Текст книги "Сюнну, предки гуннов, создатели первой степной империи"

Автор книги: Олег Ивик

Соавторы: Владимир Ключников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

«Когда Ли My прибыл [на границу], он восстановил прежние порядки. В течение нескольких лет сюнну ничего не добились, но, как и прежде, считали [Ли My] трусливым. Стоявшие на границе воины [чжаоской армии], не участвуя в сражениях, постоянно получали поощрения и все рвались в бой. Тогда [Ли My] отобрал в своем войске 1300 боевых колесниц, 13 тысяч всадников, 50 тысяч храбрых воинов, достойных награды в сто золотых, кроме того – 100 тысяч метких стрелков из лука, и всех их стал тренировать, готовя к боям. Тем временем выросло поголовье скота, люди заселили все земли. Когда сюнну вторглись малыми силами, то он отошел, сделав вид, что потерпел поражение, потеряв при этом несколько тысяч человек. Узнав об этом, сюннуский шаньюй (правитель. – Авт.)вторгся в чжаоские земли с огромной массой своих воинов. Но Ли My, знавший многие удивительные способы ведения боя, развернул свои левый и правый фланги и ударил по армии сюнну, нанеся ей крупное поражение. Погибло более 100 тысяч сюннуских конников. Он уничтожил [племена] данъланъ,разгромил [племена] дунху,принудил сдаться [племена] линьху.Шаньюй спасся бегством. В последующие десять с лишним лет племена сюнну уже не решались приближаться к пограничным городам Чжао» ^{51} .

Китайские хронисты склонны были преувеличивать подвиги воинов Поднебесной, и число погибших сюннуских конников, возможно, не соответствует действительности. Но уже ясно, что сюнну к середине III века до н. э. располагали огромной армией. Они выступали в союзе с целым рядом племен, которые позднее войдут в состав сюннуской державы. У них имелся единый шаньюй – хотя не исключено, что в то время он был еще не полновластным правителем, а лишь военным вождем, возглавившим разрозненные племенные отряды в дни набегов на Чжао. Так или иначе, сюнну уже приблизились к созданию своего государства.

Китай в те годы тоже стоял на пороге централизации. Эпоха «борющихся царств» завершалась. В конце III века до н. э. правитель государства Цинь, по имени Ин Чжэн, объединил под своей властью разрозненные царства, на которые пятью веками ранее распалось Срединное государство, и принял имя Цинь Ши-хуанди. Новоявленный император очень быстро обессмертил это имя беспрецедентными реформами, приказав уничтожить на территории Поднебесной все книги, кроме тех, что повествовали о сельском хозяйстве, медицине и гадании, а недовольных конфуцианских ученых живыми зарыл в землю. Кроме того, император прославился активными поисками «эликсира бессмертия» – он собирался жить вечно, что не помешало ему с первых дней правления начать строительство своей грандиозной гробницы, в которой разместилась знаменитая «терракотовая армия».

Но были у Цинь Ши-хуанди и начинания иного рода: он потратил немало сил на завоевания северных земель и укрепление границ Поднебесной. Впрочем, историческая значимость этих побед уже в те годы вызывала сомнения. Ли Сы, советник Цинь Ши-хуанди, увещевал его:

«Нельзя [этого делать]. Сюнну не имеют для жительства городов, обнесенных внешними и внутренними стенами, у них нет запасов, чтобы защищать их; они кочуют с места на место, поднимаясь [легко] словно птицы, а поэтому их трудно прибрать к рукам и управлять ими. Если в их земли глубоко вторгнутся легковооруженные войска, им неизбежно будет не хватать продовольствия, а если войска прихватят с собой зерно, то обремененные грузом будут [везде] опаздывать. Приобретение принадлежащих им земель не принесет нам пользы, а присоединение народа не создаст возможности подчинить его и удержать под контролем. Если же, одержав победу, истребить их, то Вы не будете отцом и матерью для народа. [Война] утомит лишь Срединное государство и принесет радость сюнну, а это не дальновидный план» ^{52} .

