Текст книги "Прощай, Лубянка!"

Автор книги: Олег Калугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Я не склонен преувеличивать роль КГБ в налаживании закулисных связей с Белым домом. В иной обстановке наверняка возобладала бы линия посла. История советской дипломатии почти не знает примеров, когда разведка играла бы сколько-нибудь значительную роль в сближении противостоящих друг другу государств. Мнение разведки по большинству важных международных вопросов, как правило, игнорировалось либо вообще не доходило до руководства страны.

В данном случае решающую роль сыграли обстоятельства, связанные с резким падением авторитета и влияния Советского Союза в мире в результате акции стран Варшавского Договора в Чехословакии. Брежнев нуждался в поддержке и сочувствии и был готов протянуть руку любому, кто ответил бы взаимностью. Именно по этой причине он не пошел на поводу у Добрынина, зная, что от демократов ему ждать нечего, но ухватился за вариант, предложенный КГБ, потому что уязвимое положение Никсона вселяло надежду на перемены.

Чехословацкие события наложили суровый отпечаток на весь последующий ход международных отношений. Мне самому пришлось пережить тяжелые августовские дни 1968 года, когда советские танки загромыхали на улицах Праги. К тому времени Соломатина отозвали в Москву в связи с назначением на должность заместителя начальника разведки. Из Центра доходили слухи, что Андропов высоко оценил деятельность вашингтонской резидентуры и ставил ее в пример другим. Соломатина называли преемником Сахаровского. Меня тоже не обошли вниманием, наградив орденом Красной Звезды и назначив исполняющим обязанности резидента. Утверждение в должности резидента не состоялось по причине публикации в «Вашингтон пост» статьи Джека Андерсона о деле «Помпея» и моей причастности к нему. Из Москвы срочно телеграфировали рекомендации, смысл которых сводился к тому, чтобы я сократил выходы в город, освободился от подозрительных связей и вел себя с повышенной осмотрительностью. Нужно было продержаться до приезда нового резидента, кандидатура которого подыскивалась.

Пришлось отказаться от привычного образа жизни, сконцентрировать внимание на организационной рутине и подготовке информации в Центр.

В тот памятный августовский день, за сутки до советского вторжения в Чехословакию, я получил шифровку из Центра, в которой сообщалось только для моего личного сведения и ознакомления посла, что деятельность контрреволюционных сил в Праге, поддерживаемая западными, прежде всего американскими, спецслужбами, вынуждает советское руководство вместе с правительствами дружественных государств предпринять решительные шаги для защиты социалистических завоеваний в Чехословакии. В этой связи предписывалось принять заблаговременно меры по усилению охраны посольства и обеспечению безопасности советских граждан в США, разъяснять американской общественности обоснованность акции стран Варшавского Договора, направленной на сохранение стабильности в мире и срыв агрессивных планов реакционных кругов Запада.

Сообщение из Москвы произвело на меня гнетущее впечатление. С огромным вниманием я следил за развитием обстановки в Чехословакии, пользуясь не только газетными материалами, но и сводками Агентства национальной безопасности и ЦРУ, попадавшими мне на стол после каждой тайниковой операции с Уокером и агентом из АНБ. Кроме того, меня систематически информировал о положении в Праге руководитель Чехословацкой разведки в США. Он остро переживал происходящее, рассказывал о брожении, охватившем сотрудников посольства, о надеждах, с которыми его соотечественники связывали «пражскую весну».

Для меня «пражская весна» тоже была не абстрактным понятием. Хрущевская «оттепель» не получила развития, потому что партийную верхушку устраивала существующая система. Через четыре года после захвата власти Брежневым не оставалось сомнений, что с реформами покончено и партийная номенклатура сделает все, чтобы увековечить свою беззаботную жизнь. На этом фоне бурные события в Праге вселяли надежду, что Чехословакией дело не ограничится, что процесс демократизации перекинется на другие восточноевропейские страны и в конечном счете на СССР. Я верил в такую возможность, я хотел, чтобы так случилось, и тайно желал успеха Дубчеку и его товарищам.

