Текст книги "Шестая книга судьбы"
Автор книги: Олег Курылев
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
II
Профессор Вангер отложил газету и протянул руку к выключателю, надеясь наконец уснуть, когда раздался звонок в дверь. Он замер и посмотрел на часы. Кому он мог понадобиться в час ночи?
Осторожно, чтобы не разбудить жену, Вангер выбрался из-под одеяла и накинул халат. По пути в прихожую он поднял трубку телефона и убедился, что тот работает.
– Эрих? Что случилось? Ты знаешь, который теперь час?
Он оглядел испачканное пальто старика с сумкой через плечо, стоявшего у дверей его квартиры.
– Извини, Готфрид, я принес тебе книги.
– Какие книги? Я что, заказывал тебе книги и при этом просил принести мне их непременно в час ночи?
– Я шел мимо… Они должны тебя заинтересовать.
Старик уже вынимал из своей сумки аккуратный томик в темно-синем переплете с тиснением на обложке. Тот, кого он назвал Готфридом, вздохнул и, посторонившись, жестом предложил гостю войти. В конце концов, он ведь еще не спал.
Профессор прикрыл дверь, взял протянутую ему книгу и включил дополнительный свет. Очки остались на прикроватной тумбочке, и пришлось вытянуть руку, чтобы рассмотреть обложку. На ней значилось имя автора: «William Shnider».
– Уильям Шнайдер, – прочел вслух профессор, – англичанин, что ли? Где ты ее раздобыл?
В это время старик, которого звали Эрих, достал из сумки еще несколько томиков некоего Шнайдера и протянул их профессору.
– Боже мой, это еще что? – Вангер повертел книги в руках и еще раз оглядел пальто старика. – Ты опять ходил в развалины? Смотри, Эрих, нарвешься когда-нибудь на неприятности. Тебя или задавит упавшей стеной, или загрызут бродячие собаки.
Он снова вытянул руку и прищурился.
– Черт, да они еще и на английском языке! – воскликнул Вангер. – «The history of the rise and fall of the Third Reich», – прочел он по-английски, при этом его произношение оставляло желать много лучшего. – История подъема… нет… скорее уж взлета и… падения Третьего рейха. Что за ерунда? Ты сам-то читал, что здесь написано?
Вангер посмотрел в красные, слегка слезящиеся от света глаза старика, но тот только улыбнулся. «А ведь он понимает по-английски, – подумал профессор, – очень хорошо понимает, гораздо лучше, чем я. Заболел он, что ли?»
– Эрих, ты что, болеешь?
– Нет, просто чувствую себя неважно. Это интересные книги, Готфрид. Очень интересные.
– Да? Откуда ты знаешь?
– Ты должен их посмотреть.
– Где же ты их все-таки взял?
– Нашел на Регерштрассе, в разрушенном доме. Там они пропали бы.
Профессор снова повертел книги в руках: пять томов под одним названием. Солидная работа, если только все это не какой-нибудь трюк. Нет, если он действительно нашел книги на Регерштрассе, то это очень необычная находка. Недели две назад над Мюнхеном разгрузилось сотни три «ланкастеров». «Уж не с них ли сбросили этого Шнайдера вместо бомбы по ошибке», – усмехнулся про себя Вангер.
Он пролистнул страницы, убедившись в их полной сохранности, положил книги на полку у зеркала и еще раз внимательно оглядел старика.
– Пройдешь? Могу предложить кофе.
– Нет-нет, Я и так… Пойду…
– Вот что, Эрих, – профессор придержал взявшегося уже за ручку двери старика, – приходи-ка в это воскресенье к нам. Придешь?
Старик кивнул, поблагодарил, пробормотал что-то вроде «спокойной ночи» и вышел на площадку. Вангер, прикрыв дверь, еще некоторое время прислушивался к его шаркающим удаляющимся шагам. Затем он покачал головой, запер замок, выключил свет и отправился спать. Вернее, он отправился в спальню с твердым намерением лечь и уснуть, хотя прекрасно понимал, что как раз теперь это ему вряд ли удастся.
– Кто это был? – встревоженно спросила жена.
– Эрих.
– Почему-то я так и подумала. Что ему было нужно?
