Текст книги "Прощай, Лубянка!"

Автор книги: Олег Калугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Один эпизод достаточно хорошо характеризует начальника разведки того времени. Офицер контрразведки в Турции после ссоры с женой загулял на пляже и вернулся домой под утро. Перепуганная жена побежала к резиденту, а тот, узрев возможную провокацию турецких спецслужб, шифровкой информировал об инциденте Центр. Телеграмма попала на глаза Андропову, и он наложил резолюцию: отозвать из страны и примерно наказать.

Тот офицер пришел в разведку из погранвойск с отменной характеристикой, имел неплохие заделы в вербовочной работе, резидентом оценивался как перспективный сотрудник.

Я зашел к Мортину и попросил его передоложить телеграмму Андропову с нашим мнением: пожурить, но не отзывать, дать возможность человеку проявить себя. Мортин замахал руками: «Ты что, с ума сошел, я этого делать не буду». Я настаивал, убеждал, что мы не имеем права так легковесно расправляться с кадрами, тем более знающими турецкий язык. Наконец Мортин сдался: докладывай сам, а я посмотрю, что из этого выйдет.

На очередной встрече с Председателем после обсуждения текущих оперативных дел я обратился к нему с просьбой пересмотреть принятое им решение по инциденту в Стамбуле, аргументы выдвинул те же, что и в разговоре с Мортиным. Андропов внимательно выслушал краткий доклад, взял из моих рук документ и зачеркнул свою резолюцию об отзыве. Так, одним взмахом пера, решались судьбы людей.

Мягкотелость Мортина, слабая сопротивляемость внешним обстоятельствам и, несомненно, личная порядочность сыграли немалую роль в его преждевременном падении. Но главное, конечно, его фигура не устраивала Андропова. Нужен был свой человек, выпускник той же аппаратной школы, но проверенный на практике, не боящийся звонков из ЦК, лично преданный и послушный. Выбор пал на Владимира Александровича Крючкова, корпевшего в то время над бумагами в секретариате КГБ. С Крючковым Председателя эмоционально связывала Венгрия, где они оба укрощали революцию 1956 года. Возвращаясь из посольства в Будапеште в ЦК КПСС, Андропов прихватил туда с собой и Крючкова. Там он проработал помощником Андропова вплоть до 1967 года, когда партия в очередной раз бросила своих людей на «укрепление правоохранительных органов».

Впервые я встретил Крючкова в огромном кабинете начальника секретариата в начале семидесятых годов. Он поразил меня своей неопределенной внешностью, нечетким выражением глаз, скрытых за стеклами очков. Он жаловался на неопрятность оформляемых в ПГУ документов, упрекал сотрудников Второго главного управления в нелестных отзывах о разведке. Неоднократно в течение разговора он по звонкам выбегал из своего кабинета в находившийся в нескольких шагах кабинет Председателя.

Затем он появился в Ясенево в качестве первого заместителя Мортина по политической линии. Из выступлений Крючкова на совещаниях сразу стало ясно, что он имеет весьма отдаленные представления о разведке. В его бесцветных речах было много общих, пустых слов и призывов. Он явно тяготел к европейским делам и с первых дней попал под влияние откровенного демагога Н.Четверикова, возглавлявшего отдел романских стран. Позже в обойму его фаворитов вошел обходительно-вкрадчивый бывший дипломат В. Грушко, только что вернувшийся из Норвегии. К американистам Крючков относился прохладно. Видимо, его отпугивала профессиональная эрудиция другого первого зама, куратора Первого отдела и внешней контрразведки Б. Иванова.

