Текст книги "Стихи. Книга Пятая"

Автор книги: Олег Ильинский

 
Над хижиной вилась тропинка перевала,
По склону снег над хижиной бежал,
Алмазное сиянье овевало
Упрямый лес в еловых этажах.
Хрустальная резьба окошко оковала,
И было нам так радостно вдвоём
Болтать о пустяках – и каждый – о своём.
Всё было празднично – как в сказке – небывало:
О том, что может быть, чего и быть не может,
Что в окнах светится, что по ночам тревожит
Мы совещались в радужном кругу,
Варила кофе ты и чайник кипятила,
Неделя между тем прозрачная катилась,
По ней бежали сны, играя на бегу.
 

 
По ней бежали сны, играя на бегу,
Взрезая синий снег, мы бегали на лыжах,
Цвели снежинки в радужном кругу,
И все вершины подступали ближе.
Две лыжные полоски на снегу,
Нам подмигнув, бегут от дома к соснам,
Как наши зимы убегают к вёснам,
Очерчивая плавную дугу.
Алмазным мотыльком, вся в снеговой пыльце,
Ты замираешь в радужном кольце.
По склону белому я к дому подбегу
И лыжи снять я помогу у входа:
Пусть лыжи отдохнут, пусть крепнет непогода,
Нам в хижине тепло – им вольно на снегу.
 

 
Нам в хижине тепло – им вольно на снегу,
Пусть ночь свои личины нам покажет,
Густеет сумрак, и кипит чугун,
И нам чулок старуха вьюга вяжет,
Не размыкая побелевших губ.
Но в полночь стало тихо за окном,
Стоит луна серебряным пятном,
И зеркальцем морозным и витражом,
Неся с собой прозрачность облаков
И синеватый сумрак ледников
На радиусе тихого овала;
И знает наши сны, и сказок рой ведёт,
И горы замыкает в хоровод.
Пока усталость нас железным сном сковала.
 

 
В альпийской хижине зажжён для нас камин,
Дрова припасены и постланы постели,
Подъём упорен был, но шаг неутомим,
Лишь сосны пегие навстречу нам пестрели
И розовый очаг нас в хижину манил.
В уютной хижине австрийский домовой
Ходил по чердаку у нас над головой,
Пугал нас страхами до сонной дрожи в теле,
Сюжет придумывал, своей находке рад,
Творил под веками цветистый маскарад.
Над хижиной вилась тропинка перевала,
По ней бежали сны, играя на бегу,
Нам в хижине тепло – им вольно на снегу,
Пока усталость нас железным сном сковала.
 

1981

Грозовой цикл

Нике

 
Опять навру про сорок пятый год,
Опять привычно зашифрую имя,
Как будто у тебя других забот
Недостаёт, чтоб нянчиться с моими.
 
 
Ты удивишься и пожмёшь плечом,
Припомнишь даты школьного журнала
И скажешь «Я бесспорно, ни при чём,
Свидетель Бог, я ничего не знала».
 
 
Л между тем, отсвечивая синим
И по сырым кварталам проходя,
Тебя в мои тетради заносила
Серебряная скоропись дождя,
 
 
А между тем – прохладным поплавком
В воде качалась лодочная пристань,
И с озера тянуло холодком
И огоньком рябило серебристым.
 
 
Какую неслучившуюся быль
Придумаю, какую небывалость
Припомню и по мании судьбы
Замкну твоим серебряным овалом.
 
 
И разве ты посмеешь отвечать,
Что к этим датам вовсе непричастна,
Когда на них наложена печать
Такого незаслуженного счастья.
 

 
Ты в упор повстречалась с грозой,
С набегающим блеском разряда,
На тебя помертвевший газон
Посмотрел выцветающим взглядом.
У деревьев панический страх
Властной кистью написан на лицах,
Две осины забились в овраг
Не дыша и боясь шевелиться.
В полумрак за оконным стеклом
Моментальный обрушился ветер,
Шквал, циклон или антициклон —
Всё равно, мелочей не заметишь.
Поразит только бледность холста,
Грозовая размывка деталей
И что вся авансцена снята
Под неистовство влажных баталий.
Лютым бивнем, рывком дождевым
Сбиты с толку кусты и помяты,
И в грозе откликается им
Крупный рык громового раската.
 

