Текст книги "Путь Воинов"
Автор книги: Олег Верещагин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Историческая справка
Несмотря на то, что самым страшным преступлением Второй Мировой войны считается варварская американская атомная бомбардировка японских городов Хиросимы и Нагасаки, унёсшая почти 200 тысяч жизней мирных граждан, на самом деле чудовищнейшим военным преступлением следует считать уничтожение американской авиацией германского города Дрезден в феврале 1945 года.
Прекрасный город, культурный и исторический центр Германии, в котором не было ни одного военного объекта, но было 14 крупнейших военных госпиталей, превратился в пылающие руины за одну ночь. Позднее исследователи на Западе «признали» 47 тысяч погибших мирных граждан. Реальные цифры жертв лежат в рамках 300-370 тысяч человек, из которых почти 100 тысяч были детьми, не достигшими 16 лет. Подсчёт погибших продолжается до сих пор: каждый год во время строительства вскрывают бомбоубежища с останками сотен испепелённых заживо, задохнувшихся и даже РАСПЛАВИВШИХСЯ (!!!) женщин, стариков, детей и раненых.
Дрезден. 13 февраля 1945 года
Вальфрид Райхен и Фредерик Лёме.
– Налёты англо-американской авиации на города Рура11
Промышленный район в Германии.
[Закрыть], – Фриди закрыл «Фёлькишер Беобахтер»22
«Голос народа» – одна из самых распространённых в Германии времён гитлеризма газет, официальный орган Министерства Пропаганды.
[Закрыть] и посмотрел на меня поверх серого листа. – Хорошо, что у нас нет военных объектов, Валли.
Я хмуро посмотрел на него. У меня вчера был день рождения. Первый в моей жизни – ну, на моей памяти точно – день рождения без торта.
Позапрошлый день рождения, например, тоже был не слишком радостным – в Сталинграде погибла армия фельдмаршала Паулюса, а с нею мой старший брат Готфрид, от которого не было писем с сентября сорок второго. Но торт был и тогда. Мама сделала его «через не могу».
Может показаться, что я о какой-то ерунде думаю. Но если вы последние полгода питаетесь свекольным мармеладом плюс триста грамм хлеба в день и полкило ливера в месяц – рухнувшая надежда на торт может показаться самым большим расстройством в жизни.
Когда я вчера забежал на секунду домой, то там было холодно и пусто, а на столе лежала записка от мамы: «Дежурю в госпитале, много новых раненых. Зайди, если сможешь. Целую». И никакого торта, конечно.
Сказать по правде, я расстроился. Если совсем честно, то я заплакал, хотя плакать стыдно.
Мы с Фриди сидели у слухового окна и смотрели на затемнённый город, по улицам которого крались шумы и шорохи – с окраины шла колонна грузовиков с ранеными. Мелькали узкие пучки света из замаскированных фар, закрашенных почти полностью чёрной краской.
– Погаси фонарь, – сказал я, и Фриди щелкнул кнопкой ручного фонарика с динамкой.
– Да я немного свечу, – пробормотал он, – и внутрь чердака...
Я ничего не сказал в ответ на его оправдание, и Фриди бросил газету вниз – она белым полотнищем сорванного паруса канула куда-то во двор. Из глубины чердака дуло. У меня мёрзли в вязаной шапке уши. Фриди в его русской ушанке было легче. Нас должны были придти менять через сорок минут.
Хорошо, что у нас нет военных объектов. Только госпиталя. Три дня назад нас сдёрнули прямо с уроков и повели помогать размещать раненых. Шёл снег, бесконечные ряды носилок стояли у подъезда одного из госпитальных зданий, пожилые санитары и медсёстры сбились с ног.
Раньше я пугался такого и отворачивался, если случалось просто проходить мимо. Мы таскали их почти два часа, пока пальцы не начали просто разжиматься, не потому, что не хочешь тащить, а сами собой соскальзывали с рукоятей носилок.
Последним был парень на три-четыре года старше меня, кажется, танкист, у которого сгоревший комбинезон облепил тело потрескавшейся коркой, как на пригорелом пироге, а лицо осталось целым.
Оно было синеватым и спокойным и, когда мы спросили распорядителя: «Куда класть?» – тот посмотрел на носилки и равнодушно сказал: «Отнесите в морг». Парень умер в очереди, под снегом, на улице нашего Дрездена.
Мы отнесли его в морг и положили там с краю, а следом внесли ещё одного и положили поверх «нашего», потому что места не было...
