Текст книги "Стихи. Книга Пятая"

Автор книги: Олег Ильинский

Эстафета

 
Мы прочно встали на водоразделе,
Водораздел просторен и высок,
Он перед нами прошлое расстелет
И вести будущего донесет.
Сквозь грохот войн, сквозь взрывы в черной пене,
Сквозь слизь траншей и глину волчьих ям
Мы прадедам кивнем сквозь поколенья
И руки им протянем, как друзьям.
Грановский и Киреевский… За ними
Прохладный Запад ровно золотист,
За ними в колокольном переливе
Свободной грудью дышит романтизм.
Любовь и дружба… В ровных плитах камень,
Гремит собор, звучит просторный неф
И летний вечер, как в хрустальной раме,
Спокойно гаснет в стрельчатом окне.
Безудержные споры до рассвета,
Где совершенством бредит каждый вздох,
Колонны. Парки. Университеты,
Широкий взлет сороковых годов.
Наивность? – Нет. Уверенность и цельность
Души свободной, совести простой.
Мы ясность духа заново оценим,
Мы цельность сердца вновь поставим в строй.
Искания мы закрепим в ответах,
Учась друзей в прошедшем узнавать.
Мы будущему шлем, как эстафету,
Их веру, мысли, чаянья, слова.
 

1958

Письмо из Равенны

 
«Равенна, двадцатого мая.
Всех впечатлений не передашь,
Комнату в пансионе снимаю,
Простите за слепой карандаш.
Погода прохладная. После Рима
Все простужаются и чихают.
Жизнь фантастически неповторима,
Тетради исписываю стихами».
 
 
Пролетки за окнами проезжали,
Весенняя дымка к морю звала
И небо через листву отражалось
На солнечной полировке стола.
И в солнечных зайчиках, в бликах этих
Бессмертье обещано наверняка,
Обещана жизнь в золотистом свете,
Юность продолженная в века.
Крыши сквозь дымку позолотились,
Синим отсвечивает потолок,
И ветер откуда-то из Византии
Доносит разговор куполов.
Готы ломают Рим. Теодорих
Рвется к Равенне, шпоря коня,
Девы мозаик в гулком соборе
Шествуют, головы наклоня.
Вторглись в пределы владений спорных
Варвары. Врезался конский храп,
Копья, копыта, медные шпоры,
Полчища. Ветер. Полчища. Прах.
И все это здесь и все это рядом,
И кажется будет копьем задет
Верхний жилец с блуждающим взглядом,
Приехавший на неделю студент.
И всё это вместе – весна в Равенне,
Первая без опеки весна,
Весна кипарисов, склепов, ступеней,
Страниц неоконченного письма.
________________________________________
 
 
Голуби из-под ног взлетали,
Вспархивали на крыши, треща,
У паперти церкви Сан Витале
Были туристы в светлых плащах.
В эту дверь вступаешь как в вечность,
В эту дверь вступаешь как в склеп,
Камень древностью обесцвечен,
От потёмок камень ослеп.
Дверь захлопнул, как в воду канул,
Наверху сомкнулась волна,
Здесь встречаешь Юстиниана
За колонной возле окна.
Только где-то очень далеко,
Через стены сквозь строй веков
Слышен улиц весенний клёкот,
Набегающий гул подков.
От шагов просыпался камень.
Из конца в конец к алтарю
Бил янтарь по оконной раме,
Пропуская в купол зарю.
Небо шло в просветах оконниц,
Фреска разламывалась в порошок,
Девушка, прижавшись к колонне,
Чертила в блокноте карандашом.
«Господи, это она, в читальне
Виденная в последний раз…»
Он пошел по приделам дальним,
Не спуская с фигуры глаз.
«Плиты… Неважно… Чем откровенней…
Ударом тока расплавлен наружный пласт…
Встретить ее, сейчас, в Равенне
В Сан Витале, с глазу на глаз…»
Камни хрустящей пылью покрыты,
Сырость на фреске ниши стенной…
Он подошел вплотную по плитам
И встал, не дыша, за ее спиной.
Легким хотелось неба и воли,
Ветра хотелось. Шли года.
Он перевел дыхание. «Оля!
Вот уж не думал, не гадал.»
Дрогнули плечи. Легкая нота
В солнечный купол понеслась,
Она опустила руку с блокнотом,
Морем плеснулась сила глаз.
Если улыбается фреска
И заговорила мозаика,
А от крылатого плеска
Ангелов купола разверзаются,
То и тогда в надмирных высотах
Не верят, не радуются сильней
Чем он – голубой обложке блокнота
И одиночеству церкви – с ней.
Руки ее немного узки,
Античное что-то есть в лице…
Туристы какие-то по-французски
Переговаривались в дальнем конце.
Потом он спросил, рукой беспричинно
Волосы висков шевеля,
«Ты мое письмо получила?
То письмо, в конце февраля».
Глаза посмотрели из Фаюма,
Как на защиту взвилась рука.
Она сказала почти угрюмо:
«Не надо… Не будем о нем… пока»
Это письмо, вернее записка,
Признание ей во вся и всём,
Было как бомба, было как искра,
Было последним, было как сон.
Но это была весна Равенны,
Умная это была весна,
Всё принимающая мгновенно
За дополнение к тексту письма.
Они говорили. Из Сан Витале
Они выходили налегке,
Они в базиликах древних витали,
Вино покупали на уголке.
Они говорили. Они смеялись,
Читая латинские письмена,
Бежали часы. Тени сменялись,
В Равенне была большая весна.
 
