Текст книги "Начальник Дикого Порта"

Автор книги: Олег Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Корабли неуклонно сближались.

Пришло текстовое сообщение: капитан грузовоза затребовал сеанса видеосвязи.

Рихард подергал нижнюю губу. Какого хрена ему это понадобилось? Второй пилот выжидающе смотрел на капитана. Ариец кинул на него случайный взгляд, и вдруг прищелкнул пальцами.

– Л’тхарна, – сказал он, – ну-ка выйди с ним на связь. Скажи, что это пиратский захват и отключись. Или нет, рыкни на них, как вы это умеете. Пусть их там с ума посходят…

– Это пиратский захват? – тихо переспросил ррит.

– А что, – Люнеманн хмыкнул, – среди вас бывают пацифисты?

– Нет, конечно. Но… это же х’манки.

– Ну да, мы не особенно дружная раса. А вы что, не воевали друг с другом?

– Они же пошлют сигнал бедствия…

– Ну и что?

Ариец выговорил это и прикусил язык. Узнав о том, что пиратский захват человеческого корабля, да еще груженого биопластиком, был проведен ррит, командование придет в дикое бешенство. После еще одной карательной операции раса может быть уничтожена до последнего представителя.

И человек Рихард Люнеманн, пиратский капитан по кличке Ариец, сказал:

– Л’тхарна, я сволочь. Прости меня.

Он не смотрел на второго пилота, пока проводил с капитаном грузовоза краткую дружескую беседу, и не видел изумления в золотых глазах.

“Элизу” тряхнуло. Лампы моргнули, на миг установился аварийный красный свет, снова вернулся обычный. “Скайуокер-23м” ударил по “Принцессе Лее-4F” всеми орудиями. Защитные экраны и броня отразили удар.

Рихард хохотнул. Контрабандисты усилили стандартное вооружение грузовоза, но поставить по-настоящему мощные пушки им не позволяла конструкция. Огневая мощь кораблей была несопоставима. Люнеманн находил в ситуации юмор: он как-то видел старые фильмы, из которых конструкторы позаимствовали названия моделей. С полной бухты-барахты лепили имена своим детищам… А вот если бы контрабанда шла на гипертехнологичном корабле, то черта с два хоть кто-нибудь мог укусить этот сладенький локоток. Где перехватишь гипер и как с ним состыкуешься? Но в такую неисследованную даль, откуда приплыл грузовоз, гипер забрасывать слишком опасно. Ухнет корабль в незафиксированную “червоточину”, и большой привет. Ни сверхдорогого судна, ни еще более ценного груза…

Второй залп. “Элиза” спокойно шла на сближение, не открывая огня. Мало ли во что попадешь. Обидней некуда – взорвать собственные денежки.

…и загрузить пластик на хорошо вооруженный корабль, шхуну или фрегат, невозможно по той же причине – далеко. Нужно автономное обеспечение кислородом, то есть оранжерея. На маленьком корабле ее быть не может.

Попробуй-ка, пусти по Ареалу человечества целый конвой – грузовоз с охраной. Или даже по Ареалу лаэкно. Очень интересно станет всем, что же это так охраняют.

Залп.

– Влево! – скомандовал Рихард. На телещитах наплывала громада чужого борта.

У контрабандистов был один выход: полная закрытость. И они действительно блюли строжайшую тайну действий. Кто же мог знать, что Одноглазый Гу питает к Белобрысому Риху нежную родственную любовь?

Как бы Гуго не зацепило. Ему, кстати, тоже причитается доля…

“Элиза” толкнулась в бок грузовоза.

Теленок, ищущий материнского молока.

Канал шлюза. Сверла впились в запертый створ. Дрожь сотрясла шхуну.

Руки ррит парят над человеческой клавиатурой. Вот сейчас. Это не способен сделать автопилот, слишком много интуитивного. Системы нужно переключать из режима в режим очень быстро, иначе умрет жизнеобеспечение, и экипаж удушит-расплющит-расплавит. Незавидная доля.

Но у ррит реакция быстрее, чем у людей. Можно не опасаться.

Шлюз открылся. Отдаленный грохот регенерации чужой обшивки донесся даже сюда. Смолк.

Все.

Пошел абордаж.

– Кэп! – сказал Джига из динамиков, – мы внутри. Тут какая-то хрень, слушай!

