Автор книги: Олег Стрижак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Часть одинадцатая

Трибуц, весной 43-го года «смахнул» двух (одного за другим) начальников штаба КБФ, убрал напрочь с подплава «неудобного» комдива Грищенко, и теперь никто не мешал Трибуцу.

(Красиво Трибуц витийствовал на митинге в Кронштадте в 75-м году: "Это был подвиг, величие которого не померкнет в веках, навсегда останется ярким примером для всех грядущих поколений... балтийские подводники вписали золотые страницы...")

Недаром Грищенко говорил о нем: "Убийца..." Сколько эшелонов лодок хотел развернуть Трибуц? Нужно читать документы. Из книг видно, что – минимум два. Как разведка первого эшелона были посланы к заграждению (штабная игра показала, что оно неодолимо) три "щуки" (в пору белых ночей!.. лодкам ночью всплывать нужно, для зарядки аккумуляторных батарей и вентиляции отсеков). Две "щуки" не вернулись. "Щ-303" вернулась невероятным чудом... и мы знаем, что встречали её не оркестром, а встречали её офицеры "Смерша".

Затем, в качестве разведки второго эшелона, были высланы три "малютки" (весь состав дивизиона). Они вернулись (особенно тяжелые повреждения от авиации противника получила "М-102", командир и помощник были убиты, в командование вступил инженер-механик Дмитрий Базлов...).

Настал черед "Эсок". "С-9" и "С-12" не вернулись...

Далее, как писал Грищенко, "подвиг отважных (погибших,– О. С.) экипажей Щ-408, Щ-406, С-9, С-12 продолжили их боевые друзья",– на этом в «Соли службы» оканчивается 11-я глава (а в Московском издании этой фразы нет).

Есть указания в литературе, что лодки посылались ещё, та же "М-102" с новым командиром в октябре 43-го (см.: Инженеры-механики флота в Великой Отечественной войне. Выпуск второй. СПб., 1992, с. 21) подорвалась на мине, последствия были очень тяжелы, и всё же экипаж спас лодку, и выжил...

Смущают и настораживают недомолвки, недоговоренности в воспоминаниях.

Н. Г. Кузнецов, обычно точный даже в перечислении катеров, о потерях Балтфлота в 43-м году («Курсом к победе», с. 285) пишет неопределённо: «некоторые» подводные лодки погибли.

Крон в книге "Капитан дальнего плавания" (сс. 117-118) приводит рассказ дивизионного механика В. Е. Коржа: «...гнетущее впечатление произвели на всех нас тяжелые потери первого эшелона 1943 года...», – потери первого эшелона составили 2 лодки (в двух предыдущих кампаниях Балтфлот потерял 40 подводных лодок), по Корж говорит о «тяжелых потерях первого эшелона». Далее Корж рассказывает: «Люди стали угрюмее и нервнее ...напряжение порождало усталость, полосы уныния сменялись полосами раздражительности, не находящего себе выхода нервного возбуждения. Прорывалось иногда и нечто болезненное. Выпивали в то время многие, чтоб развеять тоску...»

Если учесть, что это в 84-м году пропустила цензура, и представить, чего цензура не пропустила, то обстановка на Балтфлоте летом 43-го обрисовывается невеселой.

Крон (Там же, с. 115) приводит слова акустика «С-13» И. М. Шнапцева (который называет лодки по фамилиям командиров): «Тогда погибли многие: Осипов, Мыльников...»

И фраза обрывается многоточием.

Непонятно. Официально говорится, что на заграждении погибли 4 лодки (и "Щ-323" погибла ночью 1 мая 43-го при выходе из Ленинградского Морского канала).

Крон и Шнапцев могли бы выстроить фразу так: тогда в заливе погибли 4 лодки – Кузьмин, Осипов, Бащенко, Мыльников.

Но Крон поступает иначе. Он, со слов Шнапцева, пишет "многие" (!) и обрывает ряд перечисления.