 
_____________________________________________
 
 
Дверь в пансион скрипела как скрипка,
Лестница хромала как бес,
Ночью к письму прибавил постскриптум:
«Здесь, между прочим, Оля С.
Вчера из Палермо. Мила донельзя,
До помрачительности мила.
На колокольне мы были вместе
И оборвали колокола».
 
 
_________________________________________
 
 
Листья охвачены влажным блеском,
Капля дождя на ветке дрожит,
И оживают статуи. Фрески
Преображаются в плоть и жизнь.
«Письмо мы дописываем вместе,
Ветер и свет в него внесены,
Пусть оно будет вехой и вестью
Первой свободы, первой весны.
Оно как дневник. Как кадры поездок,
Как память о вёснах вьюжной зимой.
Письмо отправлять уже бесполезно,
Через Болонью едем домой.
Камень и фрески Сан Витале,
Душа из Фаюма, грань в судьбе,
Ясно-золотистые дали,
Письмо из Равенны самим себе».
 

1958 г. «Новый журнал». 1958, № 54

«Войдешь, как лето легкая, как липа…»

 
Войдешь, как лето легкая, как липа
Цветущая, и подойдешь к столу,
Навстречу чашка просияет ликом,
И солнечную переймет стрелу.
И будет в ветре отворенных окон
Дымиться кофе. Будут облака
Скользить по веткам, белые, как хлопок,
И будут влажны лепестки цветка.
Ты будешь пить, как эльфы в чащах пили,
Как пчелы тянут солнечный раствор,
Ты будешь пить из бабочкиных крыльев,
Прозрачно нанесенных на фарфор.
 

«Мосты», 1959. № 2

«В июне ночь сама себе не верит…»

 
В июне ночь сама себе не верит,
Уходит, оставляя влажный след.
По дну оврага, проясняя берег,
Прохладный пробирается рассвет.
Сырое утро ищет воплотиться
В прохладных листьях солнечных лесов,
Подслушать потревоженную птицу
И глянуть в пруд, как в женское лицо.
 

«Мосты», 1959. № 2

Университет в Д

 
По оврагу мостик переброшен,
На листве – росистые следы,
В стрельчатые прорези окошек
Входят сосны и глядят пруды.
В стрельчатую тень книгохранилищ,
В лабиринт понятий и систем,
Без помехи впархивают крылья,
Пробуждающиеся в кусте.
Засмотреться и не оторваться —
Так неповторимы и милы,
Так проворны легкие повадки
Белок, обметающих стволы.
Веют птицы в лиственном просторе,
И смолистый воздух примирен
С кислым запахом лабораторий,
С формалином и нашатырем.
Переходам лестничным поверив,
Мысль и веру, отдых и досуг
По страницам за дубовой дверью
Скорые семестры понесут.
Лес, бегущий к университету,
Золотистым солнцем просечен;
Тишина воды и шорох веток;
Готика, заросшая плющом.
 