С тяжелым чувством я зашел к послу показать телеграмму. Он прочитал ее молча и вопросительно посмотрел на меня. «Это чудовищная глупость, идиотизм, других слов не нахожу», – пробормотал я, не зная заранее, как прореагирует посол, но не считая возможным скрывать свои эмоции. «Да, это ужасный шаг, он нанесет удар по всем нашим добрым начинаниям с Америкой. Как можно было докатиться до этого! Придется готовиться к крупным неприятностям», – с этими словами Добрынин вернул мне телеграмму. Я с благодарностью взглянул на посла, как будто заново знакомясь с ним. Он приехал в Вашингтон в начале шестидесятых годов, когда ему было за сорок, но благодаря своим высоким профессиональным и человеческим качествам вскоре выдвинулся в число самых заметных фигур в американской столице. Он пользовался всеобщим уважением в США, но в Москве завистливый Андрей Громыко видел в нем конкурента и старался держать его подальше от взоров кремлевских вождей. В 1970 году, когда я покидал Вашингтон, Добрынин, прощаясь, сказал: «Скоро увидимся в Москве. К концу года моя командировка тоже закончится». Он пробыл на своем посту еще 15 лет, пока Горбачев не пригласил его на работу в качестве секретаря ЦК КПСС.

В день высадки советских войск в Праге я зашел к Борису Стрельникову, корреспонденту «Правды», с которым меня связывали взаимные искренние симпатии. У него уже сидел Володя Тил, наш общий приятель из Чехословацкого телеграфного агентства. Мы говорили о чем-то незначительном, а я со страхом поглядывал на часы: с минуты на минуту могли объявить о начале военной акции. Наконец диктор телевидения прервал программу передач специально для экстренного сообщения из Праги. Я видел, как изменился в лице Володя Тил. Едва дослушав сообщение, он сухо попрощался и безмолвно покинул нас. Больше я с ним никогда не виделся.

На следующее утро позвонил чехословацкий резидент и попросил срочно встретиться. «Ваше руководство допустило грубейшую ошибку, применив силу против народа, который всегда с уважением относился к Советскому Союзу, – без предисловий начал он. – Я умом понимаю причины, побудившие Брежнева прибегнуть к помощи оружия. Но сердце мое отвергает все возможные оправдания. Как коммунист, я, возможно, сохраню веру в дело, которое мы защищали вместе, но мои дети никогда вам не простят того, что произошло». В глазах моего коллеги стояли слезы.

Я сам был до глубины души взволнован его словами. Все, что я мог сделать, – это обнять его и заверить, что далеко не все советские граждане поддерживают действия своего правительства. Я лично глубоко сожалею о случившемся и надеюсь, что наша дружба сохранится, несмотря ни на что.

В резидентуре я тщательно перечитал все сводки американских спецслужб, имевшие отношение к чехословацким событиям. Ни из одной из них не следовало, что ЦРУ или РУМО проявляли какую-то особую активность в Праге в последние недели. Между тем советская пресса была заполнена материалами о попытках ЦРУ свергнуть социалистический строй в Чехословакии, о складах иностранного оружия, якобы найденного в специально оборудованных тайниках, о сотнях военнослужащих НАТО, приехавших в цивильной одежде в Прагу под видом туристов.

Зная повадки службы активных мероприятий КГБ, я не сомневался, что все эти панические сообщения – дело ее рук. Но в моем распоряжении находилась информация, отражавшая подлинное положение дел. Она должна быть доведена до руководства страны.