– Какая? – с ухмылкой спросил Люнеманн.

– Их нет!

– Так есть или нет?

– Здесь нет команды!

– А вам нужна почетная встреча? Джига, не вздумайте там рассыпаться. И осторожно с коридорами. Зуб даю, они пошли за пластиком. Не подпускайте их на расстояние броска ленты.

– Кэп, твою мать! Тебе там хорошо говорить!

Рихард сконфуженно крякнул. Окинул взглядом мониторы.

“Элиза” крепко приладилась к шлюзу, присутствие пилотов в рубке перестало быть обязательным. Будь второй пилот человеком, Ариец оставил бы его на месте, на всякий случай, и ушел один, но до такой степени доверять ррит он не мог физически.

Уйти вместе. Как-никак, на корабле нет лучшего бойца…

– Пойдем, – сказал Люнеманн, поднимаясь, – что-то там у них неладно.

Л’тхарна молча последовал за ним.

В принципе, вести корабль можно и в одиночку. На небольшое расстояние, в случае, не предполагающем лишних проблем. Скажем, перегнать пустой грузовоз от Терры до другой Терры – не нужен ни штурман, ни инженер с техниками, ни врач. Но чем дальше и сложнее полет, тем больше команда.

У контрабандистов возникала дополнительная трудность: чем больше команда, тем меньше достанется каждому и тем вероятнее утечка информации. Они ограничились предельным минимумом. С меньшим экипажем просто невозможно было уйти в долгий полет. Два пилота, штурман и техник.

Техника звали Гуго Люнеманн.

Вероятная утечка информации все же произошла.

Хуже того: обманувшись безобидной, где-то даже туповатой внешностью Гуго, эти ребята взяли на борт самого отъявленного пирата, которого только видала Галактика.

Одноглазый Гу сидел в капитанском кресле, поигрывая револьвером.

– Привет, парни! – сказал он. – А где братушка мой? Братушку видеть хочу! Соскучился! Вон, даже команду пристрелил со скуки…

Три трупа, распластавшиеся на полу, наглядно подтверждали его слова.

– Рих! – позвал крепкий на нерв Ирвин. – Тут тебя родственник дожидается.

– Рихард! – заорал Гуго, вскочив.– Вот ты где! Вот и свиделись! Ах ты старый пидарас!

Искусственный глаз отсвечивал.

– Guten morgen, – мрачно сказал Рихард. – Что ж ты, сука, не сказал мне, что вас четверо? Я убойную команду нанимал. Теперь им ни за что отстегивать придется?

– Давай я их тоже того? – бодро предложил Гуго.

– Урод! – сказал любящий брат.

– Сам урод. Эти вот, между прочим, ломанулись биопластиковые костюмы надевать. Никакая команда тебя бы не спасла.

– Ты почему не сказал, паскуда? – хмуро повторил Рихард, подходя.

– Я сам не знал! – Гуго поднял руки, не выпуская при этом револьвер. – Вот глазом клянусь! Я же не мог тебе с борта инфу отправить!

– Я же им обещал по обычной схеме добычу делить, – страшным шепотом продолжал Ариец. – Пять долей!

– Рих! Ну там же все равно бабла до хренова хренища! Мало тебе, что ли?

И тогда Л’тхарна, замерший у стены, впервые услышал, как х’манки рычат. А они это делают. Совсем как люди.

Если их очень сильно разозлить.

Ванны с белесой массой выглядели гнусно. Черт-те на что был похож деактивированный биопластик, невинно спавший в теплых резервуарах.

Его было много. По-настоящему много. Так много, что хотелось издать какой-нибудь нечленораздельный звук вроде “ы-ы!”, ибо никаким другим образом не получалось выразить всю гамму чувств, возникающую при виде более чем десятка полных костюмов. Не каждый миллионер может позволить себе иметь хотя бы один. Хорошо, что кроме капитана никто не умеет обращаться с биопластиком: когда-то у Люнеманна была лента, ее пришлось продать после нескольких дохлых рейсов. Ведь нацепили бы костюмы, как пить дать. И началось бы такое, что лучше не надо.

Рихард считал. В уме. Это занятие при данных условиях приводило его в экстаз.

Одна ванна – один костюм. Костюм равен одиннадцати или двенадцати боевым лентам. Лента стоит десять миллионов. Перед Арийцем дремлет миллиард двести миллионов… или триста… надо взвешивать и считать точно.