– Лезет кто-то, – отвлёк меня от этих мыслей Фриди. Я привстал. Это мог быть наш командир, Ялмар – у него была такая привычка, по ночам обходить посты. Сперва мы злились (что он корчит из себя самого ответственного?!), но быстро поняли, что никого он не корчит, а просто в самом деле беспокоится. Кроме того, Ялмар был моим лучшим другом ещё с начальных классов школы.
– Мальчишки, вы здесь? – послышался девчоночий голос. Я узнал его и уже хотел было напугать визитёрш утробным воем (глупость, конечно), но Фриди испортил затею, сказав торопливо:
– Конечно, здесь. Лезьте к окну, – и мигнул фонариком. Опять в нарушение инструкций.
Они полезли. Впереди – Магда с корзинкой, за нею – Лола, тащившая термос. Лола пыхтела. Магда, усевшись между нами, улыбнулась (я различил эту сияющую улыбку) и поправила волосы под лыжной шапочкой:
– Что в небе рейха?
– Чисто, – сказал Фриди. – А что это вы – с инспекцией?
– Вот, – Магда приоткрыла корзинку. – Пирожки. Вам по два. И кофе в термосе, ячменный.
Фриди издал тихий вопль. Я ощутил, что тоже улыбаюсь – и хрипло спросил:
– За что нам такое расположение?
– А мы всем носим, – строго отрезала Лола. – И у нас ещё шесть постов.
Она сурово звякнула кружкой.
– Понял, – быстро сказал Фриди.
С девчонками он был активен, как блоха, рассказывал про свои похождения такие вещи, что многие ругались на него (как можно так о девушках?!), но с Лолой шутки были плохи. Она и своих девчонок держала в кулаке, и мальчишкам не давала спуску.
Если честно, я бы предпочёл, чтобы Магда пришла одна. Хотя тогда её занял бы Фриди. Они бы болтали, а я мычал односложные замечания.
Так всегда бывает... хотя последнее время мне кажется, что Магда – именно Магда! – нет-нет, да и посмотрит в мою сторону. То ли с интересом, то ли как-то приглашающе...
Пирожки оказались маленькие, но с картошкой и горячие. Кофе тоже горячий, настолько, что не ощущалось, что он почти несладкий – мы глотали его, обжигаясь и чувствуя, как отступает холод.
Девчонки смотрели на нас молча. Обычно я терпеть не могу, когда на меня смотрят, если я ем. Но сейчас почему-то эти взгляды были приятными.
– Нам пора, – сурово сказала Лола и поднялась в оконном проёме этакой валькирией. Магда тихонько засмеялась, тоже поднялась:
– Правда пора, мальчики.
– Я пойду посмотрю, как там на лестничных клетках, – неожиданно для самого себя сказал я, вставая. – Я быстро.
Сказал – и сам удивился и испугался: зачем это я?! Но сказанного не воротишь. Переступая через балки и спотыкаясь, я пошёл за пробирающимися к выходу девчонками.
Они открыли дверь вниз, и Магда задержалась, придерживая её. Лола двинулась вниз, сказав:
– Скорее давай.
На лестнице было совсем темно. Я услышал, как Магда опять засмеялась и сказала:
– Ну, проверяй.
И тогда я сильно разозлился – непонятно на кого, но очень сильно, в ушах зашумело – и сильно, крепко поцеловал её, попав прямо в губы. И тут же отшатнулся.
Было тихо. Магда, казалось, перестала дышать. А потом я услышал её слабый шёпот:
– Почему?..
– Ты мне нравишься, – как-то грубо ответил я. И подумал, что сейчас надо (как в рассказах Фриди) схватить её, прижать к стене, начать целовать снова и снова (я не помнил и не понял, понравился мне поцелуй, или нет?), тискать, а потом...
Но я не мог этого сделать. Не физически не мог, а... не мог. Вместо этого я повторил с отчаяньем:
– Ты мне нравишься.
– Магда, ты где?! – окликнула снизу Лола. Что-то, натянувшееся в темноте лестничной клетки, лопнуло, и мы снова научились дышать.
– Я пойду, – негромко сказала Магда. Я молча отступил, давая ей дорогу вниз. Она прошла мимо, задела мою щёку шапочкой... и неожиданно сказала:
– Давай завтра пойдём на каток. Ты ведь завтра свободен?
Завтра я собирался залезть под все возможные тёплые вещи в доме – и спать до утра. Но...