 
Шорох ливня. Асфальта скрижали
Обрели первозданный язык,
К лиловеющим стёклам прижались
Побелевшие губы грозы.
И при этом расщепленном громе
В глубине мелового стекла
Отпечатался лодочный домик
И на привязи лодка была.
Неизбывная лирика лета
Проливалась в густые сады,
И глядел сквозь седые просветы
Погрустневший хрусталик воды.
 

 
Я скажу, что деревья готовы
Жёлтым пухом осыпать чердак —
Что тобой этот холст загрунтован,
Это ясно, пожалуй, и так.
 
 
Переулками в синих оттенках,
В голубиной весне облаков
Я в Публичную Библиотеку
Понесу заготовки стихов.
 
 
Запишу их. Пока они стынут,
С монологом к тебе обращусь,
В благодарность, что ты уместилась
В моментальную лирику чувств.
 

 
За стеной набухает сирень,
И открыто окно в бельэтаже,
И прозрачней дневных фонарей
Этих капель алмазная тяжесть.
Эти гроздья опять хороши
Одуряющей силой цветенья —
На странице её опиши
Синеватой её светотенью.
И покуда плывёт, как мигрень,
Сизой тучи клубящийся локон,
Я опять погружаю сирень
В бельэтажные клавиши окон.
 

 
Я вернулся с удачной ловитвы,
Блеск форелей в тетради занёс,
И моя голубая палитра
Просияла движеньем берёз.
 
 
Влаги чистой прозрачное лоно
Задрожало под карандашом,
Для зелёного горного склона
Я весёлые краски нашёл.
 
 
Я весла подсмотрел преломленье,
Я в хрусталь опустил облака,
Тростников молодые колени
Замигали вблизи поплавка.
 
 
Но ритмичнее звона уключин,
Музыкальнее плеска весла
И вечернего облака лучше
Ты на озере этом была.
 

1977

Домой. Четыре стихотворения

 
И лев растворился во мгле снегопада,
В косом колебаньи поблек светофор,
Зимуют колонны лепного фасада,
И ветер меня застигает в упор.
В игрушечных хлопьях нью-йоркские будни,
Отлёт самолётов отложен. Вокруг
Почти до Чикаго свирепствуют бури,
Но город уютен, как святочный дом.
 

 
Он ехал на машине из Милвоки,
Железный снег бил в правое стекло,
Отроги гор в белесой поволоке
Молочной дымкою заволокло.
 
 
Асфальт покрыла ледяная корка,
Темнеет лес и фосфором пестрит:
По радио сказали из Нью-Йорка,
Что путь по Пенсильвании закрыт.
 
 
Потом он слушал музыку и думал
О тайне детства, вспоминал стихи,
Чтоб в ритме усыпляющего шума
Не раствориться, воле вопреки.
 
 
Мелодия плывёт из аппарата,
И в том, как хлопья оплывают вниз,
Обещана рождественская дата
И тот румянец, яркий, как сюрприз.
 

 
Когда мы на святках заходим к знакомым
На свет из окошка, на игры стекла,
Рождественской дочерью старого дома
Нас хвоя встречает и тешит смола.
Мерцающий уголь вздыхает кармином,
Пенатов покличем – пенаты придут,
Румянцем сияют камены каминов,
Гадают сивиллы и пряжу прядут.
Когда мы к друзьям забегаем в кристаллах
Летучего снега на десять минут,
К нам сёстры выходят с приветом весталок,
Часы отменяют и в детство ведут.
 

 
При въезде поругавшись с полицейским,
Затор кляня и веки разлепив,
На буферах бесперебойной цепи
Вливаюсь в город, как в родной тупик.
Въезжаю в город с гулкими мостами,
Осоловев от ночи за рулём,
Протягиваю деньги на заставе
Служаке, озарённому стеклом.
На перекрёстке светофор знакомый
В трехцветную играет чехарду:
Ещё, наверно, не вставали дома,
И я как раз на завтрак попаду.
 

1979

Фотографические строфы

 
Наш солнечный отпуск запаян
В игольчатый хвойный кристалл,
И речка извилистым краем
Струится по этим местам,
И влагу её перспектив
Глотает цветной объектив.
А я в постоянной заботе
О прихотях летней строки,
В походе на фотоблокноте,
Как в шашки, играю в стихи,
Стремнины пишу и коряги
И приступы пенистой браги.
 