Ы-ы!

Если бы не полудурок Гуго, из-за которого треть – пять долей из пятнадцати – придется отдать ни за что, была бы мечта воплощенная. Но капитану по обычной схеме так и так полагается две доли…

Рихард всерьез задумался, продавать ли ему вообще свою часть. Полный биопластиковый костюм – вещь, ценность которой не ограничивается деньгами. Это несколько дополнительных лет молодости, это всегда хороший тонус, улучшенный иммунитет, ускоренная реакция и крепкие мышцы.

Говорят даже, что в полном костюме тренированный человек может одолеть ррит в рукопашной.

Проверить, что ли?

И Люнеманн действительно решил проверить. Гипотетическая опасность такой затеи осталась в разряде туманных соображений. Стоило посмотреть на Л’тхарну. Иной раз Рихарда даже посещали примиренческие мысли: зря ррит так травят, они вполне могут стать нормальными членами галактического сообщества. Конечно, большой воли давать нельзя, а кому, собственно, человечество дает большую волю? Люнеманну было интересно увидеть представителя самой воинственной расы в деле. Заодно – оценить степень его опасности… и послушания. И еще ему очень хотелось почувствовать на себе биопластиковый костюм.

Биопластик в ближайшей ванне проснулся. Выпустил толстую ложноножку: его было слишком много, чтобы псевдоживая форма стала подобием змеи, и он вел себя как амёба. Эти образы пластик получал из подсознания человека, сам он никакого разума не имел, всего лишь мог подчиняться. Щупальца потянулись к Рихарду, и тот едва не отпрянул. Да, он сам приказывал пластику одеть него, но с виду костюм все-таки был страшноват.

Касание. Похоже на касание чужой кожи, сухой и теплой.

Пластик заползает под одежду.

Постепенно ванна опустела. Псевдоживое вещество обтекало тело хозяина, привыкало к защитной роли. Начинало действовать.

Рихард обнаружил, что не выспался. Обнаружил тогда, когда его перестало едва заметно клонить в сон. Слабый спазм прошел по всем мышцам – от кожи головы до пальцев ног. Странно, но не неприятно.

Легкость и сила. Так всегда описывается самочувствие в биопластике.

Так и есть.

Люнеманн постоял немного, привыкая к новому ощущению, поколебался и рубанул ребром ладони по краю металлической ванны, в которой недавно спал его костюм.

Это был его костюм. Его. Расстаться с этим невозможно. Легче продать “Элизу”, чем биопластик.

Конечно, металлический лист он не рассек. На бортике осталась едва заметная вмятина. Рихарда интересовало другое. У него не слишком жестко было набито ребро ладони, но, с размаху въехав им в металл, он не почувствовал боли: тончайший слой чудо-вещества амортизировал удар.

Ариец хохотнул. Настроение было – лучше некуда.

Когда Люнеманн четким пружинистым шагом вошел в кают-компанию “Элизы”, настроение резко ухудшилось. В его кресле – капитанском, с высокой спинкой – восседал Гуго. И добро бы он просто в нем восседал, плевать, как-никак брат.

Перед ним стоял ррит.

А за столом сидела команда. В полном составе. И при взгляде на их рожи Рихарду захотелось приложиться к некоторым кулаком.

Л’тхарна никогда не заходил в кают-компанию, если не приказывал капитан. Команда не желала с ним общаться, второй пилот отвечал взаимностью, и Рихард прекрасно его понимал. Почему он здесь?

– Так ты что же, – недоуменно поднимая брови, спрашивал Гуго, – не желаешь по-хорошему?

– Попробуй по-плохому, – предлагал в ответ ррит.

Глаза у него сузились в щелки, верхняя губа подрагивала, он чуть пригибал голову. Любой дурак осознал бы, что ррит из последних сил держится, отвечая словом на слово. Вот-вот природа возьмет верх, и он кинется на обидчика.

Нет. Не любой дурак. Только тот, кто знает, чего ждать от ррит. Тот, кто с ними общался.

И болван Гуго надеется на свой револьвер? Да ррит в войну при абордажах даже автоматы не останавливали… хотя на тех ррит, конечно, была броня.

– В чем дело? – ледяным голосом спросил Рихард.

Л’тхарна резко обернулся. Долю секунды спустя оборотил хари экипаж.

