Текст книги "Прощай, Лубянка!"

Автор книги: Олег Калугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Важно совершенствовать взаимодействие внутри ПГУ и КГБ, а также с другими ведомствами. Нередко посольская информация по качеству лучше и приходит быстрее, чем наша. Резидентурам нельзя зевать. Пусть пишут коряво, но вовремя, содержательно. Идут переговоры – а от них ничего нет. Неужели каждый раз выбивать от них информацию?»

В связи с арестом в ФРГ Гюнтера Гийома, офицера МГБ ГДР, внедренного в близкое окружение канцлера В. Брандта, Андропов сказал: «В условиях разрядки разведке нужно приспосабливаться. Она не должна снижать активность. Этой же позиции придерживается и министр Мильке. Но видны и последствия провалов. Некоторые меня спрашивают: зачем нам неудачи, может быть, без них обойдемся? Ведь насмарку идет огромная работа наших партийных и политических деятелей! Вон даже Би-би-си говорит, что это провал КГБ.

Это провокация, но надо подумать, как нам работать, чтобы не мешать внешнеполитической деятельности Советского государства. Разведка всегда связана с риском, без него работы не будет, но свести его до минимума – это наша задача.

В резидентурах необходимо ограничить число людей, связанных с агентурой и особенно вербовочной работой. Сегодня слишком многие имеют доступ к этим делам. Вербовать лучше в третьих странах, где обстановка полегче. Кое-где, особенно в Нью-Йорке, надо сократить сотрудников. Ударив по ГДР, американцы могут ударить и по нас. Они заинтересованы в дальнейших скандалах, чтобы показать миру, что разговоры о разрядке не имеют под собой реальной почвы. Поэтому предлагаю:

– разобраться с людьми, имеющими на контакте агентуру;

– расширять институт доверительных связей;

– тяжесть вербовочных мероприятий перенести на территорию СССР и социалистических стран;

– больше внимания уделять молодежи, студентам, готовить их на перспективу;

– активизировать использование оперативных возможностей служб безопасности социалистических государств, в том числе их заделы по эмиграции;

– разнообразить прикрытия для разведчиков, не злоупотреблять «крышей» МИД. Есть много других ведомств: торговая палата, смешанные с иностранными компаниями общества, корреспондентский корпус. Дипломатический паспорт – это благо, но он не всегда помогает. Его обладатель рассчитывает на спокойную жизнь. Но не надо бояться работать и без диппаспорта;

– выращивать новую поросль резидентов. У нас есть десятки хороших, талантливых разведчиков. Надо создавать из них резерв выдвижения. Учить искусству строить отношения с послами. Провести с ними специальные беседы. Вовлекать в это дело офицеров безопасности, являющихся помощниками послов.

В общем, думайте. Нельзя ставить наше государство в такое положение, в котором оказалась ГДР».

Хотя в задачу Управления «К» номинально не входило получение информации по политическим вопросам, все сотрудники ориентировались на рачительное отношение ко всему, что полезно для разведки. Внешняя контрразведка вербовала и шифровальщиков, и дипломатов, и офицеров вооруженных сил, и таможенников, передавая их затем, нередко в порядке обмена, в линейные (географические) отделы. От одного агента из числа сотрудников госдепартамента США в течение двух лет мы получали многочисленные секретные ориентировки и депеши, которыми обменивался Вашингтон со своими посольствами.

Зная мой вкус к политическим проблемам, некоторые резиденты в личных посланиях держали меня в курсе дел в расчете на то, что их точки зрения могут быть доведены до руководства КГБ. Резидент в Вашингтоне писал, в частности: «На днях мы отметили семнадцатилетний срок пребывания совпосла на этом посту…

В беседах со мной посол откровенно говорил, что впервые за эти годы он встречается с таким представителем американской администрации, как Бжезинский, с которым у него полностью отсутствует хотя бы малейший человеческий контакт. Хотя у них имеют место личные встречи, они по существу превращаются в озлобленные стычки. Мне приходилось наблюдать посла после этих встреч, и всегда его настроение бывало самым отвратным.

Как известно, посол в переговорах с американцами неоднократно давал им резкий отрицательный ответ по вопросу освобождения Щаранского, Орлова и Гинзбурга.

Он был против нашего решения о включении в список диссидентов, которых мы освобождаем в обмен на наших товарищей, Гинзбурга.

