Текст книги "Призрак и сабля"

Автор книги: Олег Говда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ой, да нет у нее никакого молока, – тут же затараторила кикимора. – Вечно мой косноязычий дуралей что-то не то ляпнет. Это он так, вообще – о вашем будущем заботится… Бестолочь стоеросовая… – заворчала на мужа. – Скажи, ты хоть раз в жизни можешь подумать, прежде чем языком молоть? – и добавила поспешно. – Можешь даже и не сумлеваться, хозяин. Женись спокойно. Девица она… Ни стыда, ни урона твоей чести не будет.

– Молоко? – переспросил корчмарь, не расслышав всей фразы. Огляделся, увидел на полу кувшин. Нагнулся, поднял, понюхал…

– Да, молоко прокисло… Согласен, господин казак, без женских рук трудно дом содержать. Все хозяйство сразу кувырком идет… Помню, как-то моя Циля, лет двадцать тому, собралась в гости к своей сестре Саре, пару деньков погостить… И я, по собственной глупости, согласился. Вы не поверите, это был просто какой-то кошмар!.. С тех пор я больше никуда не отпускаю свою жену. А заодно, на всякий случай, – и тетю Соню… Но, не пытайтесь мне тут заговаривать зубы, а отвечайте прямо: где Ребекка?

– Не волнуйтесь, дядька Ицхак, – от неудачной оговорки суседка, Тарасу почему-то расхотелось смеяться, и неуместный хохот наконец-то отпустил парня. – С Ривкой все хорошо. Она спит. На полатях, за печкой… И спасибо вам за помощь. Но, с чего вы решили, что нам понадобиться петух?

Поспешно отдернув занавесочку и убедившись, что его дочь, счастливо улыбаясь во сне, полностью одетая и совершенно не растрепанная, в самом деле, сладко посапывает на теплой печи, Ицхак немного успокоился и наконец-то отпустил безвинную птицу. Заполучив свободу, петух в ту же минуту, кубарем выкатился за дверь и уже с улицы победно и возмущенно закукарекал.

– Я решил? – корчмарь уселся на табурет и стал обмахиваться ладонью. – Я себе вышел во двор, чтобы это, гм… Ну, в общем, посмотреть на звезды. И когда уже… почти досмотрел – меня, вдруг, как схватит кто-то сзади за плечи и как рявкнет прямо в затылок: "Хочешь увидеть дочь живой?! Сейчас же хватай самого горластого петуха и беги к Куницам!". Да так доходчиво сказал, что мне еще раз захотелось… гм, взглянуть на звезды. А потом – я подтянул штаны, спешно поймал петуха и помчался сюда, к вам. Вот и весь сказ… Может, кому-то от этого было очень смешно, но, должен признаться: мое сердце уже не годится для подобных шуток. Как-то, знаете, ускользает смысл веселья.

Потом корчмарь подошел к печке вплотную и подергал Ребекку за плечо. Но девушка лишь совершенно по-детски почмокала сквозь сновидение губами и перевернулась на другой бочок.

– Странно… Неужели наши перины стали такими твердыми? Или тетя Соня к гусиному пуху стала прибавлять еще и перо? Ночью только и слышно, как дочь ворочается, а тут – спит словно убитая… Тьфу-тьфу-тьфу! Вот уж воистину, язык без костей: сначала ляпнешь, а потом – жалеешь… И что нам теперь со всем этим делать, господин казак? Я имею в виду не только петуха… Породнимся – или как? За, полагающимся Ребекке, приданым, вы вместе придете, или она поутру сама домой заявится, как ни в чем не бывало?

– О бесчестье не надо думать, дядька Ицхак, – сразу посерьезнел Куница. – Вы и сами знаете: у нас с Ривкой давно все к свадьбе идет. По сердцу я ей, а она – мне. А что умаялась бедняжка и уснула – так пусть себе поспит. Я все равно в церковь собирался. Хотите – сначала вас домой доведу, а потом пойду к отцу Василию. Или наоборот – вы меня к церкви проводите? А по пути обсудим, как нам дальше быть… Что-то слишком много странного вокруг деется. С тех пор, как я цветок папоротника нашел. И бабушка как-то неожиданно умерла, и… все остальное. А главное – никто мне ничего объяснить не может.

