Текст книги "Коловорот (СИ)"

Автор книги: Олег Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Олег Коршунов
Коловорот

Русским воинам, павшим на полях бранных, посвящается

Сии бо люди крылатыи и не имеющие смерти, тако крепко и мужественно ездя, бьяшеся един с тысящею, а два с тьмою.

Повесть о разорении Рязани Батыем в 1237 году

Коло значит круг.

Он глядел отчужденно на лица, платки, склоненные головы – и все они тоже уйдут? Как ушли их пращуры! И народятся и подрастут новые? И так же будут трудиться, плакать, петь и гулять?

И как же он мал со всеми своими страстями, страхами, горечью и вожделениями, такой живой и такой неповторимый, как кажешься самому себе… Как же он мал перед этим вечным круговращением жизни! И как же безмерно необъятная река времени, текущая из ниоткуда в никуда, великая нескончаемая река, уходящая во тьму времен и выходящая из тьмы бесчисленных усопших поколений… Жизнь не кончалась, жизнь не кончается никогда!

Д.Балашов. Похвала Сергию. Книга вторая

Над Русской землею ветер. Ветер над бескрайними заснеженными лесами, над белыми полями. Ветер бесплотен, ветер невидим, ветер безграничен – он везде. Но ветер ощутим, он может легко, лаская, касаться лица, а может так же легко сбить человека с ног, выворотить с корнем вековые дерева, ветер – это сама сила. Ветер – хозяин, ветер – стихия. С заоблачных высей, с высоты птичьего полета ветер ринул на землю. Ветер гудит в вершинах деревьев, метет по полям поземкой, закручивает снежные вихри-смерчи, которые, покружив малое время, теряют свои очертания, распадаются в общем потоке снега и воздуха…

Ветер свистит в удилах. Кони мчатся во весь опор. Триста всадников, – воины. Дружина устремлена к цели, как стрела, пущенная из тугого лука. Узкими тропами продираясь сквозь лесные чащобы, по замерзшим, занесенным снегами рекам, порой утопая по конское брюхо и глубже, неудержимо, неистово, на пределе сил рвется к цели дружина. А Природа воздвигает все новые преграды – снега, бури, мороз, ветер в лицо, лесные дебри, – будто пытаясь замедлить неудержимый бег и вопрошая беззвучно: «Куда спешишь, человек, не навстречу ли гибели своей?»

Впереди, опережая дружину на несколько саженей, на огромном мощном коне несется воевода – воин богатырской стати. Сзади доносится:

– Боя-а-а-рин! Загоним коней! Боя-а-а-рин!

Уж кому-кому, как не ему ведомы все тонкости обращения с лошадьми – вырос в седле! – но он уже который раз за время пути ловит себя на том, что хоть и знает: на пределе несутся лошади, – но он подгоняет еще и еще потому, что ноет сердце, и тянет, и зовет что-то надрывно туда, к родной Рязани. И рассудок, отринув все прочие мысли, твердит и твердит лишь одно в такт конскому топоту: «Быстрей! Быстрей! Только бы успеть! Только бы не опоздать!»

«Эх, как бы правда не загнать! Тогда вовсе не доедем!» – и боярин сбавляет неистовый скок.

Рязанский боярин Евпатий Коловрат находился в Чернигове по посольским делам, когда до него докатились вести о том, что монголы двинулись на Рязань. Под началом Евпатия была сотня отлично вооруженных и обученных воинов – его боярская дружина, также он собрал всех рязанцев, бывших в то время в Чернигове, к ним присоединилось небольшое число охочих черниговцев, из тех, что охотнее брались за рукоять меча, чем за плуг или плотницкий топор, из тех, что всякому труду предпочитали труд ратный. Хорошо вооружив небольшую дружину, Евпатий устремил к Рязани.

