– А почему ты так спокойно говоришь о смерти. Неужели ты ее совсем не боишься?

– Уже отбоялась, – усмехнулся этот «маленький и очаровательный философ», как Александр мысленно называл Ирину, любуясь ее подвижной физиономией. Кстати, одета она была сегодня именно как молодая дама – красивое темно-вишневое вечернее платье, такого же цвета бархатная ленточка, сколотая золотой заколкой на нежной шейке, и, кроме того, белые ажурные чулочки и изящные черные полусапожки на высоких каблучках.

– А разве это возможно? – спросил он.

– Почему же нет? Неужели ты не знаешь, что осознание трагизма смерти всегда проходит три стадии. Сначала мы боимся всего того, что связано в нашем сознании с понятием смерти – пугающе загадочный вид покойников, тлетворный запах могил, гнетущая атмосфера похорон. Б-р-р!

– Давай выпьем! – тут же предложил Александр, несколько озадаченный этим разговором, тем более, что ему тут же вспомнился другой – в Париже, на мосту Александра II. Но там он сам рассказывал Долорес о смерти, а здесь ему повествует об этом собственная невеста, которой нет еще и двадцати лет!

– Все это смерть биологическая, – задумчиво продолжала Ирина, размешивая шампанское соломинкой, чтобы вышли все пузырьки. – Но потом, повзрослев, мы начинаем бояться утратить смысл своей жизни и лишиться всех знакомств, – ведь это превратит нашу жизнь в то, что хуже биологической смерти – в смерть социальную, когда мы никому не будем нужны.

«И никто меня не любит, никому я не нужна…» – вдруг вспомнились Александру всхлипывания Ирины в день их первого знакомства, когда она так рвалась убежать из его квартиры.

Какое счастье, что он никуда ее не отпустил!

– Ты меня слушаешь?

– Да-да, конечно. А что за третья стадия?

– Это страх перед исчезновением собственного Я. Не будь у нас опыта такого исчезновения, и мы, возможно, не имели бы этого страха. Но, каждый день, засыпая, мы проходим через момент перехода от Я бодрствующего к Я спящему. Этот момент абсолютно неуловим, поскольку мы не можем вспомнить, в какое мгновение заснули, но именно он-то и является нашим повседневным опытом умирания. Именно поэтому я иногда боюсь засыпать и мучаюсь от бессонницы. Как же я боюсь смерти и хочу стать бессмертной!

– И это говорит юная девушка, накануне собственной свадьбы!

– Ну и что?

– Если бы нас сейчас кто-то подслушал, то решил бы, что наша свадьба состоится в дурдоме.

– Тому, кто так бы решил, самому место в дурдоме! – сердито заявила Ирина. – А тебя разве не мучат подобные мысли?

– Конечно, мучат, и именно поэтому я далеко не во всем с тобой согласен, – медленно покачал головой Александр, прикуривая сигарету.

– Например?

– Не все так просто. Одним только страхом смерти вряд ли можно объяснить нашу невероятную жажду бессмертия. Все гораздо сложнее. Боясь смерти, мы, в сущности, страшимся времени, которое приближает нас к ней с каждой минутой. Время – это закон перемен, который довлеет надо всем материальным. Конечное не может противиться бесконечному, и вот здесь-то заключено главное противоречие. Наши тела конечны и подвержены вездесущему воздействию времени, но того же самого нельзя сказать и о наших душах! Наше Я – идеально, а потому выпадает из сферы действия времени. Великие идеи нетленны, вечные проблемы неразрешимы, а потому наш дух чувствует себя достойным бессмертия.

Какое-то время Ирина раздумывала, а Александр нежно перебирал ее маленькие, с розовым маникюром, пальчики.

– Ты хочешь сказать, что жажда бессмертия вытекает именно из этого противоречия? – наконец спросила она. – То есть наши тела конечны и не в состоянии противостоять времени, зато наши души способны приобщиться к бесконечному, а значит, почувствовать себя вечными?

– Разумеется! Кроме того, главная духовная потребность любого человека – это потребность в любви. А что такое любовь, как не стремление к бессмертию, как говорил великий философ Платон?