– Это да, пан Куница… Странностей, хоть отбавляй. Взять, к примеру, хоть тех же нынешних постояльцев. Купцов, которые платят, не торгуясь и сдачи не пересчитывая! Бог свидетель, я ничего не имею против столь достойных людей, но зачем напяливать на себя чужую личину, совершенно не заботясь о том, что она трещит по всем швам? И эта странная, если не сказать больше, шутка с петухом? Или, может быть, скажите на милость, вы знаете зачем мне понадобилась седло и сабля вашего достойного батюшки?

– Это ты о чем сейчас говоришь, дядька Ицхак? – удивленно захлопал глазами Тарас. – Какая еще сабля? Ведь ваша вера запрещает брать в руки оружие.

– Так и я о том же… Не вера, а закон… но хрен редьки не слаще! – горячась, всплеснул руками корчмарь. – Оружие мне совершенно ни к чему! А вторую ночь к ряду снится, как я вымениваю их у тебя на гишпанский мушкет и пистоль. Что бедному еврею делать? Прямо, хоть иди в ближайшую синагогу испрашивать совета у ребе.

– А у тебя есть мушкет и пистоль? – еще больше удивился парень, пропуская мимо ушей очередное сетование.

– Клянусь пейсами и собственным здоровьем, господин казак, еще вчера вечером я был совершенно уверен, что их у меня нет совсем. Как и в том, что давно потерял передние зубы. Но, теперь, не стал бы божиться, пока не проверю то место – откуда достаю оружие в моих снах. Вот только желания убедиться в своей правоте, у меня почти столько же, как у человека, приговоренного к виселице, проверять на собственной шее прочность намыленной петли. Может – вместе глянем?

– Хорошо, – не стал отнекиваться Тарас. – Но сперва я все же схожу в церковь, да и вздремну часок-другой. А то совсем уже с ног валюсь. И ничегошеньки не соображаю.

Словам встревоженного Ицхака Мордехаевича Куница неожиданно обрадовался. Парень все больше убеждался в том, что из деревни ему придется уезжать. А куда еще может податься сын казака и запорожский новик, если не в свой курень, на Сечь? Слишком коротким был первый Сигизмундов реестр, чтобы вносить туда целые фамилии навечно. Обязанное стеречь огромные границы Дикого Поля, войсковое товарищество не могло ждать, пока сын убитого казака вырастет и займет в их рядах место своего отца. Поэтому, невзирая на все старания писаря Балабана, обещанного внесения в реестр можно было и не дождаться. Ну, а в дальней дороге, лучших попутчиков, чем хороший мушкет и пара пистолей, одинокому путнику и не сыскать.

– На тебе и впрямь лица нет. Хочешь отдохнуть – ложись, подремли чуток… – неожиданно совершенно по-свойски предложил Ицхак, поднимая с пола перевернутый оборотнем табурет и прислоняя его к стенке у двери. – А мне все равно сегодня уже не уснуть. Посижу тут, в уголке. Постерегу ваш с Ривкой сон. Уверяю тебя, Тарас, что ни поп, ни церковь до утра никуда из деревни не денутся. Тем более – брезжит уже за окном… А ты и в самом деле умаялся. Тетя Соня, как увидит бледный цвет твоего обличия, точно заартачиться. Не захочет за такого упыря нашу кровиночку отдавать…

Сказал – и тут же заткнул себе рот, испуганно озираясь. А потом быстро зашептал на иврите какую-то охранительную молитву.

– Ладно… Спасибо, дядька Ицхак… – Тарас уже начинал привыкать к тому, что непрерывно вынужден менять свои планы. – Немного вздремнуть мне и в самом деле не помешает…

Хотел еще что-то прибавить, но всего лишь мотнул упрямо чубом, ткнулся лбом в сложенные на столе руки и тут же, мгновенно провалился в глубокий, крепкий сон, – присущий только молодым людям, убежденным, что впереди у них еще очень много времени и все можно успеть.