Зимой на Руси легче всего передвигаться по льду рек. От Чернигова отправились по льду Десны через земли Новгород-Север-ского княжества. В Новгороде-Северском остановились на краткий отдых. По Десне доехали до Брянска, от Брянска двинулись на северо-восток и лесными дорогами добрались до истоков Жиздры, миновали Козельск, от места соединения Жиздры и Оки повернули по Оке на юг и скоро достигли устья Упы, по Упе поехали на восток в сторону Рязани. От поворота Упы на юг поехали по занесенному снегом почти до верха руслу малой речушки, затем по охотничьим тропам, а то и вовсе без дороги сквозь лесную чащобу Евпатий Коловрат уверенно вел свою дружину. Где-то здесь миновали границу Рязанского княжества, Евпатий приказал поверх полушубков надеть кольчуги и быть постоянно наготове.

В самой глуши набрели на лесной починок в две избы. Хозяева здесь не знали, далеко ли продвинулись монголы. Но уже в следующем лесном сельце они узнали, что Пронск сожжен дотла, а его жители либо побиты, либо уведены в полон, о том, что с Рязанью, – неведомо.

Евпатий повел дружину к Рязани, оставя Пронск в стороне. Шли осторожно, Евпатий выслал вперед две сторóжи по десятку воинов в каждой, они шли одна за другой, на случай, если первый десяток попадет в засаду, то второй смог бы предупредить об опасности дружину.

Проехали пустое село, оставленное жителями, скрывавшимися в лесу, но следов монголов не было видно. Чем ближе к Рязани, – тем тревожнее становилось на душе. Навстречу из леса выбежали десятка три людей – бабы с детьми и несколько мужиков. Дружинники остановились. Бабы заголосили-запричитали, вцепившись в стремена. Угрюмо глядели мужики. Сразу несколько дружинников не сговариваясь задали один и тот же вопрос:

– Где монголы?

– Не ведаем, родимые, наше село сожгли, в Рязани укрыться мы не поспели, сбегли в лес, вот теперь так и мыкаемся, ночуем в лесу, все припасы кончились.

Дружинники поделились своими припасами и понеслись дальше. Не останавливаясь, пролетели несколько сожженных сел. В одном селе на пепелище копошились люди, при виде конных бросились было к лесу, но распознав своих, повернули навстречу:

– Откудова, воины? Как живы остались?

– С Чернигова людей веду, сам здешний, рязанец. Далеко ль степняки? – молвил Евпатий Коловрат.

– Ушли на Коломну.

– С Рязанью что?!

– Нету больше Рязани…

Крупными хлопьями повалил снег. Дали закрыло белой пеленой. Близит Рязань. Неистово мчится дружина сквозь пространство снегов. Снега на земле, снегом наполнен воздух. Снегом залеплены борода и брови, слепит очи. Царство снегов, белый мир, стена падающего снега – воплощение постоянства и движения, формы и бесформенности, белое марево, белая бесконечность, белая тишь… И только глухой топот копыт…

Рязань близка, и только снегопад делает ее пока невидимой для глаз. Знакомо все вокруг, но все не так, – ни одной живой души не встретилось окрест прежде многолюдной Рязани.

По мере движения в белом мареве начало проступать нечто… Оно не имело привычной глазу формы городских стен, – на высоком валу полузанесенные обгоревшие нагромождения бревен, и тишина, мертвая тишина.

Молча дружина въезжала в ворота. Резкий пронзительный скрип резанул по душе! – на искривленных петлях колыхнуло ветром обугленную дубовую плаху порушенных ворот. Молча ехали рязанцы и черниговцы по мертвому городу. Дорогу перебежало пять волков, сытые галки лениво взлетали с развалин… Полузанесенные снегом – полураскопанные волками мертвые тела… Множество тел… Посиневшие, с выклеванными глазами, обглоданные волками мужчины, женщины, дети, старики: простолюдины, бояре, воины, монахи… – в прошлом, а теперь – мертвые, окоченевшие, растерзанные зверями тела. И множество волков, недовольно скалившихся и неторопливо отбегающих посторонь с видом потревоженных хозяев.