Совпосол считает (как об этом он и писал в Москву, и излагал нашему руководству), что мы ни в коем случае не должны идти американцам на уступки в вопросе о Щаранскам, так как это будет политической ошибкой.

У посла имеются опасения, что при возобновлении переговоров с американцами в настоящее время они могут потребовать от нас дальнейшего увеличения числа освобождаемых диссидентов и, в частности, включить в их число Щаранского.

При обсуждении со мной этой проблемы совпосол указывал, что за время своей работы ему неоднократно приходилось вести переговоры с американцами по вопросам деятельности нашей разведки или «военных соседей», в том числе выручать арестованных наших товарищей. Однако впервые ему приходится идти на те уступки, на которые мы сейчас идем. В определенной степени это раскрывает его субъективное отношение к ведущимся сейчас переговорам с американцами».

Другие резиденты присылали полные жалоб письма на своих подчиненных. Один из них, Виктор Владимиров, многие годы работавший в Финляндии, никак не мог найти общий язык со своими заместителями по контрразведке. Из-за склоки в Хельсинки мне приходилось лично ездить туда, чтобы примирить Владимирова с Анатолием Шальневым – зятем всемогущего зампреда Цинева.

И все же главное никогда не выпадало из нашего поля зрения, не заслонялось пустопорожней перепиской и разбором бесконечных взаимных претензий.

Дело завербованного в Вашингтоне Николая Артамонова, проходившего под псевдонимом «Ларк», велось внешней контрразведкой уже восемь лет, а отдача от него была мизерной. Хотя он числился сотрудником Разведуправления министерства обороны (РУМО) США и консультантом ЦРУ, я, знакомый с документами этих организаций в прошлом, чувствовал какое-то разочарование, читая его донесения. Когда Сахаровский в 1970 году обронил фразу, что «Ларк» – американская подстава, я воспринял его слова как признак старческого брюзжания ветерана разведки. Теперь я вынужден был задумываться над его характеристикой «Ларка». Он числился в разряде особо охраняемых источников, но явно не тянул на это. Подозрения усилились, когда «Ларк», ссылаясь на дефекты нашей секретной фотоаппаратуры, закамуфлированной под портсигар, не смог сделать для нас копию телефонного справочника РУМО.

В то время наша резидентура в Канаде располагала первоклассным агентом из числа сотрудников местной контрразведки (РСМП), и мы решили воспользоваться его услугами, зная о высокой степени доверия и взаимодействия между американскими и канадскими спецслужбами. Чтобы преодолеть возможные сомнения ФБР, «Ларку» было сказано, что в Монреале с ним хочет встретиться руководящий работник Управления нелегальной разведки КГБ. Когда «Ларк» прибыл в Канаду, ФБР информировало о нем РСМП и просило организовать контроль за его пребыванием в стране. Через месяц у меня на столе лежал отчет РСМП о встрече моего помощника с «Ларком». Итак, все стало на свои места: «Ларк» сотрудничает с американскими спецслужбами и внедрен в нашу агентурную сеть по их заданию.

Несмотря на то, что КГБ устроил его сына в Военную академию, создал условия благоприятствования для всей семьи, дал гарантии возвращения на родину и прощения, он обманывал нас все эти годы, играл роль «двойника», фактически работая на ФБР. Значит, выход один: приводить в исполнение смертный приговор, вынесенный ему еще в 1960 году.

Мы засели за план вывода «Ларка» в СССР. Для этого нужна была хорошая приманка. И мы ее забросили в пасть ФБР: «Ларку» предложили встречу в Австрии для обучения его приемам радиосвязи с целью последующей передачи на контакт офицеру нелегальной разведки КГБ в США. «Ларку» для пущей убедительности было обещано личное знакомство с нелегалом в Вене до их рабочей встречи в Америке.

Приманка сработала. В декабре 1975 года «Ларк» прибыл в Австрию с женой якобы в отпуск для катания на горных лыжах. В течение двух дней его знакомили с основными приемами работы на радиопередатчике, на третий – обещали встречу с нелегалом. Когда он вышел на обусловленное место в машине, ему набросили на лицо маску с хлороформом, сделали усыпляющий укол для гарантии и повезли в сторону чехословацкой границы. Там его перетащили на свою территорию, но обнаружили, что он, не выдержав стресса, скончался от острой сердечной недостаточности. Смерть констатировал словацкий врач, которого мы пригласили через пограничников, а позже в Москве, куда труп был доставлен на спецсамолете КГБ, начальник 4-го Главного управления Минздрава СССР Е. Чазов подтвердил первоначальный диагноз. При вскрытии оказалось, что у «Ларка» развивался рак почки и жить ему оставалось недолго. Похоронили его под латышской фамилией на одном из московских городских кладбищ.