Прошло несколько месяцев, прежде чем Крючков оценил специфику Управления «К» и его оперативные возможности. В то время группа внешней контрразведки в Париже располагала серьезными источниками информации во французских спецслужбах. Мы систематически получали ценные сведения о готовящихся против советских учреждений акциях, затрагивавших интересы резидентуры. Поступали к нам разрозненные данные и о наличии у западных разведок, в частности ЦРУ, крупного агента среди советских граждан, находившихся в Европе. Крючков был заинтригован. Испросив разрешения у Андропова, он выехал во Францию, где ему организовали встречу с источником. Вернулся Крючков в волнении и немедленно вызвал меня к себе. «У нас в разведке сидит американский шпион. Агент назвал несколько фамилий. Надо срочно разобраться».

Через неделю-две поступили из резидентуры записи Крючкова. Действительно, упоминались некоторые фамилии, но на шпионов они явно «не тянули» – скорее на болтунов, чьими разговорами в незащищенных помещениях пользовалась местная контрразведка. Я доложил свои соображения Крючкову, но он нетерпеливо отмахнулся: «Я вам сказал, что есть шпион, ищите». Тут же он назвал нашего резидента в Швейцарии, фамилия которого фигурировала в записях. «Но это невозможно, – возразил я. – Никаких оснований подозревать его в шпионаже нет». Крючков злобно посмотрел на меня и не терпящим возражений тоном приказал установить контроль за телефонными разговорами резидента, находившегося в то время в отпуске в Москве.

Я подчинился, и уже через сутки ко мне стали поступать сводки телефонных переговоров объекта. Как и ожидалось, ничего компрометирующего не фиксировали, но в одной записи вдруг проскочила фраза, придавшая всему делу пикантный оборот. Чей-то хрипловатый голос недвусмысленно предупредил резидента, что их разговор может прослушиваться и поэтому надо проявлять осторожность. Доброжелатель, видимо, звонил из автомата, но по содержанию разговора было видно, что собеседники давно знают друг друга и являются выходцами из одной местности.

Я принес записи Крючкову. Он удовлетворительно хмыкнул и с деланным возмущением спросил, кто же мог разгласить такое ответственное мероприятие перед объектом проверки. Я развел руками: надо устанавливать.

Как я был наивен тогда! Оказывается, Крючкову уже была известна фамилия злоумышленника. Не кто иной, как Мортин, знавший от своего первого зама, что идет проверка сигнала из Парижа, предупредил своего земляка быть поосторожней. Он попался на удочку! Несчастный простофиля, теперь его судьба предрешена!

Мортин ушел в отпуск, а после возвращения получил назначение в резерв КГБ в ГКНТ на должность начальника главка, насчитывавшего около тридцати человек. Через несколько дней Крючков стал шефом разведки.

Шел декабрь 1974 года. Крючков уже переместился в другой кабинет, но к работе фактически не приступал. Он с головой окунулся в подготовку к совещанию разведок органов госбезопасности социалистических стран, где должен был впервые предстать в новом качестве. В Варшаву, где предстояла встреча, мы вылетели вчетвером. Помимо координатора КГБ по делам содружества генерала В. Бурдина, в нашу делегацию был включен начальник информационной службы ПГУ генерал А. Смирнов, добрейший человек и умница. Для меня поездка с Крючковым означала признание и, возможно, благодарность за невольное соучастие в устранении Мортина. В польской столице мы не задержались, сразу проехали на виллу МВД «Магдаленка» в предместье Варшавы. Здесь с традиционным шиком нас принимали хозяева – заместитель министра М. Милевский и начальник разведки Я. Словиковский. В пленарных заседаниях и рабочих контактах участвовали начальники разведки: ГДР – М. Вольф, Чехословакии – М. Гладик, Болгарии – В. Коцев, Венгрии – Ш. Райнаи, Кубы – М. Коминчес, Монголии – П. Дэчин.

Первым с докладом о международной обстановке и вытекающих из нее задач для разведок социалистических стран выступил Крючков. Его блеклая, изобиловавшая трюизмами речь вызвала явное разочарование у присутствующих. Гораздо насыщеннее и динамичнее выглядело сообщение Вольфа. Обрадовал своим напористым тоном и конкретными предложениями Коминчес. Остальные шли в фарватере «старшего брата» с многочисленными реверансами по его адресу. В Варшаве нам удалось пробыть лишь один вечер. Мы с удовольствием послушали комическую оперу «Замок на Чертшине», затем со Смирновым заехали к его старым польским друзьям. Вернулись в «Магдаленку» за полночь. Спать не хотелось, и почти до утра просидели вдвоем, сопровождая дружескую беседу прихваченным из Москвы горячительным.