«Мосты», 1959. № 2

Синий луч в микроскопе

 
Сместились линзы. И колюч
Прохладный блеск винтов и стекол,
Плывет случайный синий луч,
Попавший в поле микроскопа.
Огромный, чистый горизонт
Капризной волей стекол создан,
Он, как пространство, бирюзов,
Прозрачен, как вечерний воздух.
С экватора, наискосок,
Пассат веселый дует крепко;
Сияя зеленью лесов,
Лежит растительная клетка.
Играя линзами, найду
Ее. Чертеж ее бесспорен,
Она, как кочка на пруду,
Как Крит на Средиземном море.
Меж контуров архипелага
Вода зеркальная без дна,
Веселая морская влага
На голубом стекле видна.
 

«Мосты», 1959. № 2

Рим

 
Графин бросает винный блик на скатерть.
Мы пьем вино. Мы тихо говорим,
К нам вместе с небом в розовом закате
Всей глубиной вступает в раму Рим.
Рябые блоки мрамора и травы,
Упрямый букс и лестницы из плит,
Фундаменты обрушенного храма,
Где ветер набегающий пылит.
Закат фронтоны переметил косо
И лег на стол через стекло окна.
Он золотист, как кожа абрикоса,
И в нем мерцанье красного вина.
За Римом лом еврейского погоста,
Вход в катакомбы с запахом земли,
В пыли дорог – апостольская поступь,
Босые ноги в мраморной пыли.
Сходились ходоки Кападокии,
Встречались лица, расы, племена,
Молитвы пели. Радовались. Пили
От красно-золотистого вина.
И были львы. Арена Колизея
Шурша песком сулила вечный свет.
Вонючих клеток ржавчина и зелень
Уже бессильны. Смерти больше нет.
Под крышей христианской базилики,
В кадильном дыме, в солнечной пыли
Коринфские колонны – прозелиты
Безоблачную старость обрели.
Здесь юность мира вихрем проносилась,
Крошился мрамор, сеялась трава,
История накапливала силы
И говорила вечные слова.
Мы пьем вино. Щербатый камень Рима
Вздымает капители за окном.
Здесь каждая черта неповторима,
И кажется здесь каждый шаг знаком.
Лет вымерших полу снесенный остов,
Ряды колонн в разрозненном строю.
Я вспомню век, когда бродил апостол,
Как вспоминают детство и семью.
 

1959. «Мосты», 1960. № 4

Фейерверк

 
С багровым светом тени спорили,
И рассыпались на весу
Светящиеся траектории
Над черным озером в лесу.
Ракета фыркала и искрилась,
Хвостом чадила словно трут,
И эхо грянувшего выстрела
Перелетало через пруд.
И исчерпав запас движения
Рвалась ракета на куски,
Вода гасила отражения,
И ударялась о мостки.
Был лес с невидимыми листьями,
В воде – шипенье уголька,
Широкий пруд, дымок от выстрела,
Зигзаг и вспышка светляка.
 

1959. «Мосты», 1960. № 4

«Из Москвы шел поезд во Флоренцию…»

 
Из Москвы шел поезд во Флоренцию…
Впрочем нет. Не так. Район Арбата,
Плеск под водосточными коленцами,
Улица капелями богата.
Солнечных московских скверов зелень,
Пляска светотени на колонне,
Под стеклянный потолок музея
Медленно въезжает Калеони.
По музейным залам эхо бродит,
Вспугивая мрамор порыжелый.
Калеони отпустил поводья,
Конь заржал во дворике Барджелло.
Лязг подков пролетами отмечен,
Стены содрогаются от гула,
А в капелле Медичи навстречу
Чуть приподнимаются фигуры.
В Бреннере гуляли ветры резкие,
Но внизу погода стала теплой.
С севера шел поезд во Флоренцию,
Первый луч покачивая в стеклах.
Ночь была бессонницей богата,
Вперебой колеса говорили,
Рассветало. И конец Арбата
Выходил на «Пьяцца Синьория».
 