– Принес несколько книжек. Говорит, нашел где-то на разрушенной недавно Регерштрассе. Слушай, может, он того, заболел?
– Ты хочешь сказать, тронулся?
– Ладно, спи.
Профессор выключил свет.
* * *
Готфрид Вангер, профессор Мюнхенского университета, преподавал историю. Пожалуй, ту, самую безобидную ее часть, которая не должна была бы подвергнуться особому пересмотру в связи с требованиями нового режима. Но это только так казалось.
Он читал лекции по истории Рима. И здесь с наступлением тридцать третьего года пришлось сместить многие акценты. В основном это касалось, конечно же, евреев вообще и Иудейских войн в частности. Многие другие события рекомендовалось не акцентировать, а о некоторых вообще не упоминать. Если, к примеру, фигура Юлия Цезаря в целом вполне вписывалась в концепцию современной имперской историографии, то относительно некоторых обстоятельств конца его жизни не было выработано единого мнения. На лекциях их следовало касаться вскользь, не особенно задерживаясь на подробностях.
Упоминания же древних историков о германцах и викингах потребовали значительных исправлений. Впрочем, они начались задолго до 30 января. Так, еще Гвидо фон Лист установил, что в описании Тацитом германских племен есть грубые принципиальные ошибки. К примеру, то, что римский историк в своем труде «Германия» описал как три различных племени – суть касты крестьян, жрецов и воинов единого сообщества.[4]4
Ингевоны, арманы и иствеоны.
[Закрыть]
Подобные поправки и исправления, означавшие зачастую полное отрицание традиционных исторических воззрений, начали свое наступление со всех сторон еще на стыке веков и особенно после проигранной войны в двадцатые годы. Их главным генератором стало небывалое оживление движения пангерманизма. Оно отметало объявленные лживыми хроники римлян и греков, принижавших историческое значение германских племен. Вена, духовный центр движения, названная Гитлером в бытность свою безвестным австрийским художником городом «расовой нечистоплотности», буквально исторгала из себя борцов за восстановление исторической истины. Они объединялись в союзы и ферейны, издавали журналы и книги и даже создавали новые рыцарские ордена, для чего приобретали живописные замки, разрабатывали соответствующие обряды и внутреннюю иерархию. Концентратором их идей стала возрожденная арийская философия, призвавшая из мрака забвения тени легендарных королей и языческих богов.
Началась борьба легенд с историей.
Еще немного, и на немецких картах мира проступят очертания Атлантиды, Гипербореи или острова Туле – прародины божественной «олимпийской» расы, основавшей все великие империи и государства от Вавилона и Индии до древней Ирландии и Британии.
Все это преследовало одну большую цель – доказать, что весь ход человеческой истории есть борьба истинного человека, выкованного германским богом Кристом в суровом Приполярье, с жалким, но многочисленным и коварным подобием людей, неизвестно по какой причине возникшим и расплодившимся в других регионах планеты.
«О Юпитер, позволь немцам понять свою силу, и они станут не людьми, но богами!» Это высказывание Джордано Бруно пангерманисты начертали на немецких щитах в августе 1914 года. Поражение в войне было использовано во благо пангерманизма: только пройдя через эпицентр катастрофы, можно достичь «золотого века» нации.
И все же Вангеру повезло гораздо больше, нежели некоторым из его коллег. Суровый период семи царей, славные железные века республики и последовавшие затем четыре века блистательной, но обреченной на упадок Западной империи в основном преподносились студентам в соответствии со сложившейся исторической традицией. Победы древних римлян не раздражали вождей Третьего Германского рейха. В чем-то они даже служили им примером. Главное – постоянно напоминать слушателям, что движущей силой всех этих побед была нордическая кровь гиперборейцев, а ее постепенное разбавление кровью низших племен как раз и явилось основной причиной загнивания и распада.
Что касается истории раннего Средневековья, то на ее страницы вторглись полулегендарные германские вожди, мистерия Грааля, царствование короля Артура, которое стало выражать парадигму сакральной королевской власти. При этом Англия как бы растворилась в некоем тумане, и Артур представлялся одним из главных нордических королей Европы наряду с Фридрихом Великим или Шарлеманем. Это вторжение чаще всего не было прямой интервенцией в официальные учебники, походя более на их осаду новой ариософской литературой, арманистическими журналами, оккультными ритуалами, пустившими наиболее глубокие корни в «черном ордене» СС и внедряемыми в молодежных организациях.
