Текст книги "Смех богов(СИ)"

Автор книги: Олег Маевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Маевский Олег
Смех богов

Смех богов

Skiff– Апрель 2016г.

Странный сон, вырывает главного героя из повседневной жизни и заставляет окунуться в опасную

борьбу с неизвестным врагом.

Что же такое, товарищи, сон?

Сон – это отзвук прошедших времён,

Тайны из прошлого призрачный свет,

Гулкие зовы нездешних планет.

Замок янтарный на зыбком песке,

Линия жизни на хрупкой руке,

Птицы незримой таинственный крик,

Заново прожитый сказочный миг.

Сны никогда не приходят к нам зря,

Вдруг откровение тайны даря.

К снам легкомысленно не относись:

Сон – это пропуск в небесную жизнь.

( Полина Николаева)

Пролог

В соседней горнице ещё горела лучина. Поздние гости разговаривали с наставником Богумилом. Никите не засыпалось. Он лежал на широкой лавке и вспоминал, как три лета назад попал к старому волхву. Отец Никиты ушёл к Марене давно. Рубили они с мужиками избу под склады торговые, там на него бревно и упало, так до смерти и задавило. Ну а мать уже потом, лет через несколько, стала после ледохода на Волхове, топляк ловить, простудилась, болела всю весну, а к лету и отошла. Несладко зажилось совсем ещё маленькому Никите. Да деваться было некуда. По хозяйству сам бы он не управился, родни дядек-тёток не было. Вот и стал на торгу побираться. Лето и осень кое– как прожил, а к зиме увидел его проходивший мимо волхв Богумил босого и голодного. Да и поманил за собой.

С тех пор вот уже три лета и жил Никита у волхва. Попервоначалу по хозяйству, да за огородом смотрел. А затем волхв и учить кое-чему стал. Как жертву богам принести, какая травка от какой хвори пригодна, как скотину пользовать или приворожить – отвадить кого.

Хорошо жилось у Богумила, тепло, сытно. Однако лениться он не давал. Сам без дела не сидел и Никите не позволял. А если все же заставал за ничегонеделаньем, злился очень, хоть боем и не бил, а по шее шибануть мог запросто. А уж гаркнуть зверски, это само собой. Но отходчив был, походит, походит, посопит в бороду, а после зовёт: " Эй, отрок, поди, сюда. Ты белец пойми. Жизнь она к праздности не создана, бежит, словно ручей быстрый. Что себе придумал, о чем грезишь, то прям сейчас и делай, а назавтра, глядишь и оборвёт Мара твою нить. И думки твои, так думками и останутся".

Голоса за простенком стали громче. Видать беседа в спор переходит.

–То. Что вы мост разметали, и камнемёт поверху поставили, то правильно. – Говорил Аристарх. – А вот зачем терем Добрыни разорили? Зачем его родню побили?

–А затем, чтоб забоялся пёс Владимиров, уважением к Новгороду проникся. – кричал Угоняй.

–Дурень ты, Угоняй, коли не знаешь, что натворил.– С сожалением выговорил Аристарх.

–Это я дурень? Это ты, меня, новгородского тысяцкого дурнем лаешь?

Послышался скрип отодвигаемой лавки.

–А ну тихо!– Прорвался голос Богумила, властный и крепкий как удар киянки о клепало. – Вы ещё поратайтесь у меня в избе.

– А никто не давал права купцам на воев хаять.– Пробубнил Угоняй.

– Прости тысяцкий,– покаялся Аристарх,– но только ты и взаправду не понимаешь, что за беду вы с товарищами накликали.

– А что здесь понимать?– Снова стал взвинчиваться Угоняй.

– Понимать вот что надо,– опять повысил голос Богумил.– что у Добрыни осталось? Дом сожгли. Родню к праотцам отправили и чем сердце его теперь "наполнено"? Ненавистью! Сейчас он каждый миг о мести думать будет. Его после сегодняшнего погрома более ничего не сдерживает. Вот он себя в полной красе и покажет. Наказ князя он выполнит, так выполнит, что Новгородцы кровью умоются, веками тот наказ помнить будут. Вот что понимать нужно. – Уже тихо закончил Богумил.

–Да, ну... Придумал тоже, – Попытался возразить тысяцкий.– Духу у Добрыни не хватит, наш же он, Новгородский, поди, своих не обидит.

–Ага, как вы, свои, его не обидели.– Хмыкнул Богумил.