Но видимо, император имел другое мнение о том, как быть «отцом и матерью» для своего народа. Посланный им военачальник Мэн Тянь разбил варваров и отвоевал земли к югу от северной излучины Хуанхэ. Вероятно, тогда же ему довелось взять в плен сюннуского вождя – Сыма Цянь вскользь упоминал пленение некого шаньюя войсками династии Цинь ^{53} .

Оборонительные стены, защищавшие отдельные царства от кочевников, были реконструированы и объединены в Великую Китайскую стену. Вдоль Хуанхэ возникли 44 уездных города, их заселили ссыльными преступниками ^{54} . Кстати, это отнюдь не означало, что на границе с кочевниками теперь обитали в основном люди с криминальными наклонностями – ведь по китайскому законодательству уголовному наказанию (вплоть до смертной казни!) могли подвергнуть не только самого осужденного, но и членов его семьи; в циньское время за государственные преступления казнили три поколения родственников преступника по линиям отца, матери и жены. Поэтому города на берегах Хуанхэ исправно заселялись хотя и ссыльными, но вполне благонамеренными китайцами.

Позднее сановник Чжуфу Янь резко критиковал завоевательную политику Цинь Ши-хуанди. В докладе трону он писал, что приобретенные земли «состояли из озер и солончаков, не производили пяти видов злака», тем не менее для их обороны требовалась огромная армия. «Более десяти лет солнце палило воинов, а роса увлажняла войска, погибло неисчислимое множество солдат, которым так и не удалось достичь северного берега Хуанхэ. Разве для этого не хватало людей или не было достаточного количества оружия и доспехов? [Нет], не позволяли условия местности».

На содержание армии пришлось работать всей Поднебесной. «Хотя мужчины старательно обрабатывали поля, провианта [для войск] не хватало, и хотя женщины пряли, [полотна] для палаток недоставало. Народ утомился, сироты и одинокие, старики и дети были не в состоянии содержать друг друга, на дорогах повсюду валялись трупы, и, видимо, поэтому Поднебесная восстала против [династии] Цинь» ^{55} .

Империя Цинь просуществовала около пятнадцати лет, и, хотя уничтожила ее внутренняя смута, северные варвары, точнее, разорительные войны с ними немало способствовали смене власти.

Описывая время правления Цинь Ши-хуанди, Сыма Цянь впервые начинает системно употреблять слово «сюнну». Хотя историк и утверждал, что Чунь-вэй, родоначальник этого племени, восходил к древней династии Ся, для предыдущих эпох он в своих обширных «Исторических записках» использовал преимущественно другие названия северных и северо-западных племен, и этноним сюнну,как мы уже говорили, изредка появляется на страницах этого труда лишь при описании событий середины III века до н. э. Даже в главе «Сюнну ле чжуань» («Повествование о сюнну») Сыма Цянь, вскользь помянув сюнну в самом начале, долго перечисляет события, связанные с жунами, дии ху(завершив исторический экскурс словами: «От Шуньвэя до Тоуманя прошло более тысячи лет. За это время племена сюнну то усиливались, то, распадаясь, слабели» ^{56} , подразумевая, что все они и есть сюнну). Но в конце III века до н. э., в годы правления императора Цинь Ши-хуанди, на страницах этой главы вновь появляются сюнну, а затем и их шаньюй Тоумань. С этого момента историк отказывается от большинства прежних этнонимов и, говоря о подданных шаньюев, называет их сюннуили ху, употребляя эти слова как синонимы.

Сыма Цянь пишет: «У сюнну шаньюя звали Тоумань. Будучи не в силах одолеть Цинь, он перебрался на север. Прошло более десяти лет. (…) В Срединном государстве воцарилась смута (после смерти Цинь Ши-хуанди. – Авт.),и люди, поселенные в приграничных городах, вернулись назад. Тогда сюнну, почувствовав себя вольготно, снова переправились на южный берег Хуанхэ и стали соседствовать со Срединным государством по прежней укрепленной пограничной линии» ^{57} .