Исчезновение Артамонова – Шадрина вызвало на Западе большой шум, видные юристы, государственные деятели требовали от американской и советской сторон публичного отчета о его судьбе. Помимо Киссинджера и Бжезинского в дело вмешался президент Форд, обратившийся с посланием к Брежневу. На просьбу Форда ответить, где Артамонов, Брежнев сказал: «Мы бы сами хотели знать, где он сейчас находится».

Так закончилась эпопея с двойным агентом, вокруг имени которого в течение почти двух лет не стихали страсти, взаимные обвинения и упреки. «Литературная газета» опубликовала по этому поводу статью Генриха Боровика «Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?».

Неожиданная кончина «Ларка», из которого мы надеялись вытрясти полезную информацию о местонахождении других предателей, смешала наши карты. Не предвидя такого финала, мы строили планы обработки «Ларка», с тем чтобы позже выставить его на международной пресс-конференции с покаянием и рассказом о чудовищных провокациях, организуемых ЦРУ. Теперь все пошло прахом, и мы несколько приуныли.

Но Москва недолго горевала о происшедшем. Через пару месяцев, когда шум немного улегся, Крючков пригласил меня и без предисловий, в лоб спросил: «Какой вам дать орден – Октябрьской Революции или боевое Красное Знамя?» Я растерянно замолчал, не зная, как реагировать. «Ну, что же вы стесняетесь, какой вам больше нравится? Я уже договорился с Андроповым. Выбор за вами». Я промямлил, что дело руководства решать, что я заслужил.

Крючков махнул рукой. Последовавшим вскоре Указом Президиума Верховного Совета СССР я был награжден орденом Красного Знамени. Боевых наград были удостоены в другие участники операции.

Все чаще приходилось задумываться над жилищной проблемой. Кооперативная квартира, где я поселился после возвращения из Вашингтона, могла меня устроить лишь как крыша над головой. Новое служебное положение, взрослеющие дети требовали большего пространства и комфорта. Просить руководство об улучшении жилищных условий, зная, что многие живут гораздо хуже меня, не хотелось, и я вступил в другой, по тем временам почти роскошный ведомственный кооператив на Ленинском проспекте. Отговорил меня Борис Иванов. Он сообщил, что через год войдет в строй отличный кирпичный корпус в Кунцево и следует подать документы на получение там государственной квартиры. На том и порешили. Деньги, внесенные за кооператив на Фестивальной, я, в соответствии с существовавшим тогда порядком, не получил, а перевел их по указанию руководства на счет Фонда мира. В начале 1976 года я получил просторную трехкомнатную квартиру в доме, возведенном строительным управлением КГБ. На 42-м году жизни я ощутил наконец покой и домашний уют, о котором давно мечтал.

С должностью начальника пришла и государственная дача. Раньше, как заместитель, я тоже пользовался этой привилегией, но дачные места, где я жил с детьми, находились далеко от Москвы, а строения, которые мы снимали за сто рублей в сезон, были ветхими и без коммунальных удобств. Теперь мне достался вполне приличный домик с ванной и горячей водой в районе Химок.

Повышение в чекистской иерархии добавило забот, связанных с приемами гостей из дружественных спецслужб и ответными визитами в страны социалистического содружества. Отношения с разведками этих стран, носившие на первых порах скорее протокольный характер, сопровождавшиеся обильными ужинами и клятвенными заверениями в дружбе, постепенно переросли в деловые, включая совместное ведение оперативных игр.