Я сам подготовил аналитический обзор о деятельности американской разведки в дни, предшествовавшие вторжению советских войск в Чехословакию. Из него вытекало, что и ЦРУ, и военная разведка были озабочены происходящим, но не предпринимали никаких чрезвычайных мер по дестабилизации обстановки в стране. Я адресовал свой обзор Андропову, будучи уверенным, что он найдет ему должное применение. Позже я узнал, что, получив мое сообщение, руководство КГБ приказало его немедленно уничтожить.

Остались позади тревоги и волнения, связанные с чехословацкими событиями и предвыборной кампанией 1968 года. Пора бы и отдохнуть. Но уезжать в отпуск без замены – не поймут в Центре. Неожиданно пришла в голову мысль: а почему бы не провести пару недель отпуска в США, где-нибудь в Калифорнии или Флориде? Я посоветовался с Добрыниным. Он не возражал. Послал запрос в Москву: оттуда, как ни странно, тоже пришло согласие. Кажется, впервые в послевоенной истории советский дипломат проводил свой отпуск на знаменитом американском курорте.

В начале декабря, получив соответствующие визы госдепартамента, я направился на своем зеленом «жуке» «фольксвагене» вместе с женой и дочерью во Флориду. Из-за различных ограничений для советских граждан дорога наша пролегала не прямо на юг, а через обе Каролины и штат Джорджия. Еще при выезде из Вашингтона я заметил две машины ФБР «на хвосте». Полагая, что этот эскорт сопровождения выведет меня на маршрут и бросит, я беззаботно двигался вперед. Каково было мое удивление, когда я обнаружил, что в каждом штате на смену коллегам подключались две новые автомашины. Так, в их компании, я добрался до Форт-Лодердейла – конечной остановки нашего путешествия. Гостиницу мы выбрали наугад, прямо на берегу океана. Я едва успел зарегистрироваться, как ко мне подошел сотрудник ФБР и вежливо спросил, когда и в котором часу я намерен возвращаться в Вашингтон. Я назвал дату и время. Он улыбнулся в ответ и пожелал счастливого отдыха. С того момента я больше их не видел.

Наша поездка предусматривала выезд на прогулку в Майами, посещение океанского аквариума и других достопримечательностей. По существовавшим тогда правилам я не мог поехать в Майами на автомашине – только поездом или самолетом. Мы выбрали поезд. Когда мы добрались до станции, там на платформе уже прогуливались два сотрудника ФБР. Они не пытались скрыть своего присутствия, тем более что других пассажиров и провожающих в этот ранний час на станции не было, и дружелюбно, как будто мы не раз встречались в прошлом, кивнули головой, когда я проходил мимо них.

Поезд задерживался, и правила приличия требовали, чтобы знакомые люди скоротали время в непринужденной беседе о погоде, детях и собаках Кто-то должен был проявить инициативу. Почему бы это не сделать мне?

Офицерам КГБ не рекомендуется вступать в личный контакт с представителями недружественных спецслужб без особого разрешения. Обычная практика при обнаружении наблюдения – игнорировать его и спокойно заниматься своим делом.

В Нью-Йорке и Вашингтоне я нередко замечал за собой «хвост», привык к нему и вел себя естественно, как будто его и нет. Здесь, на отдыхе, я почувствовал себя свободнее и решил обратиться к одному из сопровождающих с вопросом относительно городского транспорта и гостиниц в Майами. Он любезно просветил меня по всем пунктам, рекомендовал запарковать наш «фольксваген» на железнодорожной станции. Я спросил, поедет ли он с нами, на что он ответил отрицательно, сказав, что в Майами нас будет обеспечивать другая бригада.

Мы провели в Майами сутки и на следующее утро уже были на городском вокзале, чтобы выехать в Форт-Лодердейл. Не успев позавтракать в гостинице, я пошел вдоль прилегающей к вокзалу улицы в поисках кафе. По дороге меня перехватил немолодой сотрудник «наружки» и спросил, что я ищу. Узнав, что моя семья не завтракала, он позвал Людмилу и Юлю и провел нас в небольшой кафетерий, где, как он сказал, есть все необходимое для ребенка. Садясь в поезд, я приветливо помахал ему рукой. Он ответил тем же.

