Текст книги "Призрак и сабля"

Автор книги: Олег Говда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава четвертая

Снаружи очень скромная, даже невзрачная, из-за потемневших от дождей и талого снега стен и кровельного теса, сельская церквушка, высвяченная именем архистратига Михаила, богатством внутреннего убранства ни в чем не уступала даже городским храмам. В былые времена купцы, щедро оставлявшие деньги в шинке «У старого Шмуля», не забывали задобрить и своих небесных покровителей. Особенно, когда рассчитывали заполучить хороший куш. И уж тем более – когда искренне возносили молитвы Творцу за то, что сумели избежать, или пережить смертельные опасности, непременно поджидающие путника в чужом краю. Ну, а изумительной работы серебряный оклад чудотворной иконы Божьей Матери, подаренный московским купцом Афанасием, в благодарность за свое чудесное излечение от индийской лихорадки, здешней травницей Любавой Березиной, прабабушкой Тараса Куницы и матерью Аглаи Лукиничны, занял бы достойное место даже в иконостасе киевской Лавры.

С добродушной улыбкой на лице, в ореоле запаха свежеструганных досок и щепотки воскуренного ладана, Аглая Лукинична совершенно не походила на покойницу. Казалось: прилегла усталая женщина вздремнуть на часок и вот-вот проснется. Сама удивляясь, что оказалась в гробу… А пока никакие волнения и печали не тревожат ее сновидения, преисполненные тихой отрадой и светом.

Справив заупокойный молебен, отец Василий отослал домой, умаявшегося за день и буквально засыпающего на ногах, Тараса, потом – благочинно и терпеливо выпроводил из церкви стайку сердобольных старух, всегда готовых, с тихой и тщательно скрываемой радостью, оплакать еще одну почившую в Боге подругу, которую лично им удалось пережить. И только после этого плотно запер изнутри дверь храма.

Вечерело. Солнце укладывалось на отдых, и нутро церковки утонуло в плотном полумраке, лишь слегка расступающемся перед негасимыми лампадками у ликов Иисуса Христа и Божьей Матери.

Отец Василий задумчиво посмотрел на две дюжины толстых восковых свечей, поднесенных в дар храму, неожиданно расщедрившимся иудеем. Уж чем там ему пригрозил, или – что пообещал молодой Куница, неведомо, но Ицхак и ключ от церкви вернул и, вот – по нынешним-то меркам – целое богатство священнику вручил собственноручно.

Ничего толком не поняв из сумбурного и маловразумительного объяснения корчмаря, изъяснявшегося пространной скороговоркой, изобилующей утомительными подробностями из жизни почти всей Михайловки, отец Василий все ж принял от него этот неожиданный дар. Поскольку, витиеватая просьба Ицхака, в общем-то, сводилась к одному: обязательно зажечь их при всенощном бдении у тела усопшей. Поэтому священник не стал утруждать себя лишними рассуждениями: отчего вдруг прижимистый жид проявил такую неслыханную щедрость? Мало ли за что тот мог числить себя в должниках у знаменитой на всю округу ведуньи и травницы? Или – решил угодить будущему зятю? Разве ж угадаешь: какую именно прибыль получил продувной хитрец с, казалось бы, вполне бескорыстного деяния?

Ну, а что до самой ведуньи, то так как православие осуждает практику знахарства, полагая духовное здоровье важнее телесного, жизнь Аглаи Лукиничны, по церковным канонам, считалась далеко не безгрешной. И хоть приносимая старухой польза, была вполне очевидной, душа ее считалась отданной во власть дьяволу. Искренне желая хоть чем-то помочь покойнице, при жизни сделавшей людям столько добра, отец Василий решил еще раз, дополнительно помолиться за усопшую рабу божью Аглаю. Пытаясь своей открытой молитвой облегчить бремя ее заблудшей души. Или, если тяжесть содеянных ведуньей грехов слишком уж тяжела и непростительна – то хотя бы уменьшить срок искупительных мук и страданий….