Особенно плодотворным было сотрудничество с разведкой ГДР. Как старый, преданный друг Советского Союза, ее глава Маркус Вольф выходил за рамки официального протокола, регламентировавшего отношения между МГБ ГДР и КГБ. Благодаря настойчивости и высокому профессиональному мастерству, он сумел сделать из своей службы модель для всех «братских» разведок. Полагаясь в основном на нелегальную засылку своих людей в ФРГ, а затем и в другие западные страны, Вольф обеспечил себе доступ к основным политическим и оборонным объектам, разведке, контрразведке и научно-исследовательским центрам Западной Германии и некоторых стран НАТО. Кое-что мы позаимствовали у Вольфа, например нелегалов, охотившихся за одинокими женщинами – сотрудницами государственного аппарата. Нередко выступая «под чужим флагом» – от имени социал-демократов или наоборот, реваншистских формирований, эти люди ухитрялись проникать к самым сокровенным секретам федерального правительства в Бонне. Иногда, читая донесения «с поля боя», я искренне сочувствовал довольно молодым мужчинам, с германской аккуратностью описывавшим не только оперативную часть своих встреч с перезревшими фрейлейн, но и то отвращение, с которым они, женатые люди, выполняли функции «любовников». Но социалистический фатерланд требовал жертв, а КГБ лишь стриг купоны, ничем не рискуя.

Правда, и КГБ помогал чем мог, если агенты Вольфа попадали в ловушки. Так, в 1978 году в ФРГ начались аресты агентов Вольфа; двое из них укрылись в советском посольстве в Бонне, два других в советской военной миссии. Что делать? Не выдавать же их властям?

Можно было попытаться переправить нежданных гостей посольства в машине с дипломатическим номером прямо в Берлин, но резидент в Бонне Н. Калягин категорически возражал против этого, опасаясь скандала. Я считал, что немцы, всегда уважавшие порядок, не осмелятся проверить документы пассажиров машины с дипномером, но на всякий случай необходимо изготовить для них липовые паспорта. Мой вариант получил одобрение Андропова, и вскоре офицеры Вольфа обнимали их на границе ГДР. По такому же «официальному» варианту, в автомашине военной миссии, были вывезены в ГДР без досмотра два других сотрудника Вольфа.

КГБ было известно, что МГБ ГДР дает приют на своей территории левым экстремистам, в том числе участникам террористических групп. Это гостеприимство рассматривалось, однако, в контексте интернациональной солидарности со всеми борющимися против империализма силами, а не как попытка приручить и использовать их в оперативных целях. По крайней мере, немцы не ставили нас в известность о своих планах в отношении Красной Армии и аналогичных ей банд. Без их ведома дважды в семидесятых годах в СССР побывал знаменитый террорист Карлос. С ним любезно беседовали наши контрразведки, спрашивали о намерениях, держали под наблюдением, но не трогали. Вел он себя в Москве вполне лояльно.

Несомненно, МГБ ГДР можно отнести к наиболее эффективной, неосталинистски сориентированной полицейской организации в Восточной Европе. Ее тяготение к политическим установкам прошлого находило отражение и в высокомерной, оторванной от жизни позиции Хонеккера, и в поведении копировавшего его министра госбезопасности Мильке, и в общении с нами их нижестоящих товарищей.

Когда я впервые встретился с Вольфом и его первым заместителем Фруком, бывшим начальником уголовной полиции всего Берлина после войны, они с настороженным вниманием отнеслись к представителю «нового поколения», как выразился Фрук. Лед растопился, после того как в тосте я вспомнил слова Сталина, что образование ГДР явилось «поворотным пунктом в истории Европы и существование миролюбивой демократической Германии наряду с существованием миролюбивого Советского Союза исключает возможность новых войн» на континенте.

Как часть советских оккупационных сил, дислоцировавшихся на территории ГДР, КГБ располагал по соглашению с МГБ ГДР особыми привилегиями. В отличие от других стран Восточной Европы, где официальные представительства КГБ имели в среднем около дюжины офицеров, в берлинском аппарате их насчитывалось несколько сотен. В окружных управлениях МГБ также имелись советские представители, наблюдавшие за состоянием политической и оперативной обстановки на местах и культивировавшие на всякий случай неформальные отношения с провинциальными «чекистами».

В семидесятых годах представительство КГБ в Берлине получило статус Главного управления КГБ и превратилось в излюбленное место отсидки провалившихся разведчиков вроде генералов А.Лазарева, И.Фадейкина, Г.Титова или бывшего шефа Ленинградского КГБ, в прошлом секретаря обкома комсомола Шумилова. Старший персонал представительства получал часть зарплаты в твердой валюте и мог в любое время выехать в Западный Берлин за покупками, в кино или на рюмку мозельского с форелью. Из-за «стены» в ГДР приезжали агенты ПГУ из разных стран, лица, изучавшиеся КГБ и МГБ ГДР. Многие годы Берлин служил перевалочным пунктом и самым безопасным местом встреч, пока предпочтение не было отдано Вене и Хельсинки.