Две недели спустя, расслабившись и набравшись новых впечатлений, ровно в назначенный час мы вышли из гостиницы «Гасиенда» в Форт-Лодердейле. В стороне уже стояли две машины с сопровождающими. Они заулыбались, как старые знакомые. Начался долгий обратный путь в Вашингтон. Уже сгустились сумерки, когда мы решили сделать остановку и переночевать в мотеле. При въезде на парковку мой «фольксваген» внезапно дернулся и заглох. Все попытки завести его результата не дали. Мы вышли из машины и стали толкать ее с проезжей части шоссе. На помощь к нам поспешил один из сопровождающих. Через минуту-две, когда мы вкатили «жука» на площадку, сотрудник ФБР сел за руль и попытался завести движок. Его усилия тоже оказались бесплодными. «Ничего страшного, – сказал он. – Здесь недалеко автомастерская. Мы поможем починить».

Немного передохнув после дороги, мы решили поискать, где можно поужинать. В мотеле кафе не было. Вдали цветами радуги светилась реклама ресторана «Говард Джонсон». В кромешной темноте мы пошли вдоль кромки шоссе в сторону сверкающих огней.

Мягко шурша по асфальту, голубой «додж» подкатил к нам сзади. Хлопнула дверца, и стройный парень из ФБР спросил: «Куда вы идете в такую темень? Здесь гулять небезопасно. Садитесь, я вас подвезу куда надо». Я чуть заколебался, но предложение не отверг. В машине ФБР мы подъехали к «Говарду Джонсону», и я пригласил нашего благодетеля отужинать с нами. Он отклонил приглашение, сославшись на то, что уже проделал это вместе со своим напарником.

Примерно через час мы вышли из ресторана и направились к ожидавшей нас машине. Наш провожатый любезно открыл двери. «Вы с нами от Форт-Лодердейла?» – начал я разговор, удобно усевшись рядом с водителем. «Нет, мы вас взяли с полпути. Доведем до Санкт-Петерсберга, а там нас сменят другие, – спокойно ответил он. – Русские у нас редкие гости, но как-то мне приходилось уже сопровождать вашего соотечественника». – «Мы весьма признательны вам за помощь и доброе отношение, – продолжал я. – Вроде бы наши страны и не дружат между собой, но нигде мы не встречали вражды и злобы. Может быть, когда-нибудь и наши службы придут к согласию и миру». – «Трудно сказать. Но люди всегда должны помогать друг другу, если они попали в беду. За машину вы не беспокойтесь, все будет в порядке». Он пожелал нам спокойной ночи у мотеля и растворился в темноте.

Утром «фольксваген» завелся с первого оборота. Мы снова двинулись в Вашингтон. У меня было сильное желание направить письмо директору ФБР Эдгару Гуверу с благодарностью за содействие, оказанное его сотрудниками моей семье во время путешествия по южным штатам. Потом подумал, что, если это письмо попадет в прессу, мне дома покоя не дадут до конца жизни. Так благие мысли остались нереализованными.

Пока я отсутствовал, в резидентуру пришло указание установить место жительства и провести встречу с вдовой эмигранта – сотрудника ЦРУ, агентурная связь с которым прервалась в результате его смерти. После статьи Андерсона в «Вашингтон пост» в Центре, видимо, нервничали недолго, потому что поручение было адресовано лично мне.

Оказалось, что она живет в пригороде Вашингтона. Пришел к ней на квартиру без предварительного телефонного звонка. В течение нескольких минут я уговаривал ее открыть дверь, пытаясь убедить, что привез из Москвы письма сестры ее мужа. Просунутая сквозь щель в двери фотографии сестры возымела действие. Тем не менее, даже после предъявления советского дипломатического паспорта, я еще час доказывал ей, что не связан с ФБР и не являюсь провокатором.