Рихард не мог видеть себя со стороны. А зрелище того стоило. Биопластиковый костюм в активированной форме незаметен, но что-то изменилось в осанке обладателя, в движениях, когда Ариец шагнул вперед, даже во взгляде.

– Да вот тварь эта тут выпендривается, – добродушно объяснил Гуго. – Ты его, что ли, пилотом взял? Ну ты, итицкая сила, и понтон!

– Так в чем дело? – ровно повторил Рихард.

– Да я говорю, – словоохотливо начал Гуго, потянувшись за сигаретой, – ты, зверюка паршивая, мы из вас зубы выдирали на пуговицы…

Глаза Л’тхарны бледно светились. И становилось понятно, что его шоколадная шевелюра – не волосы, а именно грива; грива второго пилота вздыбилась.

– …ты как смеешь стоять перед человеком? Тебе, твари, положено на четырех ползать, так что становись и вперед. Ботинки мне вылижешь, для начала, а потом всей команде, потому как захват проведен, груз у нас, и ты, погань, больше ни на хрен не нужен и капитан тебя за борт выкинет…

Ариец молчал.

– Правильно я говорю? – радостно осведомился Гуго. – Потому как видишь, не хочет ублюдок выказывать человеку уважение… Эй! Ты чего! Ты…

Он не уследил за движением Арийца, одетого в биопластик. Брат в одно мгновение оказался рядом и вывернул из лапы Гуго оружие.

– Рих, – в панике глупо повторил Одноглазый, – добром тебе советую, выкинь эту тварь за борт! Пока не поздно! Он же нас всех передушит! И корабль уведет!

– На “Элизе”, – бесстрастно проговорил капитан, – есть устав, по которому в мирные периоды полета все оружие должно лежать в моем сейфе. Во избежание.

– Ты чего, братушка? – почти жалобно вопросил Гуго.

– За оскорбление члена экипажа объявляю тебе мое официальное фу, – спокойно, почти с юмором сказал Ариец. – А второму пилоту, за выдержку и цивилизованное поведение, – благодарность. С денежной премией. Л’тхарна, можешь идти. Все выметайтесь. И ты тоже, брат мой. И подумай на досуге над своим поведением, потому что в следующий раз я дам тебе в глаз. И ты станешь Слепым Гу.

– Вот сблёвыш, – ничуть не обидевшись, в восторге сказал Гуго. – Я всегда знал, что ты пидарас, но что ты еще и ксенофил!

***

Став воином, ты узнаешь, что Цмайши, глава женщин – сестра твоего отца. Что ты рожден от семени первого среди людей, повелителя всех кланов, стяжавшего славу, и в боях с самыми страшными врагами человечества никто не проливал их кровь так обильно.

Имя твоего отца – Р’харта.

Ты еще побаиваешься собственной тетки, когда она ведет тебя во взрослые покои, в залу, откуда правит мирной жизнью резервации.

– Я покажу тебе кое-что, – говорит она, большими, жаркими, нервными руками оглаживая твои плечи. – Это вещи твоего отца.

– Оружие? – жадно спрашиваешь ты.

– Нет. Украшения.

Комната роскошная. Ты никогда не видел такой роскоши, ты уже достаточно разумен, чтобы понять – это все ветхое, старое, собранное по крупице, когда-то случайно спасенное. Жалкие остатки былой красоты. Тебе не жаль потерянного. Но почему-то обидно.

Тетка ставит тебя перед зеркалом.

– Закрой глаза.

Привычные медные колечки покидают уши: новые серьги куда больше и тяжелее, тебе хочется посмотреть, что это такое, и почему для Цмайши это так важно, но ты обещал и стоишь, зажмурившись. Крупное тело тетки мечется туда-сюда за твоей спиной.

И ожерелье – тяжелое, большое, тетка часть шнура собирает узлом у тебя на загривке. Ты слышал: тот, кто оказался твоим отцом, чье имя подобно грому, до сих пор устрашающему победившего врага, был велик телом так же, как и духом. Никто не мог с ним сравниться.

Ты впервые жалеешь о том, что пошел в малорослую мать. Говорят, огромный, со среднюю женщину ростом, Р’харта и миниатюрная Суриши рядом выглядели потешно.

Пояс. Браслеты.

– Открой глаза, – шепчет Цмайши.