– Конечно! – почти выкрикнул я. – Встретимся около твоего дома, ага?
– Ага, – передразнила она меня и быстро пошла – почти побежала – вниз.
Я стоял, слушал, как они о чём-то переговорили с Лолой, потом – хлопнула дверь подъезда... Медленно повернулся и пошёл на чердак.
Фриди сидел около окна. Когда я молча устроился рядом, он усмехнулся и спросил:
– Ну, что там у неё под свитерком? Снаружи глянуть – симпатичные мячики, ничего не...
– Сейчас ты полетишь отсюда без планера, – спокойно сказал я.
Фриди трудно заставить заткнуться с одного раза. Но сейчас он осёкся и больше ничего не говорил...
...Я передёрнул плечами. Мне уже несколько секунд казалось, что я слышу какой-то шум. Я сперва думал, что это шумит в ушах от голода. Но сейчас...
– Господи боже, Валли! – Фриди вскочил, его лицо, смутно видимое в темноте, вдруг выступило резким пятном. – Смотри!
Да. Это гудело не у меня в ушах... И рёв сирен, возникший по всему городу, подтвердил, что зрение нас не обманывает.
Небо двигалось. Сперва мне именно так и показалось – небо плывёт на город. И только потом я понял, что это передвигаются в невероятно плотном строю на нескольких уровнях сотни самолётов.
Они приближались медленно, но неотвратимо, и в самой этой медленности была некая тупая уверенность, что нет на свете силы, способной их остановить.
– Вот и всё, – вырвалось у меня. Без страха, хотя я понял, что это такое и что сейчас будет.
Навстречу армаде, пожиравшей небосклон, полоснули лучи прожекторов и потянулись пунктиры зенитных очередей. Но это было... это было как-то даже жалко. Как будто ребёнок прутиком силился отогнать атаковавшую его стаю стервятников.
– Мне... надо домой... – пробормотал Фриди и облизнул губы. Я вдруг понял, что он хочет убежать и спрятаться под кровать, как пятилетний ребёнок от своих страхов. Не скажу, что я его не понимал. – Мама...
– Уйдёт в убежище, – сказал я, не поворачиваясь к нему. – Под нами дом. Люди. Как же мы убежим? Бери клещи.
Он моргнул и, натянув рукавицы, взял клещи. Помедлив, сказал:
– Прости...
– Да ну, – ответил я. – Полезли наверх...
...Первые бомбы упали возле нашего поста минуты через полторы после начала налёта, когда окраины уже горели. Отсюда я видел, как горит и мамин госпиталь – там вообще творилось что-то невероятное, пламя стояло сплошной стеной, даже плотной на вид, по улицам бежали люди и слышался крик, перекрывавший вой огня.
Прямо под нами бомба угодила в пожарную машину – точнёхонько в середину, и той не стало. Понимаете, она не разлетелась, не разорвалась на куски. Её просто не стало, а возник огненный шар, и нас бросило на крышу.
Из неба начали вываливаться металлические цилиндры, разбрызгивавшие ослепительные султаны красивого огня. Некоторые пробивали крышу, Фриди слез на чердак, чтобы тушить их.
Я метался с клещами, швырял фыркающие цилиндры во двор и думал: только бы не попала фугаска. Только бы не попала фугаска. О маме мыслей не было, кроме одной: она старшая медсестра, она не бросит раненых, а значит... дальше не думалось.
И я не думал ни о Германии, ни о фюрере, ни о славе, ни даже о том, что защищаю родной город. Я просто таскал эти зажигалки, а они не кончались и не кончались.
Руки уже отваливались, крыша была вся в дырах... Кажется, к нам присоединились несколько женщин и пожилых мужчин – жильцы снизу. Но я видел их только как мечущиеся тени. А потом...
Потом я полетел. Я летел – не падал, а именно летел – прямо в пламя, невероятно красивое, каким его видит, наверное, мотылёк, летящий на огонь лампы, и воздух держал меня снизу. Я посмотрел и увидел, что дом, на крыше которого мы дежурили, оседает в океан огня.
И ничего, кроме огня, нет на месте моего родного Дрездена. Всего города. Огонь танцевал сам с собою ликующий танец. А по горящему небу между кружащихся золотисто-алых столбов шли и шли армады самолётов, и я, казалось, лечу в одном строю с ними.
Магда, подумал я.
Я упал в это прекрасное и страшное пекло и испарился раньше, чем ощутил боль.