Она рассказала, как скончался после тяжелой болезни муж, как он мечтал вернуться на родину, где остались все его близкие. Судя по ее словам, он потерял надежду на восстановление связи с советской разведкой много лет назад, после измены Голицына.

Передо мной стояла одна задача – уговорить ее вернуться в СССР, где тоже проживали ее родственники. Сначала она как будто поддалась уговорам. Я вручил ей деньги на билет и отправку багажа. Но совсем накануне отъезда с ней случилась истерика. «Я не могу ехать отсюда, потому что здесь похоронен мой муж. Я хочу быть похороненной вместе с ним», – рыдала она. Все мои усилия побудить ее изменить решение были напрасны. Центр решил оставить ее в покое.

Другое дело, порученное мне Москвой, касалось отсидевшего в федеральной тюрьме агента КГБ, имевшего в прошлом отношение к американским контрразведывательным органам. Я быстро нашел его в Вашингтоне, и он проявил готовность вновь сотрудничать с нами, но оперативные возможности его были ограничены, и максимум, что он мог делать, – заводить связи среди государственных служащих и передавать наводки на тех из них, кто представлял интерес для КГБ.

Очередная статья Андерсона обо мне никого особенно не удивила. В ней отсутствовал элемент новизны. Я возобновил контакты со старыми связями: резидентом иранской контрразведки (САВАК) Яздан-Панахом, прикрытым должностью советника иранского посольства, авторитетным политическим обозревателем «Крисчен сайенс монитор» Джозефом Харшем, видным журналистом Джироламо Модести и другими.

На обеде в доме Харша я встретил Аллена Даллеса, уже покинувшего ЦРУ и тяжело болевшего. Было желание подойти к нему и поговорить, но опять побоялся прессы и разговоров на этот счет дома.

Попытался обзавестись я и новыми оперативными контактами. На праздновании масленицы в посольстве ФРГ я познакомился с миловидной венгеркой, осевшей в США после будапештского восстания 1956 года и работавшей в госдепартаменте. На третьей встрече она сообщила, что ее профилактировала служба безопасности и она больше не сможет общаться со мной.

Весной 1969 года большая группа сотрудников резидентуры приняла участие в четырехчасовой прогулке на катере по Потомаку. Их задача состояла в том, чтобы обзавестись связями среди американских госслужащих. Повышенный интерес ко мне проявила находившаяся на катере дама, которая представилась служащей госдепартамента. Через день она позвонила в посольство и пригласила на вечеринку у себя на квартире. Желания ехать к ней у меня не было. Что-то в ее поведении показалось мне навязчивым. Тем не менее я принял приглашение и вечером отправился в один из самых фешенебельных домов Вашингтона. Уже при подъезде к дому я обнаружил стоящую у тротуара машину ФБР с двумя сотрудниками. В квартире хозяйки никого, кроме нее, не было. Она встретила меня в розовом пеньюаре и тут же предложила ужин на двоих при свечах».

«Вы же собирались устраивать вечеринку, – заметил я. – Где же остальные?» – «О, они, возможно, подойдут позже», – беззаботно прощебетала она и пригласила к столу. Я хотел повернуться и уйти, но мужское самолюбие и любопытство взяли вверх. Я выглянул в окно: внизу по-прежнему стояла машина ФБР. Без всякого аппетита я приступил к трапезе. Хозяйка вертелась вокруг, поднося одно блюдо за другим. Наконец, она тоже села и подняла бокал с вином: «За любовь!» – «Avec plaisir», – ответил я галантно, исчерпав этими словами почти весь свой словарный запас на французском.

Через час кто-то позвонил в дверь. «Ну, кажется, началось, – подумал я. – Надо было убираться восвояси раньше».