И, наконец, позднее Средневековье, новая и новейшая истории.
Изменения в изложении этих курсов опирались на другие принципы. По понятным причинам легенды в этом случае оказались неуместными. Приходилось считаться со всем известными фактами, поэтому в ход пошло смещение акцентов и трактовка событий таким образом, чтобы весь мир за редким исключением представлялся либо враждебным по отношению к Германии, либо недостойным внимания ее народа. Достижения других стран и наций в области науки, культуры и искусства всячески принижались, искажаясь порой до полного абсурда. Новейшая же история самой Германии была написана заново. Многие старые книги, в которых отыскивалась хоть одна неугодная режиму мысль или авторов которых не устраивал режим по национальной принадлежности, еще десятого мая 1933 года полетели в костры, вспыхнувшие тогда на университетских площадях некоторых крупных городов. Тогда это называлось «очищением от скверны», К тем же трудам мыслителей прошлого, на которые нацисты не посмели посягнуть в силу их общемирового признания, они настоятельно рекомендовали относиться с «научных позиций национал-социализма», пропускать их через призму расовой философии. В них следовало отделять зерна от плевел, еврейскую науку от науки истинной, арийской. В числе таких трудов оказалась и «История заката и падения Римской империи», написанная англичанином Эдуардом Гиббоном еще в XVIII веке. И сейчас все семь пухлых томов «Заката и падения» поблескивали потускневшим золотом корешков на одной из книжных полок в кабинете профессора Вангера.
Как историк Вангер воспринимал все эти новые веяния? Безусловно, болезненно. Мало того, что лидеры пангерманизма пытались подменить реальную историю легендами и преданиями предков, которые, конечно, следовало изучать, но на кафедрах индогерманистики, фольклора, культуры и филологии, а уж никак не на исторических кафедрах уважающих себя университетов. Но они еще и откровенно фантазировали! Доходило до полного абсурда. Взять хоть престарелого Карла Вилигута, жившего одно время в Мюнхене. Вангеру довелось с ним встречаться, когда тот приходил со своими бреднями к ним в университет. Этот ученый определил начало истории германцев аж с 228-го тысячелетия до новой эры! Свою же родословную он вел с 78-го тысячелетия, причем его предки так и назывались – вилиготами. Откуда он все это узнал? Да очень просто – Карл Мария Вилигут обладал исключительной родовой памятью! Той самой, о которой постоянно твердил Гиммлер и которая якобы передается с самой кровью.
Профессор Вангер не знал, что этот почти уже семидесятилетний пройдоха, лечившийся в двадцатые годы в психиатрической лечебнице, уехав в тридцать пятом в Берлин, очаровал рейхсфюрера, был им принят в СС, зачислен в штат Аненербе (где, несмотря ни на что, все его считали шарлатаном) и скоро дослужился до чина бригаденфюрера.
Шнайдер, Шнайдер…
Вангер несколько раз повторил про себя имя с темно-синих обложек, пытаясь припомнить, не встречалось ли оно ему прежде. Но нет, память, на которую он в общем-то никогда не жаловался, отказывалась выдать эту достаточно распространенную фамилию. Странно, он хоть и был романологом, но всегда следил за новыми крупными монографиями в области общемировой истории. А тут такая работа, никак не меньше полутора тысяч страниц. Нет, что-то здесь не так. Да и название… Тоже мне, новый Эдуард Гиббон выискался. «Взлет и падение». Надо же. И при чем здесь падение? Взлет был, это верно. Да еще какой! К осени сорокового года вдруг оказалось, что чуть ли не вся Европа лежит у их ног. И падение будет. Не растянутое на десятилетия по образцу Западной Римской империи, а страшное и стремительное. Но оно только еще будет. И никто не возьмется предсказать, когда именно. Потому и не так страшно.