1959. «Мосты», 1960. № 4

На Пятом Авеню

 
Фасадами застеклена,
Отражена в оконной створке,
Шуршит деревьями весна
На Пятом Авеню в Нью-Йорке.
По лужам пробежал смешок,
На листьях высыхает влага,
И ветер весело пошел
По улыбающимся флагам.
Он дул с Гудзона на восток,
Он плыл, окутываясь шелком,
Он силой красочных кусков
По солнечным флагштокам щелкал.
Играть оброненным пером
Над парком ветер не устанет,
И парк покажется ковром
Нью-йоркской голубиной стае.
Навстречу солнечному дню
Автобус раздвигает зелень,
Поездка Пятым авеню
От библиотеки к музею.
В витрину Скрибнера вошла
Весна, осваиваясь быстро
Со светлой плоскостью стекла,
С палитрой импрессиониста.
Она узнала Ренуара,
Позолотила край стола,
Парижской девушке с бульвара
Слегка вуаль приподняла.
Потом закапал дождик. Он
Засеменил походкой скорой
Вдоль замутившихся окон,
По ложной готике собора.
И если дымная копна
Густых волос английской моды
Глядит с портрета и весна
Вдоль тротуара гонит воду,
То это значит мы вдвоем,
И ты на тот портрет похожа
Наивностью бровей. В твоем
Лице просвечивает кожа.
Я шорох веток сохраню,
Пыльцой вдоль улицы повеет
Апрель на Пятом авеню,
Весна на станции сабвея.
 

«Новый журнал», № 60, 1960

Моя версия

 
У Веры Мамонтовой – персики,
На стульях – солнечные пятна,
И Веры Мамонтовой сверстницы
Как родственницы нам понятны.
Листали пальцы монографию,
Листали жизнь с листвой и светом,
И в первый раз учились брать ее
Глаза четырнадцатым летом.
Глаза, казалось, жили заново,
И женский облик отмечали.
Просторный сад разливом заняло,
Так проходил апрель в начале.
Катило дни весенним натиском,
И мне послушен был Толстой,
Свое письмо де-Губернатису
Он прерывал на запятой,
Чтоб ил, оставленный на яблонях
Водой, отхлынувшей из сада,
Я видеть мог. Чтоб новоявленный
Клочок земли мне был на радость.
Я строил собсгвенную версию,
И произвольно встали рядом
У Веры Мамонтовой персики,
Флоренция и Рим за садом.
 

1959. «Новый журнал», № 60, 1960

Космос

 
Полет. Голубоватый свет абстракций,
Над пропастью – логический статут.
Бегущие в сияющем пространстве
Разряды мысли плавят пустоту.
Сплошной полет. Вселенная клубится
Метелью душ. Ей слать потоки сил,
Пространство опоясывать зарницей
И прошивать орбитами светил.
След от звезды широкой лентой ляжет,
И будет время нити вить свои,
И пеленать в материю, как в пряжу,
Новорожденных замыслов рои.
Свободно дышит творческая радость
Сквозь цепь причин космическим огнем.
Разрыв диалектического ряда
Внезапен, как удачный ход конем.
Вселенная работать не устала,
В луче звезды вскипают сотни тем.
Встань. Оглянись. Смотри: растут кристаллы,
Пульсируют созвездия систем.
 

Стихи, посвященные Гете

 
От прорастающего семени —
До облаков, паров, дождей,
Мир роста, смерти, воскресения,
Потенций, образов, идей
Ему открыт. Разноголосица
Природы каждый день нова,
Туманность звездная проносится,
И говорят тетерева.
Снега уходят. На проталинах
Дрожит кустарник молодой,
Озера налиты хрустальные,
Луга затоплены водой.
На темном дне широкий сом плеснул,
Рогатый лось мутит ручей,
В огромность женственного комплекса
Включен свободный мир вещей.
Ей имя жизнь. Увековечена
Она Творцом во всех и вся,
Она природа, сила, женщина,
Живет весь мир в себе неся.
Она поэта учит зрению,
Структуре почки и листа,
Она есть вечность, а во времени
Как Гретхен – ласкова, чиста.
 

 
Спит душа. Душа живет пустая,
Но в нее врывается, как гром,
Властной темой женственность вступает,
Будит мысли, двигает пером.
В птичьих крыльях, в птичьих перелетах
Бьется жизнь. Преобразился космос.
Кто она? Весна? Виденье Гёте?
Черный свод в летящих звездных космах…
 

1957. «Новый журнал», № 60, 1960

 
Ты думаешь о солнце ли, о лете,
О камне Рима, о воде фонтанов —
Ты, как мотив в Прокофьевском балете,
Всегда просторна и всегда нежданна.
Звук переходит в краски и в движенье,
И вспыхивает золотом над бровью;
Смеется и, ломая напряженье,
Смешинки отдаются в каждом слове.
Ты счастлива. Ты – в световом каскаде,
Ты радостью и щедростью жива —
Все золото взяла себе на пряди,
Всю музыку – себе на кружева.
 