С того времени (а если точнее, то с правления Маодуня, наследника Тоуманя) и начинается история державы сюнну. И примерно тогда же на северных границах Поднебесной появляются могильные сооружения, которые археологи уже уверенно интерпретируют как сюннуские.

* * *

Китайские хроники возводят корни сюнну к северным и северо-западным кочевникам середины III или уж по крайней мере первой половины II тысячелетия (сегодня мы знаем, что в ту эпоху кочевое скотоводство в лучшем случае только-только успело сформироваться). Если судить по одним лишь летописям, складывается впечатление, что на северных и западных границах Китая с давних пор существовало множество племен, которые в разные времена назывались по-разному и в III веке до н. э. (или к III веку до н. э.) объединились под общим названием «сюнну». Хотя легендарный беглец Чунь-вэй из династии Ся и считался родоначальником сюнну, но те же самые летописи, говоря о временах до создания сюннуского союза, упоминают этот этноним достаточно редко, предпочитая говорить о сяньюнь, жунах, дии т.д.

Можно предположить, что представление о сюнну как об едином народе сложилось уже после объединения кочевых племен в единое государство и китайские историки, которым посчастливилось жить после этого знаменательного события, сами не знали, которое из этих племен назвать непосредственным предком современных им сюнну.

Описывая тысячелетний период, прошедший после жизни Чунь-вэя, Сыма Цянь сообщает: «За это время племена сюнну то усиливались, то, распадаясь, слабели; так происходило издавна, и нет даже возможности последовательно изложить [раннюю] историю их родов и правлений» ^{58} .

Современные историки, как правило, охотно соглашаются с этим высказыванием, по крайней мере со второй его частью, потому что у них по поводу корней и ранней истории сюнну дело обстоит еще хуже, чем у Сыма Цяня. Ведь когда китайский хронист писал свои сочинения, он еще не должен был учитывать данные археологии. А данные эти столь же противоречивы, как и данные китайских летописей, поэтому вопрос о предках сюнну археологами до сих пор не решен – археологическая культура сюнну тех времен, когда они уже доподлинно известны под этим именем, не имеет единого достоверного корня ни на северных и западных границах Китая, ни где-либо еще.

Сюнну создали свое государство в III веке до н. э. – об этом мы подробно будем говорить ниже. В последующие века они оставили на территории Китая, Монголии и Забайкалья множество могил, принадлежавших как знати, так и простолюдинам. Для кочевников, у которых не было письменности и почти не было городов и селений (а те немногие, что были, возможно, принадлежали не самим сюнну, а подчиненным им народам), именно характером погребального обряда – устройством могилы, ее инвентарем – и определяется этническая принадлежность.

Если допустить, что предки сюнну испокон века жили на границе с Китаем, здесь должны были сохраниться могилы предыдущих эпох, конструкция и инвентарь которых в достаточной мере напоминали бы сюннуские. Однако явных аналогий археологи не обнаружили, а неявных обнаружили множество, причем в самых разных регионах, и это заставило их выдвинуть разнообразные и взаимоисключающие гипотезы о происхождении сюнну.

Среди ученых, пытающихся увести корни сюнну в достаточно далекое прошлое, можно назвать китайского археолога Тань Гуаньцзиня – он связывает их с так называемой «культурой ордосских бронз», которая складывалась в Ордосе с XIII века и достигла расцвета в XII—VI веках до н. э. Ученый подчеркивает, что именно в районе Ордоса обитали племена, которые, согласно древним китайским хронистам, в разное время назывались гуйфан, сяньюньи dw и считались предками сюнну. Эту точку зрения разделяют отдельные российские археологи, причем некоторые из них находят черты сходства между могилами «ордосских бронз» и местными же погребениями предшествующих эпох, что позволяет проследить возможные корни сюнну вплоть до неолита. Однако ученым до сих пор не вполне понятно, каким образом «культура ордосских бронз» трансформировалась в собственно «сюннускую», и это ставит под сомнение теорию в целом.

