Текст книги "Кукла в волнах (СИ)"

Автор книги: Олег Красин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Это ты к чему рассказывал? – поинтересовался я, – хотел показать воспитательную силу положительного примера?

– Нет, это я о Сереге. В кино неохота, пойти, что ли к телефонисткам, а то скучно что-то стало.

Мне тоже расхотелось идти в кино. Я лег на койку и отвернулся к стене. Еще один день прошел. Все одно и то же.

Какое-то тоскливое настроение овладело мною и вдруг подумалось, что это мое состояние возникло, оттого что я никого не любил. Но ведь окружающие меня люди тоже не особенно влюблены – живут обыденной жизнью, обрастая как камни мхом, необязательными отношениями, случайными половыми связями. Хотя, как говорят наши связисты: «самая надежная связь – половая». Да и вообще, что такое любовь, чувства? Так, отвлеченные понятия, пустые слова, часто произносимые всуе. Их вообще много – пустых слов, которые мы говорим, просто река пустых слов, размывающая берега сознания.

Совсем незаметно для себя я задремал.

Утром в комнате появился Терновой. Осунувшееся лицо, синие круги под глазами говорили о бессонной ночи, которую он провел, видимо добившись своего от Натальи. Приходько в это время уже проснулся, потирая рукой, слегка помятую сном физиономию. Увидев зампотеха, он спросил чуть хриплым голосом:

– Ну как удачно?

– Лучше некуда, так подмахивала, что я чуть с кровати не упал.

Меня почему-то неприятно задели слова Сергея, и я пробурчал:

– Нельзя ли без подробностей.

– А что такого? – удивился Терновой, – обыкновенное дело: или баба двигается, или лежит как бревно. Будто ты не знаешь!

Он взял с тумбочки свое полотенце и, на ходу расстегивая рубашку, пошел умываться.

– Везет же людям! – задумчиво произнес прапорщик, медленно поворачиваясь на другой бок. Из его слов я заключил, что прошедшим вечером ему-то как раз не повезло.

Вернувшись, Сергей энергично до красноты растер свой мускулистый торс полотенцем, брызнул на себя одеколоном «Консул», появившемся в этом году на прилавках магазинов, и быстро пошел к ожидавшей его машине, чтобы поехать на полеты. Сегодня он был дежурным по аэродромно-техническому обеспечению (АТО) или, как у нас шутили, дежурным по НАТО.

Аэродром медленно, как бы нехотя, просыпался, словно человек, которому надо рано вставать и собираться на работу. На старте басовито загудели движки самолетов, заработали моторы машин, которые за ночь остыли и теперь, требовали прогрева. Начинался очередной полетный день в длинной череде таких же дней. Немолчный гул аэродрома стоял в моих ушах, как морской прибой, утихая только на ночь. Запахи керосина, солярки, нагретого на солнце металла становились такими привычными, что, казалось, я с ними родился, и вместе с ними будут умирать.

В дверь постучал дневальный.

– Товарищ старший лейтенант, – сказал он – вас замполит батальона к телефону.

– Сейчас подойду! – ответил я, гадая, для чего так рано понадобился майору Крутову.

– Ну что, проснулся? – как-то слишком оживленно для такого раннего времени поинтересовался на другом конце провода мой начальник. Связь была плохая, чисто военная, поэтому приходилось часто переспрашивать.

– Давно проснулся, товарищ майор, уже сходил на подъем подразделения.

– А где бойцы?

– Кто?

– Бойцы, спрашиваю, где?

– А-а… Ушли на проческу аэродрома, – ответил я, поняв что хочет слышать мой начальник.

– Ладно, – Крутов помолчал мгновение – слушай, к тебе едет проверка из округа. Будут смотреть политзанятия, поэтому отбери приличных слушателей и проведи все на уровне.

– А кто едет-то?

– Майор Кошевой – комсомолец из политотдела ВВС округа. Не помню, как его зовут, но ты узнай у Ющенко, и вообще, порасспроси у него что это за парень. Организуй все по нормальному. Посиди с ним, спирт, надеюсь, найдешь?

– Что?

– Спирт найдешь?