Рязанцы разъехались по городу, – каждый искал пепелище своего дома. Евпатий остановился, слез с коня перед руинами своего жилища, обнажил голову, сняв стальной шелом, подошел, смахнул рукой снег с обугленного бревна, медленно пошел вокруг… Боль, которую он усмирял, оставаясь внешне спокойным, вся та боль души, ничем не сдерживаемая больше, неистово выплеснулась наружу, – крик потряс воздух, галки испуганно встрепенулись и всей стаей поднялись ввысь, вздрогнули кони под дружинниками, дрогнуло что-то внутри людей. Взревев, точно смертельно раненый зверь, Евпатий рухнул наземь, рухнул лицом в снег. Он рыдал во весь голос, рыдал, не таясь своих дружинников, он сжимал кулаки, стискивая снег каменеющими от напряжения пальцами, колотил кулаками, загребал снег на непокрытую голову… В этом плаче не слабость своего воеводы увидели воины, но силу. Из глаз многих дружинников тоже неудержимо катились слезы по щекам, теряясь в густых бородах, святые мужские слезы.

Рязань постоянно жила под угрозой войны, нашествия, поэтому многие рязанцы под своими домами выкопали потайные погреба, куда прятали самое ценное, а при опасности падения города прятались и сами хозяева, запасшись едой, они могли сидеть там неделями, не высовывая носа. Теперь, когда монголы ушли, уцелевшие жители вылезали из своих погребов, в основном это были женщины и дети, мужиков совсем мало осталось. Оплакав своих погубленных родичей, свой сожженный город, всю свою прежнюю жизнь, они уходили в уцелевшие лесные села, – те, кого миновала степная напасть, никогда не бросят на погибель оставшихся без крова и пищи, так уж повелось, тем и жива Русь.

* * *

На лесной тропинке нет человечьих следов, только звериные. Трое всадников чувствуют себя не хозяевами здесь, в заснеженном лесу, а будто в гостях. Едут молча, не нарушая праздным словом величественную тишь зимнего леса. Вот Евпатий поворачивает коня в чащобу, двое дружинников молча едут за ним. Теперь их путь пролегает вообще без тропинок. Евпатий едет по одному ему ведомым приметам. Его люди не задают лишних вопросов, они уверены, – никто не знает леса лучше их воеводы Евпатия Коловрата. Довольно долго медленно пробирались они по лесу, осыпая снег с ветвей, наконец Евпатий заметил полуземлянку, мало отличающуюся от засыпанных снегом древесных завалов. Евпатий остановился, огляделся, втянул воздух, увидел свежий человеческий след, почуял еле уловимый запах дыма, – здесь, на месте хозяин!

Уже давно, на охоте Евпатий нечаянно набрел на лесную избушку. В избушке в полном одиночестве жил дед, когда Евпатий спросил его имя, тот только отстраненно повел рукой:

– Имена имеют значение только там, среди людей, а здесь, в лесу, одному оно ни к чему мне.

– Но ты же, наверное, жил раньше среди людей, как они звали тебя? – спросил Евпатий.

– Люди звали меня по-разному, но я уже очень давно один.

– Почему ты оставил людей? Ты скрывался?

– Это было давно и теперь не имеет значения. Я не убегал от жизни, просто ушел по своему желанию.

– Как ты, Старый? Не боишься, что немощь свалит тебя, и некому будет помочь, некому даже подать воды?

– Тебе, человеку из мира, трудно понять меня, но… Бог всегда со мной, и что бы ни случилось, я принимаю как должное, поэтому не имею страха.

С тех пор Евпатий не раз приезжал в лесную избушку побеседовать со стариком, немало почерпнул он из этих разговоров, многое поменялось в его убеждениях и взглядах на мир, на многие свои вопросы нашел он здесь ответ.

Приезжая, Евпатий каждый раз привозил с собой крупы и хлеба, но сегодня он приехал с пустыми руками, – припасы кончились, день близился к вечеру, а Евпатий с дружинниками ничего не ели со вчерашнего дня. Часть своих людей Евпатий послал в лесные села за мужиками и припасами, а часть отправил на охоту, сам же решил съездить в лесную избушку, в последний раз…

Боярин слез с коня, отдал повод дружиннику. Отворилась низкая дверца избушки, и навстречу ему вышел хозяин.

– Здравствуй, Старый, – приветствовал Евпатий.

– Будь здрав, Коловрат.