1960. Стихи. Книга вторая, Мюнхен, 1962

 
Художник мучается завистью
К цветку. Он ловит образ шаткий;
Как почка треснувшая, замысел
раскроется весенней шляпкой.
И смехом зазвенит по улицам,
Затараторит о делах
И с отраженьем поцелуется
В витринах, в лужах, в зеркалах.
Вниманью – впору разорваться,
Гирлянда шляпок поплыла
Смотреть балет витринных граций
За тонкой стенкой из стекла.
Сквозь пантомимы манекенов
Цветные брызнули лучи,
И льется шелковая пена
С плеча и бедер, как ручьи.
В окошках небо отразилось,
Играет солнце дверью створчатой —
Стоят витрины магазинов,
Насквозь прохваченные творчеством.
 

1960

 
Прояснялась тема у Прокофьева:
Флейта шла, боясь передохнуть;
Воины единорогу копьями.
Сквозь кустарник преграждали путь.
Раздвигаясь, исчезали стены,
Шла сияющая глубина,
Ласковая музыка летела
В амбразуру синего окна.
В мокрых листьях утренняя кротость;
Тема – солнечные два крыла;
Музыка, как ты, вполоборота
Повернувшись, дух перевела.
Двигаясь по солнечным минутам,
В переходах сводчатых звуча,
Обернулась королевой Утой,
Плащ придерживая у плеча.
Может, ты – лишь световая буря,
Может, ты – всего лишь переход
Из одной реальности в другую,
Завихренное крещендо нот.
И колонн тринадцатого века,
Может, ты бессмертная сестра;
Перспектива солнечная в некий
Новый Китеж звука и добра.
Голубые стрельчатые окна,
Тень ветвей и ветреный простор;
В листьях капли радужные сохли,
Солнцем ослепленные в упор.
Сад шумел всем лиственным размахом,
В изумрудных жилках пела кровь его.
Переходы вслушивались в Баха,
Стены отзывались на Прокофьева.
 

1960

 
Пробираясь сквозь ветки на ощупь,
Глядя окнами в ясную даль,
В подмосковных смеющихся рощах
Доморощенный бродит Версаль.
Он стыдится величья и позы,
Заслоняясь на легком ветру
Серебристым изгибом березы,
Опрокинутой в северный пруд.
Люстра входит альпийским обвалом,
Входит, гранями чуть шевеля,
В белый блеск танцевального зала
Колкой радугою хрусталя.
В легком кружеве речи французской,
Между старых сановных голов,
Властно топает туфелькой узкой
Королева кусковских балов…
Зацветая, колышутся травы,
И сквозь лиственный легкий узор
Ровно дышит имперская слава
В камышовых свирелях озер.
 

1961

 
Были утки. Чернели овраги,
Проносились, играя, стрижи,
Шелестели рулоны бумаги
И ложились на лес чертежи.
Пахло тесом в бревенчатом доме,
В окнах пенился белый поток,
Наклонялся французский геометр
Над неконченным планом фортов.
По соседству с порогом веселым
Стукотня топоров и пила.
Разбежались по рвам частоколы
И траншея в траве поползла.
В хриплый говор вечерних дозоров
Через узкие щели бойниц
Входят куперовские озера
Плеском листьев и шорохом птиц.
Пуля свистнула вкось рикошетом,
По-французски ругнулся капрал,
На бегу разбирали мушкеты,
Бросив карты спешили на вал.
Приступ шел по следам готовален,
Парень в красном валился в окоп,
Офицерскую перевязь рвали
На повязки для хмурых стрелков.
Там, где циркуль чертил полукружья,
Где линейка прорезала лес,
Длинноствольные фыркали ружья,
И таился в кустах ирокез.
Там теперь только тусклые даты,
Только яркий по склонам газон,
Только отблеск хрустальных закатов
Над притихшим простором озер.
Чтобы ты свои мысли узнала
По порогам и по камышу,
Я тебе от бобровых завалов,
От фортов приозерных пишу.
 