– Спирт? Найдем что-нибудь. У старшины возьму!

– Да, ещё поговори с Лидией.

– С кем, кем? – удивился я, подумав, что спросонья не расслышал имени.

– С Лидкой. Сам понимаешь, может это дело понадобиться.

Я поморщился. Такие поручения были не по мне, тем более, она в последнее время неохотно ложилась с проверяющими в постель. Значит, нужно уговаривать. Замполит, видимо, уловил мои колебания.

– Если будут с ней сложности, – сказал он, кашлянув в трубку, – скажешь, что я её очень просил и еще, ее рапорт о предоставлении жилья мы рассмотрим в ближайшее время.

Чертыхнувшись, я положил трубку. Но, тут же прозвенел звонок.

– Это «болгарка-8», разговор закончен, – деловито сообщила телефонистка.

– Я и так знаю! – коротко ответил я.

Телефонистка отвлекал меня от обдумывания поручения Крутова.

«И почему в воинских частях у телефонисток всегда такие странные позывные? – подумал я, – у нас «болгарка», в одной из частей училища «финка». В Азовске вообще «верстак», хорошо хоть, не «станок». Наверное, всему виной буйная фантазия начальников-связистов, которым хочется разнообразить скучные армейские будни».

Я неторопливо начал одеваться – придется идти и готовиться к политзанятиям. Надо подобрать подходящие тетради солдат, имеющих хоть какие-то записи, выдернуть с полетов бойцов, которые на проверке смогли бы промычать что-нибудь членораздельное о странах Варшавского Договора и блока НАТО. Короче, придется делать все обычные телодвижения, которые мы, политработники, делаем в таких случаях.

Батальоны обеспечения в авиации обычно комплектовались по остаточному принципу. К нам не попадали ребята с высшим образованием или с техникумами. В большинстве своем это были парни из деревень, нередко весьма отдаленных. Особые проблемы вызывали представители средней Азии и азербайджанцы, которые почти не разговаривали по-русски, зато, в первые дни пребывания на службе, быстро осваивали русский мат. В мою аэродромную роту попадали не только такие, я бы сказал слаборазвитые бойцы, но и штрафники после отсидки в дисциплинарном батальоне. В общем, контингент был еще тот.

О проверяющем следовало доложить по команде начальнику комендатуры майору Шахно. Наш местный начальник зачастую не ночевал в Нижней Калитве, а оставался в лагере, где у него была любовницей одна из телефонисток, про которую все тот же пошляк Приходько говорил, что она трахается как швейная машинка.

Шахно открыл мне дверь заспанный, с помятым лицом, спутанными черными волосами на голове. Из-за спины майора виднелась кровать с красным одеялом, под которым еще спала телефонистка, из-под одеяла торчала ее желтовато-розовая пятка. На спинку, стоявшего возле кровати стула, были небрежно кинуты зеленая форменная юбка с рубашкой, сверху – белый лифчик. Все эти подробности я успел рассмотреть в одно мгновение.

– Что такое? – спросил Шахно, выходя в коридор и обдавая меня волной водочного перегара.

– Проверка едет из округа, – ответил я – сейчас Крутов звонил. Проверять будут политзанятия.

– Так… офицеров и прапорщиков тоже? – Шахно сделал вид, что озаботился, но я почувствовал, что ему не терпелось вернуться назад, в комнату, подальше от всех этих аэродромных забот.

– Нет, одних бойцов. Мне надо собрать человек пятнадцать в сводную группу. Придётся брать их из разных рот, потому что у себя я столько умных не наберу.

– Кто будет проводить занятия? Мне нужно участвовать?

– Думаю, вам нет необходимости. Проведу я или Приходько, определимся по ходу дела.

– Хорошо! – Шахно шагнул к алюминиевому баку, набрал кружку воды и жадно ее выпил, – скажи командирам рот, что я дал команду. Забери кого нужно, только полеты не сорви.

Получив разрешение начальника комендатуры, я задумался. В моей аэродромной роте было несколько ребят, на которых можно положиться. Кое-кого можно было взять из автороты, но на роту охраны надежда слабая – личный состав почти весь в карауле, а когда свободен – отдыхает в казарме.