– Беда, напасть великая: наехали со степи монголы – народ неведомый, язычники; не устояла Рязань – разорили, пожгли, людей всех побили от младенцев грудных до старцев глубоких, никого не пощадили – ни княжью семью, ни монахов, ни иереев, все убиты лежат да в Оке потоплены. Подо льдом видать – народу вповалку понапихано, живьем в полыньи загоняли. Кто в живых остался, по пальцам сосчитать можно – в погребах схоронились, бабы с ребятишками. Тучи воронья объевшегося, сотни волков людей не страшатся – они ныне хозяева в Рязани. Мои все тоже… Всю семью мою извели… Только косточки обгоревшие на пепелище дома моего… Захоронил… в Чернигов был послан князем нашим, не поспел я испить чашу смертную вместе со всеми. Дух мой в смятении, сердце щемит, душа болит. Вот такие дела ныне, Старый.

Евпатий с дружинниками нарубили сухих дров, развели костер. Дружинники ушли греться в избушку. Коловрат со стариком остались у костра. Стало совсем темно.

– Монголы не ушли в степь, на Владимирщину двинулись, – молвил Коловрат.

– Что далее делать мыслишь?

– Соберу оставшихся людей, что по лесам хоронятся, и вдогон пойду.

– Совладаешь ли с войском вражьим?

– Монгольское войско огромно, тьмочисленно. Я это понял по их следам окрест Рязани. Такого войска не видел я за всю жизнь свою. Не соберу я на обескровленной Рязанщине за краткий срок силу, способную противустать степному войску.

– Чего ты хочешь?

– Умереть.

Молча сидели боярин и старик, глядя на пламя костра. Тишину зимней ночи нарушало только потрескивание пылающих веток.

– Славное имя у тебя, Коловрат. Хотя оно просто пришло к тебе, но не случайно оно нашло именно тебя. Это перст судьбы, если хочешь. Смысл его глубок. Имя, согласно своему звучанию, значению и своему духу незримо влияет на жизнь человека. Доныне у тебя было двойное имя – Евпатий Коловрат. Евпатий – данное тебе при крещении, и Коловрат – данное тебе судьбою через людей, это выглядело как случайность. Ранее ты жил с двойным именем, теперь тебя ведет это – Коловрат (что значит круговорот), ибо все, что было в прошлом, умерло для тебя.

– Что это ты заговорил об именах, ты, не придающий значения своему имени?

– Ты пришел от людей и уйдешь к людям, а среди людей без имени нельзя. Твое имя – Коловрат, значит круговорот. Коловращенье Солнца, коловращенье дня и ночи, лета и зимы, сама жизнь есть коловращенье, так было, так есть и так будет… Колесо (коло) жизни… Применительно же к человеку оно может значить – вращающийся, идущий по кругу. Твое имя глубоко, но каждый понимает его в силу своего разумения.

Евпатий припомнил, откуда пришло к нему это второе имя – Коловрат. Когда ему было пятнадцать лет, и он только начал службу в дружине рязанского князя, его приставили охранять одни из ворот Рязани. Набольший рязанский воевода устроил смотр всей княжеской дружины. Смотр был на площади в центре Рязани перед княжьим двором, а затем дружина отправлялась за город на учения. Евпатия поначалу оставили у ворот еще с четырьмя дружинниками, так как всю охрану с ворот не снимали никогда. Все бы ничего, но вдруг мчится Ваньша из ихого десятка весь в пене:

– Евпатий! Где Евпат? Е…! А ну давай дуй на площадь во весь опор! Воевода приказал, чтоб все новички на смотру были! За тебя я здесь остаюсь! Давай! Все стоят уже! Е…!

Евпатий, не помня себя, схватил щит, копье и в полном во-оружении – в кольчуге, шлеме, с мечом, щитом и копьем – ринул на площадь, не чуя ног под собой, наводя переполох среди кур на улицах. Неимоверным усилием передвигая одеревеневшими ногами, весь в поту, грудь ходит как кузнечный мех, он влетел на площадь, где дружина уже красовалась ровными, блистающими металлом рядами. Евпатий, не останавливаясь, летел вдоль строя, вытянув шею, крутил головой, пытаясь увидеть знакомые лица дружинников своей сотни. Вдруг он чуть не столкнулся с десятком всадников в доспехах, блистающих золотом и драгоценными каменьями. Он метнулся от одной лошади и едва не попал под копыта другой и, вконец растерявшись, поскользнулся и рухнул наземь со всей своей бронею! Шлем скатился с головы, Евпатий, лазая на четвереньках между конскими ногами, подобрал шелом, надел его, поднял голову, и – о ужас! – над ним на огромном жеребце возвышался сам набольший воевода рязанский!