Вошла парочка. Молодой человек с девушкой, небрежно кивнув хозяйке, сели на диван и попросили что-нибудь выпить. Минут через двадцать они встали и двинулись к выходу. Я последовал за ними.

«Куда же вы? Останьтесь!» – вскричала хозяйка, обращаясь ко мне. «Уже поздно, пора и честь знать», – ответил я. Она вышла со мной в коридор, пыталась мягко, но настойчиво удержать. Я был вежливо непреклонен. «Нет, пожалуй, больше не стоит заводить такие знакомства», – решил я про себя.

Новым резидентом в Вашингтоне вскоре стал Михаил Полоник, мой давний знакомый по Нью-Йорку. Особых симпатий к нему у меня не было, но… начальников не выбирают.

Шел пятый год моего пребывания в Вашингтоне. Из Центра пришли вести, что Сахаровский рассматривает возможность назначения меня резидентом в Токио. После многих лет работы в США перспектива командировки в другую страну, тем более такую, как Япония, казалась заманчивой. Вместе с тем я чувствовал, как во мне накапливалась усталость. Требовался перерыв, смена обстановки, и лучше, чтобы новым местом назначения была Москва.

Глава V

Сдержи перо он и язык,

он в жизни многого б достиг.

Но он не помышлял о власти.

Богатство не считал за счастье.

Неблагодарность встретив, он

бывал немало огорчен,

но видел в том порочность века,

а не природу человека.

Дж. Свифт

Человек цепляется за веру,

как за ветку падающий вниз.

И когда он делает карьеру,

и когда над бездною повис.

Ф. Искандер

Часть I

Шифровка из Москвы застала меня врасплох. В ней предлагалось выехать в ближайшее время в Центр для замещения только что созданной новой должности заместителя начальника Второй службы.

Стояла середина декабря. Вашингтон сверкал рождественскими огнями. Толпы покупателей, возбужденных предпраздничной суетой, заполнили столичные улицы. В посольстве шли приготовления к новогоднему балу, всегда отличавшемуся раздольным весельем, ломящимся от яств столом. Уезжать не хотелось, хотя предложение было заманчивым.

Полоник, как сообщил мне по секрету шифровальщик, продержал телеграмму неделю у себя в сейфе. Мое резкое, фактически через две ступени, движение по служебной лестнице его, очевидно, раздражало. Он был начальником отдела, резидентом, а я получал назначение на ступень выше его, значит, из Москвы будут командовать им. Ознакомившись с шифровкой, я зашел к Полонику. «Стоит ли тебе соглашаться, Олег? – с кривой усмешкой спросил он. – Ты ведь политический работник, прекрасно разбираешься в обстановке, у тебя отличные перспективы в Первом отделе. А контрразведка для тебя новое дело, да и народ там темный, провинциальный. Набрали из внутренних органов. Сам понимаешь, с кем придется общаться. Начальником там Григоренко, с ним наплачешься. Лют, как зверь. Подумай, не спеши».

А я и не хотел спешить. Недавно купил жене шубу – пришлось взять взаймы. Да еще «Британская энциклопедия» приобретена в рассрочку. Обычные житейские проблемы. С точки зрения деловой я мог уезжать спокойно. С Полоником работать будет неинтересно, свой ресурс для данной командировки я исчерпал: четыре с половиной года – это как раз то время, когда перемена необходима. Но шкурный интерес заставлял меня потянуть месяц-другой.

Весело отпраздновали Новый год. В первых числах января пришла новая шифровка: «Вакансия требует скорейшего замещения в связи с необходимостью концентрации в одном звене всех усилий по работе против спецслужб главного противника. Ответ телеграфируйте».

Ответ я подготовил сам, выразив благодарность за доверие и испросив разрешения на выезд с учетом передачи дел своему преемнику в феврале. Шубу пришлось вернуть, энциклопедию продать, чтобы погасить набежавшие неожиданно расходы. Вместе с резидентурой ГРУ отметили день Советской Армии. Тепло распрощался я с коллегами – «соседями», а через день настал мой черед проститься со своими.