– Вот тебе и да ну...– Вздохнул Аристарх – и духу хватит и силёнок, чтоб неразумных наказать. А коли засомневается, так сотоварищи его, тот же Воробей Стоянович, да Путята ещё, "маслица подольют", не дадут гневу затихнуть.

Голоса становились тише, за стенами деревья перебирали листвой на ветру, от сруба пахло смолой, и Никита незаметно для себя соскользнул в сон.

-Отрок, просыпайся, давай, давай, вставай быстро.

Сон не отпускал. Мальчишка хотел повернуться на другой бок и, укрывшись рогожкой с головой снова нырнуть в тёмную тёплую безмятежность.

–Вставай тебе говорят, беда идёт.– И Богумил грубо толкнул Никиту в плечо.

Ученик волхва ничего, не понимая сел на лавке. Рогожка, служившая одеялом, сползла на пол, голым ногам стало зябко. От такой прохлады, сон начал уходить. Голова проясняться. Глаза, хоть с усилием, но открылись. Он по привычке глянул в оконце, пригожий ли день будет, стоит ли бострок одевать или в рубахе хорошо. За окном было темно. Солнце ещё не взошло, хотя со стороны Волхова небо чуть просветлело.

–Что случилось учитель, не утро ещё, или за травами до свету пойдём, чтоб до росы успеть?

– Лихо пришло, отрок. Путята с воями в Новгород ночью вошёл. Никто из стражей в нём татя не признал. Думалось земское ополчение с околицы подошло. А как опозналось, так поздно было.

– А смотрящие, что, прозевали?

–Смотрящие с другой стороны супротивника ждали, тока Путята, а может и сам Добрыня, хитрее оказались. Они с бойцами по Волхову дале спустились, пока тьма и морок над рекой, а ужо потом, с "Неревского" конца, откуда окромя нашего ополчения придти не мог никто, и вошли. Бунтарей сразу хватать стали. Угоняя с Аристархом, повязали. Десятников почитай, тоже всех. Ко мне мальчёнка прибег из крепости, с предупреждением, "Добрынина" сотня сюда направляется. Хорошо мы на "Гончаровском" живём, а то оба уже тоже опутаны были.

Во время всего торопливого разговора Никита не забывал одеваться. И что ему одеваться? Портки подпоясал вот и готово.

– А теперь внимай мои слова старательно, отрок.– Нахмурился Богумил, – десницу от третьей башни в городской стене есть лаз. Пролезешь насквозь и беги вниз по реке. Там бережком, через кустики, тихонько и подальше от города. И обратно в Новогород, пока враги не уйдут, не возвращайся. Наймись, в каком либо хуторе батрачить, да смутное время и пережди.

–А ты Богумил, что, со мной тикать не будешь?– Изумился Никита.

–Куда мне тикать? Стар я, не смогу уже тихо уйти.

–Ага, стар. По лесу, словно Лешак бродишь. Ни кустика не шелохнёшь. Ни с травинки росы не собьёшь.– Уличающе пробубнил ученик.

–Прав ты Никита, не в старости дело. Нельзя мне уходить. Здесь я нужен. Как обо мне народ думать будет? Ежели я, по дворам, да по торжищу ходил. Увещевал всех и каждого под Владимира не прогибаться. Богов своих не отвергать. Веру греческую отринуть. Вот, люд то подбил. А дымом запахло, первый и утёк? Каков же опосля, я волхв буду? Каков наставник?

Никита, хоть и нехотя, а признал, прав ведун. Нельзя ему бежать, нельзя Новгород оставить. Многому учил Богумил, а главному учил – Верным слову и делу быть, пусть во вред себе, но поступать по совести, а коли совесть молчит, то по заветам богов.

"Ну что готов?"– Осмотрел с ног до головы мальчика старик. – " Тогда, вот ещё, что и учти самое главное" – Эти слова Богумил произнёс тем низким, внутренним голосом, которым обычно пользовался при заговорах, внушая пьяницам больше не пить, ни мёда, ни пива, А девкам гулящим, мужиков сторониться и ноги только перед мужем раздвигать. – " Вот эту вещицу",– протягивая Никите "кирпичик", в ладонь шириной и полторы длинной, да в толщину, в два пальца, сплошь исписанную азбукой. Не той азбукой, что новгородцы амбарные записи пишут, да не той, что в греческих книгах писано. А книг у Богумила много, более дюжины. Во всех по разному азбука писана, а такая Никите не встречалась. "Ты любой ценой сберечь должен, слышишь, любой. Не сгинуть, теперь не умереть, не можешь, я не велю. Ты теперь хранитель этой диковины. И наказ у тебя теперь такой будет. Передать эту табличку Великому волхву".