– Ты откуда будешь, воин?! – пророкотал воевода, грозно сверкнув очами.

Евпатию показалось, будто небеса разверзлись громом, он побледнел, в глазах слегка потемнело.

– О… о… коло врат я… – заикаясь, пролепетал Евпатий, поднимая копье и со звоном роняя щит.

– Коловрат?! Быстро в строй! Коловрат!

Евпатий, вздев копье вверх, прижимая щит под мышкой, ринул прямо на плотный строй дружины, который сразу разомкнулся, и незадачливого отрока отпихали в последние ряды, подальше от воеводских глаз.

Ядреный мужицкий хохот во всю глотку, не таясь, заполнил площадь. Смеялись все, и набольший воевода с сопровождавшими его первыми рязанскими боярами тоже. С тех пор так и пристало – Коловрат да Коловрат. Но за три десятка лет забылось уже людьми, от чего пошло это прозвище, люди старели, умирали, приходили новые, и все уже воспринимали это как неотъемлемую часть его имени – Евпатий Коловрат, и, более того, теперь происхождение этого имени связывалось с особым воинским умением, в котором Евпатию не было равных и о котором будет сказано дальше.

Евпатий прервал воспоминания и вернулся к настоящему:

– Что скажешь, Старый? Мне уже нечего терять на этом свете, все, что было мне дорого, ушло, но людей поведу на верную гибель…

– Слушай свое сердце, Коловрат, но не ненависть свою.

Костер угасал. Они сидели неподвижно, зачарованные мерцанием углей, ощутимо объятые тишиной, будто тишина обрела плотность.

* * *

Переночевав в лесной избушке, Коловрат вернулся к дружине, – дело не терпело отлагательства. Посланные возвращались со съестными припасами и людьми. Его дружина составляла уже около полутысячи человек. Некоторые пришли с конями. Лесовики были вооружены луками, топорами, рогатинами. Рогатина – короткое копье в рост человека с толстым древком и широким длинным лезвием наконечника – в крепких мужицких руках очень грозное оружие.

Не задерживаясь долго, дружина двинулась вверх по Оке к Коломне. В пути дружина росла как снежный ком, – из леса навстречу выходили небольшими ватагами вооруженные мужики. В одном месте привалило сразу две сотни оружных под предводительством матерого охотника. Они уже сталкивались с монголами и изрядно пощипали из леса их отбившиеся сотни. К разрушенной Коломне подошло уже около тысячи ратников, горящих жаждой мщения. Монголы ушли отсюда недавно, следы неисчислимого войска были свежи. На целые версты снег был вытоптан до земли сотнями тысяч конских копыт. Степняки ушли на Москву.

Коловрат приказал всем пешим ратникам идти лесами на север наперерез, выходить к реке Клязьме, а сам с тремя сотнями всадников помчался вдогон монгольскому войску, – своими глазами посмотреть, своими руками пощупать.

Монголы осадили Москву, и в разные стороны от монголь-ского войска, словно щупальца, потянулись конные сотни – зорить землю, грабить села, добывать припасы для войска, ловить скот и разбежавшихся по лесам людей. Одна такая сотня, отяжеленная добычей от удачного набега, возвращалась к войску, гоня несколько десятков полонянников. Никто не ждал опасности, вдруг из-за леса наперерез высыпало несколько сотен конных воинов в кольчугах, остроконечных шлемах, – это были русские. Конная лава развернулась, обтекая обоз, оторопевшие монголы в считанные мгновения были смяты и порублены, пленных не брали.