Собрались все в маленьких душных комнатах. Произносили прочувствованные речи. Я призвал остающихся не растерять зёрна опыта, накопленного за пять лет, способности разумного риска и спортивного азарта, без которых немыслима творчески насыщенная и плодотворная работа. Полоник испуганно смотрел на меня, как будто я закладывал мину под его планы и надежды. Подарили мне на прощание спиннинг.

26 февраля вместе с дочерью и женой рейсом Аэрофлота я прибыл в Москву, а через два дня увидел своего нового начальника – полковника Виталия Боярова. К тому времена Григоренко уже переместился на должность руководителя Второго Главного управления КГБ – контрразведки страны.

В те годы ПГУ размещалось на Лубянке, как и все основные подразделения центрального аппарата КГБ. В маленьких улочках и переулках, примыкающих к площади Дзержинского, имелось еще несколько зданий, также принадлежавших разведке. Для меня, почти двенадцать лет общавшегося с Центром главным образом «по переписке», все это было внове. Начался этап освоения премудростей бюрократической жизни.

Мой шеф произвел первоначально не самое лучшее впечатление. В его лице не хватало мягкости и доброжелательности. Он был агрессивен, напорист и безапелляционен. На фоне моих почти дружеских отношений с Соломатиным, Барковским и Ивановым Бояров выглядел как человек, с которым нелегко будет найти общий язык. Его заместители – мои коллеги – смотрелись еще хуже. Один, выходец из транспортного отдела, работавший когда-то во Франции, беспрестанно курил, матерился и доказывал всем, что они не умеют работать; другой был суматошлив и непоследователен в своих решениях, третий вообще ничем не выделялся. Оказавшись в этой когорте контрразведывательных асов моложе других лет на десять, я чувствовал на себе постоянно их настороженно-скептический, оценивающий взгляд.

Пока я дожидался приглашения на заседание коллегии КГБ, где предстояло утверждение моей кандидатуры, мне вдруг позвонил Сергей Антонов, тогдашний начальник Девятого управления, и предложил переговорить с ним о работе в правительственной охране в качестве начальника Первого отдела. С Антоновым я познакомился еще в 1958 году, когда попал в отдел США и Латинской Америки после окончания разведывательной школы. Он был старше меня, вел Южноамериканский континент после командировки в США и проявил внимание ко мне, как к молодому, еще не оперившемуся сотруднику.

Сергей сразу взял быка за рога. «Слушай, – сказал он командирским тоном, – ты же без кола без двора. Я навел справки: у тебя даже телефона нет. Приходи к нам, у меня Лев Бурдюков, ты его помнишь по Первому отделу. Дадим тебе самое крупное подразделение в девятке. Там больше тысячи человек, агентурная работа. Тебе все это знакомо. Квартиру дам в лучшем в Москве доме, машина у подъезда и кормежка по первому классу. Через годик-два, глядишь, и на генерала потянешь. Давай, соглашайся». Я сердечно поблагодарил Антонова за доверие и заботу, но предложение отклонил сразу, сославшись на то, что все мои документы уже в коллегии. Обижать хорошего человека мне не хотелось, но служба в охране, даже правительственной, меня не устраивала. В памяти еще свежи были события, связанные со смещением Хрущева, к тому же мне претила мысль о том, что надо будет перед кем-то изгибаться, прислуживать. Дворцовые игры не для меня.

Постепенно я знакомился с коллективом внешней контрразведки, не вникая пока в ее дела.