Я позвонил в автопарк и сообщил Терновому:

– Сережа, тут намечается проверка политзанятий из округа. Передай Приходько, пусть отправит мне бойцов и своего химотделения вместе с Пашей Толоконниковым, и ты дай несколько ребят, только сообразительных. Я жду их часам к десяти в ленкомнате. Командир дал добро забрать с полетов толковых бойцов.

Зампотех в ответ вздохнул, как вздыхают занятые люди, которых отрывают по пустякам от важной работы, но возражать не стал.

Итак, я снял фуражку, вытирая рукой вспотевший лоб, почти до пояса расстегнул техничку, готовясь к нудной, утомительной работе. Передо мной громоздилась стопка тетрадей для политзанятий, практически всей комендатуры – около ста штук. С неохотой принявшись за дело, я пролистывал их, отмечая наметанным глазом какие сгодятся, а какие будут забракованы. На страницах попадалась разное. Кто-то начинал писать письмо родителям, и оно осталось недописанным среди перечисления угроз, которых надо ждать от американской военщины. Кто-то рисовал самолеты на полях страниц. Кто-то голых девушек.

Пригодных оказалось около двадцати. В них хоть что-то было написано, их и придется отдать своей «ударной группе». Выглянув в окно, я увидел, что солнце с утра, прятавшееся в пелену облаков, наконец, вышло из их плена и начало опять немилосердно греть крыши бараков. Ветер в распахнутое окно донес запах отработанного керосина.

Цветной фотопортрет генсека Черненко, висящий в центре ленкомнаты на стене, пожелтел, был засижен мухами, и мне пришла в голову мысль, что это вызовет недовольство вышестоящего начальства. Порывшись в стопке плакатов, я нашел новый портрет нашего руководителя и заменил им старый. Глянцевый широкоскулый Черненко смотрел со стены и усмехался, словно хотел показать тщетность замполитских усилий – ведь все равно через несколько дней этот портрет также будет засижен мухами и быстро пожелтеет от ярких солнечных лучей.

Надо было идти разговаривать с Лидой. Пройдя в конец лагеря, я нашел ее на крыльце барака, в котором находилась библиотека и две стационарных киноустановки. Девушка неторопливо грызла семечки. Сильными порывами ветра шелуха, которую она вытряхивала из ладони, далеко разносилась вокруг. Солнце опять ненадолго спряталось в облаках.

«Прямо как в греческих трагедиях, – подумал я, – сейчас грянет гром, и грозная физиономия Зевса выглянет из-за туч». Но гром не грянул, Зевс не выглянул и позволил мне спокойно подойти к девушке.

– Лида, – сказал я, присаживаясь рядом, – тут такое дело… проверяющий к нам едет.

– Ну и что? – она пристально посмотрела на меня своими темно-карими глазами, ее щеки тронул легкий румянец.

– Надо встретить, как полагается, – продолжил я каким-то не своим, казенным голосом, – накрыть стол, посидеть вечером.

Лида о чем-то задумалась и пауза затянулась. Я почувствовал себя крайне неловко, словно совершал что-то неправильное, постыдное, несовместимое с честью офицера. Может, это на самом деле так и было? Разве дело офицера, замполита, выступать в качестве сутенера? Вот наш комсомолец полка – тот, наверное, в этой ситуации был бы на своем месте. Я слышал, что он легко проворачивал подобные вещи, когда в полк приезжали с проверками. Достаточно было хорошенько напоить спиртом телефонисток.

– А что Витек, – спросила меня Лида, и в голосе её я услышал легкий укор, – спишь, значит со мной, а потом кому нужно подкладываешь? Карьеру что ли делаешь? Разрешение у начальства получил или свою инициативу проявляешь? А то смотри, у меня тело военное, оно функционирует только по команде.

Я почувствовал, как щеки мои запылали.

– Крутов в курсе, – только и смог я сказать, а потом, чтобы хоть как-то перевести разговор в другое русло и уйти от мучивших меня размышлений, добавил, – он обещал рассмотреть твой квартирный вопрос вне очереди.