Окрестности берлина. Апрель 1945 года
Ялмар Руст и Айнс Дитмар
Больше всего в своей четырнадцатилетней жизни Ялмар Руст боялся, что его сочтут трусом. Он никогда не был смелым от природы – может быть, поэтому начал заниматься боксом и парашютным спортом, это заставляло его нарываться на драки с более сильными сверстниками...
В гитлерюгенде Ялмар продвинулся быстро, потому что сочетал в себе умение подчиняться с умением принимать решения и командовать... и ещё – благодаря своей чисто арийской внешности, которой втайне очень гордился.
Как и почти все немцы-подростки, Ялмар глубоко переживал повсеместные поражения вермахта, ещё недавно безоговорочно победоносного, и считал, что мог бы принести на фронте очень много пользы. Верил он и в то, что гений фюрера выведет рейх из того тупика, в котором оказалась Германия.
Когда 13 февраля сотни англосаксонских бомбардировщиков обрушились на его родной Дрезден, Ялмар не дал страху победить себя. Собрав лично свой отряд гитлерюгенда (лучший друг Ялмара, Валли Райхен, погиб буквально перед этим сбором), он двое суток тушил зажигалки, раскапывал раскалённые развалины, сортировал трупы, боролся с огнём, не давая остальным ребятам упасть духом под градом фугасок и осколочных бомб.
Никто не знал, никто не заметил, как страшно было ему самому в этом аду, как сжималось всё внутри, когда на обледенелой крыше заставал его близкий разрыв, и мир переворачивался, сжимался до размеров пальцев, вцепившихся в первое попавшееся. За что можно было удержаться...
Падая от усталости, он еле-еле дотащился домой, когда всё кончилось.
Дома не было. Возились пожилые пожарные, парни из гитлерюгенда – совсем незнакомые. Никто даже не обернулся на чёрного от гари и недосыпа подростка, который, кусая губы, стоял возле дымящихся развалин со стиснутыми кулаками.
Ялмар глотал слёзы, глотал кровь из прокушенной губы... Потом увидел тела матери и двух сестричек – обнявшихся, их так и достали из подвала, где задохнулись они и ещё почти двести детей и женщин...
Ялмар повернулся и ушёл. Он ненавидел этих подонков, этих бесчестных негодяев, убивающих из поднебесья, не имеющих смелости взглянуть в лицо арийскому воину... Он решил пробираться на фронт и мстить.
Давно надо было это сделать, но он оставался единственным мужчиной в семье – старший брат геройски пал в 1943 году под Прохоровкой (он был танкистом «викингов»), а отец и сейчас, наверное, ещё держался со своей окружённой 18-й армией на побережье Прибалтики...
Ялмар записался в 114-й батальон фольксштурма, приданный 615-й дивизии особого назначения, державшей оборону на западном берегу реки Нейсе. Против русских, но мальчишке это было всё равно. Именно русские орды задавили мощь вермахта. Без них эти трусы-англосаксы никогда не одолели бы Рейх!
Батальон был разбавлен ЭсЭсовцами, восхищавшими Ялмара. Это были настоящие бойцы, словно выкованные из стали. Ялмар и другие мальчишки старались держаться поближе к ним и подальше от вечно ноющих пожилых ополченцев.
ЭсЭсовцы, в свою очередь, быстро заметили и выделили не по годам угрюмого паренька с безжалостным взглядом больших глаз на ещё детском лице.
Именно Ялмар первым обзавёлся МР4033
Пистолет-пулемёт фирмы Эрма калибра 9 мм, который часто неправильно называют «шмайссер».
[Закрыть] вместо надоевшего – неудобного, хоть и простенького, и с более мощным патроном – FG4544
Самозарядный карабин калибра 7,92 мм, созданный в самом конце войны, как дешёвое и многозарядное (30 патрон) оружие.
[Закрыть], с которыми мучились большинство фольксштурмовцев. Протекцию в этом деле ему составил оберштурмфюрер Киссель – негласный лидер ЭсЭсовцев батальона.
Киссель был странным человеком. Во-первых, он складывал стихи на готском языке и обожал читать их вслух – кстати, многим нравилось слушать странно звучащие суровые строки, улавливать мелькающие знакомые слова...
А во-вторых – Киссель говорил об идущей войне: «Самая Ненужная В Мире», – так, словно зримо чеканил заглавные буквы.