Освобожденные полонянники вновь завладели своим добром, мужчины, взяв монгольское оружие и сев на монгольских коней, присоединились к дружине Коловрата, у женщин же своя нелегкая доля в лихолетье, – сохранить детей, да тепло домашнего очага в своем сердце, – свой подвиг, не ратный, но подвиг терпения и ожидания, – ждать через все горести и напасти своих ненаглядных, потому и ненаглядных, что не наглядеться потом выплаканными очами на милого своего, когда вернется он, и радуясь, и не веря еще, что жив и уцелел в этой бешеной круговерти лихолетья. Оставаясь, женщины принимали на свои плечи и все тяготы мужского труда, и подвиг их незаметен в тени ратных дел, но не менее значим, и не будь его, не было бы и ратных побед, не будь его, и ратные победы ни к чему. Так поклонимся же женщине, сохранившей детей в суровую годину, а значит, сохранившей и землю нашу, на своем месте верша подвиг свой. Пока нас ждут, нам есть куда вернуться, нам есть что защищать, нам есть за что сложить голову, пока нас ждут. А многие ли дождались? И сколько еще не дождутся?

После ожесточенного сопротивления монголы взяли небольшой город Москву, истребили москвичей и, развернувшись широким крылом, облавой пошли к Владимиру, сея смерть и разорение.

Коловрат лесными тропами со своей конной дружиной, увеличившейся в числе, вышел к условленному месту встречи, где и соединились вновь пешая и конная часть его воинства. Они вышли к Клязьме наперерез движению степного войска.

Коловрат своими глазами видел необъятное монгольское войско с лесной опушки. Оно поразило его своими размерами, но отступать он не собирался. Как быть? Вывести ратников в поле и положить всех до единого? Много ли в этом проку? Коловрат решил действовать наверняка. Он разослал дозоры в разные стороны, наблюдать за движением степняков. Главное – ударить в нужном месте в нужное время.

Большая лесная поляна в нескольких верстах от Клязьмы. Коловрат ждет вестей от своих дозоров. Ратники не теряли времени даром, – учились держать строй, совершенствовали свое владение оружием, делились друг с другом хитрыми приемами и движениями, боролись, бились на кулачках, стенка на стенку сошлись в потешном бою.

Боярин Коловрат в три года был посажен на коня и отдан на воспитание своему пестуну-наставнику, состарившемуся на воинской службе. Так было принято в боярских и княжеских семьях, ибо ремесло боярина – бой. Боярин – ярый воин. Много труда нужно, чтобы сын вырос настоящим воином, поэтому с трех – пяти лет при нем неотлучно находился его наставник. С этих лет маленький Евпатий учился держаться в седле, играл с оружием, подражая взрослым воинам. Целыми днями он пропадал на улице – либо со своим пестуном, либо играл с ребятишками. Весь день он проводил в движении на свежем воздухе, не зная устали. Чем взрослее становился Евпатий, тем больше времени уделял наставник его обучению во владении оружием. К пятнадцати годам, когда Евпатий начал службу в княжеской дружине, он довольно неплохо владел оружием и крепко держался в седле, – он уже готов был идти в бой. В дружине он постоянно совершенствовал свое боевое умение, учился у старших дружинников. От одного старика он узнал, что раньше на Руси были воины, владевшие любым оружием одинаково левой и правой рукой, их называли обоерукими. С тех пор ему не давала покоя мысль – научиться владеть оружием, как древние витязи. Свои воинские упражнения он начинал теперь, взяв оружие в левую руку, пока не добился одинакового владения и левой, и правой. И всю жизнь он совершенствовал это свое умение, дававшее неоспоримое преимущество в бою.

Редкий год Рязань не воевала либо со степняками половцами, либо с владимирскими князьями. Коловрат мужал в битвах, и неуклонно росло его боевое мастерство. В двадцать пять лет он был одним из лучших дружинников и под его началом был десяток воинов, в тридцать пять он водил в бой сотню и более многочисленные отряды, и во всей Рязани было только несколько человек, способных на равных противостоять ему в бою. И сейчас, когда Коловрату исполнилось сорок пять, его боевое искусство выросло еще более, в расцвете своей силы он не ощущал приближения старости.

Коловрат наблюдал за учением своего воинства, и это созерцание наполняло радостью его сердце, сердце воина. Воевода ходил между группами ратников и останавливался поглядеть то тут, то там. Кого-то похваливал, кому-то советовал, как сподручнее действовать тем или иным оружием.