Лидия недоверчиво хмыкнула.

– Уж сколько обещано-то было, не счесть…Ладно, замполит, вечером буду. Только все остальное за тобой, – девушка отвернулась и демонстративно стала смотреть в сторону, показывая, что ей со мной больше нечего обсуждать.

Медленно поднявшись с крыльца, я пошел назад в ленинскую комнату. Оглянувшись через плечо, посмотрел на Лиду. Ветер стих, она сидела и щелкала семечки, как-то безучастно смотрела в степь. У меня в душе было противно и мерзко, словно я обманул маленького ребенка, что-то пообещав и не выполнив. Но ведь никаких обещаний лично мной не давалось, пусть Крутов сам выкручивается.

Тут я подумал о тех, кого мы оставляем позади себя, за спиной. У них, наверное, тоже есть желания, мечты, надежды на счастье. Возможно, они хотели бы идти рядом с нами, поддерживая своим участием и теплом сердца. Но мы не спрашиваем их желаний – молча проходим мимо, оставляя этих людей позади, словно перевертываем прочитанные листы книги, которые уже неинтересны. И в прошлом остается множество таких страниц.

Глава 3

Через неделю после инспекции я сидел в летной столовой и обедал.

Проверка политзанятий прошла хорошо, проверяющий – молодой майор из политодела ВВС округа, остался доволен. В особенности ему понравились вечерние посиделки и бурно проведенная ночь с Лидкой, после чего, он, с немного опухшим от выпитого спирта лицом и слегка покусанными губами, подвел итоги. Оказалось, что я провожу занятия на высоком идейно-политическом уровне, методически грамотно, умело использую средства наглядной агитации. Да и бойцы не подкачали. Маленький, небольшого роста Паша Толоконников, похожий на пионера случайно, по ошибке, призванного в армию, отвечал очень активно, и, можно сказать закрыл собой амбразуру.

Пока я сидел и предавался воспоминаниям о прошедшей проверке, ко мне за столик подсел незнакомый летчик в синей летной куртке. Его недавно назначили командиром 3-й эскадрильи, а предшественника перевели заместителем командира полка в Качинское училище. Новый комэска был невысокого роста, немногим старше тридцати лет. Его голову тронула ранняя седина, а на загорелом лице ярко выделялись пронзительно-синие глаза, которые невольно приковывали к себе внимание.

– Товарищ подполковник, подпишите! – к нашему столу подошел штурман 3 эскадрильи и протянул какие-то бумаги на подпись своему начальнику.

– Кто полетит на разведку погоды? – негромко спросил комэска.

– Майор Великанов и старший лейтенант Тырша на «спарке» ^[4], – ответил штурман.

– Ты ведь из батальона обеспечения? – обратился, между тем, комэска ко мне.

– Да, замполит комендатуры.

– Недавно у нас сел летчик, не выпустив шасси. Вам передали указание командующего ВВС округа о предотвращении подобных случаев?

– Насколько я знаю, нет!

– Мне позвонил командир полка, – комэска неторопливо ел принесенную официанткой еду и говорил, не глядя на меня, словно беседовал сам с собой, – надо в километре от конца ВПП с обеих сторон поставить по небольшой вышке. Подумайте из чего их сделать.

– А зачем это нужно? – удивился я, – ведь есть руководство по эксплуатации аэродрома и там все строения, которые необходимы четко указаны.

Подполковник усмехнулся.

– Начальству виднее. На полеты мы будем выделять курсантов с биноклем и рацией. Они станут смотреть за заходящими на посадку самолетами. Если кто-то из летчиков забудет выпустить шасси, курсанты свяжутся с руководителем полетов и предупредят заранее, чтобы была возможность, в крайнем случае, уйти на второй круг.

– Вы думаете, это поможет избежать аварий?

– Не знаю, – задумчиво ответил комэска, – приказ надо выполнять, а там будет видно. Я смотрю, жизнь у вас здесь бьет ключом, – вдруг сказал он, сменив тему, – особенно по вечерам.

– А чем еще здесь заниматься – обычный походный набор: вино и женщины, как в старые времена, когда мужиков отправляли на войну.