На пленарное заседание мы опоздали минут на пять. Крючков холодным взглядом удава изучал наши лица, а в перерыве сразу же спросил, где мы пропадали ночью. Смирнов объяснил, что заехали к ветерану польской разведки, потом обменивались впечатлениями о прошедшем дне. «Как вы могли уехать, никого не предупредив! – взорвался Крючков. – Ведь в чужом городе находитесь, мало ли что могло случиться, провокация или еще что-нибудь».

Я внутренне сжался, готовя ответ. После двенадцати лет в Америке предупреждать меня о провокациях в Варшаве просто абсурдно. Но Смирнов опередил меня и, ничуть не смущаясь, парировал упрек Крючкова словами: «Я вас старше на десять лет, Владимир Александрович, прошел войну и сам могу за себя отвечать. Калугин тоже не нуждается в наставлениях».

Это был вызов. Я поразился смелости моего коллеги. Потом я сказал ему об этом. «Шефа нужно воспитывать, иначе все мы будем жертвами его недоверчивости», – засмеялся Смирнов.

Вечером состоялся прощальный ужин, все поднимали тосты за дружбу, дальнейшее сплочение и укрепление, а затем мы погрузились в международный спальный вагон и двинулись на Москву. Через полчаса к нам в купе постучался Крючков и предложил посидеть у него, обсудить итоги совещания. После утренней выволочки в нашей группе чувствовалась некоторая напряженность. Очевидно, желанием разрядить обстановку и было продиктовано это приглашение. Разговор, однако, не клеился. Смирнов сидел мрачный как туча, Бурдин бросал отдельные нейтральные фразы.

«Давайте выпьем по рюмке за успешное завершение», – предложил Крючков. Все немного оживились, опять пошли тосты. «А теперь пусть каждый расскажет о себе, кто что хочет, неанкетно. Начну я». И Крючков неторопливо и как бы доверительно стал излагать свою биографию. Его рассказ не оставил в памяти каких-либо ярких или неизвестных сегодня деталей, но тогда его попытка замять неприятный инцидент была должным образом оценена.

Между тем в Москве назначение Крючкова начальником ПГУ вызвало яростные пересуды. Наибольшее недовольство проявляли сотрудники внутренних органов КГБ, а также видавшие виды разведчики, узревшие в этом шаге Андропова очередное наступление партаппарата на профессионалов. Особенно негодовал Второй главк, не забывший стычек с Крючковым еще в бытность его начальником секретариата.

Один эпизод, начавшийся бурным весельем в доме приемов МИД СССР, имел далеко идущие последствия для отношений между ПГУ и Вторым главком и лично для его руководителя Григоренко. Весной 1975 года КГБ и МИД приняли решение возобновить некогда существовавшую традицию взаимных встреч в гостях друг у друга. Для начала избрали особняк Морозова на улице А. Толстого, где был организован роскошный ужин. Принимающую сторону возглавлял зам министра по кадрам Н. Пегов, в прошлом крупный цековский чиновник, замминистра И. Земсков, секретарь парткома МИД В. Стукалин, начальники Консульского и других управлений. От КГБ присутствовали Крючков, Григоренко, его первый зам Бояров, вице-адмирал М. Усатов и еще два генерала, включая меня. С приветственным тостом выступил Пегов, призвавший крепить узы дружбы и взаимодействия между чекистами и дипломатами. Все ожидали, что от КГБ первым возьмет слово Крючков, и, судя по всему, он готов был уже подняться со стула, как вдруг с рюмкой в руках вскочил Григоренко и уверенно, с нажимом повел речь о давнем сотрудничестве с МИД, о том, какую роль играет служба безопасности и т. п. Бестактность Григоренко нас покоробила, но положение еще более усугубилось после того, как выступил Земсков, а за ним вновь Григоренко. Вслед за начальником Управления по обслуживанию дипломатического корпуса, рассказавшим несколько сальных анекдотов, здравицы пошли одна за другой, громкий смех и шутки перемежались звоном бокалов и новыми тостами, которые уже никто не слушал.