КГБ практически не вмешивался во внутреннюю жизнь республики (для этого достаточно было Международного отдела ЦК). Его устраивала информация, поступавшая официально от Мильке и частично перекрывавшаяся сведениями от доверительных источников в аппарате МГБ в Берлине и округах.

Некоторые члены руководства СЕПГ несколько раз намекали Мильке, что надо сокращать присутствие КГБ в стране, о чем в Москве, разумеется, знали. По этой причине готовились планы постепенного перемещения части персонала в культурные, экономические и внешнеторговые учреждения СССР на территории ГДР, совместные советско-германские предприятия, в штабы группы советских войск.

Не менее преданными социалистическому выбору, но более покладистыми, готовыми отдать все, чем они располагали, были болгарское Министерство внутренних дел и входившие в них автономно органы госбезопасности. Если Хонеккер втайне претендовал на роль самого верного защитника чистоты марксистского учения, то Живков «колебался вместе с линией» Кремля. Его верность Москве определяла и настроения в аппарате МВД, да и во многих слоях болгарского общества. Бывая неоднократно в Софии по делам, на зимних и летних курортах во время отдыха, включавшего не только осмотр достопримечательностей, но и охоту, я всегда чувствовал искреннее дружелюбие, исходившее от хозяев. Пожалуй, болгары даже слишком опекали своих старших славянских братьев. На охоте они норовили выстрелить за самого гостя, чтобы не позорить его случайным промахом. В одном угодье, желая сделать приятное гостю, они высыпали из мешка едва оперившихся фазанов и предложили тут же их застрелить.

Аналогично поступали они и со своими оперативными делами, раскрывая их, в отличие от немцев, полностью. Их возможности, однако, были скромными. Турция и Греция числились среди главных противников Болгарии, хотя наш интерес к ним не выходил за рамки обыденного.

Значительное внимание в своей деятельности болгарская разведка уделяла выходцам из страны, осевшим на Западе, и западным туристам, посещавшим Черноморское побережье. Болгары предложили содержать группу офицеров КГБ в Варне с тем, чтобы она с помощью местных органов госбезопасности могла подыскивать подходящих кандидатов на вербовку. (Об особом случае, связанном с просьбой Живкова физически устранить одного из своих политических оппонентов, рассказано ниже.)

Органы госбезопасности Чехословакии по стилю и содержанию работы во многом напоминали КГБ. Их разведывательный аппарат, однако, после 1968 года существенно ослаб в результате проведенной там чистки. Начальник разведки Милош Гладик постоянно ощущал давление со стороны гусаковской партийной номенклатуры, прежде всего министра внутренних дел Обзины и его заместителя Грушецкого, использовавших валютные ассигнования разведки в личных целях. Болезненный Гладик, частенько прибегавший к спиртному, чтобы заглушить тоску, не выдержал напряжения и скончался прямо в кабинете Грушецкого в восьмидесятом году.

По нашей инициативе ПГУ ЧССР создало у себя внешнюю контрразведку, и вскоре мы провели совместные оперативные игры. Одна из них закончилась разоблачением внедренного в агентурную сеть МВД ЧССР агента ЦРУ, бывшего гражданина Чехословакии. Побочным результатом этой игры стал арест в Москве еще одного агента ЦРУ, ответственного чиновника МИД СССР Огородника.

Прага и Карлови-Вари использовались нами как пункты встреч с интересующими КГБ лицами из числа эмигрантов, активистов сионистского движения. Здесь же проводились крупные совещания спецслужб стран Восточной Европы, Кубы и Монголии. В последнем таком совещании мне пришлось участвовать в апреле 1979 года; тогда советскую делегацию возглавлял зампред КГБ Виктор Чебриков.