Профессор понимал, что грядущий конец империи так же неотвратим, как и смерть каждого отдельного человека. Но поскольку дата его неизвестна, как неизвестна дата собственной смерти, то и нет той обреченности. Сообщи человеку, что он умрет через восемь лет, два месяца и четыре дня, и ты приговоришь его как осужденного на казнь. Он станет без конца отсчитывать оставшиеся дни, потеряет радость жизни, изменятся его взгляды и привычки. Он станет другим. Он уже будет не жить, а доживать. Какой-нибудь больной старик, понимающий, что ему судьбой отведено гораздо меньше, но не угнетенный известием о роковой дате, будет счастливее его. Воистину, если Смерть милосердна, она должна приходить внезапно, накрыв голову и лицо своим черным капюшоном. Нет, что-что, а знать свою последнюю, точную и неотвратимую дату он, Готфрид Вангер, не хотел бы ни за что на свете.
«Несомненно, этот английский писака применил здесь слово „падение“ в пророческом, нравственном или каком-то ином смысле, – размышлял Вангер. – С них станется, с этих англичан. Всю мировую историю переписывают на свой лад. И что обидно – настаивают-таки на своем. Взять хоть известное теперь всему миру имя маленькой бельгийской деревушки Ватерлоо, давшей до прихоти небезызвестного британского герцога, английских газетчиков и историков название одному из великих сражений. Французы нарекли эту битву сражением при Мон-Сен-Жане и по-своему были правы, целый день, преодолевая большой овраг, они атаковали плато Мон-Сен-Жан, и у его подножия окончательно пали их золотые орлы и надежды. Пруссаки, то есть мы, немцы, назвали те события битвой при Бель-Альянсе в честь одноименной деревушки на плато с таким же названием, которую солдаты Блюхера взяли штурмом раз шесть, а отдали только пять. Но откуда взялось словосочетание „битва при Ватерлоо“? Не было там никакого Ватерлоо. Вернее, такая деревушка, конечно, существовала, но километрах в четырех позади позиций Веллингтона. А по тем временам это немало. До нее тогда не долетело ни одно ядро. Просто-напросто герцог, заночевавший после победы в этой деревне, на следующий день написал там отчет о сражении для короля и парламента. И приписал внизу дату и место: „18 сентября 1815 года, Ватерлоо“. Но это было место написания письма, а не самой битвы! Доставленное в Англию послание было подхвачено газетами, а вслед за ними и историками. Так что несколько десятилетий сражение между Северной французской армией, Нижнерейнской прусской и многоязычным сбродом, собранным под знаменами Веллингтона, имело три разных названия. В итоге победил именно ошибочный вариант. К середине того века все знали уже только о Ватерлоо, а Мон-Сен-Жан и Бель-Альянс стали пустым звуком…
А величайшая морская битва в проливе Скагеррак, ставшая по их же прихоти Ютландским сражением? А…
Да что говорить. Шустрые ребята, эти английские историки. Вот уже их многотомные труды отыскиваются в наших развалинах. Как все-таки там оказался этот Шнайдер?»
Поняв, что окончательно разошелся, и потеряв остатки надежды на сон, профессор тихонько встал, снова накинул халат и поплелся в кабинет. Он некоторое время осматривал свое букинистическое приобретение и скоро сделал два неожиданных открытия. Во-первых, это было сочинение в шести, а вовсе не в пяти томах. Недоставало самого последнего и, несомненно, самого интересного тома. Судя по всему, в нем-то и должно было описываться пресловутое падение. Вторым открытием оказалась и вовсе какая-то чертовщина: на титульном листе каждого тома и в конце на странице со списком редакторов, телефонов и прочих реквизитов он прочитал: «London, 1960». Эти четыре цифры на целую минуту парализовали взгляд профессора. «Они что, хотят сказать, что издали это в…» Вангер вдруг рассмеялся. Ну, ребята, вы даете! Сбрасывать взамен листовок многотомные сочинения, да еще посланные якобы из будущего. Вот это размах! Да, но почему же по-английски? Потрудились бы сначала перевести.
Он сознавал, что его веселье наигранно. Когда не понимаешь, что происходит, остается ерничать, чтобы не выглядеть дураком.