–Так ты Великий волхв. – Не понял Никита.

–Вот, когда смута кончится, мне и отдашь. И гляди, не сломать её не смей, не потерять. А если со мной что стрясётся,– продолжил волхв,– передашь диковину тому, кто опосля меня верховным станет.

Не понравились отроку слава ведуна, словно холодный ветерок по спине пробежал. Не ладное что-то было в том, что Богумил о новом, следующем Волхве речь завёл. Так и беду накаркать может.

–И кто он, следующий Верховный волхв?– Набычился ученик. Понимая, что дела принимают серьёзный и неприятный оборот.

– Чего не знаю, того не знаю.– Перешёл на тихий уставший голос Богумил.– Соискателей трое было, двоих в Киеве сгубили, те чернецы, что с крестами ходят. Третий, не знаю, жив ли, а коли и жив, где обитает, мне не ведомо.

–Как же я отыщу того, кому "кирпичик" твой отдать нужно?– Изумился отрок – Вот уж точно, пойди туда, не знаю куда, найди того, не знаю кого.

–Отыщешь, не бои?сь. Помнишь, я говорил, все мы по судьбе живём. У всех нить Мары плетётся, вот она и выведет. Иди прямо, куда надо придёшь. Не ты найдёшь, тебя найдут.

Никита взял из рук Богумила табличку, завернул в тряпицу и убрал за пазуху, под поясную верёвицу. На улице послышались крики, в оконце иногда залетал отсвет факелов.

– Всё, время больше нет. Беги отрок и всё сказанное помни крепко.– Богумил приобнял Никиту, хлопнул сильной ладонью по спине.– Иди вот сюда, затем огородами и сразу к лазу в крепостной стене. Беги не огладываясь. Не мешкай нигде, что в городе делается, не твоё это. Твоё-наказ исполнить.– Старик приоткрыл прорезанную в задней стене дверцу, ведущую в огороды.

– Я всё равно вернусь, тебе табличку отдать. – Сказал мальчик, и прошмыгнул в приоткрытую щель.

Дверь сразу закрылась, Никита услышал, как ведун накинул засов, и пошёл внутрь. А с другой стороны двора раздавались крики и смех Добрыниных дружинников.

Через соседний двор Никита проник на другую сторону ряда. Прячась за пристенками и плетнями, стал пробираться к указанной башне. Уже заутрянилось. Хоть и края солнца видно не было, но уже и не ночь. Разглядеть до трубы третьей избы можно. Это не хорошо. Ещё немного и совсем расцветёт. И прятаться невозможно будет, разве что по кустам, овражками. Благо туман к земле опустился, хоть в рост не идти, а пригнувшись пробраться можно незамеченным. Так прополз-пробежал Никита весь путь. Вроде не заметил никто. Третья башня в сотне шагов по туману плывёт, за ней лаз и спасение.