Ты повинуешься.

Мороз подирает по коже.

– Украшения твоего отца… – повторяет тетка. – Когда-нибудь у тебя будут такие же.

Два чувства вспыхивают в груди: ты понимаешь, что нельзя предать отца, ушедшего в безнадежный бой с победившим врагом, что ты обязан стяжать славу и отомстить за него, но…

– Час придет, – с мукой в голосе шепчет тетка. – Он придет, он уже близок… Мы отомстим!

Их руки похожи на человеческие, но тонкопалые, тонкокожие, розовые, с нежными прозрачными пластинками вместо ногтей. Если ободрать их и покрыть кости лаком, то получатся такие вот серьги. Их черепа тонкостенны и округлы; видно, какими большими были глаза в этих глазницах, какими маленькими – эти рты со слабыми плоскими зубами. Семь черепов снизаны в ряд от одного твоего плеча до другого, затылочные части спилены, на месте глаз – драгоценные камни…

Тебе страшно.

Перед глазами картина: маленькая х’манка идет рядом с огромным нуктой. Зверь нюхает воздух, верхняя губа подрагивает. У х’манки подрагивает точно так же.

***

“А то я не понимаю, за каким хреном ты его взял”, – покатывался Гуго. – “Ты ж у меня таких любишь, я тебя знаю. А что морда – подумаешь, морда, задом кверху положишь, и не видать”.

Гуго шутил. Рихард прекрасно знал своего брата и не был чужд его чувству юмора, но эта шутка его раздражала и злила. В особенности потому, что Одноглазый никак не хотел расставаться с ней. Даже после того, как брат объяснил ему, что потеха надоела.

И еще потому, что Л’тхарна действительно ему нравился.

Даже, пожалуй, до ксенофилии.

А слухи насчет биопластика оказались верны. По крайней мере, частично. Рихард чуть ли не умолял ррит не играть с ним в поддавки, Л’тхарна клялся, что и не думает, если капитан Рихард приказал, а обмануть х’манка ррит никогда не сумеет. Он еще сказал ошеломленно: “А говорили, что х’манки слабые…”, и Рихард честно ответил, что на нем гипертехнологичный костюм. Но впечатления это, судя по всему, не испортило. После той забавы Л’тхарна стал смотреть на Рихарда так, что его хотелось снова погладить по голове.

Погладить. Ощутить кожу ладонью, ощутить теплый запах, тепло тела, прохладу волос…

А почему, собственно, обязательно должен быть – человек?

Когда эта мысль явилась впервые, Ариец сплюнул и выругался. Надо ж было до такого дойти. Поганец Гуго отравляет атмосферу рейса. Нет, Рихард любил своего брата, но исключительно в деловом ключе. Гуго мог бы при случае положиться на Рихарда так же, как Рихард на него. Летать же вместе с Одноглазым… Так, пожалуй, он, капитан, начнет обращаться к команде не “джентльмены”, а “парни”, на чистенькую, нежную “Элизу” станут перед стартом грузить спиртное цистернами, и кончится все тем, что эстетствующий капитан Ариец, упившись до скотского состояния, отправится на fuckingame.

И отымеет там рритскую бабу с восемью сиськами…

Рихард сплюнул вторично. Почему-то пришло в голову, что чужие женщины на людей совершенно не похожи и сексуально не привлекательны ни в малейшей степени, зато мужчины…

И сразу представилась узкая треугольная спина Л’тхарны под шоколадным водопадом волос. Не по-людски устроенные грудные мышцы и пресс: одежда на ррит была своя, открывавшая грудь до того места, где у людей бывает пупок. Стройные мускулистые ноги – если не соображаешь в анатомии, от человеческих и не отличишь, – ниже колен открытые. И на икре, с внешней стороны, – татуировка, похожая на цветок. И сладкий, влекущий запах теплого тела…

Уши смешные. С серьгами.

В Первую космическую в таких вот ушах носились серьги из человеческих костей. Обычно пальцы. Или кисти рук.

Люнеманн подумал об этом и криво ухмыльнулся.

А ведь он и внимание-то обратил на зверюгу только из-за красивой фигурки. Еще, помнится, подумал, как неплохо было бы его… Увидел морду, конечно, – тут же весь интерес отшибло, но человеку свойственно привыкать к тому, что он видит. Один раз на эту пасть клыкастую глянул и поежился внутри. Десять раз. Сто.