Крючков сидел красный как рак, глубоко уязвленный и растерянный, молчаливо ковыряя вилкой в подаваемых официантами блюдах. Наконец, когда веселье стихло и уже пора было расходиться, он предложил поднять бокалы за Андропова и Громыко. Все дружно захлопали. Те, кто представлял на вечере ПГУ, уходили подавленными. Дебют Крючкова оказался как первый блин – комом. Это не предвещало ничего хорошего.

Надо же было так случиться, что летом этого года из Братиславы Крючкову позвонил наш венский резидент и попросил срочно вызвать его в Центр. В Москве он доложил, что у сотрудника контрразведки, прикрытого должностью замторгпреда, «случайно» обнаружена в личном портфеле огромная сумма денег, явно превышающая его заработки. При посещении квартиры сотрудника, находившегося в то время в отпуске в Союзе, выявлено наличие целого склада товаров, включая десятки пар обуви различных размеров, сотни кофточек, юбок, джемперов, ювелирные изделия. По мнению резидента, необходима тщательная проверка источников баснословных накоплений. Нельзя исключать, что за всем этим стоят западные спецслужбы.

По указанию Крючкова, Служба безопасности Управления «К» немедленно приступила к работе. Каково же было смятение проверяющих, когда они зафиксировали телефонные звонки руководству Второго главка, в том числе Григоренко, и щедрые подарки, привозимые им на квартиры объектом наблюдения.

Крючков знал о моих дружеских отношениях с Бояровым и весьма частых контактах с Григоренко. Не раз он, подозрительно осматривая меня, как бы невзначай спрашивал: «Ну, как там наши славные контрразведчики поживают, давно их не видели?» Я простодушно отвечал, что встречался на днях с Григоренко, его замами Ф. Щербаком, Бояровым, другими. Видя настойчивое стремление Крючкова знать больше об этих встречах, я периодически докладывал ему о переданных в контрразведку материалах, подчеркивая при этом, что считаю своим долгом и служебной обязанностью крепить и развивать связи с внутренними органами КГБ. Крючков одобрительно кивал головой, но чувствовалось его ревнивое отношение к моим вылазкам на Лубянку.

Очевидно, опасаясь утечки информации о слежке за поставщиком импортного дефицита, Крючков распорядился срочно направить меня в командировку в Швейцарию и Францию. Три недели спустя, когда я вернулся в Москву, проверка «венского миллионера» была уже завершена. Крючков встретил меня в своем кабинете с торжествующей улыбкой. «Как же так, – начал он, – ваши сотрудники, призванные блюсти порядок и дисциплину за границей, являть пример бескорыстия и честности, на деле ведут себя как барыги, одаривают начальство дорогими сувенирами, а потом еще занимаются демагогией, утверждая, что на Западе, тем более через Торгпредство, можно по дешевке купить большое количество товаров. Да кто же на Западе вам это даст за так? Ведь надо же будет потом расплачиваться, и не деньгами. Ваш сотрудник, возможно, попал в вербовочную ситуацию. Теперь мы его вынуждены будем уволить из органов».

Тирадой Крючкова дело не ограничилось. Состоялось расширенное заседание парткома ПГУ с персональным делом «миллионера», сумевшего, по его объяснениям, путем экономии скопить десять тысяч долларов за три года. Он был исключен «за стяжательство» из партии. Далее дело перекочевало в партком КГБ, куда на общий суд и порицание вызвали Григоренко, Боярова и других, приголубивших современного шейлока. Затем председатель Андропов подписал приказ о его увольнении, и опять прошли собрания с крикливыми осуждениями переродившихся чекистов, позорящих партию и КГБ. Не знали тогда чистоплюи из парткома, что главный вдохновитель всех их побед давно уже с ногами сидит в народном кармане, выкачивая из него вместе со своей челядью несметные богатства.