Наши польские коллеги всегда выделялись своеобразием подходов и внешней безалаберностью в решении стоявших перед ними проблем. Их отличала от южного соседа повышенная агрессивность, акцент на диаспору, активное использование ее для добычи технологии и образцов по линии научно-технической разведки. Однако их оценки внутреннего положения в собственной стране грешили поверхностностью, что несомненно способствовало ускоренному политическому краху польской модели социализма. Несмотря на очевидные трудности в экономике, польская служба безопасности и разведка, кажется, не испытывали недостатка в финансировании. Желтый «мерседес» всегда был наготове для советского гостя, поездки в Ченстохов, Краков, Гданьск, Катовице сопровождались обильными угощениями, везде царило радушие с налетом залихватской удали. Начальник разведки, а позже министр Мирослав Милевский, подростком воспитывавшийся как сын полка в советской воинской части, сохранил все достоинства национального характера, однако хорошо усвоил советский стиль доклада высшему руководству страны, настроенный на смеси правды, полуправды и лжи.

Совсем незначительную роль среди разведок играли венгры. Под руководством Шандора Райнаи они обрели некую респектабельность, но их вклад в общее дело был незначителен. Возглавивший затем разведку Янош Боде, считавшийся специалистом по Ватикану, привнес мало нового в развитие советско-венгерского делового сотрудничества. Однако по протокольной части венгры шли ноздря в ноздрю с поляками. И тон в этом задавал не скрывавший своих эпикурейских наклонностей сам министр внутренних дел Бенкеи. Несмотря на ограниченные возможности венгров, мы сумели взять у них полезную информацию о настроениях венгерской эмиграции и возможностях ее использования в обоюдных интересах.

Особняком стояла кубинская разведка. Ее почерк определялся бесшабашно смелыми вылазками против ЦРУ, невысоким уровнем профессионализма, компенсировавшимся энтузиазмом и верой в конечную победу над империализмом янки. Их главные усилия были направлены на Центральную и Южную Америку, но в упорном противостоянии США они опережали все восточноевропейские службы, вместе взятые.

Эмоционально кубинцы оказались нам ближе, чем братья славяне. Да и практические дела свои они доверяли нам без утайки. Их откровенные признания несовершенства и даже примитивизма в работе не только подкупали своей искренностью, но и помогали нам самим лучше видеть собственные просчеты.

С кубинцами мы завели ряд совместных дел и оперативных игр с выходами на ЦРУ. Некоторые из них получили впоследствии широкую публичную огласку.

Руководивший кубинской разведкой Мендес Коминчес был известен в кругах разведывательного сообщества как человек непредсказуемый. На приемах он шокировал коллег неумеренным потреблением спиртного, на совещаниях – внезапным исчезновением с рабочего места. Его нечасто заставали и в своем кабинете в Гаване. Он месяцами то руководил операциями в Анголе, то путешествовал по Европе или Азии, то совещался с вьетнамскими друзьями.

Кстати, с вьетнамскими коллегами мы установили рабочий контакт лишь в середине семидесятых годов. Через министра внутренних дел Фам Хунга нам удалось добиться разрешения принять участие в опросе американских военнопленных, еще не репатриированных на родину после войны. Собственно опрос вели вьетнамцы, сотрудники же внешней контрразведки давали советы и рекомендации, разрабатывали опросные листы, помогали закрепить показания, с тем чтобы в последующем использовать их как компрометирующий материал для вербовки.

Так, с помощью вьетнамцев удалось добиться согласия на продолжение работы в США сотрудника ЦРУ и военнослужащего Пентагона высокого ранга. Попытки связаться с ними после возвращения в США успеха не имели, и ценность их показаний осталась под сомнением.

Довелось мне иметь дело и с румынской разведкой, но при необычных обстоятельствах. В 1972 году мне поручили возглавить группу сотрудников КГБ с женами, отправившихся на отдых в Монголию – курортное местечко на Черноморском побережье, невдалеке от болгарской границы. К тому времени все рабочие контакты с румынами по линии госбезопасности были прерваны, но руководство МВД всячески старалось продемонстрировать свою верность советским друзьям. На вилле МВД нас принимал и обнимал, хотя мы были всего лишь отдыхающими, руководитель госбезопасности Почепа, сбежавший на Запад несколько лет спустя, затем нас пригласил сам министр Станеску. После получасовой аудиенции меня отозвали в сторону и повели по длинным темным коридорам, пока наконец мы не уперлись в массивную, с бронзовыми ручками дверь. В кабинет я вошел один, еще не понимая, к чему вся эта доброжелательная таинственность. Пока я разглядывал шикарную меблировку с толстым китайским ковром на полу, в открытом дверном проеме смежной комнаты неожиданно появилась знакомая фигура. Ба! Кого я вижу!