Вангер достал из шкафчика возле кресла бутылку с остатками какого-то ликера, еще раз усмехнулся и наполнил стакан на треть. Когда мозг отреагировал на пришедший вместе с кровью алкоголь, махнул рукой и стал шарить в нижних ящиках письменного стола в поисках припрятанной там пачки сигарет. Выпитое привело его в еще большее возбуждение, чувства обострились, мысль заработала гораздо энергичнее. Он расхаживал по кабинету, дымил сухой, как порох, английской сигаретой из турецкого табака и намечал план действий.
Выпив еще, профессор уселся в кресло и принялся тщательно рассматривать один из томов.
Высокая печать, гарнитура, вероятно, «таймс», бумага белая, несомненно очень высокого качества. В рейхе сейчас такой не сыщешь, разве что в придворных изданиях да в канцеляриях гауляйтеров. Блок прошит и склеен качественно. В общем, обычная, хорошо изданная книга.
Он попробовал читать в разных местах, впервые в жизни остро пожалев, что владеет английским языком на уровне хорошего студента-второкурсника, не более. Вот если бы здесь сейчас был Мартин…
Однако смысл прочитанного в большинстве случаев был ему понятен. И самое главное – этот смысл был. Это действительно книга о Третьем рейхе. Судя по обилию цитат из документов и воспоминаний, множеству имен, дат и сносок – очень основательная книга.
Пятый том был озаглавлен «Начало конца», он состоял из трех разделов, последний из которых назывался «Вторжение союзников в Западную Европу и покушение на Гитлера». Переведя слова «покушение на Гитлера», Вангер поежился. Никогда прежде он не держал в руках такой убийственной крамолы. И если эту книгу квалифицировать как вражескую прокламацию, то только за ее чтение и недонесение властям ему уже полагался концлагерь.
Однако начать ознакомление с данным артефактом он все же решил с самого начала. Он полагал, что то, как автор войдет в тему, приступая к изложению столь значительного материала, какие обоснования он приведет в защиту его нужности, как постарается установить контакт с читателем, чтобы отважить последнего на прочтение с учетом шестого тома что-то около 1800 страниц, все это может дать некоторое дополнительное представление о нем самом и его книге.
* * *
– Ну что, мой юный друг, – начал Септимус, предложив Карелу садиться, – вы, помнится, что-то там говорили про сорок пятый год, раньше которого до Шнайдера не доберутся? Но не прошло и двух недель, а уже начались какие-то движения? Давайте выкладывайте.
Инженер вытер распухший нос платком и два раза чихнул.
– Простите, господин президент, – вчера из Германии. Погода отвратительная…
– Здесь не лучше, Что вы там делали?
– Знакомился с местом событий. Там, где работает наш зонд, сейчас семнадцатое февраля. Согласно тому же Шнайдеру, назревают трагические события.
– Вы о студентах? Я тоже почитал кое-что. Мне подготовили сводку по всем сколько-нибудь значимым фактам, относящимся к февралю сорок третьего и Германии. К сожалению, что было, то уже произошло. Итак, я вас внимательно слушаю.
– Пятнадцатого февраля мы не вели наблюдений по техническим причинам, а вчера, шестнадцатого, зафиксировали перемещение объекта, то есть книг.
– Куда?
– На Брудерштрассе, 14. Третий этаж. Сейчас мои ребята выясняют, кто там жил в это время,
Говоря это, Карел вывел прямо на стол карту Мюнхена и увеличил место в районе Принцрегентенштрассе. Он пододвинул изображение к Септимусу и показал пальцем:
– Вот это место.
– Ошибки быть не может?
– Все проверили. Сигнал четкий, правда….
– Правда, что?
– Мощность сигнала равна пяти шестым от полной. Одна шестая куда-то пропала. Возможно, одна из шести книг осталась на Регерштрассе, возможно, перенесена в другое место.
– Другими словами, некто вытащил пять томов из развалин и отнес их сюда, – толстый, как маленькая сарделька палец Септимуса ткнул в карту. – А где же шестой том? И какой именно?
– Пока непонятно.
В кармане у Карела запищало.
– Простите, это может быть информация по Брудерштрассе. – Он достал свой повседневник и включил экран. – Да, так и есть. Книги попали в квартиру, в которой в тот момент проживала семья профессора Мюнхенского университета Готфрида Вангера.