Глава пятая

Проснулся Тарас, как только первые лучи солнца заглянули в горницу. И хоть спал он всего ничего – даже шея не успела занеметь от неудобного положения – парень почувствовал себя вполне отдохнувшим. Вот только с глазами у него творилось что-то неладное. Привычный мир словно подернулся легкой дымкой и стал раздваиваться. Но, не так неопределенно, как бывает при опьянении или после сильного удара по голове, а четко, словно каждым глазом Куница смотрел по отдельности. И видел, соответственно – нечто иное. К примеру – правый глаз утверждал, что кувшин сам взлетел в воздух и стал наполнять, стоявшую на столе, кружку. В то время как левый – явственно наблюдал полупрозрачную и чуть скособоченную женскую фигуру, чья тонкая рука, собственно, и удерживала столь ретивый сосуд.

Или вот еще: в то время, когда правый глаз Куницы видел самую обычную входную дверь, левый вдобавок подмечал еще и слабое сияние, разлитое по всему дверному косяку. Особенно яркое возле, подвешенной на гвоздик и перевернутой рожками вниз, подковы и – прямо над порогом. А еще более странным было то обстоятельство, что Тарас не только стал подмечать все эти странности в собственном доме, но также откуда-то знал, что подобное свечение издает, наложенное на дверь, охранное заклинание.

Куница обалдело помотал головой, усиленно поморгал, но ничего не изменилось. Правый глаз по-прежнему утверждал, что в комнате никого нет, а левый – с той же настойчивостью показывал, как кикимора, налила в кружку молоко и поставила кувшин на место.

– Видишь меня, хозяин? – прошелестела уважительно полупрозрачная женщина. – Не удивляйся… Это в тебе голос второй крови заговорил. Он же и колдовское зрение порождает. Выпей лучше парного молочка…

– И что, мне теперь все время в глазах двоиться будет? – пробормотал Тарас, не переставая тереть веки.

– Ну, что ты… – успокоила парня кикимора. – Вскорости привыкнешь и будешь смотреть вокруг тем зрением, каким сам захочешь. В зависимости от того, что увидеть понадобится.

– А раньше, почему со мной такого не случалось? – со вчерашнего дня парень уже почти ничему не удивлялся, и все происходящее воспринимал, как должное.

– Раньше, хозяин, старая ведунья жива была, – присоединился к разговору домовой. – А только одному в роду, колдовское умение дается.

Тарас отхлебнул молока и спросил:

– А где дядька Ицхак? Ребекка еще спит?

– Ушли они недавно. Не стали тебя беспокоить… А мы и не препятствовали. Это ж свои… Худого не думали.

– Тогда, слушай мой приказ! – Куница окончательно проснулся и все вспомнил. – Суседко, запри покрепче дверь и никого более не впускай. Даже если в дом вся святая инквизиция вместе с Папой ломиться станет. Я хочу, наконец, услышать вашу историю от начала и до конца. О тайне крови, о колдовском умении и обо всем другом, что еще недоговорено…

– А ты, хозяин, разве совсем ничего о себе не знаешь? – домовой неспешно вскарабкался на дальний краешек стола, так что его мохнатое личико стало вровень с человеком.

– Ты, это…

– Осей меня кличут, – доверил свое имя новому хозяину домовой.

– Ося, – прибавил суровости своему голосу Куница. – Давай договоримся сразу: я спрашиваю, ты – отвечаешь. Желательно – кратко и понятно. А свое любопытство оставь на потом. Хорошо? Но, чтоб не начинать с обид, на этот вопрос скажу тебе так: за последние сутки произошло такое множество невероятных и странных событий, что я уже не берусь утверждать: что мне известно наверняка, а что – только чудится… Это понятно?

– Да, хозяин.

– Вот и славно. Тогда, Ося, считай, что меня только что обронил на капустную грядку аист, я совершенно ничего не знаю о жизни, и начинай, наконец, уже рассказывать! Тем более что почти так оно и есть. Матушку я почти не помню. Отец меня все больше ратным наукам обучал. А бабушка… если и рассказывала какие-то сказки, так я к ним прислушивался ровно столько, сколько и ко всем прочим байкам. Послушал, послушал – да и забыл…

– Ну, что ж – тогда конечно, хозяин… – степенно кивнул Ося. – Тогда, придется все с самого сначала…

Домовик потер пальцами нос и загундосил на одной ноте, словно молитву:

– Донской казак Тимофей Никифорович Куница однажды попал в плен к басурманам. А что был крепок телом и силен, как бык – те продали его гребцом на османскую галеру. Год спустя – запорожцы захватили в Черном море басурманский корабль и освободили невольников. Обратно на родной Дон Тимофей возвращаться не захотел – остался на Сечи. Был принят в курень. Вскорости показал себя воином умелым и храбрым. К тому времени как раз был подписан королем Сигизмундом указ о создании реестрового полка. Ну, а на Низовье разве что какой обедневший шляхтич в ладах с королевским законом. А так – либо холоп беглый, либо и того хуже. Несмотря на обещанное короной прощение былых грехов, желающих обменять привычную бесшабашную свободу на дисциплину и оседлую жизнь, – на необходимые для реестра три сотни не набиралось. Чтоб не усложнять и так непростые отношения с латинянами, сечевики стали тянуть жребий – и среди других "счастливцев", судьба идти в реестровый полк выпала и Тимофею Кунице. С тех пор стал он на южных рубежах королевства справлять дозорную службу.

Домовик перевел дыхание и бесцеремонно хлебнул молока из Тарасовой кружки.

– А однажды – сопровождая купца, твой отец проезжал мимо Михайловки, где и повстречался с матушкой вашей. Полюбилась она ему так крепко, что вскоре и свадебку сыграли. Вот только не знал Тимофей Никифорович, что бабушка его невесты и матушка Аглаи Лукиничны, Любава – была не совсем человеком. Точнее – совсем им не была…

– Это как?! – не удержался от восклицания Тарас.

– Ваша прабабушка, хозяин, была вилой*. Когда люди только начали в здешних местах селиться – женщин в округе почти не было. Вот ваш прадедушка Лука и поймал себе в лесу вилу. Да и что в том странного? Она же внешне совсем как обычная женщина, только краше. А если у вилы отобрать крылья, то она становится во всем покорной своему хозяину. Одна беда – живут они недолго, как собаки. Лет десять. Повезет – пятнадцать… Но – зато, вила передает своим детям часть колдовского умения. Вот так оно и случилось, что в тебе, хозяин, помимо человеческой души, имеется еще и частичка нашего духа.

– Не может того быть, – не поверил Тарас. – Если моя прабабушка Любава была нежитью, то как же они тогда с дедом Лукой смогли обвенчаться? Детей в церкви крестить?

– Вот ты, давеча хотел лесного хозяина молитвой испугать, – хихикнул домовой. – И как, сильно преуспел?

Тарас отрицательно помотал головой.

– То-то и оно… – Ося с легкой укоризной покачал головой. – В своей гордыне, вы решили, что одни являетесь твореньями Божьими. А это совсем не так. Отдавая мир во владенье людям, Творец озаботился и помощниками, создав нас – нежить. Иными словами: тех, кто сам безжизнен, и оживает только в присутствии человека. Ведь, изначально, вы совершенно беспомощными были. Сами ничего толком не знали и не умели. Что б обычный огонь разжечь – и то молнии дожидались. Это теперь – когда повзрослели чуток и надобность в помощниках отпала, в одну кучу с нечистью нас сгребли, нелюдью обозвав. Обидно… Как овечий хвост куца оказалась человеческая память, а благодарность – и того короче.

– Погоди, Ося, – остановил домового Куница. – Что-то я твои слова никак в толк не возьму. Ты мне сейчас одно рассказываешь, а ведь святая церковь – совсем иному учит.

– Церковь… Когда этой новой веры еще и в помине не было, мы вместе с людьми уже не одно тысячелетие в мире и полном согласии прожили. Это теперь, многие из нашего народца, обидевшись на людей, пакостить вам начали. Да и то – больше озоруют, нежели вредят. Ты сам посуди… Мы без вас жить не можем – спим все время, как медведь в берлоге. А вы – сторонитесь нас, как прокаженных. Как тут не обижаться? Скажи по совести: разве человек по-другому стал бы себя вести, если бы все самое необходимое, без чего он никак прожить не сможет, стало б от него прятаться и чураться?

– В общем, ты прав: приятного во всем этом мало, – согласился Тарас. – Но, в таком случае, церковь ошибается: объявив вас слугами Сатаны?