Итак, Крючков взял реванш, он публично отыгрался на своих недоброжелателях, продемонстрировал всему КГБ, что он не так прост и беззащитен, как может кому-то показаться. В одной из бесед со мной один на один он заметил как-то, что не имеет друзей в КГБ и не испытывает печали по этому поводу.

В середине семидесятых годов Крючков впервые выехал в США. Он побывал в Нью-Йорке и Вашингтоне, а затем, преодолев сопротивление Андропова, вылетел в Калифорнию. Вернулся он с новыми идеями, навеянными встречами с американцами русского происхождения. Пригласив к себе, Крючков с ходу критически отозвался об организации работы по эмиграции. «Позвольте, – возразил я, – против антисоветской эмиграции, когда-то угрожавшей революции, органы безопасности, особенно разведка, действовали, и не безуспешно, с 1918 года. Сегодня в составе Управления «К» имеется отдел, продолжающий борьбу с центрами идеологической диверсии и враждебными националистическими формированиями за рубежом, там худо-бедно есть агентура, и многие процессы мы контролируем. Если мы начнем создавать самостоятельный отдел по эмиграции, то это будет воспринято как провал всех наших усилий в прошлом, признание эмиграции как политической силы, противостоящей советской власти». – «Вы меня не так поняли, – парировал Крючков. – Речь идет о прогрессивно настроенных бывших гражданах Российской империи и Советского Союза. Они обладают огромными возможностями в США, да и в других странах, многие готовы помочь нам. Я сам встречал таких людей в Сан-Франциско, в том числе молодежь». – «Но, – настаивал я, – в разведке работа строится по объектовому принципу. Прогрессивно настроенных людей любой национальности мы ищем в госдепартаменте, ЦРУ, Пентагоне, конгрессе, да где угодно, если есть перспектива их внедрения в интересующий разведку объект. Кстати, именно национальная принадлежность, как правило, является отправной точкой в поиске нужных нам лиц. Наличие родственников в Союзе или странах соцсодружества облегчает возможные подходы. Если мы создадим отдел по прогрессивной эмиграции, с таким же успехом можно создавать отдел по гомосексуалистам. Они тоже располагают немалыми возможностями, но гораздо важнее находить уязвимые личности в учреждениях, которые мы изучаем годами, чем пятерней пытаться схватить нечто эфемерное и непредсказуемое». Мое упрямство вывело Крючкова из равновесия. «Идите, – сказал он, – и готовьте часть вашей агентуры к передаче в новый, Девятнадцатый отдел. Решение я уже принял».

По мере того как Крючков осваивался со своим положением, он становился все более нетерпимым к любым замечаниям, предложениям и инициативам, если они не отвечали его представлению о происходящем. Попал в немилость начальник Управления «С» А. Лазарев, осмелившийся покритиковать некоторые шаги руководства. Его направили в Берлин представителем КГБ при МГБ ГДР. Потом дошла очередь до М.Ломатина, возглавлявшего мощное Управление научно-технической разведки. Ему предложили теплое место в Военно-промышленной комиссии. Труднее было справиться с Б. Ивановым: на нем лежал основной груз оперативных дел и его оперативный опыт, возможно, не имел себе равных. Он обладал гибким умом, решительностью, поощрял самостоятельность, был доступен для всех, помогал любому, обращавшемуся к нему за помощью. Крючков наверняка втайне завидовал ему.