Учитывая огромное количество дармовых свечей, священник неспешно расставил их почти у каждой иконы, три – самые толстые возле покойницы, да еще оставил пяток помельче, для канделябра, освещающего крылос*. Мол, при ярком свете, будет сподручнее читать псалмы. За столь здравым рассуждением тщательно пряча от самого себя неосознанную тревогу, неприятной занозой засевшую в сердце, еще с той первой минуты, когда священник узнал о кончине травницы. И хоть никому не дано знать день своей смерти, почему-то отец Василий был убежден, что старая ведунья не случайно умерла именно в ночь накануне праздника Ивана Купалы. Нет – совсем неспроста…

Близилась полночь, и если отец Василий не ошибался в своих предчувствиях, то всё должно было произойти именно сейчас.

Не успел священник до конца додумать эту мысль, как резкий порыв ветра, возник совершенно ниоткуда и мгновенно пронесся по запертой церкви, гася все свечи, кроме той, которую вложили в руки покойницы. А в следующий миг Аглая Лукинична открыла глаза.

Брызнув себе в лицо свяченой водой, отец Василий ошеломленно потряс головой и истово перекрестился. Потом, поднял дрожащей рукой все еще курившееся кадило и судорожно махнул им по направлению к усопшей. Но на ожившую старуху все его действия не произвели никакого впечатления. Наоборот – неугомонная покойница поудобнее уселась в собственном гробу и внятно спросила:

– Кто здесь?

Принимая сан священнослужителя, отец Василий узнал многие тайны, недоступные пониманию обычных людей, но и ему впервые довелось столкнуться с ожившим мертвецом. Но поп не испугался, а наоборот – даже испытал некое облегчение, от того, что предчувствия его не обманули. Вот только никак не мог решить, уже приступать к процедуре экзорцизма и изгнать обнаглевшего беса из храма, или подождать чуток? Чтоб разобраться: что же понадобилось нечистому, в доверенном его опеке, православном приходе?

– Так есть здесь кто-нибудь живой или нет? – громче и нетерпеливее спросила покойная ведунья. – Отзовись, меня ненадолго отпустили. Клянусь, избавлением собственной бессмертной души, я не причиню тебе вреда.

Не отвечать старой женщине, тем более мертвой, было по меньшей мере невежливо. Поэтому священник, сделав добрый глоток густого и терпкого вина из чаши с миром, просто ничего другого не было под рукой, и стараясь не сипеть из-за перехваченного волнением горла, ответил:

– Отец Василий бдит у твоего гроба, раба Божья…

– Священнослужитель? – обрадовалась покойница, поворачивая белое как мел лицо на звук голоса. И тут же и объяснила свою радость. – Это хорошо… Ты, Василий, мне не врать не станешь. Скажи поп: люди Лойолы уже появились в деревне? Внука моего схватили?

– Инквизиторы? – удивленно переспросил священник и чистосердечно ответил: – Нет, никого не было… Во всяком случае, мне об этом не известно. А Тарас – еще и часа не минуло, как из церкви вышел. Если б ты раньше глаза открыла, сама б его рядом со своим гробом увидела… – отец Василий поперхнулся, сообразив, что именно он говорит и перекрестился. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь… Прости меня грешного, Господи… – осенил крестным знамением ожившую покойницу и видя, что та не начинает биться в падучей, промолвил: – Темна вода во облацех… – и спросил. – Но, что латинской инквизиции могло понадобиться в наших краях? Ведь с тех пор, как мы платим налоги за православные храмы Риму, Папа больше не считает нас иноверцами и еретиками.

– Этих иное интересует… – прошамкала старуха. – Они реликвию архистратига ищут. Ну, да теперь им меня не достать, а внучок еще ничего не знает. Значит, поспешила я уходить? Но нет, это не возможно – я отчетливо чувствовала их присутствие, их силу. Ты, отец Василий, передай Тарасу, пусть пуще жизни бережет отцово наследство и не мешкая бежит на Запорожье. Там у инквизиции руки коротки, не дотянутся… И еще – скажи: что вскоре ему многое откроется, дивное и доселе неведомое. Это мой ему подарок и подспорье. Иначе с врагом не совладать. Коль все три лика земных и небесных в едином поединке сошлись, то воину надо уметь их различать. Да только, пусть с выбором пути не спешит, пока сам во всем, как следует, не разберется. Отказаться сгоряча или испугу легче легкого, а воротить отринутое – посложнее будет. Передашь?