– Я его читала…

– Умница. – Александр поцеловал ее руку и вдруг тихо пропел: – «В ласковые сети постой, не мани, не везет мне в смерти, повезет в любви!»

– Ладно, давай еще выпьем. Наливай шампанского, что ты на меня уставился?

Александр послушно взялся за бутылку, не переставая удивляться своей будущей жене. Кто бы мог подумать, что в очаровательной головке этой девчонки с такой аппетитной попкой, таится бездна философских размышлений о смерти? Уж не этим ли она его покорила, в отличие от той же Долорес?

Ведь самая романтичная на свете любовь – это та, которая протекает под знаменитым девизом «мементо море»!

Самое смешное, что они так увлеклись всеми этими спорами, что еще даже ни разу не потанцевали!

– К черту! – внезапно и резко опьянев, заявила Ирина. – Надоело философствовать и смотреть на всю эту упитанную сволочь, которая корчит из себя высшее общество. Поедем к тебе! Шампанское захвати, по дороге допьем…

Александр вышел из клуба, держа в одной руке початую бутылку дорогого французского шампанского, а другой рукой обнимая слегка пошатывавшуюся и что-то мурлыкавшую себе под нос Ирину.

Быстро поймав такси, они уже через десять минут выехали на проспект Вернадского. Когда машина миновала метромост, Ирина неожиданно встрепенулась и приказала молодому и молчаливому шоферу:

– Эй, котик, сверни-ка к Новодевичьему!

– Зачем это? – поинтересовался Александр, не уставая удивляться своей спутнице. – Сейчас узнаешь.

Пять минут езды по Хамовническому валу, и впереди показались высокие стены монастыря.

– Стой! – воскликнула Ирина, когда они поравнялись со входом на Новодевичье кладбище. – Останови здесь.

– Ты что – на кладбище собралась? Или по примеру кое-кого в монастырь хочешь уйти? Я тебя не пущу!

– Заткнись и иди за мной.

Ирина с трудом выбралась из машины и быстро пошла через дорогу. Александру ничего не оставалось делать, как попросить шофера подождать. Прихватив с собой бутылку шампанского, он последовал за девушкой.

Подойдя к каменной сторожке, в которой горел свет, Ирина принялась стучать в окно.

– Что ты делаешь? – подоспевший Александр попытался ее оттащить. – Они сейчас вызовут милицию и нас арестуют! Что с тобой происходит?

– Не бойся, ничего не будет… Эй, вы там, крысы кладбищенские, отоприте!

– За каким чертом тебя несет на кладбище? Мы же собирались ехать ко мне!

– Скоро поедем, но сначала я хочу тебе кое-что показать. Да открывайте же, козлы!

Из сторожки появился какой-то человек в черном тулупе и медленно подошел к металлическим воротам кладбища с другой стороны:

– Чего надо? Что хулиганите?

– Пустите нас внутрь!

– С ума сошли? Убирайтесь отсюда, пока милицию не вызвал!

– Ну вот, что я тебе говорил, – пробормотал Александр, – пойдем в машину.

– Нет, никуда я не пойду. Послушай, дед, неужели я, бедная и несчастная вдова, не могу пролить слезу на могилке своего любимого мужа?

Александр фыркнул и полез за сигаретами.

– Днем, днем приходите, дамочка, – более миролюбиво заявил сторож, рассмотрев и роскошную шубу Ирины, и стоявшее неподалеку такси, – а сейчас не время.

– А я хочу сейчас! – капризно заявила девушка и вдруг полезла в карман шубы. – На-ка вот, дядя, возьми и отворяй поскорее.

При свете уличного фонаря Александр увидел, что Ирина сквозь решетку металлической ограды сует сторожу двадцатидолларовую купюру.

Судя по всему, ему были хорошо знакомы подобные дензнаки, поскольку он явно заколебался.

– Ну чего это, зачем это… – забормотал сторож, – почему днем не приходите?

– Не бойся, дядя, – успокоила его Ирина, – мы ненадолго. Только навестим могилку – и тут же обратно. Отворяй же, наконец, старый хрыч, или тебе двадцать баксов мало? Ну, черт с тобой, на еще!

Вторая купюра окончательно развеяла все сомнения хранителя вечности.