При мысли о спасении к горлу Никиты подступил ком, а на глаза навернулись слёзы. Он-то спасётся, и наказ наставника выполнит, а как же старый Богумил? Слышал Никита, в Киеве не пощадили, не только волхвов и ведунов в амбаре сожгли, а и знахарок и "ведьм" в Днепре утопили. Вообще странные эти чернецы-волхвы греческого бога. Попами их помниться Богомил назвал. Вот "ведьм" вроде и правильно кличут, "ведущая мать", а коротко "ведьма". Только как ругательно у них это слово выходит, словно плевок. Колдунья, какая то "чернобожия". Будто о мерзости говорят, без почтения, без уважения. Или вот ещё, почему наши волхвы да ведуны всегда в белых платьях, в вышиванках радостных солнечных ходят. А попы и монахи их, только чёрное носят – "черницы", одним словом. Нет радости в них, нет, живы. Говорят, они по Богу своему тризну правят. Убили его вороги. Вот "черницы" в трауре и проживают. Но если умер он, так зачем же печалиться? Там в мире Мары, за "Калиновым мостом", он более счастлив, нет там горя, голода нет, войны не ведутся. Ещё говорят, будто ожил он после смерти, тогда и подавно радоваться нужно, смерть тот Бог победил, сильный Бог значит. Нарядиться празднично, плясать да пировать, хороводы водить. А эти печалятся. Всего, что боги нам дали, лишили себя попы, во всём себя "обрезали". И есть им, что хочешь нельзя, а то, что можно то помаленьку, хотя что-то худых попов я почти не видел, дородные все, и на чём жиреют? И женщин любить не положено, грех говорят, да какой же грех, если боги, их мужам дали, и вместе на земле поселили. И Богу своему здравницы поют, в церкви закрывшись, словно прячутся. Не то, что честные люди, на поляне, на бережке, чтобы боги видели, с народом веселились. Лешие, кикиморы, танцами да песнями насладились. Здравницы у тех попов грустные, нудные, не поймёшь, чего поют. Бывало Богумил в белоснежном платье, с красными солнцами по вороту, да красным поясом подпоясанный, запалит костёр на берегу в "Иванову ночь", да, как запоёт гимны весёлые, как пойдёт по кругу плясать, мигом хоровод собирает. Весь город в круги становился. Вот где радость богам, вот где любовь к человекам. Тем, кто так петь и плясать могут. А значит так и работают, так и живут, с лихостью, с огнём, что не только в костре горит, но и в груди каждого на праздник пришедшего. Вот она слава Богам, настоящая, вот любовь. А не то, что черницы монахи в церкви рассказывают. Да, умел Богумил богам хвалу воздать. Все это чувствовали. Глаза Никиты стали застилать слёзы. В этот самый момент, понял мальчик – единственная его возможность отблагодарить своего учителя, отдать ему долги – выполнить его наказ. Вот для чего теперь будет жить ученик Волхва. Вот на что потратит каждый свой день. Не сгинет, не умрёт. Донесёт заповедную табличку, тому, кому она предназначена. Он вытер рукавом мешающие видеть слёзы и твёрдым шагом решившего для себя всё человека, направился прямо по дорожке, не прячась, развернув плечи, в сторону уже совсем рядом плывущей сквозь туман башне.

– Эй, а ну постой, ты, куда это шагаешь? – Услышал за позади себя, грубый окрик Никита.

За мыслями, да воспоминаниями, он не заметил, как за спиной кто-то появился. Никита оглянулся. По той же улочке шли двое воинов. Не Новгородские, понял Никита. Одеты богаче, сапожки красные, тонкой кожи. Шапки с камушками, дорогими. Сабли в руках, как хороший дом стоят. Вот и попался, понял отрок, так глупо, только решил, что дальше делать и на тебе, на "Путятиных" ратников напоролся.

– Да я это, дяденьки, на реку иду. Мать послала за рыбкой к завтраку. Старую свинью съели уже, новая медленно растёт – "зараза". А корову нашу, спортил кто-то, ведьмак какой, совсем молоко ушло.

– Ведьмак мог.– Рассудил один из воинов.

А второй, спросил, подозрительно склонив голову: – Ежели за рыбой, снасти где?

– Так на берегу – Растерялся Никита.

–Что-то я не помню, чтоб кто-то снасть на берегу бросал. Что удилища, что сети, а попрёт, если, тать какой. Пока новые настроишь, полную луну без рыбы просидишь.

Хитрый попался вой, а может не вой, так ополченец призванный. Вон как о рыбной охоте знает. Ратники, эти хитрости и не ведают. Их Князь и рыбой, и дичью снабдит, нет, так на торгу купят. Деньга? у воинов княжеских водится.

Отца бревном убило. Поучить некому. – Попытался увильнуть, прикинувшись дураумным Никита.

– А нечто учить-то, смотри, как люд делает, да повторяй за ними. Не вилика наука. – Ухмыльнулся "хитрец".– Что-то, ты "мутный" какой-то вьюноша, как вода болотная. Подойди-ка сюда. Мы с тобой, до твоей мамки прогуляемся. Может, она прояснит, куда это ты в самую смуту бегаешь?

– В какую такую смуту дяденька? – Заныл Никита. – Нету смуты. За рыбкой иду.

Тут отроку ничего не осталось, как пригнувшись, рвануть в сторону и припустить к башне.

" Стой, стой"– Раздалось за спиной. Но Никите было уже безразлично, что ему кричат. До заветной башни оставалось не больше дюжины шагов. Вот и заросли жимолости, за ними должен быть спасительный лаз. Где же он? Кустарник разросся и закрыл своими густыми ветвями всё вокруг.