– Вот еще, глупости… – возмутилась молчавшая доселе кикимора, ставя перед Куницей тарелку с парующей кашей. – Поел бы ты, хозяин. Вчерась вся яичница только моим мужичкам досталась… – и, пользуясь тем, что Тарас замолчал, жадно набросившись на еду, чинно объяснила. – Разница между нами и нечистью огромная. И понятна. Их создал дьявол, на погибель рода человеческого. А мы творенья Господни и, напротив – помогать вам должны. Да только опеку нашу, человеческое племя слишком поспешно и совсем неблагоразумно отвергло. Как несмышленые и самоуверенные недоросли – кропотливую отцовскую заботу.

– Об этом после, – утолив первый голод, остановил ее парень. – Я еще с отцом Василием посоветуюсь, а там и решу – что к чему. А пока иное спросить хотел: вчерашний оборотень мне во сне померещился, или в самом деле, здесь было это чудовище?

– Волкодлак? Был, хозяин… – подтвердил суседко, кивая мохнатой шапкой. – Как же не быть…

– Но, ведь ротмистр Браницкий сказал: будто бы он из святой инквизиции? Как такое может сочетаться?

– То нам не ведомо, – степенно ответствовал суседко. – А что давешний твой гость – доподлинный оборотень, даже не сомневайся. Зря что ли я ему на шею чеснок надевал?

– Угу… Теперь подытожим… – задумчиво промолвил Тарас. – Во-первых, благодаря прабабушке Любаве, в моих жилах струиться кровь нежити и, поэтому, я получил некие волшебные возможности. Так?

– Точнее и не скажешь, хозяин, – подтвердил Ося.

– Каждое слово – истина, – согласилась с ним кикимора.

– А какие именно? Способности-то?

– Не знаем, хозяин… – все трое недоуменно переглянулись. – У каждого по-разному бывает. Женщины, что и случилось в вашем роду – обычно травницами да ведуньями становятся. Как Аглая Лукинична. А матушка ваша – бывало, под настроение, порчу да сглаз снимала. Но, поскольку бабушка жива была – ей сила вполне не давалась. Так, крохи одни… Правда, когда сильно серчала, то могла огонь взглядом зажечь.

– Ладно, разберемся… – вздохнул парень. – А то, что цветок папоротника мне в руки дался – это тоже колдовское наследие?

– Нет, – уверенно ответил домовой. – Тут, чистое везение. Или судьба… Даже своему родному брату леший не стал бы заветное место выказывать.

– Верю… – соглашаясь с Осей, кивнул Тарас. – В самом деле, слишком жалостливо он просил не трогать волшебный цветок. Жаль, я слишком поздно поумнел. Теперь – точно не срывал бы. А обратно его приживить никак нельзя?

– Увы… – развел мохнатыми ручками домовой. – Но ты не горюй шибко, хозяин. В жизни всему своя цена и свое предназначение имеется. И кто знает – может, оно и к лучшему вышло? Теперь ты сто раз подумаешь, прежде чем очередную глупость совершить. Чаще вспоминать станешь о том, что содеянного не воротишь… Особенно, когда нас рядом не будет. Глядишь, когда придет время снова принимать решение – в чем-то более существенном, нежели волшебный цветок – возможно, ты и не оплошаешь…

– А вы что, куда-то собрались? – мимоходом поинтересовался Куница. – Живите себе, сколько хотите – места в хате всем хватит. Как клад найду – попросторнее дом поставим. Чтоб молодой хозяйке с детишками было где развернуться.

– Увы, хозяин… – вздохнула кикимора. – Спасибо, конечно, за заботу и за приглашение, да только это не мы из села уходим, а тебе дальняя дорога стелиться. Или ты думаешь, что инквизиторы один раз на огонек забрели, да и в покое тебя оставят?

– Странно, я уж и запамятовал о них, – удивился своей неожиданной забывчивости парень. – Но ведь ротмистр больше бабушку Аглаю искал. Может, как узнает, что померла – отстанет?..

– Как бы ни так… – хмыкнула кикимора. – Их дознаватели тоже в колдовских делах толк знают. Ни за что не поверят, что ведунья единственному внуку ничего в наследство не оставила.

– Что же мне теперь делать?

– Проститься со всеми, и скрыться куда-нибудь, подальше от Михайловки. За дом не беспокойся, сохраним в лучшем виде. А если новая хозяйка в него войдет – то даже лучше сделаем.