 
В серебряном горле ущелья,
На выступах влажных пластов,
Берёз молодые качели
Зарю застигают врасплох,
И вьётся, в камнях трепеща,
Тенистая пропись плюща.
По оспинам каменной бани
Из щели сочится родник,
А листья одними губами
Плетут нескончаемый миф,
И капель спектральное сито
На тёмные падает плиты.
 
 
Палитра могучего лета,
Где утренний завтрак тенист
И где изумрудного цвета
Ветвится и пенится лист,
Где горлинка ухает гулко
И свежая светится булка,
Где шороху старого вяза
Оставлен широкий простор
И робкие блики Диаза
Сквозь листья бегут на фарфор,
Где в солнечном спектре утра
Тончайший налёт серебра.
 
 
Сказать ли? В причудах палитры
Ты толк понимала не зря —
Бывало, бобры или выдры
Являлись ни свет ни заря,
Вон, видишь, и дятел затих
И глазом косит в объектив.
Бывало, янтарное пламя
Глядит в каменистое дно,
А ты уже лезешь на камень
И краски берешь в полотно,
И в диск голубого стекла
Смолистая плещет игла.
 
 
В погоне за новой удачей
За камнем в дубовой тени
Почти баснословная зрячесть
Хрустальные строила дни.
И белый каскад водяной
Светился у нас за спиной,
Стремнины алмазное жало
Пронзало зелёный наряд,
И камеру ты заряжала,
На мох положив аппарат,
А после вносила в блокнот
Накопленный опыт охот.
 
 
Сказать ли? Влюбленностью плёнок
Был вылеплен утренний лес,
А твой объектив, как ребёнок,
В любые опасности лез,
Взбирался, бывало, неистов,
На самый рискованный выступ.
Кусочки твоих биографий
Врастали в каменья и мхи,
Окошки цветных фотографий,
Как грации, были легки,
Как призраки, тихи. Бывало
У речек ты их забывала.
 
 
Бывало, на синем экране
Ущербная блекнет луна,
Ольха предрассветною ранью
Из водного смотрит окна,
И стайка испуганных коз
Скрывается в бровке берёз,
Бывало, сияет осина
Узором своим вырезным,
А ночь, промочив мокасины,
Идёт по полянам лесным,
По тёмным камням бородатым
Вослед за твоим аппаратом.
 
 
Ты мифы камней осязала,
Гремучий и пенистый бой,
Лесистую бровь Оссиана
И дантовский камень рябой.
И пруд этот, ряской покрытый,
И флегму коров Феокрита.
Бывало, рогатые фавны
К тебе подходили в упор,
А бук, этот пращур державный,
Глядел на крутой косогор,
На глыбы гигантского роста.
На ласковых фей Ариосто.
 
 
Бывало, о пушкинской прозе
Мечтала, предчувствуя кадр,
Был пруд, как строка, грациозен,
И дуб по гомеровски стар,
А зренье твоё обострил
Старинный Протей мимикрий.
Проделки влюблённого Цейса,
Эмульсий сквозных кружева —
Большая природа – в процессе
Своих превращений – жива,
И брёвна плавучие вертит
В воронках своих диалектик.
 
 
А дома – улов разбирая,
Меняя звено на звено,
Мозаикой летнего рая
Заставим сиять полотно.
Тебе диктовала свобода:
Гляди, понимай, не спеши —
Казалось, не ты, а природа
У Цейса училась в глуши,
Училась свирели лесной
И шуму воды ледяной.
 
 
И стала созвездию равной,
И озером стала лесным,
Ты – хлебом кормившая фавнов,
В лицо узнававшая нимф,
Ты стала лесной Мнемозиной,
Ты летней Психеей была,
Ты бабочку изобразила
Дыханьем цветного крыла,
Как будто бы в летний дневник
Запаян светящийся миг.
Как будто цветной мотылёк
На тёплой ладони прилёг.
 

1977

Прогулки

 
Она с собой приносит снова
Повадку голубя лесного,
Ольху, опушку и грозу
Как бы у голубя в глазу,
И просиял зрачковой влагой
Подстрочный гул лесных оврагов.
 
 
Как чуток солнечный висок,
Кукушка просится в тетрадку —
Её застенчивая краткость
На фоне хвойных голосов.
Ещё с весны для простоты
Давно уж мы с тобой на «ты»,
И тонко светится, тиха,
Двойная строчка дневника.
 