– Сейчас, я вам дверь открою, – заявил сторож, – через сторожку пройдете, чтобы воротами не громыхать.

Действительно, скрывшись в сторожке, он через пару минут распахнул дверь. Александр и Ирина прошли внутрь, миновали помещение и оказались на кладбище.

– Вас проводить? – услужливо спросил сторож. – Где упокоится ваш супруг?

– Сама найду, – отмахнулась Ирина и взяла под руку Александра, – пошли.

– Только недолго, вы обещали!

Она небрежно кивнула и решительно потащила Александра куда-то в глубь аллей.

– Ну и что это значит? – поинтересовался сыщик, с любопытством озирая массивные кресты и изваяния. Он неоднократно бывал здесь днем, помнил, где похоронены жена и сын Сталина, Хрущев, Чехов, Гоголь и многие другие известные персонажи, но в лунном свете, морозной декабрьской ночью, когда вокруг тишина и лишь снег скрипит под ногами, все казалось настолько зловещим и странным, что он был почти благодарен Ирине за эту неожиданную выходку.

В глубине кладбища действующих фонарей было мало – горел всего один на каждую аллею.

– Ночь, улица, фонарь, могила… Однако как все это мило! – пробормотал Александр, лишь бы избавиться от этой гулкой, гробовой тишины.

– Нет, это в самой глубине, но мы туда не пойдем. – И Ирина остановилась под ближайшим фонарем. – Дай лучше прикурить.

– Ты можешь, наконец, объяснить, что мы здесь ищем? – спросил Александр, поставив шампанское в снег и поднося Ирине зажигалку.

– Могилу, – выдохнула она дым.

– Чью?

– Мою!

– Ты что – вампир? – не нашел ничего более остроумного Александр.

– А, как ты не понимаешь! – досадливо поморщилась Ирина. – Мама Лида тут недавно расчувствовалась и купила нам обеим могилы. «Хочу, говорит, чтобы мы и после смерти были вместе».

– Интересное капиталовложение. Но насколько я помню, здесь же хоронят только по распоряжению правительства?

– Этого я не знаю, хотя у нее столько знакомств… Но я абсолютно уверена, что она купила нам могилы именно здесь, потому что сама видела документы. Участки находятся в самом конце, у противоположной стены… Нет, ну их к черту, сейчас мы туда не пойдем!

Она задумалась, вскинула голову и посмотрела на звезды. Александр курил, поглядывал на Ирину и терпеливо перетаптывался на одном месте. О чем думает эта странная девушка, которая совсем скоро станет его женой?

– Скажи мне хоть что-нибудь! – неожиданно попросила она.

– Что именно?

– Утешь меня! Неужели мы все будем лежать в этих проклятых могилах? Неужели все это так неизбежно? Но почему, за что? Ведь это же невозможно, нечестно, неправильно! Ну скажи, скажи, ведь ты же такой умный – есть Бог, есть загробная жизнь, есть там хоть что-нибудь?

– Не знаю! – честно признался он. – Надеюсь, что есть… Чем я могу тебя утешить? Только одним… – И он поднял с земли бутылку шампанского.

 
«День завтрашний сокрыт от наших глаз,
Спеши использовать летящий в бездну час;
Пей, луноликая, как часто будет месяц
Всходить на небосвод, уже не видя нас!»
 

Ирина жадно приложила горлышко к губам и запрокинула голову. Сделав несколько больших глотков, она выронила бутылку в снег, схватила Александра за рукав дубленки и потащила в сторону ближайшего памятника. Это была большая, плоская, занесенная снегом плита, над которой сидел скорбящий каменный ангел.

– Ты что? – проваливаясь в снег и чертыхаясь, спросил Александр. – Куда ты меня тащишь?

– Давай займемся любовью прямо здесь, на этой самой могиле!

– Холодно ведь! – Впрочем, мороз был не таким уж сильным, просто Александр сегодня много выпил и сейчас вдруг так разволновался, что побоялся опозориться.

– Ничего, я тебя согрею, – пробормотала она, приникая к нему. – Поцелуй меня…

Напрасно он думал, что только Долорес бывает бесподобна в таких делах! Что там мороз, тишина и кладбище – уже через минуту они оба дрожали от возбуждения, проникая холодными руками под одежду друг друга и согреваясь бесстыдно-ласкающими прикосновениями.