– Передам, бабушка… – кивнул отец Василий. – Отчего ж не передать? А тебе самой-то помощь священника не нужна? Ведь без исповеди ты, раба Божья преставилась. Может, молебен особый справить за помин души, позабытый обет или долг исполнить?

– Чиста я перед Господом в помыслах и деяниях своих, от того и умираю легко, – с лица усопшей сошла тревога, и она вновь по-доброму улыбнулась. – Спасибо тебе, поп, на хорошем слове. Пора мне… Прощай, отец Василий. Берегись тех, кто с крестом идет, да за собой огонь ведет. Пуще басурман берегись. Этим тварям – законы не писаны. Ни Божьи, ни человеческие… Храни вас Создатель!

Одновременно с тем, как ведунья произнесла последние слова, еще один вихрь пронесся церковью, и погасшие было, свечи разгорелись вновь, заставив священника зажмуриться от неожиданно яркого света. А когда отец Василий открыл глаза и взглянул на гроб с усопшей старухой, та уже чинно лежала на своем месте, будто и не было ничего. Словно померещилось священнослужителю всё от усталости и бессонницы. Или – от воскуренного ладану…

* * *

Не слишком просторная хата Куниц, после того как из нее вынесли гроб с телом покойницы, вдруг сделалась невыносимо огромной. А два-три шага, необходимые, чтоб преодолеть расстояние от двери до лежанки, вообще показались Тарасу бесконечной дорогой. И не в состоянии ее преодолеть, парень уселся на пол, прямо возле двери, и наконец-то заплакал. Скупо, по-мужски, ожесточенно вытирая рукавом каждую, выкатывающуюся из глаз слезинку. Но, именно благодаря этим слезам, Тарас почувствовал, как из его души уходит горечь невозвратимой потери, уступая место доброй памяти.

– Ишь как убивается, горемыка, – прошелестело из-за печного угла. – А раньше, бывало, неделями не отзывался…

– Нишкни, дура! – оборвал слишком языкатую кикимору суседко. – Не забывай, что он теперь нас слышит!

– Простите, хозяин, – тут же испуганно залебезила та. – Я совсем иное имела в виду…

– Да какая теперь разница, что и кто скажет, – отмахнулся Тарас. – Бабушку не воротишь и не извинишься…

– А вот это – как сказать, – степенно отозвался домовой. – Я к примеру, совсем не уверен, что старая ведунья так просто покинет свой дом. И кажется мне, что вскоре, в тутошних местах, одной берегиней станет больше. Так что не горюй, хозяин – будет у тебя еще возможность и извиниться, и исправится.

– Поел бы ты чего-нибудь, хозяин… – посоветовал сердобольный суседко. – Кровь от головы отхлынет, думы светлее станут…

– Это у тебя кровь совсем отхлынула. Вместе с остатками ума… – опять заворчала кикимора. – Печь со вчерашнего дня не топлена, щи не варены… Что хозяин есть станет?

– Так я о чем? – возмутился суседко. – Пусть велит только – я мигом спроворю. А самому хозяйничать нельзя. Чай, не хуже моего знаешь…

– Сам жрать хочешь, вот и пристаешь к хозяину…

– Может и в самом деле, поужинать? – задумчиво промолвил Тарас. – Добро, коль и вам поесть охота, так займитесь стряпней. А домовой мне пока расскажет о том, чего я еще о себе не ведаю. О чем, в прошлый раз не договорили.

– Я быстро! – обрадовался суседко.

– Сиди уже, горе луковое, – остановила мужа кикимора, кряхтя и шурша опилками. – Пока ты спроворишь, хозяин не то, что полуночничать – завтракать в обед будет. Садитесь к столу, сама все сделаю.

Похоже, и Навь, и Явь, а может – даже Правь устроены одинаково, и без женских рук ни "тпру", ни "ну"… Хотя, что ж тут удивительного – хозяйка нужна в любом доме.

Тарас еще и лица не умыл, как в печи утробно загудел огонь, в курятнике всполошились куры, а чуть погодя, на сковороде зашкварчала, распространяя аромат жареного лука и разбрызгивая кипящий жир, огромная яичница. Парень только облизнулся. От таких ароматов и сытый враз проголодается, а он – в последний раз еще как позавчера отобедал.