 
В твоих глазах стоит с утра
Масть дымчатого серебра,
Ты словно раствориться хочешь
Внутри просторных многоточий,
Чтобы светиться сквозь строку
Внутри кукушкиных «ку-ку».
 
 
Прозрачен воздух наш вдвойне,
В нём голуби лесные гулки,
И ты доверилась вполне
Двойному вензелю прогулки.
 
 
И будет жить статьёй особой
Для нас – простор лесных дорог,
И этот голубь с хвойным зобом
Зарю на перья соберёт,
В еловом сумраке продлится
Твоя зелёная страница,
И твой – как голубь на заре —
Портрет в озёрном серебре.
 

Кастальский ключ

 
Кастальский ключ – не выдумка поэта —
В тенистый бархат плещет серебро,
Уступами живая эстафета
Свергается в бездонное ведро.
 
 
Кастальский ключ – бессмертие природы,
Гранитных глыб недремлющий язык,
Ключ памяти. Зернистая порода
Зеленоватым кружевом сквозит.
 
 
Лесной ручей, смывающий усталость
Весёлым бегом пенистой воды,
Кастальский ключ – фантазия кристаллов,
Счастливый разум кварцевой гряды.
 

1977

Коза

 
Разбилась насмерть дикая коза
В сырой расщелине пониже водопада.
В её глазах последняя гроза
Остеклянела меловым разрядом.
 
 
Коза ошиблась – узок был карниз,
Был ветер – в ноздри, кромка обломилась,
Был влажен край, нога скользнула вниз
И, верно, отвернулась Артемида.
 

1978

Тема

 
Тенистая тропинка на двоих,
Свободно раздвигающая стены
И капля, просиявшая на миг
Каким-то ясновиденьем блаженным.
 
 
Отзывчивость в наклоне головы,
Простое – да – не знающее позы
И светотень и стебелёк травы
Звенит у корня пушкинской берёзы.
 

1978

Сирень

 
Лиловый шторм, лиловый дождь сирени
Обваливался в глиняный кувшин.
Сирень стояла в кувшине по пояс,
И было так: шли облака, и поезд
Бежал по рельсам. Паровозный дым
Казался сизым облаком тугим,
Он бился вдоль полотен, и вершил
Своё движенье май неукротимый,
Железный май сиреневой плотиной,
Казалось, на заборы нависал.
Провинция? Поездка? Курск? Вокзал?
Сиреневая гроздь неустрашима,
Она плывёт, наполнив города,
Скуластым бликом на лице кувшина,
Она цветёт, бессмертием горда.
Сирень нова. Цветёт без повторений,
Цепляется за нити проводов,
И снова так: весна, аврал сирени,
Овраг сирени в кувшине с водой.
И в комнатах, как май, неукротима,
Цветёт навек, цветёт врагам на страх,
Смотри: она полнеба охватила
У памяти на солнечных холстах.
Что этой дикой горечи острее?
 

1974

Кабачок

 
Румян старик, остёр сангвиник,
Хмельная девушка мила,
А ночь, глядишь, на стёкла двинет
Метелью острой, как метла.
По кругу рук гуляет штопор,
Зелёный змий смолёных пробок
Ещё захлёстывает зал,
А Хоггарта гравюрный коготь
Уже врезается в металл.
Нас двери прочные укроют,
Не выдаст мёрзлое окно.
Который там король на троне —
Кромвель? Не всё ли нам равно.
Кому отчёт дадим и выкуп
За чехарду ушедших лет?
Смотри, девчонка, будешь хныкать,
Мементо мори, пьяный дед.
 

1974

Оглянемся

 
И нужно ли сейчас напоминать,
Что пруд лесной древнее Оссиана
И что кукушка – летняя поляна —
Кукует, позабыв о временах,
Что слава перочинного ножа
В орешнике ещё живёт, свежа?
И нужно ли отыскивать примеры
Для азбучного знанья детских лет —
Мы в детстве – современники Гомера,
А времени у нас в помине нет.
Оглянемся, и без труда припомним
Клубящееся детство летних комнат,
Кусты, гербарий, бабочек в спирту,
Двух бабушек, прогулки и поездки
И ту серебряную высоту,
Которая нам после – не известна
И, кажется, никем не занята,
А в детстве – как купание, проста.
 

1974

Движение

 
Когда собвей над гаванью повис,
Окутанный железной паутиной
И кувырком на стёкла сорвались
В шальных ракурсах влажные картины,
Мгновенье, как хрустальная метла,
Ударило в зрачки и задрожало,
И солнечная чайка замерла
В сквозной четырёхмерности квартала.
 