Как-то у Андропова шел доклад о работе резидентур КГБ в Канаде. Иванов выступил с основным сообщением, перечислял трудности, с которыми сталкиваются наши разведчики в Оттаве и Монреале. Я внимательно слушал и отдельными репликами дополнял выступление Иванова. «Так сколько же у нас агентов в Канаде?» – спросил Председатель. Иванов, быстро прикинув в уме все линии работы, назвал цифру. Я вздрогнул. По моим представлениям, их было меньше полдюжины. Ошибка это или преднамеренная липа? Мое замешательство, видимо, не ускользнуло от взора Крючкова. Когда мы разошлись, он пригласил меня дать справку по какому-то незначительному поводу, а затем, как бы между прочим, вернулся к беседе у Андропова и поинтересовался численностью агентурного аппарата в Канаде. Я ответил, что точную цифру, учитывая специфическое положение Управления «С», назвать не могу, но, кажется, она минимум в три раза меньше упомянутой.

Вскоре Иванова, несмотря на его протесты, освободили от кураторства внешней контрразведки под предлогом «необходимости сосредоточения внимания на организации борьбы с главным противником», а через некоторое время направили в Афганистан в качестве специального представителя Андропова при правительстве Тараки – Амина.

Другой сильной личностью в ПГУ был Б. Соломатин, пользовавшийся заслуженной репутацией умелого организатора и вербовщика. Где бы он ни работал – в Индии, США или Италии, – везде под его руководством резидентуры добивались успеха. В Дели вербовали министров правительства, в США – Уокеров, в Италии – моряков 6-го флота США. Соломатина назначили заместителем начальника ПГУ в 1968 году и прочили на должность шефа разведки. Об этом однажды обмолвился Андропов. Неудивительно, что Крючков видел в Соломатине серьезного соперника. Получив через своих осведомителей информацию, что Соломатин не дурак выпить, Крючков тут же донес об этом Андропову. Карьера еще одного аса разведки закончилась. Он завершил свою деятельность в резерве КГБ под прикрытием Госплана СССР.

Недолго пришлось поработать в разведке и бывшему резиденту КГБ в Финляндии В.Степанову. Карел по национальности, он отличался самостоятельностью и независимостью суждений, иногда граничивших с упрямством. Крючков терпел его лишь потому, что Степанов пользовался симпатиями Андропова. Но когда президент Кекконен обратился к советскому руководству с просьбой назначить Степанова послом, Крючков настоял на увольнении Степанова из КГБ, мотивируя это невозможностью совмещения двух должностей. Когда пришло время возвратиться в Москву, Степанову предложили пост заместителя председателя общества «Знание». Гордый карел предпочел уехать в Петрозаводск, где впоследствии занимал высокие должности в государственных и партийных органах республики.

Недолго удержались в седле и другие старые кадры, не сумевшие вовремя сориентироваться. Пользуясь поддержкой Андропова, Крючков все смелее вторгался в складывавшиеся годами отношения внутри аппарата разведки. Он существенно поднял роль освобожденных партийных секретарей Управлений, взял их под личную опеку. Когда у меня возник конфликт с секретарем парткома Н. Штыковым, отъявленным бездельником и краснобаем, Крючков предупредил, что, если бы такой конфликт произошел на предприятии, освободили бы от должности начальника, а не партсекретаря. «Хотите, я вам дам совет, как избавиться от вашего партайгеноссе, не марая при этом рук?» – спросил Крючков. Я отказался от предложенной помощи, заявив, что открытая критика мне импонирует больше.

Расправляясь с американской, азиатской, латиноамериканской «хунтами» (а именно так называл Крючков формировавшиеся десятилетиями коллективы), он постепенно сплачивал вокруг себя свою собственную группировку, главным отличием которой является умение вовремя услужить, поддержать и похвалить генеральную линию начальника разведки. А суть этой линии состояла в беспримерном расширении функций аппарата, резком увеличении его численности, создании новых подразделений, строительстве небоскребов на некогда скромной территории в Ясенево, роскошных дач для руководства разведки и вилл для приемов иностранных гостей, спецмагазинов для рядовых сотрудников. Особо отличился Крючков в обновлении легкового автопарка. Он убедил Андропова, что разведчики должны быть готовы управлять автомашиной любой марки, и под этим предлогом израсходовал сто тысяч долларов для покупки за рубежом «мерседесов», «вольво», «пежо» и даже «ягуара».