– Что-то вроде тылового обоза?

– Навроде того, только без маркитантов.

– Послушай, – мой собеседник откинулся на спинку стула и впервые внимательно посмотрел на меня, – мы с тобой беседуем, а я не знаю даже, как тебя зовут. Давай что ли, познакомимся! Я Сергей Николаевич, фамилия Волчатников.

– А я Виктор Лихачев.

– Ну что ж, будем работать вместе. Значит, насчет вышек ты понял? Передай, пожалуйста, это указание Косых и начальнику комендатуры.

Волчатников замолчал, увидев что-то интересное за моей спиной, и я повернул голову. В зал вошли официантки и среди них новенькая, недавно прилетевшая транспортником из Азовска. Она легко несла тяжелый поднос с тарелками. Ее стройная фигура быстро летала между столиками, за которыми сидели летчики в голубых комбинезонах. Было в ней что-то особенное, отличное от других официанток. Трудно сказать что. Может выражение лица, голос, не знаю…Волчатников обратил внимание именно на неё и, как мне показалось, несколько смутился оттого, что я это заметил.

– Что же, – негромко сказал он, – пора на полеты. Да, если вечером свободен, заходи ко мне. Знаешь где барак летчиков? Комната десять.

– Хорошо, приду! – удивляясь самому себе, ответил я, поскольку совершенно не представлял, что у нас может быть общего.

Командира аэродромной роты Косых, как и меня, удивило распоряжение командующего ВВС округа о строительстве наблюдательных вышек. Он почесал вьющиеся на затылке волосы и пошел исполнять приказ. Правда, перед этим, неловко переминаясь на своих крупных, как у Гаргантюа ногах, он сказал:

– Слышь, комиссар, я там одного бойца задел слегка. Ты разберись, замни, если что…

– Серьезное что-то?

– Да не, из автороты один алкаш, пришлось его повоспитывать.

И действительно. Вскоре меня нашел один из прапорщиков полка и отдал свою объяснительную. Как выяснилось этот прапорщик сидел в курилке, когда мимо проходил рядовой автороты Шпистер. «При этом, – писал прапорщик, – рядовой Шпистер был в нетрезвом виде, громко матерился и не реагировал на замечания старших. Когда я подошел и сделал ему замечание, рядовой Шпистер обругал меня матерными словами и угрожал ударить. В это время мимо проходил капитан Косых, после чего рядовой Шпистер заплакал и стал просить извинения».

– Все ясно! – сказал я прапорщику – мы разберемся с ним, он будет наказан.

Прапорщик, словно ожидая еще чего-то, помялся, и нерешительно отошел. Я вызвал к себе рядового Шпистера. Тот вскоре прибыл в грязной полинялой техничке. Брюки технички были заправлены в кирзовые сапоги, покрытые толстым слоем пыли. Под глазом Шпистера наливался синяк.

– Ну что, Шпистер, – спросил я строго, – опять за старое? Пьянствуешь, бездельничаешь? Откуда синяк?

Шпистер, как все старослужащие, оказался сообразительным.

– Товарищ старший лейтенант, был на страте и решил пройтись по трубе подачи топлива, поскользнулся и упал глазом на задвижку, – говоря это, Шпистер виновато теребил пилотку в руках.

– Придется отправить тебя в Азовск. Там голубчик, тебя быстро приведут в норму.

– Ну, товарищ старший лейтенант, я больше не буду, – совсем как ребенок, стал канючить Шпистер, – ну товарищ старший лейтенант…

Многим солдатам нравилось жить в полевых условиях больше, чем в Азовске. Здесь было больше свободы, не так строги командиры. Рядом, всего в нескольких километрах находились станицы и хутора, где всегда можно было найти разбитных одиноких казачек. К ним бойцы бегали в самоволки, а то и ездили на машинах прямо с полетов.

– Ладно, Шпистер, последнее китайское предупреждение. Ты все понял?

– Так точно, товарищ замполит!

– Не замполит, а старший лейтенант. В армии, Шпистер, обращаются по званиям, а не должности. Иди и передай старшине, что у тебя три наряда вне очереди.