Зеленцов («Дороги из глубины», сс. 517-519) тоже говорит про обстановку в летние месяцы 43-го года:

"У матросов, которым не нынче, так завтра уходить на лодках, скребли на душе не кошки, а скорей пантеры или барсы. Все ходили озлобленные, как отрешенные от жизни смертники. Все знали, что в любой момент могут послать их лодку на верную смерть. В кубриках об этом только и разговоры, матерят начальство..."

Зеленцов говорит о гибели "Щ-406" и "Щ-408" и далее пишет: "К ним прибавилось еще несколько (!) кораблей, о судьбе которых также ничего не известно..." Крайне туманная формулировка. Зеленцов мог бы сказать: к ним прибавились еще 2 лодки,– а вместо этого говорит: "еще несколько кораблей". И ниже он использует ту же неопределенную формулировку: "В конце концов, потеряв безрезультатно несколько лодок, командование убедилось в бесполезности затеи с прорывом". Я не берусь комментировать эти уклончивые свидетельства участников событий. Но еще более загадочен текст наркома ВМФ Кузнецова на сс. 284-285 книги "Курсом к победе" (1975).

Кузнецов пишет: "Немцы перекрыли Финский залив в самом узком месте – в районе Нарген-Порккалаудд – мощными противолодочными средствами. После (!) мы узнали, что враг выставил здесь двойной ряд противолодочных сетей и плотные минные заграждения..."

Что значит – в устах наркома, главнокомандующего Военно-морским флотом Советского Союза – "после мы узнали"? Ведь разведка доложила об этом заграждении уже к марту 43-го, и в марте в штабе КБФ была проведена штабная игра, которая показала, что выход подводных лодок "нежелателен из-за вероятности больших потерь".

Начальник штаба флота вице-адмирал Ралль считал попытки прорыва "гибельными и бессмысленными", и был за это снят с должности, и за это же был снят с должности начальника штаба КБФ его преемник Петров. Выходит – командующий Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц утаил (!) от наркомата ВМФ и Главморштаба наличие заграждения.

Этого я постичь не могу. Чем же занимались разведотдел и оперативный отдел Главморштаба? Чем занимались все политработники и все особисты? Поведение Трибуца, я думаю, можно объяснить одним: видимо, Трибуц имел "отдельного" покровителя в Кремле. Подтверждение тому я вижу в туманной, но и бескомпромиссной фразе Н. Г. Кузнецова в его книге "Накануне" (1969, с. 312): "Почему же все-таки столь сложно складывалось управление боевыми действиями на фронтах (действия флотов подчинены были армейскому командованию.– О. С.) в начале войны? Мне думается, потому, что не было четкой регламентации прав и обязанностей среди высоких военачальников и высших должностных лиц страны. А между тем именно они должны были знать свое место и границы ответственности за судьбы государства".

Значит, "высшие должностные лица страны" (жаль, что цензура не позволила Кузнецову назвать фамилии, назвать примеры) вмешивались во всё и знать не желали ни "своего места", ни "границ ответственности за судьбы государства". Трибуц вечером 21 июня 1941 года получил от наркома ВМФ Кузнецова (а Кузнецов получил этот приказ от Сталина) приказ – объявить по флоту боевую готовность номер 1, на попытки вторжения врага отвечать огнем.

Трибуц не выполнил (!) этот приказ. Хуже того, Трибуц в четвертом часу утра 22 июня 41-го года разослал по флоту телеграмму, в которой приказывал всем командирам прекратить вредные разговоры о возможной войне с Германией и заняться боевой и политической подготовкой. Только в пять часов утра, после того как немцы бомбили Кронштадт, до Трибуца дошло, что боевую готовность придется всё-таки объявлять. Трибуц без ведома своего командования уничтожил Либавскую военно-морскую базу – за два дня до похода немцев к Либаве. Трибуц в начале сентября 41-го, без ведома своего командования и без ведома Сталина, приготовил Балтийский флот к уничтожению. Достаточно было одного слова – и Балтийский флот был бы уничтожен.