– М-да-а-а. Хуже просто не бывает, – простонал Септимус. – Нет чтобы мельник какой или там слесарь. Что он преподает? Вернее, преподавал?
– Что-то из древней истории. Рим или Греция… Мы уточним.
Септимус взял свой карандаш и в раздумьях стал постукивать им по столу.
– Профессора, как я понимаю, по развалинам не бродят, – начал он размышлять. – Хотя… всякое могло случиться. Уж больно времена были суровые. И все же логично предположить, что книги нашел кто-то другой, рангом попроще, и принес их ученому в подарок либо в обмен на что-нибудь.
– Сигнал появился на Брудерштрассе поздно ночью, с шестнадцатого на семнадцатое. Вряд ли нашедший их поперся бы среди ночи к уважаемому человеку.
– Вы забыли, что это не простые книги. На каком, кстати, языке они изданы?
– На английском, господин президент. Я связался с библиотекой Рейгана в Вашингтоне, и мне пообещали репринт именно этого издания.
– Что ж, посмотрим.
Что-то в столе Септимуса запищало. Он достал из кармана маленькую коробочку, извлек из нее белую пилюльку и сунул под язык
– Хорошо, не будем сейчас гадать. Что еще, кроме сканирования, вы собираетесь предпринять?
– Уже подбираем программу психологической обработки всех, кому на глаза могли попасться эти книги.
Септимус поморщился.
– Что, без этого никак?
– Боюсь, что нет.
– Тогда вкратце…
– Наша задача подавить у свидетелей, то есть у тех, кто оказался невольным свидетелем наших…
– Ваших ляпсусов.
– Да, совершенно верно, так вот, подавить у них желание проявлять инициативу. Призвать к бездействию, спродуцировать индифферентное отношение к необычному и, если потребуется, даже страх. Мы можем внушить им, что они прикоснулись к ужасной тайне, о которой никто и никогда не должен знать. В нашей базе данных несколько тысяч программ психологического воздействия, от самых слабых до…
– Я знаю, до каких, – снова поморщился Септимус. – Как все это гадко!
– Я не думаю, господин президент, что нам придется прибегать к сильным методам. К тому же это сопряжено с волокитой, согласованиями, внешними проверками и другими неприятностями. Но здесь важен правильный подбор программы. Однажды, когда к одному французу – это была эпоха Великой Французской революции – по ошибке попал из будущего многостраничный документ, написанный по-английски, решено было временно лишить его знания английского языка, которым он не блестяще, но владел. Так вместо того, чтобы забросить непонятные бумаги в стол, он потащил их в Конвент и стал искать там депутата, хорошо знающего английский.
– И что потом?
– Точно не помню. Это было не у нас. Кажется, его лишили способности говорить и по-французски, так что бедолагу свезли в лечебницу для душевнобольных.
– Черт-те что. – Септимус посмотрел на часы и, кряхтя, стал выбираться из кресла. – Послушайте, Карел, а мы не можем просто уничтожить эту книгу?
– Увы. Мы не можем уничтожить в прошлом вообще ничего. Ни единого предмета, ни единой молекулы. Только информационные обмены. Более того, – Карел потупил взор, – даже если мы внушим эту мысль Вангеру, ему придется изрядно попотеть, так что лучше не рисковать.
– Что? Они вдобавок ко всему из этого чертового SL-100?
Инженер кивнул.
– Кто же знал, что так получится.
– Прелестно. Значит, книга у вас, точнее там, у них, и в огне не горит, и в воде не тонет.
– Горит, вернее, плавится, но при температуре…
– Ладно, – Септимус замахал руками, – сейчас мне некогда, через пять минут у меня пресс-конференция. Подготовьте все сведения о профессоре Вангере и каждом члене его семьи. С максимальными подробностями. Немедленно берите под наблюдение их всех, да не наломайте там дров, как с тем французом. Не забывайте также о таинственном русском следе. Но никаких решительных действий без согласования со мной. И строжайшая секретность. С этого момента никаких посторонних. Если об этой истории узнают газетчики… Ладно, жду вас вечером.