1975

Каменные террасы

 
Тут лесной Эльсинор, водопадные сфинксы рябые,
Водопадных террас серовато-стальной разворот,
Эликсиром листвы театральные древние были
Пропитала насквозь водопадов железная страсть.
В толщу горных пород
Узловатые корни ввинтились,
Освежает берёза слепому титану висок,
Он огромно высок,
Этот срезанный каменный вылеп,
Плосколицый Рамзее, прародитель осин,
Оссиан.
Водопадная капля дрожит на листе пятипалом,
Птица
Правит свой путь, серебром водопад осиян,
Лес водой окроплён, у осин – серебристые лица,
И не может заснуть кавалькада бегущей воды,
А на камне – босые следы.
Тут укус комариный остёр,
Быстроногие нимфы Эпира
Зову кельтских сестёр
Отвечают сквозь капельный плеск,
И под шорох дубов в камне ласточки строят квартиры
И живут на пороге небес.
В узком теле ствола просыпается дрожь на закате,
И в последнем луче водопадные капли слезят,
Эта пена бела, как огромная белая скатерть,
И блаженствует ферма вдали, и созвездья приходят назад.
 

1973

Запах смолы

 
Синим движеньем строки наполнять молодые тетради,
Мерить шагами тропу, верить изгибу ствола,
И наблюдать облака и по-птичьи сидеть на ограде,
Вечером пить молоко возле простого стола.
Я не останусь в долгу перед иволгой этой и ульем,
Буду купаться, гулять, спать при открытом окне,
С вечера влажный балкон сосчитает плетёные стулья,
И налетит мошкара роем на лампу ко мне.
Клетка моя – наверху, и окошко моё – над карнизом:
Снизу слышны голоса двух полукруглых террас,
Слышно, как плещется чай под фарфоровой рокот сервиза
И наполняется тишь ласковым кружевом фраз.
После обеда в июле – как в рощу зашедшее стадо —
Там белобрысый пастух лёг под берёзу вздремнуть,
На развороте листа заснула моя Илиада,
И позабыло перо долгий гекзаметр загнуть.
В те баснословные дни, когда измеряли покосом,
Синью возможной грозы, квасом и осами день,
В те необъятные дни не лгали тележные оси
Скрипом гружёных возов вторя заботам людей.
Те вечера в колпаках светились, как память чужая —
Наши – окрошка и лёд, наш золотистый балкон,
Наш неописанный рай, куда налегке приезжали
И через лес прошагав, видели свет из окон.
Нынче и вспомнить нелепо, как те вечера мемуарны —
Словно вздувал самовар там голенищем Гомер,
Словно фонарь не мигал на хвосте у вагонов товарных,
А хоронился в лесу с огнивом Пан-старовер.
Кожаных сто корешков светились за стёклами шкафа,
Свечки тенистый уют в спальне горел, как Шенье,
И наплывал парафин, и на бронзу зелёную капал,
Словно в прохладе стиха было просторно в семье.
Время, сквозь летний диктант ускользало, неслось и струилось!
Вязло в душистой смоле, в диком овраге росло,
Были светлы вечера, и замедленно солнце садилось,
И молодой березняк влагой шумел, как весло.
Что необъятнее лет, баснословных, как этот гекзаметр:
Этот далёкий пейзаж древнее пишет перо,
Даже и солнце сегодня смеётся другими глазами,
Кстати – и полдень забыл, как по-французски – ведро.
Только быть может – прочтём с отливающей воском страницы,
Локтем стыдливо прикрыв тот золотистый обрез,
Как тёмно-бурую шишку клевали носатые птицы
И пробирался меж хвой утренний пурпур небес.
Словно навеки смола отгорела на синем пороге,
А незадачливый день рукопись сжёг на свече,
Словно былые угодья покинули старые боги,
Словно и дятел стучит в необратимом ключе.
 

1975

Запись

 
Сырую эту облачную прядь
Я заношу в походную тетрадь,
Чтобы в контексте путевых заметок,
За постоянной радугой дождя
Цвела наивность женственности этой,
Не изменяясь и не проходя.
 