Сейчас внешность второго пилота Арийца ничуть не отталкивала. Зато месяц воздержания, накладываясь на общий повышенный тонус закатанного в пластик организма, сообщал плоти сильное беспокойство.

Глаза золотые. Нитевидный, вертикальный черный зрачок и густая чернота по краю века.

Интересно, когда-нибудь, где-нибудь, смотрел ли ррит на человека – вот так? Как Л’тхарна – на него?

Рихард вошел в рубку. И снова встретил этот взгляд.

И еще – нахальный взгляд заметно нетрезвого братца Гуго.

Что-то внутри задрожало и напряглось, отвердев до металлического состояния. Если Гуго опять взялся за свое… Набить морду. Тут же, собственноручно. Потому что если поступить так, как хочется, то есть разрешить Л’тхарне сделать это самому – вряд ли корабельный медик Майк сумеет вернуть здоровье младшему Люнеманну.

Твою мать, Рихард. Это же твой брат. Родной.

Это же поганая тварь.

То есть это Л’тхарна – поганая тварь.

– Гу, ты что здесь делаешь? – мрачно спросил Рихард.

– Я? – изумился Гуго. – А что? Мне нельзя ходить по кораблю родного брата? Да еще после того, как я тебя навел на такие бабки?

– Я задал простой вопрос.

Одноглазый тяжко вздохнул.

– Ну… если ты так… – он сложил брови домиком и отцепил от брючного ремня флягу, намереваясь хлебнуть.

– На “Элизе”, – закипая от ярости, процедил Рихард, – пить можно только в каютах.

– Рих, – помавая конечностью, укоризненно сказал Гуго. – Какой ты неродной. Тебе с твоими замашками – гиперы водить. С Земли на Терру-без-номера. И обратно. А не грабить народ в дальнем космосе.

– Мои замашки – это мое дело. Так какого хрена ты приперся в рубку?

– Ну, это… – удивился Гуго, – типа… налаживать контакт.

– Л’тхарна, – устало сказал Рихард, – что он здесь делал?

Ррит помедлил.

– Он со мной разговаривал.

Исчерпывающий ответ. Арийца не покидали подозрения. И мысль, что вот из-за этой зверюги он готов набить морду родному брату. Потому что надо оставаться человеком и вести себя соответственно. Даже если перед тобой – нелюдь.

Оставаться, конечно, не тем, кто выламывал зубы ррит на пуговицы и брелки для ключей, не тем, кто расстреливал сдавшиеся корабли анкайи, не тем, кто давил чийенкее гравигенераторами боевых “крыс”.

Каким-нибудь другим человеком.

– О чем разговаривал? – сухо спросил Ариец.

– О семье. Об обычаях, – послушно говорил ррит, – о воспитании детей, о женщинах…

Не верилось. Слишком хорошо. Не похоже на Одноглазого.

– Прикинь, – сально хохотнул Гуго, – у них все мужики поголовно пидарасы! Во рай-то, а? – и он подмигнул брату. – А бабы-то, бабы, ты щас рухнешь…

Рихард закрыл глаза и задержал дыхание.

Точно въяве представилось, каким именно образом Гуго допрашивал Л’тхарну о семье и обычаях. И в каких выражениях.

Второй пилот очень хорошо говорит на SE. С полным пониманием интонаций, подтекста и сленговых оборотов.

Твою мать, Рихард. Почему тебя это волнует?

– Гуго, – мягко перебил старший Люнеманн. – Я тебя очень прошу. Больше так не делать.

– Как?

– Не оскорблять членов моей команды. Твое поведение роняет меня в собственных глазах.

– Ч-чего? – переспросил Гуго, явно притворяясь более нетрезвым, чем есть. – Лады, Белобрысый, больше не буду тебя ронять, подымать, обижать членов и задниц твоей команды, пить, курить, дрочить, даже воздухом твоим дышать не буду… совсем ты скурвился, Рихард Ариец, враг человечества тебе брата родного дороже…

Гуго горестно сплюнул, завел глаза под потолок и удалился.

Рихард скрипнул зубами.

А ведь он прав.

Какого хрена?

– Капитан, – начал за его спиной Л’тхарна. И прижал уши под мрачным взглядом Люнеманна. Будь человеком – замолк бы, но ррит продолжал, – я, наверное, должен сказать тебе.