Некоторые исследователи (в том числе Л. Гумилев) считали, что корни сюнну надо искать в археологической «культуре плиточных могил». Для читателей, далеких от археологии, поясним, что существовало множество древних народов, названия которых до наших дней не дошли, и некоторым из них археологи дали имена по какой-то типичной черте связанных с ними археологических находок: предметов быта, произведений искусства, погребальных сооружений… Такова была и «культура плиточных могил» – именно этот народ, живший в том числе на территории современной Монголии и отделенный от Китая пустыней Гоби, и был, с точки зрения ряда археологов и историков, прародителем сюнну. По версии Л. Гумилева, народ этот возник в результате смешения китайских эмигрантов с кочевниками, населявшими северные границы Поднебесной, и их последующего переселения в Монголию (через Гоби), где они вновь смешались с местными племенами ^{59} .

Российский исследователь С. Миняев относит формирование сюнну к лесостепным районам Юго-Западной Маньчжурии. Здесь были обнаружены погребения VIII—IV веков до н. э., относящиеся к культурам скифского круга, – они, по мнению исследователя, имеют много общих черт с погребениями сюнну III—I веков до н. э. ^{60} Что же касается того, что ни сяньюнь,ни сюньюй,ни прочие народы, описанные в китайских хрониках как прародители сюнну, в этих местах никогда не обитали, эта проблема, по мнению С. Миняева, снимается современными исследованиями в области фонетики китайского языка: согласно им, названия племен древних скотоводов не могли трансформироваться в этноним сюнну,и, следовательно, все эти племена, вопреки хронистам, к сюнну никакого отношения не имели. С. Миняев считает, что сюнну стали контактировать с китайцами лишь в III веке до н. э. ^{61}

П.Коновалов предлагает версию, которая в какой-то мере примиряет несколько «археологических» точек зрения как между собой, так и с китайскими летописями. Он считает, что на юго-западе Маньчжурии существовал некий народ, который был общим предком и для сюнну, и для дунху(монголов). Мигрируя на запад, эти племена вступили в контакт с жунамии ди,обитавшими в районе Ордоса, в результате чего и образовался народ, получивший название «сюнну». Кроме того, Коновалов вслед за Гумилевым отмечает, что в формировании сюнну приняли немалое участие и китайцы ^{62} .

Сюнну многое роднит не только с монгольскими и тюркскими народами, но и со скифскими. Н. Полосьмак высказала гипотезу о том, что в образовании сюнну сыграли роль сакские племена Центрального Казахстана, мигрировавшие на восток, – их влиянием она объясняет многие индоевропейские черты культуры сюнну. Она, как и некоторые другие ученые, видит большое сходство сюннусских памятников со «скифосибирскими» ^{63} .

Впрочем, такое сходство совсем не обязательно говорит о миграции племен. По меткому замечанию американского археолога М. Фрачетти, «это вечная головная боль евразийской археологии: что перемещалось – люди или артефакты» ^{64} . То же самое может касаться и некоторых культурных традиций. Так или иначе, кто бы и куда ни перемещался, очень многие ученые видят родство сюнну с индоевропейцами ^{65} .