– Ты там… – Тарас чуть замешкался, с непривычки распоряжаться, пусть и своей, можно сказать – домашней, а все-таки нелюдью. – Готовь побольше, не жалей яиц… Так чтоб на всех хватило… И потом – это, свет зажгите кто-нибудь. Чего зря в потемках сидеть?

Что именно зажег домовой, Куница не понял, но осветивший комнату ровный и чуть голубоватый свет больше напоминал легкую предрассветную мглу, нежели отблеск пламени.

– Не беспокойся, хозяин, – ответила кикимора. – Эти обжоры у мертвого отымут, а голодными не останутся. Ой! – поняв неуместную нынче двусмысленность своих слов, кикимора громче затарахтела посудой. – Не отвлекайте, а то не услежу за огнем – угли жрать придется.

– Добро, – кивнул Тарас. – Ну, тогда ваш черед, мужички. Поведайте, о чем бабушка Аглая мне перед кончиной рассказать не успела?

Но, видно и на этот раз капризная судьба решила, что не пришла еще пора парню разузнать семейные тайны. Дверь в дом тихонько, совершенно без скрипа, как она впускала только родных – открылась, и в хату, пугливо оглядываясь, вошла Ребекка.

Увидев Тараса, девушка немного успокоилась, но бросилась к нему так поспешно, словно опасалась не застать нареченного в живых. Что тут же подтвердил ее испуганный, свистящий шепот. Тот самый, что порой куда громче крика бывает. Особенно ночью.

– Слава Богу, успела!

Прижимаясь лицом к груди парня, девушка не увидела, как со сковороды, самостоятельно отодвинувшейся на краешек кухонной плиты, исчезло больше половины яичницы.

– Я так испугалась…

Положительно, с Ивановой ночи все происходило словно само собой. Совершенно не интересуясь, какое у Куницы на сей счет имеется мнение, и – не дожидаясь согласия. Захотел Тарас узнать тайну – ему предложили поужинать. Только-только собрался поесть – обнимают и целуют.

Вообще-то, парень не особенно возражал против последней замены, быстро сообразив, что яичница подождет, а вот настроение у любимой переменчиво, как погода в марте месяце. Крепко обнял встревоженную Ребекку и с удовольствием закрыл поцелуем ее мягкий рот.

Но, если уж не везет, то во всем и надолго. Только лишь Тарас надумал подхватить, разомлевшую от его нежностей, девушку на руки, чтоб перенести ее на кровать, как Ребекка опомнилась и изо всех сил уперлась кулачками в грудь парню, разрывая объятия.

– Подожди, Тарас… Не надо, не сейчас…

– Ну, почему? Что опять не слава Богу? – забормотал разочарованно тот. – Дразнишься? Или отца боишься? Так поженимся, теперь уж обязательно поженимся. Я знаю, как его убедить. Вот увидишь…

– Не в этом дело… С моим отцом как раз все хорошо… – поглаживая парня по щеке, ответила девушка. – Даже чудно как-то. То орал при каждом случае, что скорее съест свою ермолку, чем даст нам благословение. А сегодня, с его же слов, лучше тебя жениха во всей округе не сыскать…

– Может, увидел меня в деле, и решил, что заполучить в зятья запорожского казака не так уж и плохо? Я хоть и не в реестре, но защитить, если что, смогу. Тем более, сотник Ступа обещал замолвить за меня словечко перед писарем Балабаном и внести мое имя в списки, вместо отца. Куница ведь там до сих пор числится. А Трофим или Тарас, кто станет вчитываться…

– Вспомнила! – воскликнула девушка. – Вспомнила, зачем я, собственно, к тебе прибежала… Тот вахмистр, что меня…

– Опять приставал?! – вскричал сердито Тарас, вскакивая с лавки и демонстративно хватаясь за эфес сабли.

– Подожди, не перебивай, – Ребекка усадила парня обратно. – Он еще и в самый первый раз не совсем приставал…

– То есть как? – опешил парень. – Выходит, нам с твоим отцом, все померещилось? Так, что ли? И вахмистр к тебе под юбку не лез, и ты на помощь не звала?..

– Дай досказать! – рассердилась девушка. – От моего отца заразился что ли? Тарахтишь без умолку!

– Ладно, молчу.