Никто из сотрудников ПГУ, разумеется, никогда не сел за руль этих машин, но зато каждое утро они могли наблюдать подъезжающие к специально отведенному для руководства подъезду роскошные иномарки со знакомыми начальственными лицами в качестве пассажиров.

Благоустройство и проблемы самообеспечения, естественно, отодвинули на задний план цели, ради которых была создана и существовала разведка. При Крючкове начался устойчивый спад агентурной деятельности, особенно в линейных отделах. С вербовочной работы центр тяжести переместился на приобретение «доверительных» связей, что по сути своей предрекало депрофессионализацию службы и превращение ее в филиал МИД. Бывший резидент в Финляндии В. Владимиров при благосклонном соучастии Крючкова и Грушко в диссертации на эту тему «научно» обосновал необходимость свертывания вербовочных мероприятий в странах со сложной контрразведывательной обстановкой. Финляндию он тоже относил к числу «трудных» стран, хотя вся финская контрразведка СЧОПО насчитывала в то время около 100 офицеров.

Кто-то может подумать, что Крючков и его приспешники уже тогда предвидели радикальные перемены в международных отношениях и, отказываясь от традиционных методов, сопряженных со всякого рода осложнениями, прокладывали дорогу «новому мышлению». Недаром ведь сегодня раздаются голоса, что КГБ якобы стоит у истоков перестройки. Но тогда зачем ему был такой гигантский аппарат, такая многофункциональность, такие знакомые до боли речи о кознях империалистических спецслужб и антисоветских подрывных центров? Я думаю, что все обстоит гораздо проще. К руководству ПГУ, а затем КГБ пришли люди, никогда не отличавшиеся ни самостоятельностью суждений, ни целеустремленностью, ни жаждой реализовать свои способности. Типичное порождение застойных времен, они превыше всего ценили преданность личностям, но не идеалам; информированность, но не знания; умение приспосабливаться, но не изменять обстоятельства; житейский и душевный комфорт, но не горение и самопожертвование. В отличие от других деятелей брежневской эпохи Крючков обладал по меньшей мере еще двумя индивидуальными качествами, которые помогли ему впоследствии выплыть на волне перестроенной бури. Я не имею в виду очевидную связь в цепочке Андропов – Горбачев – Крючков и возможную зависимость Горбачева от Крючкова, обусловленную не столько их единомыслием, сколько предполагаемым наличием в КГБ материалов о ставропольском периоде в жизни Президента СССР. Речь идет, во-первых, о психологии Крючкова, сформировавшейся в течение длительного пребывания в аппарате ЦК КПСС в качестве помощника Андропова, то есть о психологии человека, познавшего искусство дворцовой интриги, но всегда знавшего свое место – исполнителя чужой воли. И, во-вторых, о несомненной его способности собирать вокруг себя себе подобных или уязвимых и зависимых, а значит, бесконечно благодарных за милость прощения и верных до гроба.

Лучшей иллюстрацией могут служить скандалы, разразившиеся в семидесятые годы в ПГУ и задевшие многих высокопоставленных лиц.

В спортивном комплексе немалым успехом пользовалась массажистка, которая, как потом выяснилось, не только растирала начальству спины. Дело было поставлено на конвейер, и в нем оказались замешаны два заместителя Крючкова, один начальник управления и другие начальники меньшего калибра. За все шалости пострадала, конечно, массажистка, которую срочно уволили, но после угроз рассказать о своих клиентах устроили на работу в другом месте. Крючков провел воспитательные беседы с шалунами и удовлетворился заверениями, что черт их никогда больше не попутает. С тех пор один из провинившихся, нередко за спиной разносивший Крючкова в пух и прах, превратился в покладистого исполнителя. Он доработал в аппарате разведки до 70 с лишним лет, покрывал нескольких резидентов, торговавших африканскими «камешками» на черном рынке в Москве, о чем тоже стало известно Крючкову, но последнее обстоятельство лишь окончательно превратило его в марионетку шефа.