– Что? – резковато спросил Рихард.

Что еще он должен услышать? О какой-то забаве Одноглазого? Или команды? Сейчас клыкастый жаловаться начнет?

– Я слышал, – медленно проговорил Л’тхарна, – что если какой-нибудь х’манк поступает соответственно чести, то его следует благодарить. Если так, то я уже много раз должен был поблагодарить тебя. Ты подобен вождю…

Он помялся, не зная, произносить “людей” на родном или на х’манковском, – и все-таки сказал по-английски.

Рихард криво усмехнулся.

Вот, значит, как…

– Ты что, думаешь, я для тебя расшаркиваюсь? – угрюмо спросил он.

Ррит моргнул.

– Нет, – ответила зверюга, – не думаю.

– А зря.

И ушел. Потому что не с человеком имел дело. Будь Л’тхарна человеком, сейчас бы Рихард взял его за волосы, заставил откинуть голову и поцеловал грубо, взасос, до боли и судорожных попыток освободиться.

Угораздило же связаться. И не поцелуешь…

***

Человек лежал на х’манковской полке, свернувшись кольцом, сомкнув веки, как спящий. Он не спал. Он для того и лег на кровать, чтобы не заснуть, и еще чтобы думать правильно: полка, изобретение обожествляющих комфорт х’манков, была мягкой и теплой, хотелось раскинуться на ней и замурлыкать, – и от этого где-то внутри непрестанно свербел стыд.

Л’тхарна думал. Мысли следовало додумывать прямо сейчас, потому как неизвестно, что дальше.

Ему казалось, он хорошо представляет себе, на что идет. Ему казалось, он хорошо знает х’манков. Люди вообще хорошо знали х’манков. Теперь. Если бы они так хорошо знали их перед началом войны…

Уже и не представить, что было бы. Теперешние люди не начали бы войны вообще. Но поколение отца Л’тхарны думало по-другому. Кого из них представишь в таком положении – на корабле х’манков, безоружного, вожделеющего денег раба?

Л’тхарна укусил себя за предплечье, открыл глаза и долго смотрел, как течет кровь.

Наставник рассказывал – в прежние времена, когда люди воевали друг с другом, было так: если клан проигрывал безнадежно, и все понимали это, то женщины убивали детей и вставали в сражении. Люди побежденного рода гибли все до единого. И о них складывали песни. Те, что победили, складывали о них песни, прославляя доблестного врага. Потому не оставалось на свете крови побежденных, но оставались песни о доблести.

Х’манки тоже любят песни о доблести. О своей, не о вражеской.

Что бы сказал древний герой, узнав, что людей может не стать вовсе? Что речь не о войне, а о выживании?

Если бы после сражения с х’манками остались живы герои древности, разве проиграна была бы эта война? Нет, воины навеки ушли в бой, а вместо них выросли те, кто выживет.

Л’тхарна вспомнил, как перед вылетом вбежал в дом и бросил на стол деньги. Наличные деньги, которые еще хранили запах х’манка по имени Рихард, самый сильный в числе запахов тысяч других х’манков. Так много, как никогда не бывало ни у кого, даже у тетки Цмайши в хорошие времена.

И все окаменели.

– Откуда столько? – прошептала Ицши, сестра, невольно оглаживая два ряда набухших сосцов.

– Я сейчас уйду, – спокойно сказал брат. – Меня долго не будет. Потом я вернусь и принесу много. Гораздо больше, чем сейчас. Я буду работать на х’манка.

Семья молчала.

– Л’тхарна, – сказала мать мертвым голосом. – Ты не выдержишь. Ты… как воин древности. Ты гордый. Они убьют тебя.

Ицши переглянулась с ним. Мать не знала про охранников казино.

– Я выдержу, – сказал тогда Л’тхарна. – Я буду терпеть.

Его “второе лезвие” обнял его, прижал к груди и вдруг лизнул в нос, как ребенок.

Им вовсе не было омерзительно то, что он идет служить х’манку.

Те, кто выживет.

Дети, готовые попрошайничать. Женщины, согласные лечь за деньги. Мужчины, оставляющие оружие.