Свою лепту в решение вопроса о происхождении сюнну пытались внести и лингвисты. Но если у археологов обилие версий проистекает из многообразия находок (пусть не всегда убедительных), у лингвистов дело обстоит наоборот. Взаимоисключающих версий у них тоже хватает, но виной всему – почти полное отсутствие материала. Язык, на котором говорили древние сюнну, практически не сохранился – немногие дошедшие до нас слова не дают возможности уверенно привязать его к какой-либо группе языков. На сегодняшний день большинство специалистов склоняются к тюркской гипотезе, но их доводы нельзя не признать достаточно шаткими. Кроме того, существуют и другие версии. Антропологи, исследовавшие черепа из погребений сюнну, констатируют, что в ту эпоху, когда они уже сложились как народ (или, возможно, как союз племен), сюнну являли собой смешение не только разных монголоидных групп, но и двух больших рас – монголоидов и европеоидов ^{66} . Район формирования сюнну, где бы именно оно ни происходило, располагается примерно между районами обитания монголоидов на востоке – и Западной Монголией и Тувой, где преобладали европеоиды, на западе. До возникновения сюннуской державы две расы жили не слишком смешиваясь, хотя четкой границы между ними не было, – просто количество монголоидов увеличивалось к востоку. Но с конца III века до н. э. на территории молодой державы начинается метисизация населения – смешение не только культур, но и рас ^{67} . Хотя в целом в облике сюнну, а потом и гуннов в Европе преобладали монголоидные черты ^{68} .

* * *

Огромное количество версий о предках сюнну, выдвинутых как древними китайскими историками, так и современными археологами, утвердило авторов настоящей книги в мысли (впрочем, не слишком оригинальной) о том, что, возможно, сама постановка вопроса не вполне корректна. С уверенностью говорить о сюнну как о народе можно лишь с III века до н. э. Возможно, как раз объединение племен и стало началом не только политической, но и этнической истории сюнну, ускорив расовое смешение и возникновение единой материальной культуры. Искать же предков сюнну только среди одной из предшествующих археологических культур – не имеет особых перспектив.

Впрочем, откуда бы ни взялись сюнну, в III веке до н. э. они активно заявили о себе, создав на границах Китая гигантскую, первую в истории кочевую империю. Но об этом – в следующей главе.

Глава 2.
Создание империи

В те годы, когда император Цинь Ши-хуанди оттеснил кочевников на север, воздвиг Великую стену и построил вдоль границы сорок четыре новых города, власть над сюнну принадлежала шаньюю по имени Тоумань. Из текста «Исторических записок» не вполне понятно, существовал ли в это время какой-то союз их племен, или же Тоумань правил лишь одним из них. Судя по той огромной армии, которые сюнну и их союзники смогли выставить против царства Чжао в середине III века до н. э. (см. главу «Поиски предков»), процессы объединения у северных варваров уже шли полным ходом. Тем не менее их гигантская кочевая империя была создана поколением позднее. А пока Тоумань под натиском китайцев перебрался на север.

Старшего сына Тоуманя звали Маодунь (Модэ или Моду), он должен был наследовать отцу. Но шаньюй решил передать власть младшему сыну, рожденному любимой женой. Для того чтобы избавиться от нежелательного, хотя и законного претендента, Тоумань отправил своего наследника заложником к племенам юэчжи,а потом напал на них, рассчитывая, что заложник будет убит. Юэчжидействительно собрались расправиться с юношей, однако Маодунь, «завладев прекрасным конем, сумел ускакать» и вернулся к отцу. Тот, как пишет Сыма Цянь, «оценил его мужество» и отдал под командование сына десять тысяч всадников. Быть может, Тоумань просто вынужден был сделать красивый жест, чтобы отвести от себя подозрения в попытке сыноубийства. Во всяком случае, Маодуня это не обмануло, и он стал тщательно готовить свою маленькую армию.

Маодунь приказал изготовить стрелы «минди» со свистящими наконечниками и издал приказ: «Каждый, кто не станет немедленно стрелять в направлении полета свистящей стрелы, будет обезглавлен». Сыма Цянь рассказывает:

«[Маодунь] отправился на охоту на диких птиц и зверей и всем, кто не стрелял туда, куда летели свистящие стрелы, он снес головы. В конце концов Маодунь выпустил свистящую стрелу в своего отличного коня, и некоторые из его приближенных не осмелились выстрелить в него. Маодунь тут же казнил тех, кто не стал стрелять в коня. Еще через некоторое время Маодунь выпустил свистящую стрелу в свою любимую жену. Некоторые из его приближенных страшно испугались и не осмелились стрелять, Маодунь казнил и их. Через какое-то время Маодунь поехал на охоту и послал свою свистящую стрелу в отличного скакуна, принадлежавшего шаньюю, все его приближенные выстрелили по нему. Тогда Маодунь понял, что все его приближенные годятся в дело. Как-то во время охоты со [своим] отцом Тоуманем он выпустил свистящую стрелу в Тоуманя, и все его приближенные тоже выстрелили свистящими стрелами в том же направлении и убили шаньюя Тоуманя. Затем [Маодунь] предал смерти мачеху, младшего брата, тех сановников, которые не повиновались ему, и объявил себя шаньюем» ^{69} . Это случилось в 209 году до н. э. ^{70}

Ближайшими соседями сюнну в те годы были племена дунху,они «были сильны и процветали». Узнав о воцарении нового правителя, дунхунаправили к нему посла с требованием отдать «скакуна Тоуманя, который мог пробежать в день тысячу ли». Тысяча ли тогда составляла 432 километра [2]2
  В эпоху Цинь—Хань ли составлял 432 м (Крюков.Древние китайцы. С 370).


[Закрыть](сегодня – строго 500 километров); это значительно больше, чем может проскакать за сутки даже очень хорошая лошадь (максимальный зарегистрированный результат —311,6 километpa в сутки ^{71} ), – вероятно, Сыма Цянь несколько приукрасил достоинства коня. Во всяком случае, приближенные Маодуня решительно воспротивились такому требованию. Однако сам Маодунь сказал: «Разве можно, живя по соседству с другим государством, пожалеть [для него] одного коня?» И лошадь была отправлена к новым хозяевам.

Через некоторое время осмелевшие дунхунаправили Мао-дуню очередное требование: они хотели получить одну из его жен. Приближенные шаньюя вновь воспротивились и обвинили соседей в том, что те «не знают правил поведения». «Маодунь [на это] ответил: “Разве можно, живя по соседству с другим государством, пожалеть для него одну женщину?” И он отдал свою любимую жену дунху».

Тогда дунху,«еще более возгордясь», потребовали отдать им пограничные земли, лежавшие между ними и сюнну. Земли эти не были населены и по большому счету никому не были нужны; некоторые из советников Маодуня сказали: «Эти заброшенные земли можно отдать, а можно и не отдавать». Но на этот раз правитель пришел в «страшный гнев». Он сказал: «Земля – это основа государства, разве можно отдавать ее!» И отрубил головы всем, чья точка зрения не совпала с его собственной. Лишились голов и те, кто запоздал явиться на срочно объявленную мобилизацию.

Вероятно, Маодунь слегка покривил душой и дело было не столько в землях, сколько в том, что дунху,привыкшие к покладистости соседа, никак не ожидали от него такой реакции и не были готовы к нападению. «Маодунь во главе своих отрядов атаковал дунху,разгромил их и убил их предводителя, взяв в плен множество людей, скота и имущества».

Одержав первую победу, Маодунь разгромил племена юэнжина западе, а на юге завоевал территории, занятые племенами лоуфаньи байян.Он полностью вернул сюннуские земли, отобранные императором Цинь Ши-хуанди, и установил границу с Китаем по прежней укрепленной линии к югу от Хуанхэ. Потом он вторгся в земли Янь (в окрестностях современного Пекина) и Дай (во Внутренней Монголии). Теперь в его распоряжении имелось уже более трехсот тысяч лучников. На севере сюнну подчинили племена хуньюй, цюйшэ, динлин, гэкуньи синьли.С тех пор, пишет Сыма Цянь, «вся сюннуская знать и высшие сановники покорились Маоду-ню, посчитав его мудрым правителем» ^{72} .