1961. «Мосты», 1962, № 9

 
Когда тебе улыбка губы тронет,
Меня охватит голосами птиц,
На сыроватом от дождя балконе
Сияние пойдет от половиц.
Пойдут стихи. За стеклами окошек
Раскроется сияющий закат
И выплеснутся книги из обложек,
И выйдет в сад страница и строка.
Раздвинутся пропорции и стены,
И я увижу, что препятствий нет,
Концепции построятся в системы,
И заживут движением планет.
И обернется шорохом зеленым,
Просторной влагой обернется лес
И каждый лист забьется миллионом
Веселых торопящихся сердец.
Когда тебе улыбка губы тронет,
Пронижет солнце светом этажи,
Сойдя с листа поднимутся в бетоне,
В железных скрепах станут чертежи.
Весна ворвется ветреным порывом,
Прохватывая листья с высоты.
Смотри, твоя улыбка растворилась
И стала жизнью солнца и воды.
 

1961. «Мосты», 1962, № 9

 
Вода озер, прозрачная как совесть,
Сквозь листья смотрит на меня в упор.
Как мне с тобой хитрить? Куда я скроюсь
От пристальной наивности озер?
Я выдан им. Мне защищаться нечем,
Я каждым шорохом изобличен.
Весь лес – глаза. Весь лес очеловечен,
Весь лес в едином слове заключен.
Проглядывают птичьи голоса
Сквозь муть рассвета над зеленым полем,
Лежит в траве белесая роса
Озябшая от нежности и боли.
Нет времени. Есть только полусон;
Нет логики. Есть только птичий шорох,
И лес в бреду глядит в твое лицо,
Без счета повторенное в озерах.
 

1961. «Мосты», 1962, № 9

 
Здесь все луговые тропинки заглохли,
Здесь ропщет осина и хлюпает шаг,
Здесь бродит канадский Аксаков с биноклем
По пояс в траве и в сырых камышах.
Здесь лес гравирован на глади озерной
И косо сверкающей рябью задернут.
Утиный закат на болоте кровав,
Растерян бинокль в травяных островах.
Янтарной иглой перелесок чуть тронут,
Беспечная дичь налетела сюда.
В ободьях бинокля – лесистые склоны,
В оптических стеклах – камыш и вода.
Деревья охвачены дрожью холодной,
Укол комариный остер и летуч.
Страница коробится в кочках болотных,
Штрихи тростниковые брызжут из туч.
Как проблеск сознанья, как радость в душе —
Фрагменты воды в золотом камыше.
Оставь разрастаться лесную свободу,
Оставь зарастать голубые пруды,
Не тронь тростника, и воды не уродуй,
Пиши камышинкой на глади воды.
 

1962

 
Под громыханье голубых трамваев
В предчувствии голубоватых Альп…
 
 
Дворцы белели в лиственной оправе
И в пику городским колоколам
Куранты голосистые играли,
Раскалывая сутки пополам.
Плыл чайный запах скошенного сена,
И цепь прудов терялась вдалеке,
И золотистым отголоском Вены
Являлся Моцарт в светлом парике.
Там музыка вечерняя казалась
Построенной из безупречных призм,
Там хрустали покачивались в залах,
 
 
И капал воск, и липа отзывалась
На беглый шум летящих водных брызг.
Век молодел под пальцами свежея,
А я был счастлив получить билет
На музыку зеркальных отражений,
На вымыслы, которым имя – свет.
Там флейта, поворот за поворотом,
К каким-то уводила тростникам,
И Моцарт алебастровым эротам
Смеющиеся губы размыкал.
Там голуби почтовые летели
Сквозь нотный стан несбыточных химер,
А добрый лев благословлял затею,
И лапу клал на сине-белый герб.
 

1964. «Новый журнал». 1965, № 79.

 
Пока движенье ледников
Земли опять не поглотило,
Пока в разрывы облаков
Глядят огромные светила,
И отражается в воде
Звезда себя не узнавая,
И солнце властвует везде,
Как мира точка узловая,
Пока могучий метеор
Крушит таёжные трущобы
И каменные спины гор
Клубятся зеленью парчевой —
Мы слышим сонмы голосов
В прохладной готике органа,
И жизнь трепещет, как висок,
И песнь, как призма многогранна.
И слышит там, за гранью дней
Душа, ушедшая из тела,
Как светлый реквием по ней
Поет Сикстинская Капелла.
 

1964. «Новый журнал». 1965, № 79.