Зато х’манки, как оказалось, бывают такие, что своим сородичам говорят гневно, соблюдая честь перед человеком. И такие, которые не боятся людей, и двигаются ничуть не медленнее, и способны швырнуть человека через руку, упражняясь в боевом искусстве. От неожиданности Л’тхарна, вскочив, обдал Рихарда воинственным рыком. Сам испугался, но того это привело в восторг. И капитан хлопнул его по плечу, х’манковской рукой, на которой вместо ногтей растут прозрачные лепестки.

Л’тхарна зажмурился.

Что это за х’манк такой? Как будто есть две породы х’манков, и до сих пор люди имели дело только с одной…

Кожа на спине дернулась, точно ужаленная электрическим разрядом. “Думаешь, я для тебя это делаю? – Нет. – А зря”. Что он говорил, говоря это, – х’манк, которого вместо молока вскармливали ложью? Зачем он приходил, как приходит повелитель людей в своем праве, и коснулся его, как касается повелитель? Тогда Л’тхарна подумал, что х’манк все равно не понимает значения собственных жестов, каким оно принято у людей, и не разбирается в человеческой иерархии, но этот х’манк не просто знает честь, он даже умеет ее соблюдать.

Зачем он вообще взял Л’тхарну на корабль? Его, а не своего сородича х’манка?

Человек выпустил когти и уставился на них. И мысли его потекли вдруг совсем о другом.

Цмайши, сестра его отца, старая и умная правительница, за прошедшие сорок лет стала хитрой почти как х’манк. Она всегда умела раздобыть что-нибудь. И даже умела заставить это сделать кого-то другого. До второй войны, когда еще многие оставались горды по-прежнему, ей немало приходилось рычать на воинов. Многие и в толк взять не могли, почему это нельзя прямо сейчас отправиться туда, где зазывно светится надпись Only for humans, всласть убивать х’манков и найти хорошую смерть в бою. Почему нужно ждать и терпеть, и не трогать ненавистного врага, и копить какие-то деньги, чтобы выменивать на них какие-то вещи.

Самых упрямых глупцов приходилось убивать. Потому что если в прошлом залогом гибели был трусливый, то сейчас бездумная доблесть одного уничтожала всех.

Слишком силен враг.

А ведь когда-то х’манки боялись людей. Так рассказывали. Юные люди теперь понимали, что бывает ложь, их учили распознавать ее и не верить, но словам воинского наставника мальчишки доверяли безоговорочно. И все-таки это казалось слишком уж древней легендой.

Когда Л’тхарна уже жил в материнском чреве, до полного разгрома оставалось несколько месяцев. Еще воины с жестоким блеском в глазах метались по космосу, внушая трепет побеждающему врагу, и называли х’манков червями перед тем, как ворваться на борт их корабля и погибнуть с честью.

Х’манк пахнет сладким молоком, парным мясом и смертью. Х’манк живет на планете Хманкан, лазоревой и изумрудной, где возносятся к небу стройные здания, отливающие металлом, где в окна вставляют узоры из цветного стекла, а ночью на небе рисуют лучами картины.

Х’манк летает в черной пустоте на корабле по имени Элиза. У него белые волосы и ярко-голубые глаза. И когда он злится, то не багровеет, как прочие х’манки; его глаза тоже становятся белыми.

В кают-компании было тихо. Если анализировать слышимые частоты. Тишина эта казалась осязаемой – плотной и гулкой. В воздухе плыл ультразвук, порождаемый натянутыми нервами.

Делили деньги.

То есть денег как таковых еще не было, и прямо сейчас физически делить добычу тоже стал бы только дурак. Экипаж пиратского корабля совещался и размышлял – где, кому и как продавать, сколько требовать, сколько получит каждый и что дальше. Абордажная команда в совете не участвовала – их доли им причитались, а остальное не вызывало у боевиков интереса. Второй пилот общался непосредственно с “Элизой”, сидя в рубке.

Больше всего Рихарда волновал последний вопрос, то бишь что станет с экипажем после головокружительного обогащения. Сам он продавать ничего не собирался и в дискуссии участвовал на правах спикера, эксперта и рефери.

Больше всего за пластик традиционно давали первотерране и свои люди с Дикого Порта. Легально им гипероружие не продавали в силу антисоциальности, биопластик в руках этих парней оборачивался гуманистической катастрофой. Чуть меньше давали воротилы на двух Землях, не желавшие заносить свои псевдоживые игрушки в досье спецслужб.