Трибуц за 4 месяца 41-го года потерял 1 линкор, 1 крейсер, 1 лидер, 15 эсминцев... (любого моряка просто шатнёт от таких цифр... линкор, крейсер, лидер, пятнадцать эсминцев! – гордость флота, главная ударная сила...), и 27 подводных лодок. Трибуц бросил в Таллинском переходе на растерзание врагу все свои транспорты, на которых плыли дивизии,– они были бы не лишними в защите Ленинграда. И за всё это никто Трибуца даже не пожурил .

В 43-м году Трибуц скрыл от своего командования наличие в Финском заливе непроходимого вражеского минно-сетевого заграждения и безрассудно угробил там несколько подводных лодок. Командующий Черноморским флотом, замечательный, честный и умный военачальник вице-адмирал Владимирский был снят с должности и понижен в звании до контр-адмирала за то, что на Черном море погибли 3 эсминца (и был назначен на эскадру КБФ, в подчинение к Трибуцу).

А вице-адмирала Трибуца в 43-м году произвели в полные адмиралы.

Кузнецов («Курсом к победе», сс. 390-394) пишет, как в марте 44-го Трибуца вызвал Сталин. Трибуц взволновался, «с озабоченным видом он просил меня раскрыть существо предстоящих разговоров...». Трибуц заверил Сталина, «что флот будет готов, как только очистится залив ото льда, выйти в море, чтобы начать боевые действия».

Это опять была ложь.

Нарген-Порккалауддское заграждение продолжало существовать и даже стало более мощным. Если бы Сталин принял ложь Трибуца. то адмирал Трибуц и летом 44-го мог натворить чудовищных бед. Балтийский флот (меньше половины того, что имелось на Балтике до войны) был спасен Сталиным.

Сталин предупредил наркома и командующего,– "чтобы мы напрасно не рисковали кораблями. Прежде всего придется заняться минами: пробивать фарватеры через минные поля, а это потребует времени и огромных усилий". Не знаю. почему Сталин должен был объяснять двум высшим адмиралам (с академическим образованием) вещи, которые известны мичману. "...Трибуц уехал из Москвы ободренный, уверенный в своих силах". Летом 44-го года ликвидировать Нарген-Порккалауддское заграждение никто не пытался.

В конце сентября 44-го, когда Финляндия подписала с нами перемирие, подводные лодки КБФ начали выходить в море по финским шхерным фарватерам, в обход заграждения, с большими предосторожностями, в надводном положении.

С сентября по конец ноября 44-го года шли бои за острова Моонзундского архипелага, где артиллерия немецких крупных кораблей (крейсеры "Лютцов" и "Адмирал Шеер", более десяти эскадренных миноносцев и сторожевых кораблей) причинила нашим войскам немалый урон. Наши корабли противостоять им не могли: флот оставался заперт.

В декабре 44-го Балтийский флот был выведен из оперативного подчинения сухопутного командования, что естественно: фронт ушел на запад, а все корабли флота остались в Кронштадте и Ленинграде. "В ходе следующих наступательных операций – Восточно-Прусской и Восточно-Померанском наступление сухопутных войск поддерживали только морская авиация и железнодорожная артиллерия" (Доценко, «Флот. Война. Победа...», с. 98).

В истории не бывает "если бы...", а имеется факт: Трибуц скрыл от командования установку немецкого заграждения. "Ни в штабе Балтийского флота,– уклончиво пишет Доценко,– ни в Главном морском штабе не смогли правильно оценить обстановку и сделать соответствующий доклад в Ставку Верховного Главнокомандования. Противник практически без противодействия перекрыл Финский залив" (Там же, с. 100).

Заграждение это простояло до лета 1945 года.