Во время таких вот ратных передышек совершенствовалось боевое умение тех, кому недоставало времени делать это постоянно, изо дня в день, в непрерывной череде трудов землепашеских, ремесленных и иных, как этим занимались княжеские дружинники, чье ремесло – бой.

Вот и сам воевода скинул полушубок, взял по мечу в каждую руку – свое излюбленное оружие, медленно, плавно, будто нехотя, начал свое движение – круговращение обоими мечами по замысловатым и на первый взгляд совершенно непредсказуемым траекториям, одновременно кружась вокруг своей оси то в одну, то в другую сторону, отражая атаки воображаемого противника со всех сторон. Движение было единым, непрерывным, без остановок, как водный поток. Все видимое разнообразие действий было построено из одного элемента – круга, а точнее, восьмерки, что есть два переходящих друг в друга круга. Мечи описывали восьмерки, круги, полукружия, дуги в бесконечном множестве плоскостей вокруг единой оси – тела, которое тоже постоянно двигалось, кружилось то в одну, то в другую сторону. Круговые линии, описываемые клинками, плавно переходили одна в другую, и потому движение было единым и безостановочным. Медленно, постепенно, незаметно движение ускорялось, раскручивалось все быстрее и быстрее, но тело Коловрата оставалось расслабленным при любой скорости движения, это достигалось за счет замкнутых круговых траекторий, когда сила, вложенная в движение, расходуется минимально, и чтобы поддерживать движение, достаточно незначительных усилий. Руки расслаблены и поэтому движутся в суставах свободно и нескованно, со стороны кажется, будто руки, да и все тело без костей. В каждом малом элементе движения участвует все тело от ступней до кистей рук, держащих оружие. Тело движется, изгибается мягко, расслабленно и упруго, будто утеряло свою прежнюю плотность и твердость, будто вода… Временами Коловрат перестает кружиться и останавливается на месте, продолжая вращать мечами, тело то подается вперед, то отклоняется назад, раскачивается в стороны, в то время как ступни неподвижны, будто вросли в землю корнями. В эти мгновения он напоминает дерево, раскачиваемое ураганом, но вот он опять переходит в свое коловращение. Кажется, будто мечи сами порхают округ тела и даже сами движут расслабленным телом, не требуя усилий. Боярин ощущает меч как продолжение руки, такое же живое и подчиняющееся его разуму, как часть тела. Рука оканчивается не ладонью, а острием меча! За десятилетия своей бытности воином и постоянной шлифовки своих умений Коловрат научился очень тонко чувствовать движение и управлять им. Двигаясь, Коловрат ни на миг не терял контроля над своими действиями, в любое мгновение он был готов усилить, ослабить, изменить, направить в другую сторону, остановить движение. Он чувствовал все движение в целом и отдельные элементы, составляющие движение, одновременно. Он сам был движение. Он чувствовал и управлял движением. Движение управляло им. Такого мастерства можно достичь только занимаясь любимым делом. Боевое искусство было ЕГО делом, его образом жизни. Евпатий Коловрат был воином от рождения по боярскому сословию своему и по призванию свыше. Эти два условия, удачно соединившись в нем, породили непобедимого воина, истинного мастера своего дела. Это было его любимым делом, и делал он его с любовью в сердце. И сейчас, когда обступившие ратники, побросав свои дела, дивились, любовались своим воеводою (ибо делаемое с любовью всегда совершенно и красиво), им двигала сама любовь.

Скорость вращения выросла до предела, теперь это был ураган, все сметающий на своем пути. Полосы блистающей стали виделись подобно лопастям мельницы, вращающимся на сильном ветру. Глаз видел клинок сразу в нескольких местах, и по мере нарастания скорости вращения эти видения сливались. Со стороны было видно, как вокруг Коловрата образуется сфера из перекрещивающихся и сливающихся блестящих полос, и эта сфера обретает все большую плотность. И вот уже остолбеневшие ратники видят фигуру воеводы, еле проступающую сквозь стальной блеск летящих клинков.

– Коловрат… теперь ты понял, почто боярина нашего Коловратом кличут? – молвил немолодой ратник парню, зачарованному боевым танцем воеводы.