– Но, Ребекка вас не видит и не слышит, – вспомнил Куница. – Как же вы ей помогать станете?

– Это мы, просто показываться ей не спешим. А будет на то, хозяин, твое распоряжение – примем ее, как родную. Во всяком деле содействие окажем и от чужого сглаза убережем.

– Добро… – Куница оперся ладонями на столешницу. – На этом и остановимся, пока. Я сейчас в церковь схожу. Потом в шинок загляну… Ицхак что-то вчера об огневом оружии вспоминал. Да и со сватовством, дольше затягивать, никакого резона нет, коль так все круто обернулось. А как ворочусь – все и решим окончательно. Спасибо за вкусный и сытный завтрак.

Тарас поднялся, оправил одежду и шагнул к двери. Уже на пороге оглянулся и промолвил лукаво усмехаясь.

– Вы бы прибрались в хате, соседушки? А то – как в хлеву, право слово… Глядеть срамно…

– Обязательно, кормилец, – ответила бойко кикимора. – Отмоем, отскребем. Заблестит дом, как панские хоромы…

– Да неужели? – усмехнулся весело парень. – А мне отчего-то чудится, что если вы хотя бы пол в доме влажной тряпицей протрете, да паутину в углу смахнете – и то ладно будет…

– Даже не сомневайся… – заверила та. – И сама сидеть не буду, и мужичков до седьмого пота загоняю. Тебя к обеду, или к ужину ждать?

– Скорее к ужину, – потер лоб Тарас. – Дел – за горло… А еще ведь и похоронами распорядиться надо… О-хо-хо, не верится даже. С тобой болтаю, а мнится – с бабулей покойницей разговариваю… Царствие ей небесное.

* * *

Михайловка вроде и не изменилась со вчерашнего дня, но в тоже время смотрелась теперь немного по-другому. Правым глазом Куница видел все те же, привычные с детства избы, хаты, дома, амбары да хлева. Палисадники, крыши, печные трубы… В то время, как левый – подсказывал ему, что в хозяйстве Николая Пасюка вскоре полыхнет овин, а кровавое облако, свесившееся в колодезный сруб во дворе Игната Швырки, недвусмысленно указывало парню, какое именно несчастье поджидает эту семью в ближайшие дни.

Заполошно оглядевшись, Куница в ту же минуту прознал, что в пятницу Андрей Гупало зашлет сватов к Хрущам, а восьмидесятилетний дед Матвей, скорее всего не доживет до Петровки. Что его собственная хата простоит еще долго, но ни здесь, ни над домом корчмаря не виднелось знаков, предвещающих скорую свадьбу…

Но, самое страшное было другое. Стоило только Тарасу подумать, что следует предупредить людей о грядущих бедах, как зарево избравшее подворье Павлюков, переползло на крышу дома их соседей. А зловещее багровое облако, поджидавшее свою добычу у колодца, почернело и потянулось к порогу хаты.

– Молчу, молчу… – поспешил заверить все доступные ему виденья парень и для убедительности даже зажмурился. – Как у вас сурово… А миром договориться никак нельзя? Может, какую другую цену с людей возьмете? Я бы посодействовал.

Огненное зарево растеклось по крыше сарая, всем своим видом показывая, что не собирается отпускать добычу. Зато окровавленное марево – чуть поколебавшись, приобрело очертания петушиной головы и улеглось на колоду, для колки дров.

– Две куры, достаточно будет? – спросил Тарас и, не заметив никаких изменений, поспешно прибавил: – Три?

Облако порозовело.

– А если сразу четыре, или кабана заколоть?

Над колодой затрепетала едва различимая глазом дымка.

– Договорились! – обрадовался новоиспеченный ведун. – С меня четыре курицы причитается. Если с хозяевами не договорюсь о жертве – собственную птицу порежу. Обещаю. А ты – не торопись, жди…

Облако замерцало и исчезло совсем.

– Слава Иисусу Христу! С кем ты тут разговариваешь, сын мой?

Повиснув на плетне и увлекшись торгом со зловещим, но вполне покладистым знамением, Тарас не заметил, как сзади него остановился отец Василий.