Я закурил, выпуская дым в форточку. В соседней комнате Наталья выписывала путевки, потом встала и, опершись на локти, начала что-то читать из бумаг, лежавших у нее на столе. Сквозь щель приоткрывшейся двери мне был виден ее тугой зад, обтянутый брюками авиационной технички. Я услышал, как хлопнула дверь, и появился прапорщик Приходько, который направился к баку с питьевой водой. По дороге, он сказал:

– Наталья, не стой так.

– А что? – спросила девушка, не поворачивая головы и продолжая что-то рассматривать на столе.

– Не стой так, – хохотнул Приходько, – а то привыкнешь!

– Дурак! – вспыхнула Наталья.

Я в это время вошел в комнату и добавил:

– Все бы вам опошлить, товарищ прапорщик.

Вова Приходько усмехнулся и, сделав несколько больших глотков воды, со звоном опустил кружку на бачок.

– Пойду службу править. А ты замполит, смотри здесь, не устрой случайно шмякен зи дойч. Кое-кому это может сильно не понравиться. – Приходько видимо намекал на Тернового, который мог приревновать меня.

– Горбатого могила исправит, – бросил я уже в спину, выходившего из здания прапорщика, зная, что Наташа не особенно оскорбилась. Работая в сугубо мужском коллективе, она привыкла к соленым шуткам.

– Витя, – девушка прервала свое занятие и подошла ко мне, отчего-то пряча глаза. Она встала и нерешительно замолчала.

– Ну, спрашивай, спрашивай, что хотела?

– Как ты думаешь, Сергей Терновой, он жену любит? Или может, они просто так живут, ведь детей у них нет.

– Ну и что, сейчас нет, значит, пока не планируют. И потом, какие дети? Серега только недавно женился, еще рано. А в нашей жизни сама знаешь – постоянные переезды, своего угла нет. Он что, тебе нравится?

– Да, – произнесла она после некоторой паузы, – с ним весело и совсем не так как с нашими прапорщиками. Те, только и знают, что говорить о гайках и болтах или как скоммуниздить, что плохо лежит. Потом эти свиньи, куры, подсобное хозяйство у каждого – никакой романтики.

– Значит Сергей в какой-то степени романтик? И этим он тебе нравится?

– Может быть! – Наташа улыбнулась, – а ты?

– Что я?

– Ты романтик? Ты можешь говорить с девушкой о чем-то возвышенном, создать соответствующую обстановку?

– Это когда белая скатерть, свечи, бутылка вина и тихая музыка? Пожалуй, вместо этого подойдет костер в поле и разбавленный спирт.

Наташа засмеялась.

– А потом ближайший кустик? Да, замполит, умеешь ты создать романтическое настроение.

В это время во дворе автопарка я заметил Тернового. Он только приехал с полетов и давал указания солдатам. Наталья сразу заторопилась к нему, сказав, что хочет уточнить выезд машин на завтра.

День пролетел быстро, почти незаметно, такой же день, как и все остальные. К вечеру небо совсем затянуло облаками, разведчик погоды доложил о низкой облачности, а синоптики о приближающемся с запада дождевом фронте. Полеты закрыли, и все спецмашины поехали в автопарк. С аэродрома потянулись летчики, техники, солдаты, кто пешком, а кто на велосипедах. У летчиков особой популярностью пользовались детские или, скорее, подростковые велосипеды. Они были меньше и легче взрослых. Летчики поднимали сиденье и руль вверх до упора и катились, быстро вращая педалями, поскольку колеса у велосипедов были маленькими.

Незаметно опускалась теплая южная ночь. Великая и безмолвная, она окутала наш военный лагерь, пеленой серых облаков. Остывающая степь источала особые запахи, широко разносимые ветром: горькой полыни, подсолнухов, песка, незнакомых мне полевых цветов. Эти запахи входили в меня медленно и осторожно, как усталый путник в заброшенный дом, пока не заполнял всего.

В такую ночь хотелось любви. И мне подумалось, что именно ночью душа снимает с себя все покровы, как тело одежду и становится обнаженной. Обнаженная откровенность души – вот что такое ночь! Может потому, любовные признания чаще звучат в полумраке?