* * *

Верховный шаман, низко склонившись, вошел в юрту Бату-хана. Подняв взор после поклона, он увидел, что в юрте находились только двое, не считая телохранителей, невидимых за завесами, – сам Бату-хан, внук Потрясателя Вселенной – Чингисхана, возглавлявший поход на Русь, и правая рука Бату, главный его советник и учитель, сподвижник Чингисхана Субэдэй, потерявший глаз в одной из многочисленных битв.

– Приветствую тебя, джихангир! Я пришел по твоему зову, – сказал шаман.

Бату жестом пригласил верховного шамана присесть перед собой и выпить чашу кумыса:

– Последнее время кое-что беспокоит меня. Ты должен дать ответ. Кто-то идет по моему следу, оттуда, от сожженной Рязани, из разоренной земли. Неужели там остался кто-то живой? А может, это духи убитых урусутов мстят нам? Ведь мы оставили их тела на растерзание зверям, и некому было сотворить погребальный обряд над ними – я уничтожил всех. Может быть, убитых было столь много, и столь велика их ненависть, что их духи обрели силу действовать в нашем мире, и теперь они идут по следу моего войска, стерегут моих нукеров на лесных тропах, на ночлеге? В лесах пропадают десятки и сотни моих воинов, отправляющихся на разведку и на поиски разбежавшихся урусутов. Я не могу поверить, что это дело рук простых землепашцев и охотников. Этим руководит и направляет единая воля. Немногие оставшиеся в живых нукеры рассказывают о большом, хорошо вооруженном войске. Откуда оно могло взяться? Все города и селения Рязанской земли сожжены, люди либо убиты, либо уведены в полон, а оставшихся в живых должно быть слишком мало, чтобы осмелиться идти за мною вслед. И чья рука направляет их? Все рязанские князья и воеводы мертвы. Но то, что происходит, не может делать небольшая кучка напуганных урусутов! Они заранее разбегаются по лесам при слухах о приближении моего войска! После того, как я уничтожил под Коломной передовые отряды Юрия Владимирского, он больше не посылал войск навстречу мне. Теперь урусуты в страхе заперлись в своем главном городе – Владимире – и ждут, когда я приду и возьму его! Но то, что происходит у меня за спиной, беспокоит меня. Если это живые люди, то ими должен руководить опытный военачальник. На что он надеется? Ведь не мог он собрать на мертвой рязанской земле столько людей, чтобы победить меня! Живых людей… Так ответь мне, – кто ОН? Живой человек из плоти и крови или дух урусутской ненависти, ведущий войско мертвецов, питающихся кровью моих воинов?

– Чтобы ответить на твой вопрос, о джихангир, мне нужно совершить путешествие в верхний мир. У меня есть с собой все необходимое для этого, вели позвать моего помощника.

– Тогда приступай прямо сейчас, я подожду.

Шаман поклонился, пятясь, отодвинулся на некоторое расстояние и принялся выкладывать из своей кожаной сумы все необходимое для ритуала: пучки сушеных трав, курильницу, пучок перьев. В юрту вошел помощник верховного шамана с бубном в руках.

Шаман, взяв огня из очага, затеплил пламя в курильнице, положил смесь сушеных трав. Юрта наполнилась ароматным дымом. Шаман разгонял дым пучком перьев во все стороны света, приговаривая заклинания, так он очищал место от злых духов. Помощник начал ритмично бить в бубен. Шаман медленно, враскачку, переваливаясь с ноги на ногу, двинулся по кругу. Его движения становились все раскованней, тело расслаблялось, в его танце не было порядка или какой-то определенной последовательности, его тело управлялось токами неведомых сил. Он затянул свою шаманскую песню, непонятную для простых смертных. Удары в бубен становились все чаще, соответственно учащался ритм танца. Бату-хан и Субэдэй молча наблюдали за этим действом. Ритм участился до предела, шаман как бы в изнеможении рухнул на пол юрты, продолжая судорожно извиваться. Постепенно он затих, лежа на спине с закрытыми глазами. Бубен успокоился и звучал теперь размеренно, спокойно, с постоянным ритмом. Так продолжалось довольно долго – шаман путешествовал в ином мире, а здесь, в мире, населенном людьми, оставалось лишь его тело. Бату и Субэдэй спокойно ждали, иногда попивая кумыс и тихо переговариваясь.