– Навеки слава, Господу Богу нашему! А я как раз к вам батюшка, в церковь собирался идти… – и, не удержавшись, бухнул: – Вы б не ходили босиком, особенно во время косовицы. Всякое может случиться. К примеру, змея укусит… или гнездо шершней под голую ступню попадет…

Отец Василий внимательно посмотрел на парня.

– А ну, присядем, отрок.

В Михайловке, у каждых ворот была вкопана лавка для вечерних посиделок. Так что искать места для серьезного разговора долго не пришлось. Прямо возле Швыркового штакетника и примостились.

– Змея, говоришь?

– Змея…

– Или шершни?

– Или шершни…

– Интересно, – пожевал губами священник. – Спасибо за предупреждение. Сапоги сапогами, а противоядие при себе иметь, никогда не помешает. Не себе – так кому-нибудь другому пригодиться. Верно говорю?

– А то…

– Ну и ладно… – доверительно положил теплую и тяжелую ладонь на колено парню священник. – Да только я вижу, ты еще не научился, как следует, своим даром пользоваться. Нет? Да?

– Каким еще даром? – вскинулся Тарас.

– Предвиденья… – спокойно ответил отец Василий. – Очень хороший и необходимый дар. Только пользоваться им с умом нужно. Совет от сведущего в этих делах человека примешь?

– Да, конечно, святой отец… А то я увидеть несчастье могу, а как только захочу предупредить – еще хуже становиться.

– Все из-за того, что ты упредить беду пытаешься. Значит – грубо лезешь в судьбу другого человека. А это на Яви запрещено. И Правью, и Навью… Уложение столь давнее, что никому его изменить не позволено. Даже Создатель в мирские дела не вмешивается. И слугам своим запрещает… А людям велено принимать судьбу, как нечто неизбежное. И с благодарностью…

– Что же делать? Как по мне, так лучше в неведении жить, чем знать о грядущем и не помочь тем, кому беда грозит.

– Согласен, отрок… Бросить людей в нужде без помощи ты не сможешь, если человеком хочешь остаться, а не превратиться в нечисть. Только, с тонкими материями нельзя в лоб сражаться. Тут надобно поступать чуток умнее… Присказку о соломе знаешь?

– Знал бы, где упаду, так подстелил бы… Она?

– Именно. Не о грядущих бедах предупреждать надо людей, а советовать им – как последствий избежать. Чтоб с предназначением мелочью расплатится… Тогда, и Судьба в обиде не останется, и людей спасти сумеешь, поелику это вообще возможно будет.

– Спасибо, батюшка… Не зря я к вам торопился… А то уж совсем растерялся, – повеселел Тарас. – Не знал, что и делать.

А после того, как новоиспеченный ведун убедился, что при одной мысли, о полной бочке дождевой воды, огненное облако над овином Пасюков уменьшается ровно наполовину, Куница окончательно приободрился.

– Не для себя стараешься… – отказался от благодарности отец Василий. – Говоришь: ко мне шел?

– Да, батюшка, – подтвердил Куница. – Совета у вас попросить хотел. И – благословения…

– Что ж, Господь наш никого не оставляет в трудную минуту. Ты меня искал, а я – к тебе шествовал… С поручением и последним напутствием от покойной Аглаи Лукиничны.

– Бабушка завещание оставила? – оживился Куница. – А чего вчера ничего не сказали?

– До нынешней ночи я и сам ничего не знал… – и, видя возрастающее непонимание в глазах парня, добавил. – Тебе ли теперь удивляться разным странностям, ведун? Да, я разговаривал вчера ночью, в церкви с усопшей рабой Божьей Аглаей… – священник осенил себя крестным знамением. – И ее последние слова были о том, что за тобой охотится инквизиция. Видишь, как она тебя любила – с того света вернулась, чтоб предупредить. Велела, до поры, на Запорожье укрыться… А еще завещала саблю и седло отцовское – пуще глаз беречь, и ничему не удивляться. Со временем сам все поймешь. Вот собственно и весь разговор… – отец Василий опять перекрестился и поцеловал висящее у него на груди распятие. – А от себя хочу добавить – о похоронах ты не беспокойся, Тарас, все как след сделаем. Аглая Лукинична за свою жизнь многим помогала. Теперь, пришла пора жителям Михайловки долги возвращать. Так что, прислушайся к совету ведуньи и, не мешкая, собирайся в путь.