Услышав это в первый раз, Ялмар возмутился... но потом узнал, что Киссель – участник семидесяти девяти рукопашных (на русском фронте!!!) и лично поджёг из «офенрора» 12 танков (в том числе – 5 страшно-легендарных Т-34!).
Наверное, были у оберштурмфюрера свои причины так говорить о войне, даром что он их никому не раскрывал. Он и подарил Ялмару МР после случая с той русской медсестрой...
...Её захватила разведка, ходившая на восточный берег. Но медсестра даром оказалась не нужна и командиру дивизии (озабоченному тем, что нужно растянуть жалкие остатки 615-й по длинному фронту), и командиру батальона (озабоченному язвой желудка и сохранением своей задницы) – так что, девушка на три-четыре года старше Ялмара оказалась опять среди солдат...
...Её хотели изнасиловать, не ЭсЭсовцы, а те самые хнычущие бюргеры, почтенные отцы семейств, что скоро будут, приседая от страха, тянуть руки вверх при виде наступающих русских, крича с подвизгом: «Нихт шиссен, геноссен! Ихь бин арбайтер!».
Ялмар с ещё несколькими ребятами из гитлерюшенда бросились в драку, и насильники разбежались от мальчишек, орудовавших ремнями с ножами в ножнах, скуля, как побитые щенки.
Ялмар посмотрел в лицо сидящей на мокрой земле девчонки. И увидел не разбитые губы, не синяки, а глаза. Ненавидящие и такие же светлые, как у него самого.
Тогда Ялмар выстрелил ей в лоб из своего FG45. Киссель подарил ему МР после этого случая.
А 16-го апреля русские начали наступление...
...Ялмар плохо запомнил, как и что было. 114-й перестал существовать почти сразу. Командир батальона просто сбежал. Большинство фольксштурмовцев тоже разбежалось или погибло сразу, даже не успев увидеть врага – в небе были только русские самолёты, их танки шли волнами без конца.
Да и потом – русские солдаты, имевшие за плечами двух-трёхлетний опыт войны, легко расправлялись с ополченцами.
Исключений было немного. И Ялмар оказался одним из них. Он поджёг русский танк из найденного «Фауста». Потом убил нескольких русских; скольких – не запомнил.
Остатки батальона загнали в лес Мускауэр Форст, и Киссель повёл группу – человек десять ЭсЭсовцев и вдвое больше фольксштурмовцев – на юг, на соединение с дивизией «Великая Германия», оборонявшей восточный берег Шпрее.
Ялмар больше не думал о том, сочтут ли его смелым или трусом. Он просто шёл впереди отряда – посменно с другими – или волок на пару с кем-нибудь носилки, на которых лежал раненый ЭсЭсовец.
Первую ночь они провели просто под елями, сбившись в кучу и вслушиваясь в грохот канонады со всех сторон, особенно – с севера...
Ночью раненый ЭсЭсовец застрелился. Он, наверное, мог бы выздороветь даже в условиях войны. Но его нужно было тащить, и он это понимал. Ялмар взял себе его «вальтер» – и никто не возразил. А утром они прямо лоб в лоб столкнулись с русскими гвардейцами.
И дальше Ялмар шёл один. Он опять кого-то убил в этом суматошном лесном бою среди чёрных деревьев. Это был настоящий бой. Те, с кем столкнулись гвардейцы, не собирались бросать оружие...
Днём Ялмар нашёл Кисселя. Оберштурмфюрер лежал в снарядной воронке со «шмайсером» наизготовку, а неподалёку – трупы троих убитых русских. Ноги Кисселя были раздроблены в коленях очередью ППШ, у него оставались последний магазин и трофейная граната.
Ялмар хотел выволочь его из воронки и тащить дальше. ЭсЭсовец приказал не валять дурака, потом отдал гранату, несколько патрон к «вальтеру» и приказал убираться.
Но Ялмар всё-таки вытащил его, едва не надорвавшись – и поволок на плащ-палатке – на юг, к позициям дивизии, не слушая, как Киссель ругается на трёх языках. Оберштурмфюрер умер той же ночью. Оказывается, он был ранен ещё и в грудь...
Ялмар зарыл его и долго, трудно плакал над невысоким холмиком злыми слезами, обжигавшими, как кипяток. Плакал, мечтая лишь об одном: чтобы появились русские. Он бы дрался, он бы стрелял, он бы кусался и рвал их, пока его не изрешетили бы...
Но русских не было – лишь гром боёв доносился отовсюду, и Ялмар вдруг понял, что фронт сместился – на севере и юге теперь тихо, а стрельба идёт... оттуда, оттуда, где проходил третий, последний рубеж обороны.