1975

Сентиментальная прогулка

 
Присядь на скамейку, подумай, взгляни:
Какие-то парни читают Парни,
Приезжий колхозник, спустившись в метро,
Мальбранша раскрыл, улыбаясь хитро.
Неотразимо пленяет картина:
В скверике нянька читает Плотина.
Сидя на лестнице, два штукатура
Канта штудируют в час перекура.
Даже бетонщик сказал между прочим,
Что, мол, Витрувий в деталях не точен.
Слесарь Шенье переводит стихами,
Любит Проперция автомеханик,
Слегка поседевший работник обкома
Бергсона читает на службе и дома.
Меня утомила прогулка сквозная:
Я был потрясен этой бездной познанья,
Я только подумал, снимая пальто,
Что Маркса теперь не читает никто.
 

1978

Курдоят

 
Говорят, что Курдоят померла,
Говорят, что наплодила ребят,
Говорят, что приходил Тамерлан,
Говорят, что видел Ной Арарат.
Говорят, что Курдоят – это ложь
Говорят, что Арарат – это миф,
Говорят, что снег идёт без калош,
Говорят, что Курдоят – Суламиф.
Ваши степи широки, как моря,
От Кызыла до снегов лопаря,
Тамерлан неистребим, как трава,
Курдоят не померла, а жива,
Над пустыней Гоби звёзды стоят
И лопочут: Курдоят, Курдоят.
 

1980

Анета

На мотив уличной шарманки

 
Май маячил ближе и ближе,
Славился ярмаркой невест —
Той весной в предместьи Парижа
Был установлен майский шест.
Ах, Анета, зной веселья,
Власть глазного огня,
Бунт весны, полёт карусели,
Бег деревянного коня.
Творит Анета свой обряд,
Её художник – бородат,
И та весна, как воск горит,
И так заманчив блеск палитр.
Ах, Анета, тень каштана
Дрожь парижского дна —
Всё свершилось, словно по плану,
Словно, как прежде – ты – одна.
Что неотступней, что наивней
Сентиментальных этих фраз?!
Майский шест, поблекший от ливней,
Тусклый металл померкших глаз.
У моста распухшее тело
Лодочник выловил весной:
Я – министр, и что мне за дело
До карусели вырезной.
Ах, Анета, дочь Парижа,
Ритм его мостовых —
Май подходит ближе и ближе,
Май ко всему давно привык.
 

1981

Память

 
Тенисты, как женская память,
Овраги родного гнезда,
Ступеньки террасы лукавить
Не могут. Прозрачна вода
И утренних птиц переливы,
Как женское детство, пугливы.
Гляжу в сыроватую глину,
В просёлки и след колеса —
Портретное сходство тропинок
Вернее живого лица,
И те недомолвки во взгляде
Хрустальнее школьной тетради.
 
 
Нам время в закрытом конверте
Дано при рожденьи – живи!
И память – улыбка бессмертья
Уже проступает в крови,
А детская память на лица
До смертного часа продлится.
 

1979

В Аахене

 
Участница прогулок кружевных!
Мы вместе возводили эти башни,
И нам сегодня мил, как день вчерашний,
Туманный камень. Он слегка ревнив,
Он дремлет, никому не уступая,
Но в ожиданьи нашей эскапады
Он простоял лет тысячу за миг.
Ты – память первозданная моя,
Художница пространственности гибкой,
Хранительница круга бытия
И будней акварельная улыбка.
Как много лиц у твоего лица,
Их больше, чем счастливых дней – у лета,
Озёр – у лирики, у готики – розеток
И статуй – у соборного венца.
Суровый сказочник Арденнского предгорья,
Туманный Аахен, осмигранный свод
Нам открывается в серебряном уборе
Летящих туч. И кажется – плывёт.
Его хранит жемчужная среда —
Косых дождей полупрозрачный куколь,
И в этом мире молодого звука
Он стар, как мифа чистая вода.
Пройдя, как пилигримы, сквозь века,
Преодолев ненастье и усталость,
Мы входим из чужого далека
В объятья синеватого портала.
Задумайся, припомни, оглянись,
Взгляни на этот выступ одичалый,
На массы стен, на вырезной карниз,
Которым наша воля увенчалась.
Собор ветрам открыт со всех сторон,
И всех дорог осела пыль на плитах
И высится тысячелетний трон
На галерее серого гранита.
Растёт нагромождение капелл,
И может статься, в смертном расставаньи
Припомню я, как влажный камень пел,
Как в Аахене светилась мостовая.
 

1980