В 1944 году немцы, после потери своих портов в Италии и Франции, перебазировали в число эскадренных миноносцев и более 200 подводных лодок. В декабре 44-го года Балтфлот был оперативно подчинён лично главкому ВМФ Кузнецову. Ставка поставила перед Кузнецовым задачу: сорвать эвакуацию немецких войск по Балтийскому морю. Сил и средств для этого не имелось. "К началу января 1945 г. в составе бригады (подплава КБФ.– О. С.) имелось всего 11 боеспособных подводных лодок, из которых 5 из-за изношенности механизмов должны были ремонтировать. Из шести исправных подводных лодок четыре были развернуты на подходах к Курляндскому полуострову. Но этого было мало, чтобы сорвать массовую эвакуацию войск противника. Наибольшего успеха добилась подводная лодка «С-13» под командованием капитана 3 ранга А. И. Маринеско..." (Там же, с. 101).

“...Ни разу не удалось флоту прервать или хотя бы серьезно нарушить воинские или экономические перевозки (противника.– О. С.). На протяжении всей войны практически без перебоев шла доставка стратегического сырья из Скандинавии в порты Германии, систематически осуществлялись перевозки в интересах приморских группировок сухопутных войск. С 24 сентября по 25 ноября 1944 г. противник почти без противодействия эвакуировал 250-тысячную группировку сухопутных войск с Курляндского плацдарма. Затем, в 1945 г. из Либавы, Виндавы, Данцига и Свинемюнде он вывез свыше 400 тыс. солдат и офицеров и 2,5 млн. человек гражданского населения..." (Там же, с. 108).

250 тысяч фашистских войск, и ещё 400 тысяч... десятки дивизий, и всё это на горе нашей матушке-пехоте. К концу войны адмирал Трибуц (помимо орденов Ленина и многих – Красного Знамени) имел 2 ордена Ушакова 1-й степени и орден Нахимова 1-й степени.

Флотоводец.

Итак, о событиях на Балтике летом 43-го года Кузнецов пишет: "После (!) мы узнали, что враг выставил здесь двойной ряд противолодочных сетей и плотные минные заграждения. К сожалению, мы узнали об этом поздно. И жизнь наказала нас за то, что мы..."

Я категорически не понимаю, каким образом нарком Кузнецов и весь Главный штаб могли не знать, что происходит в Финском заливе, самом близком и самом трудном театре войны на море.

А что таится за словами – "к сожалению, мы узнали об этом поздно"?

Не здесь ли содержится намёк на письмо старших офицеров Балтфлота к адмиралу Исакову?

Поникаровский, защитник Трибуца, в чаду гордыни пишет в "Труде": "И не было никакого письма старших офицеров лично адмиралу И. С. Исакову..."

Письмо было.

И у меня есть тому доказательство.

Поникаровский морочит голову читателям "Труда" и цитирует (себе в подкрепление) Грищенко. Посмотрим, как умеет адмирал читать книги, и посмотрим, как умеет адмирал цитировать.

Вот как выглядит цитата в газете "Труд":

"...посылать подводные лодки на прорыв двух мощнейших противолодочных рубежей врага было нецелесообразно. Эту точку зрения отстаивал на Военном совете (пропущено слово «флота».– О. С.) командир соединения подводных лодок контр-адмирал Сергей Борисович Верховский. После доклада в Ставку оттуда последовал приказ прекратить выходы лодок в Финский залив".

А что же в действительности написано у Грищенко? У Грищенко в книге "Соль службы" (с. 212) последняя фраза звучит так: «После доклада Верховского в Ставку оттуда последовал приказ...»

Что значит сие разночтение?

А сие значит, что – схитрил адмирал.

Сжульничал.