Он не знал, что это были бои 18 апреля за Шпремберг. Но понял другое – русские уже обогнали его. Они впереди, он – у них в тылу.
Более слабого человека эта мысль сломала бы. Но Ялмар успел потерять всё, что только можно потерять. Где-то ещё были немцы, которые сражаются – и он пошёл следом за грохотом фронта...
...19 апреля он переплыл Гросс Шпрее. Река ещё несла лёд, серая, хмурая вода пугала даже самим видом, по ней иногда проплывали мусор и трупы.
Он чуть не умер, когда, толкая перед собой уложенные на связку камыша форму, снаряжение и оружие, голышом сделал первый шаг в эту черноту, похожую на ожившую ночь. Взрослый не выдержал бы, у взрослого остановилось бы сердце.
Ялмар, хоть едва не задохнулся, выплыл, выдержал, добрался до берега.. Страшно хотелось спать, рот раздирало зевотой, тело онемело, мозг работал с трудом... Кое-как одевшись, он пошёл куда-то на запад, и уже через пару часов его начало лихорадить.
Последнее, что он помнил – каменную арку без ворот, падавшую на него.
На самом деле – это упал он. Без сознания, у ворот фольварка.
* * *
Ялмар пришёл в себя 27 апреля. Берлин ещё держался, и фюрер ещё был жив. Но мальчик не знал ни того, что сейчас 27-е апреля, ни, что держится Берлин, ни, что фюрер жив.
Он знал только, что лежит на мягкой кровати под медвежьей шкурой, ему тепло, и на полу – разноцветные пятна света, пробившегося через витраж, на котором Святой Георгий поражает дракона.
Ялмар сел. Голова кружилась, руки были слабыми, как две варёные макаронины. Комната вокруг оказалась большой, перевёрнутой до предела – кровать выглядела единственным порядочным местом. Форма, оружие, снаряжение – всё лежало рядом, на столике.
Значит – не русские. Он не в плену... За окном была весна. Настоящая – не чёрная и мокрая весна середины апреля, в которой он пробирался через лес, а почти майская, с птицами и первой зеленью на ветках.
Ялмар попытался дотянуться до формы, но не смог – резко вспотел, зашумело в ушах, голова пошла кругом окончательно, и он обессилено брякнулся на шкуру, зажмурив глаза; мир противно вертелся и качался.
Он даже не услышал, как кто-то вошёл. А когда открыл глаза – на краю кровати сидел мальчишка лет десяти-двенадцати. Хорошо одетый, не исхудалый, но с печальными глазами затравленного и напуганного зверька.
– Привет, – сказал Ялмар и не узнал своего голоса – он был слабый и чужой.
Мальчик кивнул и спросил застенчиво:
– Как вы себя чувствуете?
«Почему он называет меня на “вы”»? – изумился Ялмар. – Бог мой, неужели я поседел или что-то в этом роде?! А что, вполне возможно...» – но тут же сообразил, что мальчик просто не знает, кто он такой и как к нему обращаться. Поэтому Ялмар сказал:
– Неплохо. Только слабый... Это ты меня подобрал?
– А-га – протянул мальчик. – Тут есть кальцекс и норсульфазол. Я вам давал. Вы глотали... И бульон из консервов.
– Я долго был без сознания? – Ялмару очень хотелось сесть, но он не знал, как это на нём скажется.
– Больше недели. Я очень боялся, что вы умрёте...
– Выносил из-под меня тоже ты? – грубо спросил Ялмар. Мальчик кивнул. Потом спросил:
– Вы из «Великой Германии»?
– Нет, – честно признался Ялмар. – Я из 114-го батальона фольксштурма.
Глаза мальчика стали круглыми:
– Но... он же был за лесом Мускауэр Форст! За Шпрее!
– Я её переплыл.
Губы мальчика тоже округлились буквой «о», он покачал головой:
– Вы герой...
– Какой я герой... – Ялмар вздохнул. – Лежу здесь и ничего не делаю... И бога ради, не называй ты меня на «вы». Я – Ялмар. Ялмар Руст. Из Дрездена. А ты кто?
– Айнс Дитмар, – представился мальчик.
– А где я? – спросил наконец Ялмар.
– Фольварк Вильде...
– Слушай, ты здесь что – один? – дошло до Ялмара очевидное.
Губы Айнса дрогнули, лицо стало испуганным.