Никита кинулся к башне и тут же вспомнил слова Богумила: " Там в стене лаз". В стене не в баше. Где в стене? И снова в голове раздался голос ведуна: " Десницу от третьей башни". Отрок повернул вправо от башни. Вот он лаз! Словно собака подкопала. Только куст мешает пролезть. Не беда – вот эти две ветки сломать и пролезу. Никита обломил ветки, выпрямился, чтоб отбросить в сторону и почувствовал удар в спину, чуть пониже правой лопатки. Боли не было, но рука сразу перестала слушаться. Больше не думая Никита нырнул в лаз и протащил тело вперёд.

Рука онемела и предательски не повиновалась. "Что это?– удивился Никита, – Веткой садануло? Тогда больно должно быть, не отниматься же. Неужели "удар"? Как у соседа Тарха?"

Никита помнил тот случай. Тарх вернулся с торжища, а его дочка с молодым охотником на сеновале. Ну, Тарх из себя вышел, оглоблю схватил и давай миловальщика охаживать. Тот портки схватил, через изгородь и долой огородами. Народ сразу, откуда непойми собрался. Смеются, над Тархом, подтрунивают. Опозоренный отец, потеряв обидчика, к ораве хохочущей повернулся, оглоблю грозясь, поднял, да тут его "удар и хватил". Оглобля из рук выпала. Сам Тарх на землю осел и набок завалился. С тех пор так лежнем и лежал. Левой рукой и ногой ещё шевелить кое-как мог, а с другой стороны, не руку не ногу не чуял. Пол рыла перекосило и речь потерял. Два лета лёжнем лежал, после помер. Не уж-то и у Никиты "удар"? Его же в спину ударило – вот и "удар".

– Куда он делся?– послышался голос первого воина,– Исчезнуть не мог, прячется где-то.

– Прячется – найдём,– ответил ему тот, которого Никита про себя назвал "Хитрецом".

– Ты зачем стрелял? А если убил?– спросил первый.

– Ну, убил и убил, вдруг он видак их, или связник.– Равнодушно бросил "хитрец".

– Тем более живым брать надо. Дознаться, кто и что.

– Дознаемся, я в него "заячьей" стрелой пульнул. Без наконечника, так палочка с пёрышками. Буду я ещё на всякого наконечники тратить. А потеряется? Каждая стрела деньги? сто?ит. Я что, купец деньго?й бросаться? А "заячьей" убить не можно. Только если в шейную жилу попадёшь, иначе и шкуру не пробьёт.

– Твою шкуру – уточнил второй воин, – А то мальчёнка был, его и насквозь могло.

–Не, насквозь не могло, – возразил первый – лень мне сегодня, я так, навскидку, вполсилы стрелку кинул.

Голоса становились ближе.

" Так вот чем меня приласкало ". – Понял Никита. И стал изо всех сил протискиваться дальше по лазу. Правая рука обвисла, пришлось работать одной левой. Хорошо ноги целы, ими в основном и отталкивался. Лаз был невысок, порой Никита пытался приподняться, но стрела задевала свод и тогда боль прокатывалась по всему телу. Стена шириной в три сажени, показалась Никите с версту.

Наконец лаз кончился. Мальчик поднялся на ноги. В голове кружилось, по телу разлилась кисельная слабость. Однако стоять было легче, чем волочиться на пузе. Утренний ветерок со стороны Волхова бодрил. Шаг, за шагом мальчик, ускоряясь, побрёл прочь от города, постепенно забирая влево, к реке. Окончательно рассвело. В кустах галдели пичуги, из травы с ними спорили цикадки. Росы на траве, солнце превратило в адаманты. Облака висели взбитыми подушками. И не верилось, что совсем рядом, за каменной стеной города, одни люди, убивают других.

Во всём теле, Никита чувствовал немочь. Несмотря на тепло от взошедшего солнца, спину неприятно холодила мокреющая от крови рубаха. Сколько Никита брёл, он не знал. Ему казалось, что он идёт по лугу, вдоль реки, с того момента, как появился на свет. Мысли путались. Отдельные травинки, в глазах сливались в зелёную половицу. Птичий гомон превратился в однотонное гудение. Несколько раз Никита падал. Но каждый раз заставлял себя подняться. И заплетаясь ногами о траву, двигался вниз по течению реки.