Полный адмирал, начальник Военно-морской академии, президент фонда 300-летия русского флота... видимо, в его среде так принято. Верховский в 43-м не был контр-адмиралом (это звание, как указывает Полещук, Верховский получил в начале 45-го), но Грищенко сказал: "пусть будет так". Грищенко нужно было "прикрыть" и донести информацию. Верховский на должности командира бригады подплава КБФ сменил Стеценко. Верховский доказывал Военному совету флота (Трибуцу), что не нужно уничтожать наши лодки на немецком заграждении. Военный совет флота мнение Верховского отшвырнул. И тогда последовал "доклад Верховского в Ставку".

Мыслящий человек на этой фразе споткнется: с каких это пор комбриги стали докладывать прямо в Ставку?

Военному человеку такое не положено. Над комбригом уйма начальства: штаб флота, командующий, Главный морской штаб. начальник Главморштаба, еще выше нарком (даже нарком Кузнецов не был членом Ставки, он был введен в Ставку приказом Сталина в феврале 45-го). И когда я попросил у Грищенко объяснений, Грищенко поведал мне историю с письмом. Я намеренно не назвал истинную фамилию мечательного ученого, контр-адмирала Анатолия Владиславовича Томашевича (адмиралы кинулись уличать меня в "невежестве", им бы заглянуть в с. 126 книги "Соль службы", которую я редактировал),– но никакой новой информации ко мне не притекло. Очевидно, что история с письмом была тщательнейше законспирирована. И неудивительно: всем участникам истории (попади письмо в чужие руки) грозили арест, пытки, гибель.

Даже в подцензурной литературе видно, что на Балтфлоте летом 43-го царили уныние, раздражительность, болезненная нервность, тоска, и многие принялись топить тоску в вине.

Группа офицеров, доведенная до отчаяния самодурством Трибуца, который уничтожал лодки одну за другой, решила искать защиты у Сталина. Почему они обратились к адмиралу Томашевичу, и почему письмо – к адмиралу Исакову?

Ответ, мне думается, прост: Томашевич и Исаков – друзья с гардемаринских времен, они вместе закончили в 17-м году Отдельные гардемаринские классы. Исаков, хоть и не оправился в 43-м году от тяжелого ранения и ампутации ноги, мог позвонить Сталину (чего, наверное, не мог сделать нарком Кузнецов).

Я думаю, что в этой истории принимал участие (или был её инициатором) вице-адмирал Ралль. Он окончил корпус в 12-м году и в 17-м был боевым офицером, старшим товарищем гардемаринам Исакову и Томашеничу. Ралль был категорически против попыток прорыва заграждения. За это Трибуц сместил Ралля с должности начальника штаба флота, но Трибуцу не удалось убрать Ралля подальше от Балтики. Ралль остался на Балтфлоте командующим эскадрой, и вся трагедия подплава разворачивалась на его глазах. В тот момент Ралль, Томашевич. Исаков, Верховский олицетворяли собою честь флота.

И сведения, которые Трибуц («убийца».– говорил о нем Грищенко) засекретил, всё же дошли до Сталина («к сожалению, мы узнали об этом поздно»,– пишет Кузнецов). Грищенко, по причине цензуры, не имел возможности сказать об этом ни словечка. Грищенко поместил в книге одну фразу– «После доклада Верховского в Ставку оттуда последовал приказ прекратить выходы лодок в Финский залив». Грищенко после войны вернули на лодки, и он очутился в подчинении у Орла. Грищенко видел всю травлю и «гражданскую казнь» Маринеско, о чем позднее написал в своей книге: Маринеско «был оболган людьми недостойными».

Можно предположить, что Грищенко не очень хотелось служить в таком вот послевоенном флоте, в подчинении у Трибуца и Орла. Можно предположить, что Грищенко дали понять: дорога наверх, к адмиральским звездам. ему заказана. И Грищенко ушел (разумеется, с разрешения и по рекомендации начальства) в Академию, в адъюнктуру. Прирожденный боевой командир, он с тех пор бывал на действующем флоте как руководитель практики курсантов, как сотрудник научного института, как гость – герой минувших сражений.