– Да... – дрогнувшим голосом сказал он. – Я теперь, наверное, вообще один...
Он скривился, стараясь удержать слёзы. Ялмар с трудом сел, неловко положил руку на плечо Айнса. Негромко сказал:
– Я тоже один. Уже давно, все мои погибли в феврале... Так это фольварк твоих родителей?
– Я... – Айнс прерывисто вздохнул. – Я сейчас расскажу. Сейчас...
... – Я не отсюда, я из Нойштадта. Тут жили фон Ирэны, я дружил с их сыном, младшим, с Гюнтером. Когда русские начали наступать, мама привезла меня сюда, фрау фон Ирэн с радостью согласилась, чтобы я пожил у них...
Айнс зажал виски ладонями изамотал головой.
– Потом – потом появились русские. Приехали на такой небольшой машине, вчетвером... Они забрали брата фрау фон Ирэн – он был ранен и лежал дома... офицер, лётчик. Забрали и увезли куда-то... Сами вернулись, но уже без него.
Они несколько раз приходили сюда... ничего не брали и не трогали, но смеялись, издевались над нами... Тогда... на вторую ночь... – Айнс облизнул губы, – Хубер – это работник фрау фон Ирэн – привёл троих или четверых вервольфов55
Конечно, имеются в виду не волки-оборотни, а члены подпольно-партизанской организации «Вервольф», которым вменялось в обязанность развернуть сопротивление в тылу советских войск и войск союзников. Но к тому времени наиболее пассионарная часть немецкого народа либо была выбита, либо находилась в армии, и массового партизанского движения не получилось. (В случае с советскими войсками большую роль сыграл приказ Сталина расстреливать за малейшее насилие в отношении гражданского населения.) Тем не менее, теракты и действия небольших партизанских групп продолжались до начала 1948 года.
[Закрыть].
Они кинули в машину русских гранату и застрелили двоих, которые остались живы... Они кричали, что это Рейх, а не Советы, и немцы будут жить, как сами хотят... А потом мы с фрау фон Ирэн и Гюнтером стояли на парадном крыльце. На шоссе, там, – он слабо махнул рукой, – появились огни. Мы услышали рокот, это были русские... танк и грузовик с солдатами...
Хубер и вервольфы стали в них стрелять, а фрау фон Ирэн втолкнула нас с Гюнтером в дом. Но русские вышибли дверь гранатой... – Айнс хлюпнул, вздрогнул. – Ворвались в дом... И всех увели.
Гюнтер дрался с ними, кричал, чтобы не трогали его маму, а я... я струсил. Я спрятался в туалете... я трус, ничтожный трус! Гюнтер был смелым, а я – я не немец, – горько выдохнул мальчик и съёжился, ожидая, наверное, упрёков и брани.
– Я тоже бежал, – сказал Ялмар тихо. – Что ты мог сделать – тоже попасть к ним в руки? А потом?
– Они тут не остались, – Айнс справился с собой. – Никого не осталось... только я. В подвале много консервов, есть уголь, только сильно топить я боюсь, русские ездят по дороге, хоть и редко...
А уже на следующий день я увидел, что по лугу идёт человек в нашей форме. Он дошёл до ворот и упал прямо в них. Мне было так страшно... но тебя могли увидеть с дороги. Я так боялся... – Айнс поднял на Ялмара глаза, и в них ещё была тень того испуга. – Но вышел и потащил тебя в дом.
– Ты меня спас, Айнс, – сказал Ялмар. – Я всегда буду это помнить... И не мучь себя. Каждый сражается, как может. И ты – настоящий немец.
– Ты хочешь уйти?! – испуганно спросил Айнс.
– Понимаешь, я ведь солдат. Я не хочу прятаться. Если придут русские – я буду в них стрелять. Меня, конечно, убьют... а потом могут убить тебя, – пояснил Ялмар буднично.
– Но, куда ты пойдёшь?! – с отчаяньем сказал мальчишка. – Тут есть приёмник же, послушай – бои идут в самом Берлине, американцы и русские встретились на Эльбе...
Ялмар прикрыл глаза. Переведя дух, хрипло сказал:
– Враньё. Пропаганда.
– Говорил доктор Геббельс, – виновато ответил Айнс. – Правда-правда, Ялмар...