В научной литературе Маодуня часто отождествляют с Огуз-каганом, эпическим предком тюркского народа, – эту точку зрения впервые предложил Н.Я. Бичурин ^{73} . Действительно, биографии обоих героев – исторического и эпического – в чем-то схожи ^{74} . Конечно, Маодунь из китайских летописей, в отличие от Огуз-кагана, не мог похвастаться тем, что был зачат матерью от луча света, вырос за сорок дней и имел в помощниках говорящего волка ^{75} . Но оба героя едва не погибли от козней своих отцов, оба пришли к власти, совершив отцеубийство, оба не слишком дорожили двумя своими первыми женами, оба провели схожие структурные преобразования в своих государствах ^{76} .

Сыма Цяня отделял от его героя не такой уж долгий период времени – около ста лет. Тем не менее за этот короткий срок рассказы о Маодуне успели приобрести типичные для эпоса (или даже для сказки) черты: повтор аналогичных событий по три или четыре раза с нарастанием эффекта (стрельба вслед за свистящими стрелами, отсылка дани соседям); готовность героя ритуально пожертвовать такими традиционными для фольклора ценностями, как конь и жена; положительная оценка главного героя, хотя он совершает поступки безусловно аморальные (убийство отца, мачехи и младшего брата).

Отметим, что отцеубийство (несмотря на то что в данном случае его можно оправдать местью) было тяжелейшим, практически невероятным преступлением в глазах любого китайца. Оно нарушало основы не только конфуцианской морали, но и самой структуры мироздания. И тот факт, что Сыма Цянь сообщает об убийстве Маодунем собственного отца совершенно спокойно, не давая этому преступлению никаких нравственных оценок и не выводя из него никаких грядущих катастроф, говорит о том, что историк, описывая юность будущего шаньюя, опирался не на китайские архивы, а на сюннуский эпос.

Кроме того, очень многое из того, что рассказывает Сыма Цянь о Маодуне, представляется попросту невозможным в реальной жизни – на это обращает внимание Н. Н. Крадин в книге «Империя хунну» ^{77} . Во-первых, трудно представить, чтобы политический переворот и отцеубийство готовились столь публично, с привлечением такого количество народа. Во-вторых, известно, что мужчины из рода шаньюев (Сюй-ляньти или, в другой транскрипции, Люаньди ^{78} , Луяньти ^{79} ) традиционно брали жен в других знатнейших сюннуских родах: Хуянь, Сюйбу, Цюлинь и Лань ^{80} . Конечно, среди многочисленных супруг шаньюя могли рано или поздно появляться и женщины иного происхождения. И все же есть все основания думать, что юноша, которому еще не исполнилось и 25 лет и который совсем недавно вернулся к своим соплеменникам, не успел обзавестись гаремом. Скорее всего, жена Маодуня была сосватана ему отцом, когда тот решил примириться с сыном, и, значит, она принадлежала к сюннуской знати. Беспричинное убийство этой женщины не могло остаться безнаказанным. В-третьих, непонятно, почему массовые казни воинов, не решившихся пустить стрелу в коня и в знатную женщину, не обратили на себя внимание шаньюя и его приближенных. Да и сами воины – свободные общинники – не стали бы терпеть подобный террор от человека, который был всего лишь одним из возможных наследников шаньюя. В-четвертых, невероятно, чтобы кто-либо, будь он даже и родным сыном, мог без последствий для себя убить любимую лошадь отца. Конь всегда был священным животным для кочевника, убийство чужого коня было вызовом и жесточайшим оскорблением. Не слишком вероятным представляется и сам факт отцеубийства, более типичный для фольклора, чем для реальной жизни. Конечно, всякое случалось, и все же в истории кочевого мира в борьбе за престол значительно чаще убивали братьев, кузенов, дядей и других родичей – то есть возможных претендентов, чем отца.

Но какими бы эпическими подробностями ни украсились образ и биография Маодуня, не вызывает сомнения одно: так или иначе, этот человек стал шаньюем, возглавил сюннуские племена и вернул земли, утраченные Тоуманем.