Грищенко написал книгу "Соль службы".

В ней Грищенко, обходя запреты политической цензуры, сказал почти всё, что хотел сказать (будущие исследования нашей подцензурной литературы весьма обогатят герменевтику – науку толкования текстов). В его книге много истин, которые не устаревают: нужно уважать матроса, авторитет командира—авторитет ума, образования, личности, а не количества нашивок.

Одну из главных истин Грищенко выражает словами своего друга, отважного командира-подводника Исаака Кабо: "Взаимная честность – основной закон дружбы, основной закон подвига".

"...Мы ни черта бы не выиграли,– пишет Грищенко, – если бы не любовь к отечеству, которая питала наше бесстрашие, нашу боевую дружбу и нашу способность приходить из боев сильными, даже когда бои изнуряли нас нещадно и крепко. Силой любви держится человек даже в невероятно трудных обстоятельствах. Эта книга о ратном труде подводников в годы Великой Отечественной войны предполагает доказать единственно важную для автора мысль. Повторю се еще рая: нас держала в войну сила любви к Родине. Другой задачи в этом повествовании у меня не было". Из традиционной формулы "за веру, царя..." Грищенко исключает идеологию и правящий режим.

В те годы требовалось прямое мужество, чтобы не писать о любви к коммунистической партии (даже в Корабельном уставе записано было, что командир корабля в первую очередь отвечает перед партией, а затем уже перед правительством...).

Читая книгу, чувствуешь, что Грищенко сравнивает свою судьбу с судьбой своего друга

Маринеско. Те же начальники отшвырнули и его представление на Героя. Удалили его с подводного флота.

Грищенко приводит в книге любимые стихи уже неизлечимо больного Маринеско,– видимо, и Грищенко находил в них утешение. "Ты обойден наградой. Позабудь. Дни вереницей мчатся. Позабудь. Неверен ветер вечной книги жизни: мог и не той страницей шевельнуть..." Название книги "Соль службы" объяснятся в с. 230-й, где речь о горькой судьбе Маринеско: "Да, как никто другой, он вкусил соли нашей службы. И, как никто другой, оставался верен себе".

Петр Грищенко тоже вкусил этой соли. И остался верен себе.

Звучат (наряду с адмиральской бранью в мой адрес) и вкрадчивые голоса: "к чему ворошить прошедшее? кому это нужно? о мертвых либо хорошо, либо ничего..." – я в таких случаях отвечаю: Гитлер тоже умер. Ложь и насилие не могут друг без дружки.

История, как мальчик в сказке, называет вещи их именами.

Поколения наших моряков не знали имени капитана 1 ранга царского флота Л. М. Щастного.

В Ледовом походе в 1918 году начальник Морских сил Щастный (кажется, вопреки желанию молодого советского правительства) спас для России Балтийский флот – 6 линкоров, 5 крейсеров, 60 больших и малых миноносцев, 12 подводных лодок и еще полторы сотни вымпелов. Многие из этих кораблей составили ядро того Балтфлота, который через 23 года принял удар фашистской Германии. Но окончании Ледового похода Щастного "судили" и казнили – по указанию Троцкого, Щастный много знал. При аресте у него изъяли телеграммы Троцкого о "возможной необходимости" уничтожить весь флот, а также документы из секретной переписки пред. совнаркома Ульянова (Ленина) с германским опративным штабом (см.: Звягинцев В., помощник начальника Управления военных трибуналов. Первый смертный приговор. Он был вынесен человеку, спасшему Балтфлот.– «Известия», 1990, 26 окт.).

Так, в мае 18-го года определилось в нашем флоте противостояние, живущее и по сей день. противостояние чести – служения Отечеству, и бесчестия – служения "политическим соображениям". История освещает наш день. Если, к примеру, нам ведомы дела Трибуца, то мы видим цену тем адмиралам из нынешних, для которых Трибуц – знамя и гордость.