Ялмар стиснул зубы. Что оставалось – выйти на дорогу, дождаться первых же русских и принять бой? Хороший выход; и страха он не испытывал. Он умрёт непобеждённым, и это будет легче, чем жить теперь. Ялмар даже не сразу понял, что Айнс зовёт его:
– Ялмар! Ялмар! Не молчи! Пожалуйста, я боюсь, у тебя страшное лицо...
Да, но как же Айнс?
Эта мысль словно бы толкнула Ялмара. Умом он понимал, что сотни и тысячи немецких детей сейчас в ещё худшем положении, но... но Айнс его спас. И он был не где-то, а здесь, рядом. И он верил в Ялмара.
Поверил в фольксштурмовца с оружием, который был старше его самого на пару лет. Поверил, как в панацею, как в спасение от ужаса... Бросить его?
– Не кричи, – с трудом сказал Ялмар. – Я сейчас оденусь, поедим и будем решать, как быть дальше.
* * *
Консервов в самом деле было запасено много – Ялмар не помнил, когда ел так в последний раз. Но он не только ел – он ещё и на самом деле напряжённо думал.
Ялмар недаром прославился ещё в гитлерюгенде умением решать. Но сейчас он не знал, что делать. Куда идти, если враг – кругом, если он захватил всю страну? Боже, его Германия – в руках врагов, как во времена Аттилы! Нет, хуже...
– Айнс, ты говорил о вервольфах – где они?
– А? Я не знаю, Ялмар... Хубер знал. Я даже не уверен, что они тут ещё есть. Я думаю, будь они – они пришли бы проверить, что с их друзьями...
«А он неплохо мыслит», – отметил Ялмар, снова замолчав. Мыслить – это хорошо. А вот решить, что делать дальше – проблемка...
...Чтобы занять руки, Ялмар взялся чистить МР. Он в самом деле нуждался в чистке.
Куда идти? Что делать? Как быть? Вопросов было много. Ответов – ни одного. А думать теперь нужно было за двоих.
– Ты умеешь разбирать-собирать? – спросил Ялмар внимательно следящего за его руками Айнса. Тот покачал головой. – Тогда садись ближе и учись. Пригодится.
Младший послушно подсел. Ялмар делал привычные движения, но, подсчитав патроны, огорчился. Да-да, больше их не стало. Полный магазин, восемь штук в другом. Плюс граната, нож и «вальтер» Кисселя. Можно считать, что без патрон – к нему нужны те же, что и к МР.
– Послушай, – вдруг осенило Ялмара, – а у этого вашего работника, у него же было оружие?! – Айнс кивнул. – Ты не знаешь, где он хранил патроны? Вдруг там что-нибудь осталось?
* * *
Как и все крестьяне, Хубер был запаслив. Другое дело, что все его запасы не могли пригодиться Ялмару.
Покусывая губу, мальчишка с досадой разглядывал внутренность подвального шкафа, который не взломали русские, но взломал он. Тут было не меньше двухсот патрон.
16-го охотничьего калибра. А два ружья русские как раз забрали.
– Д-да-а... – досадливо протянул он.
На патронах лежала Библия. Потрёпанная, толстая. Ялмар не помнил, когда последний раз держал её в руках – кажется, ещё до войны... Он протянул руку, взял книгу, листнул. Прочёл вслух:
– «Разве вы не знаете, братия, – ибо говорю знающим закон, – что закон имеет власть над человеком, пока он жив?» (К римлянам, 7:1).
– Что это значит? – спросил Айнс, стоявший рядом и озиравшийся в подвале, освещённом лишь карбидным фонарём, повешенным на крюк над шкафом.
– Ничего, – ответил Ялмар. – Это писали очень давно и очень далеко от наших мест. Просто слова...
– Пойдём, – попросил Айнс. – Мне тут страшно. Я за консервами сюда спускался, умирал от страха. И даже сейчас страшно.
– Страшно? – Ялмар осторожно положил книгу на патроны, закрыл шкаф. – Почему?
– Т-так... – Айнс помолчал, ёжась. И вдруг сказал тихо: – Мне всё время казалось... ещё когда мы с Гюнтером сюда лазили... что... – Айнс поднял на Ялмара серьёзные и внимательные глаза. – Что там, – он показал в глубину подвала, – есть ещё что-то. Гюнтер только смеялся... Но... Оно там есть.
– Что? – Ялмар буквально обмер, ощутив, как во всему телу зашевелились волоски, а на голове буквально поднялись дыбом. Он не думал, что может чего-то испугаться вот так глупо – просто от слов младшего мальчишки в самом обычном подвале. – Что есть?!