* * *

Китайцам же в те годы было не до северного соседа – в стране завершалась гражданская война. Генерал Сян Юй, разгромивший циньскую династию, теперь, в свою очередь, терпел поражения от новоявленного повстанческого вождя Лю Бана – вчерашнего крестьянина и будущего основателя династии Хань, которой на четыре последующих века было суждено утвердиться на троне Поднебесной. Маодунь решил воспользовался смутой и двинуть свои войска на Китай.

В 202 году до н. э. Лю Бан, уже носивший титул Хань-вана, одержал окончательную победу над своими противниками и провозгласил себя императором (в китайских летописях он обычно фигурирует под посмертным именем Гао-ди или храмовым Гаоцзу [3]3
  Китайские императоры зачастую входили в историю не под личными именами, а под посмертными или так называемыми храмовыми (тоже посмертными).


[Закрыть]). Но власть его еще не упрочилась, и на окраинах было неспокойно. Северные земли Поднебесной он отдал в управление военачальнику Хань Синю, которому был в значительной мере обязан и победами, и троном. Благодарный император назначил Хань Синя «править землями к северу от Тайюани с резиденцией в Цзиньяне и [повелел] быть готовым к отражению [племен] ху».Но Хань Синь счел, что его резиденция находится слишком далеко от театра военных действий, и испросил высочайшего дозволения перенести ее в пограничный город Май. Возможно, он уже тогда замышлял измену, но ничего не подозревающий император дал согласие.

Осенью следующего года Маодунь со своим войском взял ставку Хань Синя в окружение. Китайский военачальник затеял с сюнну переговоры, но почему-то предпочел вести их тайно, и императорский двор, узнав, что он «неоднократно посылал тайком послов к ху»,заподозрил Хань Синя в измене. В Май был послан чиновник для расследования этого дела. Тогда Хань Синь, уже не скрывая своих намерений, договорился с Маодунем о совместных военных действиях против бывших соотечественников. «Затем он поднял восстание, сдал Май хусцам [и] напал на Тайюань». Военачальники, служившие под началом Хань Синя, поддержали своего командира, и их армия объединилась с армией сюнну ^{81} .

Император лично возглавил войска, чтобы покарать как изменников, так и северных варваров. Но погода не благоприятствовала китайцам. Сыма Цянь пишет: «Стояла зима, сильно похолодало, шли дожди и снега, и в каждой десятке ханьских солдат у двух или трех человек оказались обмороженными пальцы. Тогда Маодунь, притворившись побежденным, стал отходить, заманивая ханьские войска». ^{82}

Историю отступления Маодуня Сыма Цянь излагает по крайней мере в трех главах своих «Исторических записок», причем иногда оно описано как тактический ход ^{83} , а иногда – как реальное поражение ^{84} . Сегодня трудно сказать, когда историк покривил душой, но, вероятно, он, будучи патриотом, несколько приукрасил победы китайского оружия. Во всяком случае, сюнну отступили, но император усомнился в том, что его армия может нанести им решающий удар, и послал во вражеский стан лазутчиков. Однако Маодунь предвосхитил намерения противника. «Спрятав своих боеспособных мужей, упитанных быков и лошадей, сюнну выставили напоказ старых и слабых [мужчин] и истощенный скот. Посланцы, которых было около десяти человек, вернулись и доложили, что на сюнну можно нападать» ^{85} .

«Тогда все ханьские войска, насчитывающие триста двадцать тысяч воинов, по преимуществу пехотинцев, бросились на север преследовать противника. Император Гао-ди первым достиг Пинчэна. Еще не прибыли все пехотные части, а Маодунь во главе отборных войск из четырехсот тысяч всадников окружил Гао-ди у [возвышенности] Байдэн. В течение семи суток ханьские войска не могли оказать осажденным ни военной помощи, ни помощи продовольствием. Что касается сюннуских всадников, то на западной стороне все они были на белых лошадях, на восточной стороне – на сивых лошадях, на северной стороне – на вороных скакунах, на южной стороне – на каурых».