Никогда прежде Александр не испытывал такого адского, неимоверного, чудовищного по остроте и безумию блаженства. Куда там Долорес со всем их постельным сексом! Оказалось, что самые острые впечатления возникают только спонтанно и только в самых невероятных местах!

Распахнув шубу, Ирина легла на могильную плиту, небрежно разметав волосы прямо по снегу. Задрав на ней платье и положив ее ноги себе на плечи, он встал перед девушкой на колени. Белые чулки, пояс для резинок, тонкие, ажурные трусики… Александр так и не стянул их до конца, оставив на белом сапоге правой ноги. Несколько мгновений он жадно ласкал Ирину горячим и влажным языком, добиваясь сладострастных стонов с ее стороны, а затем приподнялся и вошел в нее, поразившись упругой силе своего возбуждения.

Задыхаясь и неистовствуя, он то прижимался раскаленной щекой к прохладно-гладкому чулку ее правой ноги, то кусал губы, стараясь передать ей рвущуюся наружу энергию. На какое-то мгновение он вскинул голову и сквозь прищур раскаленных век увидел склонившегося над ними ангела – тот снисходительно улыбался!

Прервав череду сдержанных стонов, Ирина вскрикнула так громко, что Александр очнулся и испугался. Он сделал еще несколько резких и сильных толчков, но она уже обмякла и перестала подаваться им навстречу, принимая их покорно и расслабленно. Александр содрогнулся, выгнулся и, заскрежетав зубами, изо всех сил прижал ее обнаженные бедра к своему разгоряченному лицу…

Через несколько минут, приведя себя в порядок, они молча направились к выходу, преисполненные самых торжественных чувств.

– У тебя волосы в снегу, – заметил он, когда они оказались под одним из фонарей. – Подожди, я отряхну, а то еще простудишься.

– Оставь, – мотнула головой она, – сейчас в машине согреемся.

Попрощавшись со сторожем, они вышли на улицу и сели в такси, за рулем которого дремал водитель.

«Какая фантастика, – думал Александр, глядя на Ирину и молча улыбаясь. – Нет, но такого приключения у меня не было даже в сельве! Интересно, о чем она сейчас думает?»

– Чему ты улыбаешься? – спросила она.

– Ты настолько великолепна, что этого не передать словами. И я тебя невероятно люблю! – Он потянулся, чтобы снова ее поцеловать, но Ирина вдруг отстранилась.

– Подожди, успеешь. Сначала ответь мне на один очень важный вопрос.

– Какой?

– Почему ты не женился на Долорес, а предпочел меня? Она же такая красивая и сексуальная…

Александр на секунду задумался, но ответ вдруг явился сам собой, и тогда он уверенно заявил:

– Зато ты – такая милая, романтичная и умная! И вообще поверь мне на слово – русские девушки прелестны своим лукавством, а иностранки в этом отношении гораздо более прямолинейны и примитивны. Это и понятно – им всего лишь предлагают заняться сексом, а мы-то своих родных девушек обольщаем!

– Но ведь ты же ее любил?

– Наверное, да, но сексуальная любовь – это совсем не то, что любовь романтичная! Первая угасает, входя в привычку, зато над второй время не властно! А что может быть романтичнее того, что мы сейчас пережили? Могу я, наконец, снова тебя поцеловать?

– И не один раз!

Они упоенно прижались друг к другу, пока машина мчалась по пустынным улицам. А в небе уже всходила полная луна, осторожно поглядывая на этот странный город, в котором ежедневно происходило столько событий и кипело столько страстей, порой бессмысленных и диких, но от этого еще более яростных. Днем этот город своей лихорадочной суетой напоминал осажденную крепость. И только ночью, когда стихало все и лунный свет вместе со светом неоновых фонарей заливал пустынные проспекты, умиротворенная древность осмеливалась напомнить о себе: романтично чернели зубчатые стены монастырей, оживали лунообразные купола и бронзовые монументы, перемигивались огнями старинные здания. И даже в самом слове «Москва», казалось, начинало трепетать спрессованное тысячелетиями время…