Мальчик подумал, что нужно бы вытащить из спины стрелу. Во – первых, если он упадёт на спину, стрела может запросто его проткнуть. А во вторых Богумил учил, что на вещах, которые вот так человека ранят, хворь живёт, которая через рану в кровь пробирается, там она вырастает, и человек болеть будет, или помрёт. Никита попробовал дотянуться до стрелы. Не смог. Руки так не изгибались. И ладно, пусть торчит. Встретится добрый человек – выдернет. А залечить сам смогу. Не мужик, лапотник – ученик волхва. Он снова упал, попытался подняться и не смог. Сознание ускользало. Никита проваливался в темноту. В душе была злость – на бессилие, на немощь, на себя. Последнее, что он подумал, точнее, сказал, только не понял вслух или внутри себя: " Прости меня, Богумил. Подвёл я тебя, обманул. Не выполнил наказ твой. И жив, не остался. И табличку не передал, кому следует. Бестолочь я, недостойная...!

-Эй, долго лежать будешь? – раздалось как бы издалека.

Сознание вернулось сразу, целиком. Никита, отчётливо помнил всё, что случилось до беспамятства. От города он вроде ушёл достаточно. Погони можно не опасаться. Да и кому нужен малец, что бы за ним гоняться. Он провёл рукой по груди, вниз к животу. Рубахи на нём не было. Таблички тоже.

– Рубаха в крови была, я её выкинула – не оттиралась. Не беда, другую разыщем. Портки не стягивала, не боись – Вновь раздался тот же голос, уже громче. Не мужской вроде. Хоть и низковатый, но мягкий, бархатный, с небольшой едва уловимой хрипотцой. Мальчику захотелось увидеть обладателя этого неторопливого, насмешливого голоса. Приоткрыв глаза, он увидел перед собой небольшой костерок. Над которым, на воткнутой в землю ветке, висел совсем маленький, не больше чем на четушку, котелок. Дальше за костерком, на земле, разложен рушничёк, на нём горшочки, слишком маленькие для съестного. Такие Богумил использовал под снадобья, да мази. Над рушником склонившись, сидела баба. Нет, не баба – девка. Молода она для бабы. Лета на два, три старше Никиты.

Незнакомка подняла голову и улыбнулась:

– Вернулся, болезный?

Опять этот голос, обволакивающий, заставляющий слушать снова и снова. Как сбитень о Богумила, и напился уже, а хочется ещё хоть глоток сделать.

– Кто...?– Горло и язык пересохли. Слова ели удавалось выговорить. Язык вообще чужой, как нужно не становиться. – Кто ты?

– Я Млада, – Ответила девушка.– А ты, вроде Никита? Ученик Богумила?

–Откуда знаешь?– Никита вновь взглянул на молодуху. В груди, что-то будто зазудело, затрепыхалось, как малая птаха в силках. До чего хороша была эта Млада. Тёмные, почти чёрные, заплетённые в "богатую" косу волосы, спускались по левому плечу до самого пояска. Брови и глаза в цвет волос. Узкий прямой нос, маленький рот с тонкими постоянно улыбающимися губами. При улыбке, краюшки рта, чуть приподнимаются вверх. Может несколько широкие, но придающие особое очарование скулы. Нежно очерченный чувственный подбородок. Во взгляде, в словах, бросаемых Никите, проскальзывает усмешка – не обидная, скорее подначивающая. Мол, "слабо со мной потягаться"?

– Рубаху твою отстирать пыталась, Там по вороту вышиванка, вот, прочла. Или не твоя рубаха?

– Моя.– Не думал Никита, что девчонка "письмена" знает. Уже не каждый взрослый помнил, что не просто узоры то, а документ. В котором и Род, и имя прописаны. И кто таков, и чем занимается. – Раз ты про меня прознала – моя очередь вопросы задать.

– Ну, так задай.– Девушка опять сверкнула лукавым взглядом.

– Где это мы? Как я сюда попал? Что в городе делается?– Задал сразу все интересующие его вопросы Никита.

– Что в городе делается, не знаю. – Начала с последнего Млада,– Поутру за травами пошла, да на тебя и набрела, стрела у тебя в спине торчала, не глубоко, живой был, хоть и беспамятен. Вот я тебя сюда и притащила. Стрелку вынула, да и ждала, когда в себя вернёшься. А находимся мы подле Перыни. Живу я там с "сёстрами".