Невзрачного начальника Управления активных мероприятий Крючков превратил в рыдающую бабу, когда пригласил «на ковер» в связи с поступившей из УКГБ по Московской области информацией о его тайных встречах с женой подозреваемого в шпионаже сотрудника КГБ. Как выяснилось, тихоня начальник два раза в неделю, задолго до окончания рабочего дня, уезжал якобы на Лубянку «для проработки перспективных планов», а дома появлялся в обычное время, как положено, сильно утомленный. Завербовав очередного шалуна на компромате, Крючков обеспечил себе его рабскую покорность.

На фоне мелких прегрешений уже немолодых разведчиков, отделавшихся испугом, более зловеще выглядит история становления и возвышения начальника Службы безопасности Управления «К» ПГУ С. Голубева. Его биография, о которой я узнал, к сожалению, с запозданием, должна была бы стать приманкой для любой контрразведки мира. Еще в шестидесятые годы, когда Голубев работал в консульском отделе советского посольства в США, он в пьяном виде на машине сшиб осветительный столб и попал в полицейский участок. Обычного советского гражданина откомандировали бы незамедлительно. Но разведчика Голубева простили. В семидесятых годах он учинил пьяный дебош в общественном месте в Каире. Опять полиция, протоколы. Но жив курилка Голубев. Возвращается как ни в чем не бывало в Москву и становится начальником направления по вопросам внутренней безопасности Второй службы. В этом-то качестве я его и застал в Центре. Никогда не предполагал, что человека с подобной послужной анкетой можно назначить заниматься деликатной сферой обеспечения безопасности в разведке. Перед своим отъездом в Ленинград я неоднократно указывал Голубеву на низкую результативность в работе, увлечение сбором информации о несущественных проступках сотрудников разведки, подглядываниях в замочные скважины. Крючкову я предложил переместить Голубева на менее сложный участок, учитывая состояние его здоровья. Но к тому времени любая моя рекомендация имела противоположный эффект.

Голубев же продолжал жить по своим канонам. Однажды его нашли мертвецки пьяным в пять утра в собственном кабинете. Сейф был открыт. Стол заставлен грязными стаканами. Комендатура доложила о происшествии Крючкову. Случилось это незадолго до известного закона о борьбе с алкоголизмом, а то бы несдобровать начальнику Службы безопасности. Крючков же вызвал Голубева «на ковер». Как утверждают, последний упал на колени и со слезами молил о пощаде, клялся в верности до конца дней своих. Простил его Крючков. Весть о грехопадении «грозы» ПГУ молниеносно разнеслась по КГБ. На отчетной партийной конференции ПГУ какой-то шутник внес его кандидатуру в списки партийных руководителей, что вызвало дружный смех всего зала. Для Крючкова же то был дар божий. Теперь он знал, что Голубев будет служить ему, и только ему.

Как раз, когда тучи еще не рассеялись над головой незадачливого контрразведчика, бежал на Запад его бывший заместитель В. Юрченко. И тут бы, казалось, конец нашему герою. Но Юрченко, разочаровавшись в оказанном ему ЦРУ приеме, неожиданно вернулся домой с версией о похищении. Голубев знал, что Юрченко – предатель, и, не стесняясь, говорил об этом в своем окружении, но он поддержал публично вздорную выдумку Юрченко, потому что она устраивала Крючкова. К тому времени на Запад ежегодно бежали сотрудники разведки, ранее это случалось раз в восемь-десять лет. Крючков чувствовал: скоро придется нести ответственность за происходящее. И вдруг Юрченко вернулся! Это было спасение. На глазах изумленного, морально убитого ПГУ Крючков вручает ему в торжественной обстановке «Почетного чекиста».