Вторая служба пребывала в состоянии неуверенности и выжидания. Только что ушел Григоренко, признанный лидер, человек жесткий, бескомпромиссный, державший Службу в кулаке и не подпускавший к ней близко нытиков и критиков. Сформирована она была в шестидесятых годах на базе нескольких самостоятельных отделов, прежде всего 14-го (контрразведки) и 9-го (эмиграции), но многие смотрели на нее как на незаконнорожденное дитя. Недоброжелатели считали, что контрразведка за границей должна быть частью общего разведывательного процесса и что ее обособление чревато опасностью не только для дела, но и для спокойной и уверенной работы других подразделений. У контрразведчиков сложилась устойчивая репутация неотесанных, подозрительных, вечно сующих везде свой нос сотрудников, не способных к ювелирной работе.

Пришедший на смену Григоренко его заместитель Бояров рассматривался большинством во Второй службе как преемник традиций и стиля руководства бывшего начальника. Вместе с тем многих озадачивали подчеркнутая независимость суждений молодого полковника, апломб и необычная для контрразведки изысканность манер. Неудивительно поэтому, что коллектив воспринял с опаской появление еще одного «варяга».

Между тем, знакомясь с историей становления внешней контрразведки, я вскоре оказался ее горячим и искренним приверженцем. Я пришел к выводу, что она, по сути, положила начало всей системе организации защиты государства от подрывных действий извне. Эта система умело эксплуатировала романтику и мораль интернационализма.

Особенно на победоносной волне 1945 года к Советскому Союзу потянулись новые сторонники и доброжелатели, искренне поверившие в неизбежный триумф коммунистических идей. Мощный приток сил в левое движение, особенно в Европе, благоприятствовал деятельности советской резидентуры во многих странах. Во Франции, Бельгии, Италии добровольцы шли один за другим, предлагая свои услуги органам. В США на почве антифашистских настроений резидентуры сумели обзавестись рядом ценных источников, обеспечивавших Москву секретной документальной информацией по широкому спектру проблем. Только от одного агента, внедренного в министерство юстиции, поступили тысячи документов о работе американской контрразведки. Огромное число материалов продолжал передавать К. Филби. Вскоре к нему присоединился Джордж Блейк, затем один из руководителей западногерманской разведки БНД Хайнц Фельфе.

В пятидесятых годах практически все основные аспекты деятельности английских, западногерманских и французских, а также в значительной мере американских спецслужб находились под контролем советской разведки.

Крах начался после измены одного за другим нескольких офицеров КГБ, бежавших на Запад, и предательства агентуры в США, позволившей ФБР выявить сеть помощников КГБ в различных американских ведомствах. Последовавшая волна шпиономании захлестнула не только США, но и Европу. XX съезд КПСС и разоблачение преступлений сталинской клики внесли полнейшую сумятицу в ряды тех, кто служил резервуаром, пополнявшим агентурный аппарат разведки. Массовое бегство рядовых коммунистов сопровождалось расколом многих партий, оттоком попутчиков, усилением антисоветских проявлений в различных слоях общества. С точки зрения приобретения новых источников резидентуры оказались у разбитого корыта.

Конец пятидесятых годов можно сравнить с перевернутой страницей в истории. Общественное сознание, очнувшись от гипноза революционной фразы, как после долгой болезни, выходило на иной уровень восприятия происходящего. Идеологическая обработка уже не давала желаемых результатов. В арсенале разведки побудительные мотивы сотрудничества все чаще сводились к сделке, голому расчету, основанному на желании одной стороны продать, а другой – купить. Этот момент хорошо подметил бывший директор ЦРУ У. Колби в семидесятых годах: «Русским удается иногда вербовать американцев на материальной основе, выплачивая им в разовом порядке деньги за передаваемую информацию. Но вербовать на идейной основе они смогут только тогда, когда убедительно покажут, что их страна является политической и социальной моделью общества будущего». На каком-то этапе пацифистская деятельность выступала в виде некоего идеологического суррогата, но и она постепенно утрачивала потенциал, пригодный для оперативного манипулирования. Существенно снизилась роль шантажа и принуждения, основанных на добытых внутренней контрразведкой компрометирующих материалах.