– В Перыни живёшь? – Изумился мальчик. – Бабы при Перуновом идоле?

– Во-первых, не бабы – "берегини" мы. Точнее "сёстры" – берегини, а я не выросла ещё до "берегини". "Млада" я.

– Ага, значит Млада это не имя?– Догадался Никита.

–Да вроде и имя, пока, и положение среди сестёр.

– Чин, должно быть? – уточнил ученик ведуна.– А когда "берегиней" станешь?

– Когда ещё это будет. Мала я ещё, необученная, – с сожалением произнесла Млада, по всему было видно, что ей не терпится занять место среди "сестёр".– Вот когда старая "ведующая мать" решит меня до "берегини" возвысить, тогда на "кругу" и имя мне изберут, по виду и по характеру.

– И всё равно, хоть и "берегини", однако – бабы. А Перун – мужеский бог. Как же волхвы вам, там жить позволили? – Не унимался мальчик.

– А кто в Перыни убираться будет? Кто на пир, да тризну снедь сготовит? Кто одёжу новую сошьёт, да вышивку срукоделит? Волхвы, что ли? Они ведь мужи. – Это слово она выделила особо, словно с издёвкой. – Себя с горем пополам обслуживают, что о Перыни говорить. Вот любому мужу, баба рядом должна быть, "берегиня".

Млада помешала в котелочке варево. Плеснула в стоящую тут же берестяную кружку и протянула Никите.

– На, попей, сил придаст. А я пока в схрон52 схожу, одёжу, какую подберу.

Никита взял кружку, в ней плескался тёмный отвар, пахнущий травами, смолой и ещё чем то, чего ученик ведуна определить не смог. Наверно, что-то из женской ворожбы. Сначала хлебнул чуть – попробовать. Снадобье было терпко-горьким, но не противным, даже приятным. Отхлёбывая небольшими глотками отвар, Никита, обдумывал, слова Млады. Он знал о ведьмах и понимал – они, как и ведуны, имеют свою общину. В ней, разумеется, есть ученицы, рядовые ведьмы, "Ведующая мать". Но вот то, что ведьмы настолько плотно общаются с ведунами, для него было ново. А что здесь необычного? В обыденной жизни, мужики и бабы, работают вместе, помогаю друг другу. Каждый исполняет свою роль. Так почему у волхвов должно быть иначе?

Млада вернулась быстро. Неся в руках новую одёжу.

– Вот одевай,– девушка протянула льняную, белёную рубаху.

Никита встал, Взял из рук девицы рубаху, натяну на себя. Обнова пришлась впору, не стесняла движений и пахла луговыми цветами.

– И подпоясывайся, – дала Млада, тоненький кожаный поясок, прошитый бисером.

–У меня свой есть. – Попытался отказаться Никита.

– Это я сама делала, с приговором, да молитвою.– Потупилась Млада.

– Благодарю, – Никита почувствовал неловкость и в тоже время признательность за такую заботу почти незнакомой девчонки.

– Уходить тебе надо, прямо сейчас. Ты как сможешь?

– Вроде, да, а что так скоро?

– "Сестёр" я видела. Сказали, Добрыня Новгород взял. Сюда с воинами направляется. Идолов порушить, Перынь разорить.

– А ты как? – Опешил мальчик.

– А что, я? Кому я нужна? Ну, вышла девка, в лес, по ягоды. Кто ж знает, что я при Перыни служу? А коли и увидит кто. Задумает неладное. Сбегу, шустрая я. И "место" знаю. Лучше, чем ты свой карман.

– Млада! – полностью вернувшись в реальность и вспомнив наказ Богумила, серьёзно спросил Никита. – Ты когда меня нашла, при мне табличка была? Глиняная, чуть больше ладони?

– Думала, не вспомнишь. – Расстроилась девушка.

– Не мог не вспомнить. Это наказ Богумила. Ради неё, он меня из города и выслал.

– Это всё усложняет. – Проговорила Млада.– Ты знаешь, что это?

– Что это я не знаю, Только знаю, что волхв приказал с ней сделать. И я не могу ослушаться.

– Пойдём "Казак", – Млада произнесла это уважительно, словно к старшему обращалась. И в тоже время будто сожалея.– Придётся тебе с самой "Ведующей матерью" пообщаться. Не по годам, Макошь тебе "узелков навязала". Да, не наше дело богов судить.