– Легко сказать: собирайся, – удрученно насупился Куница. – Далеко ли пехом уйдешь? Коня б мне хорошего раздобыть. Да только где? В нашем селе одни волы в упряжках ходят… А если б и был у кого на продажу – все равно, у меня за душой ни гроша. Вот и выходит по всему, что прежде чем в поход выступать – сперва надо амуницией разжиться. Припас, кой-какой сообразить… На Запорожье путь неблизкий и постоялыми дворами не размечен.

– Разумно рассуждаешь, отрок, – кивнул отец Василий. – Да только поторопиться все равно придется. Бабушка сказывала: совсем времени не осталось. Враги близко.

– Судя по вчерашнему визиту – даже ближе, чем она предполагала… – заерзал на скамейке Куница.

– Ну-ка, ну-ка… Поведай, что еще с тобой приключилось?

– Если все и в самом деле происходило, а не приснилось, то этой ночью к нам в дом оборотень приходил. Бабушку спрашивал.

– Оборотень?

– Да, волкодлак… – подтвердил Тарас. – И что более всего удивительно – святой инквизицией угрожал. Мол, не прячьтесь – все равно найдем.

– Вона, как… – насупился отец Василий. – Похоже, Лойола уже и оборотней не гнушается к себе на службу зазывать. Истинно, кровавый Игнациус не знает удержу в своем бесноватом "Аd majorem gloriam Dei…". Тогда, тебе и в самом деле нельзя мешкать, сын мой… Проклятая уния… Раньше этим папским псам нечего было делать на православных землях, а теперь – что ни день, то большую силу забирают. К счастью – здесь все-таки Русь, хоть и отошедшая к короне, а не латинская епархия, и днем они не посмеют тебя схватить, но, к ночи – чтоб и духом твоим в деревни не пахло!

– Если вы мне поможете, батюшка, я быстрее управлюсь.

– Говори… – без раздумий согласился священник. – Все, что в моих силах – обязательно исполню.

– Сходите к Пасюкам. Пусть бочку во дворе водой наполнят… А еще лучше – две.

– Хорошо, скажу, – понятливо кивнул отец Василий. – Это все, или еще что видел?

– Очень далеко в будущее, я еще не научился заглядывать, – ответил Тарас. – А, в ближайшую неделю, ничего особенного в Михайловке не случится. Какая-то заваруха мнится, но пострадавших не будет. Отчетливо вижу свадьбу и похорон… Но, тут наше вмешательство без надобности. Свадьба – по обоюдному согласию… Хрущи давно уже сватов ожидают, ведь у Маринки вот-вот талия полнеть начнет… А похорон – от старости.

– Добро, коли так. Вот и ты времени зря не теряй, пока тихо. Куда сейчас пойдешь?

– К Ицхаку.

– Неужто, прежде чем с деревни уйти, к Ривке посвататься решил?

– Вообще-то, я по другой надобности. А если б и свататься, так что с того? – вскинулся парень.

– Нет, нет, ничего особенного, – успокоил Тараса отец Василий. – Ребекка справная девица, и хорошей тебе женой будет. Тем более, в деревне все знают – давно это промеж вас. А что еврейка, так не беда – выкрестим. Были бы любовь да согласие, остальное приложится.

– Я только сомневаюсь: стоит ли сейчас? Сам-то, схоронюсь как-нибудь, уйду от погони. А с девушкой – что будет? Ведь инквизиторы и ее в покое не оставят, если меня искать начнут?

– Вообще-то это ты у нас ведун, а не я, – усмехнулся священник. – Но, думаю, такие вопросы сообща решать надо. Уехать, не простившись, оставив девушку и ее родителей в неведении – гораздо хуже. Как им понять, что с тобой случилось? То ли разлюбил добрый молодец и бросил краснеть свою девицу, то ли – какая другая блажь на него нашла? – отец Василий подмигнул Тарасу, давая понять, что шутит. – Ждать и надеяться, или поскорее забыть подлеца? То-то… А что до слуг инквизиции – найдем управу. Чай, среди людей живем, а не в Диком Поле. Иди к Ребекке, если всерьез решил, и благослови вас Господь Бог, чада мои…