Навстречу мне шел, радостно улыбаясь, мой старый знакомый по Вашингтону Виктор Доробанту. Я и тогда подозревал, что он работает в разведке, прикрываясь должностью пресс-атташе. Кто же он теперь? «Заместитель начальника разведки», – представился Доробанту. Мы сели за маленький столик, открыли коньяк, официант тут же принес кофе.

«Знаешь ли ты, что происходит в нашей стране? – начал Виктор. – Не верь официальным улыбкам. Чаушеску дал команду на полный разрыв с вашим КГБ. Вы последняя группа, которую мы приняли в Бухаресте. Чаушеску – предатель, он самовлюбленный маньяк. Его жена и все окружение– властолюбцы, продажные шкуры. Им наплевать на страну и ее народ, на социализм, на дружбу с Советским Союзом. У нас в органах зреет понимание необходимости смещения Чаушеску.

Слушая страстный монолог заместителя начальника разведки, я тихо столбенел. Что это? Крик о помощи или провокация? Ведь, будучи гостем страны и ее МВД, я не имею права поддерживать мятежные, антиправительственные высказывания кого бы то ни было, даже если сочувствую им. Не верить Виктору было невозможно. Значит, нужно установить с ним негласные отношения и работать на перспективу.

Этими мыслями, уже в Москве, я поделился с начальником 2-го отдела генералом Бурдиным, координировавшим работу со спецслужбами восточноевропейских стран. Но в тот момент я ответил Виктору, что трудности будут преодолены и мы еще будем жить в дружбе и согласии. Как сложилась дальнейшая судьба высокопоставленного диссидента в рядах МВД, мне неизвестно.

Оценивая опыт взаимодействия со спецслужбами стран социалистического содружества, можно сказать, что оно не было односторонним. КГБ выкачивал у них все что мог по части информации и оперативных наводок; в свою очередь наши коллеги получали обильную, хотя и крайне идеологизированную информацию по политическим и контрразведывательным вопросам плюс обучение кадров в советских спецшколах, техническое оснащение, методические указания по организации активных мероприятий за границей и против внутренней оппозиции. В политическую жизнь этих стран КГБ вмешивался лишь косвенно, выполняя волю Политбюро ЦК КПСС и проводя через надежных людей в органах безопасности предписанную партией линию.

Середина семидесятых годов – расцвет межгосударственных контактов, последовавших вслед за окончанием вьетнамской войны и потеплением отношений между Востоком и Западом.

Внешняя контрразведка все чаще привлекалась к организации встреч на высшем уровне. Офицеры безопасности в посольствах получали указания связываться с местными властями для проработки планов поездок советских руководителей в той или иной стране. Им передавались списки лиц, известных своей террористической деятельностью, или потенциальных возмутителей спокойствия и общественного порядка. Кто-либо из моих заместителей непременно выезжал в страну вместе с представителями правительственной охраны – 9-го управления КГБ, – для того, чтобы проконтролировать на месте организационную сторону подготовки к визиту. В особо ответственных случаях к этой работе подключался Борис Иванов.

Незадолго до намеченной встречи все резидентуры ориентировались на сбор информации о ходе визита. Одновременно им предписывалось прекратить разведывательные операции, связанные с риском провала, а также любые другие действия, чреватые угрозой отвлечения внимания мировой общественности от исторической поездки Леонида Ильича.

Накануне государственных визитов в КГБ создавался специальный штаб, который координировал деятельность различных ведомств, участвовавших в подготовке и проведении встреч с главами государств и правительств. Обычно работу штаба возглавляли первые зампреды С. Цвигун или Г. Цинев. На его заседаниях заслушивались доклады всех ведущих служб КГБ, в первую очередь Управления охраны, 7-го управления, УКГБ по Москве и Московской области. Сообщалось, сколько тысяч человек будет приветствовать заграничного гостя на трассе от Внуково до Кремля, какие имеются сигналы о возможности террористических акций, что произошло или может произойти в городе в эти дни. Типичный доклад руководства московского КГБ в октябре 1976 года накануне приезда президента Франции Жискар д'Эстена:

– на трассе задержан пьяный тунеядец Панков, допускавший угрозы в адрес Хонеккера;