Моя душа тоже хотела любить, и было немного грустно оттого, что девушки, которых я знал, не могли мне дать ничего, кроме своего тела. А может, любовь и не нужна была сейчас, именно в этом момент, ведь все приходит в свое время, говорили древние? Мое время, наверное, еще не пришло. Сейчас мне была нужна только эта теплая ночь и ветер, дующий в степи, ветер, который быть может, знает ответы.

Я вспомнил о приглашении Волчатникова. Идти к нему мне не очень хотелось – в компании летчиков я чувствовал себя чужим, у них были свои интересы, они старше меня по возрасту. В тоже время какое-то смутное чувство заставляло меня желать этого, желать вновь увидеть Волчатников. Мысли набегали одна на другую, растекались, ставили сложные вопросы. Меня они мучали. Я задумался о том, чего всегда не хватало нам в этой жизни, что являлось самым важным из отношений. Ответ для меня лежал на поверхности, пожалуй, это два чувства – дружба и любовь.

И мне подумалось, что они смогут заменить друг друга, но только на время. Без них, этих чувств, жизнь не имеет целостности, полноты. Словно пьешь сладкий сок и не можешь утолить жажду.

Проходивший мимо Вова Приходько увидев мое задумчивое лицо, не преминул поинтересоваться:

– Замполит, к Лидке собрался? Только не изображай умное лицо – ты же офицер!

– Иди, Вовик, отдыхай! – отмахнулся я от него.

Незаметно начинал накрапывать дождик. Прапорщики сидели в полумраке под куполом старого тормозного парашюта, шелковая материя которого немного спасала их от падающих с неба рассеивающихся капель. Из курилки доносился негромкий смех, видимо кто-то рассказывал очередной анекдот, их лица освещались вспышками тлеющих сигарет.

Постепенно небесный поток усиливался и вода, стекающая вниз с шиферных крыш бараков, превращалась в большие лужицы на темно-желтых дорожках лагеря. Слабый ветер едва шевелил мокрые листья низкорослых деревьев в посадке у дороги. Я почувствовал, как намокла моя фуражка и неторопливо, словно дождь был мне не помеха, пошел к бараку летчиков, высматривая сухие места на дорожке в тусклом свете ночных фонарей.

В полутемном коридоре барака принадлежащего летчикам, всех посетителей встречал устоявшийся запах спирта, промокшей одежды и сырой кожи, которые издавали висящие на вешалке летные куртки и старые ботинки, брошенные в углу.

Из-за неплотных дощатых дверей доносились разные звуки: где-то радио передавало сводку новостей, где-то из магнитофона неслись популярные песни итальянской эстрады, вошедшие в моду в этом году. Слышался легкий женский смех и пьяные голоса. Одна из комнатных дверей была полуоткрыта и я, с удивлением для себя, услышал громкий голос пожилой официантки Алексеевны, которая пьяно доказывала какому-то летчику, что еще пользуется успехом у мужчин. «Во мне было столько спермы, сколько ты компота за свою жизнь не выпил», – едва шевеля языком, говорила она.

За дверью десятой комнаты, в которой жил комэска, было тихо. Я постучал и услышал голос, который разрешил мне войти. Комната Волчатникова была типичной для барака: две кровати, застеленные темно-синими армейскими одеялами, две тумбочки со следами от какой-то жидкости на верхней крышке, посредине стол и два стула. Спартанский интерьер украшал черно-белый телевизор, взятый напрокат в Нижней Калитве, который разместился в углу у подоконника.

В отличие от коридора, в комнате пахло одеколоном, поскольку ее хозяин, по-видимому, недавно брился. Волчатников при моем появлении приподнялся с кровати, на которой лежал с книжкой, и махнул рукой:

– Садись где хочешь, хоть на кровать, хоть на стул. Мой сосед остался в Азовске на выходные.

Я снял тяжелую фуражку, насквозь пропитанную водой, и повесил ее на вешалку, после чего, ощущая внутреннюю неловкость, подошел и сел на стул.