Шли не долго. Не тропами, а по ведомым, только Младе признакам. Бывал Никита в Перыни не раз. И в округе? много бродил. Но, не догадывался, что есть здесь хутор. Не маленький. Дворов в пять. С огородами, колодцем. Дома – не малые избы – добротные в полтора поверха. Отрок шёл по единственной в две телеги улице и удивлённо осматривался.

–Что, не бывал здесь? – Улыбнулась Млада.

Никита покачал головой.

– Откуда тебе? – Уже не таясь, рассмеялась девка.– Это место особое, "заповедное". Только "ведьмы", да волхвы, "посвящённые", сюда пройдут. А остальные, даже если направление знают, ближе версты не проберутся. Уведёт их стороной морок, не даст приблизиться.

" И правда,– подумал Никита,– сколько люду в Новгороде живёт, сколько детворы. А вот, поди же, никто не забрёл, не наткнулся на селище. Непростое место".

– Вот и пришли, – Млада остановилась у не самого большого дома, однако, пожалуй, самого красивого.

Весь дом, от первого венца, до конька украшен тонкой, искусной резьбой. Фигурами и целыми сценками.

" Лепо, правда? – Гордо, будто своим, хвалясь, вздёрнула головку молодуха. Принесли, как-то, волхвы сюда плотника. "Хозяин" его поломал. Здорово порвал. Только искусен дюже тот плотник был. Вот посчитали волхвы, что нельзя тому помирать, раз он красу такую "в дерево может вложить, или из дерева извлечь". Такое не часто боги кому дают. "Старую мать" и упросили искусника от смерти сберечь. Год "ведьма" плотника пользовала. Сама лечила, да нянчила. И выходила. А мастер тот, в благодарность взялся терем спасительнице срубить. Терем "ведьма" не позволила, избу только. Не огромную, шагов в дюжину длинной и шириной не более. А пока плотник лежмя лежал, выздоравливал. "Мать" ему сказы разные сказывала. Те, что от "вещих" к "вещим" передаются. С тех сказов, мастер лубки? по избе и нарезал".

Никита смог лишь кивнуть.

– Ну, пошли внутрь. Готов перед старшей "ведьмой" предстать?

–Готов, не готов, что с того? Надо!

– Даже не заробеешь? – Склонив голову, поинтересовалась Млада.

– Пусть виновные робеют, а я в чём виновен? Боги ведут – я иду. – И первым вошёл в избу.

Его обдал запах, свежеиспечённого хлеба. Изнутри изба была, так же искусно украшена, как снаружи. Высокий потолок. Стены, пол, убранство и скарб, всё было сделано из одного вида дерева. Оттого одного, тёплого, медового цвета. На полу, зелёные половики. На лавках плетёные столешники. Печь выбелена. Уютно, спокойно.

– Мир дому этому. – Громко проговорил Никита.

– Благодарствую за доброе слово. – Услышал он из-за печи, сильный глубокий голос, – не стойте в пороге, проходите в горницу. Только чугунок выну и выйду.

Воспользоваться приглашением Никита не решился. За печью что-то звякнуло, и из-за неё вышла "Ведующая мать". Мальчик опешил. Он ожидал увидеть сутулую, высохшую, как все старые люди "ведьму". А вышла, на вид лет тридцати пяти-сорока, высокая и дородная женщина. Не полная, но и не тощая, а как городские мужики говорят, " в самом соку". Коса скручена вокруг головы, словно корона. Лицо округлое, гладкое, мягкое. А глаза, – такие глаза, могут быть только у матери. Одета "ведьма" была в светлое, вышитое цветами платье. Синий передник. На ногах, синие же, из тонкой, теснённой кожи, сапожки. Только больно короткие, едва прикрывающие щиколотку. Такие сапожки Никита то же видел впервые, но уже не удивлялся. Знать "чаша" удивления уже переполнилась и больше в себя не принимала. В руках у "ведьмы" был чугунок, распространяющий по горнице умопомрачительный запах каши.

Никита начал поднимать десную руку к левому плечу для поклона. Но "ведьма" уловив его движение – остановила:

–Подожди, подожди отрок. Я сейчас,– и она в два шага пересекла горницу, и поставила на уже накрытый стол чугунок. Затем вернулась, вытерла руки о передник и встала напротив гостя.– Ну вот, теперь можно. А то, я тут бегаю с горшком и поздоровкаться некогда.