– Ну что, давай знакомится ближе, – сказал, улыбнувшись Волчатников, и достал из тумбочки поллитровую бутылку с сорванной этикеткой. В бутылке плескалась темно-коричневая жидкость. – Здесь дагестанский коньяк, ребята передали, с которыми раньше служил, – пояснил он, вероятно заметив мой настороженный взгляд.

Жидкость, в отличие от того, что мы обычно пили, действительно пахла коньяком и после первого глотка теплой волной прокатилась внутри меня.

– Смотри, какой дождь зарядил, – глянул в окно Волчатников, потом, обернувшись ко мне, спросил с усмешкой: – Что загрустил замполит? У тебя жизнь только начинается.

– А у вас что, заканчивается? – несколько грубовато ответил я вопросом на вопрос.

– Нет, конечно, – криво улыбнулся Сергей Николаевич, – просто после тридцати пяти начинаешь ощущать, что главное уже позади. Как там, у Данте: «Земную жизнь, пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу», а половина в средние века была в тридцать три года.

Я обратил внимание на книгу, оставленную Волчатниковым на кровати. Это был томик стихов Иннокентия Анненского.

– Вы любитель поэзии? – удивился я – мне было странно увидеть летчика читающего стихи, тем более поэтов серебряного века.

– Это потому что я необычный человек, – негромко засмеялся Волчатников, – а если серьезно, то стихи, как я считаю, привносят гармонию в жизнь, сглаживают диссонанс в душе и примиряют с действительностью. Вот возьми Анненского. Он преподавал в лицее Царского Села, писал для себя стихи, жил в своем особенном мире чувств и настроений.

Волчатников задумался ненадолго, потом, когда вновь заговорил, голос у него как-то дрогнул, словно что-то личное коснулось его.

– Анненский умер в пятьдесят четыре. В Петербурге, на Царскосельском вокзале, упал почти на ступеньках. Инфаркт или, как писали тогда, разрыв сердца. У него есть такие строки, комэска прикрыл глаза, процитировал:

   «О сердце, когда леденея,

   Ты смертный почувствуешь страх,

   Найдется ль рука, чтобы лиру,

   В тебе также тихо качнуть,

   И миру, желанному миру,

   Тебя мое сердце вернуть».

– Это стихотворение «Лира часов». Давай, что ли выпьем!

Волчатников в молчании налил коньяк и мы выпили.

Каждый думал о своем, но меж нами сохранялась внезапно возникшая атмосфера дружеской близости, которая появляется между людьми в минуту задушевных откровений. Уныло шуршащий дождь за окном, казенная комната в летном бараке – все это отошло на второй план. Это все было не главное, так – декорации жизни, меняющиеся в зависимости от нашего настроения.

Я посмотрел на Волчатникова. Мне нравился этот человек. Его глаза излучали какой-то добрый свет, струились теплом, проникавшим вглубь, и на душе становилось легко и спокойно.

– Сергей Николаевич, – прервал я молчание, – у вас семья в Азовске?

– Нет, Витя, они еще живут по старому месту моей службы в Бердянске. У меня жена и сын. Правда, – он замялся, – с женой у нас нелады, не хочет переезжать в Азовск. Говорит Бердянск лучше, он на Украине, снабжение там хорошее, а в Азовске, кроме рыбы ничего нет. Но я думаю дело в другом. Может, у нее кто-то есть – Сергей Николаевич внезапно замолчал, затем, словно нехотя, продолжил – не знаю Витя, зачем тебе это говорю, тебе ведь эти проблемы ни к чему.

– Что вы, – горячо запротестовал я, в глубине души сочувствуя ему.

– Иногда стоит выговориться и становится легче, – признался комэска, закуривая сигарету, – я здесь почти никого не знаю, а тебя как то сразу приметил.

Незаметно для меня мы закончили одну бутылку, и комэска достал все из той же тумбочки вторую, словно у него там был продовольственный склад.

– Витя, по большому счету, из-за всех этих передряг военной службы мы с женой почти не живем, я имею в виду, как мужчина с женщиной. Тут возникает вопрос, как любить женщину и не отдавать ей ничего. Я же не Блок, который не прикасался к жене в физическом плане, а любил ее чисто платонически.