– Вахмистр… Он, когда меня к стенке прижал, то сперва позволил на помощь позвать, а потом отчетливо сказал: "Передай сыну Трофима Куницы, чтоб он сегодня не ночевал дома. Незваные гости к нему заявятся!".

– Чего? – от удивления парень даже ладонь с груди Ребекки убрал. – Прямо так и сказал? "Чтоб сын Тимофея Куницы не ночевал дома?".

– Да, именно этими словами, – подтвердила девушка.

– Но, откуда он меня может знать? Я его сегодня впервые в жизни увидел. И его самого, и – ротмистра, и монаха этого – сладкоречивого. Правильно твой отец заметил: странные они какие-то. Будто ряженые… Ну, а чего ж ты сразу мне обо всем этом не рассказала? До ночи тянула?

– А ты сам вспомни, как отец тогда разбушевался, разогнал всех. Вот я и запамятовала сгоряча. Потом, во время панихиды – не до разговоров было. А как собралась ложиться спать и за нас молиться стала – вспомнила. И сразу к тебе прибежала. Может, и правда, тебе спрятаться надо? Как думаешь, Тарас? Тревожно мне что-то. Сердце так и трепещет, так и бьется…

– Я уж и сам не знаю, что делать… – развел руками Куница. – Сплошная чехарда. Тайна на тайне едет и тайной погоняет… Ладно, придет срок – и с этим разберемся. Давай-ка, провожу я тебя, Ривка, домой, а сам пойду в церковь. К отцу Василию. Может, поп, что дельное присоветует? Вот только поедим сперва. А то, веришь, у меня кишки уже не то что урчать – рычать начинают. По деревне пройдусь – собаки вслед лай поднимут…

И вновь, совершенно без удержу расшалившаяся нынче, судьба опять вмешалась в его намерения, все переиначив на свой лад. Не успел Тарас притронуться к сковороде с остатками остывающей яичницы, как в дверной косяк громко и настойчиво постучали.

– Неужто опоздали? – всполошилась Ребекка.

– Думаешь, я знаю? – пожал раздраженно плечами Тарас. – Во всей этой круговерти сам черт ногу сломит!

– Не поминай Нечистого, на ночь глядя, хозяин… – встревожено отозвался затаившийся с приходом Ребекки домовой. – Как бы и в самом деле, кто из его слуг за тобой не явился. Чую: плохая весть к нам стучится. Лучше б совсем в дом не пускать, да поздно. Хоть девицу спрячь, от греха подальше…

– В окнах свет видать… – рассудительно заметил Тарас. – И вообще, если кто со злом пришел, тому и приглашения не надо. Что о Ривке беспокоишься, за то – спасибо, да только куда я ее спрячу? Да и не успеть – незваный гость уже на пороге. Вот-вот внутрь войдет…

– А пусть она к нам, на полати, за печку залезает… – предложил суседко. – Надо будет – моя супружница любому глаза отведет. И не торопись, хозяин… Теперь это твой дом – и никто в него так запросто войти не сможет… Без согласия-то.

– С кем ты разговариваешь? – удивилась Ребекка, которая не могла слышать голос домовых.

– С домовым, с кем же еще… – не стал лукавить Тарас, успокоительно приобнимая девушку за плечи.

– И что батанушка тебе советует? – спросила Ребекка так запросто, словно каждый день только то и делала, что общалась с хатней нежитью.

– Спрятать от лихих глаз самое главное сокровище.

Тарас подхватил девушку на руки и легко забросил ее на широкую печку. И тут же, занавеска, отделявшая полати от комнаты затянулась, словно сама собой.

– Слушай меня, Ривка! Сиди здесь тихо и не высовывайся наружу, чтобы не случилось. Пока сам не позову!

Тарас отступил назад, поглядывая, не будет ли чего заметно издали, и в тот же миг натужно заскрипела входная дверь, будто топором отдирали веко наглухо забитого гвоздями сундука. И открываться не торопилась…

– Отворяйте, хозяева! – громко позвали с улицы. Голос был мужской и показался Кунице немного знакомым. – Я же вижу, что не спите еще. Важный разговор имеется!

– Не заперто, заходите… – ответил Тарас, усаживаясь обратно за стол. При этом удобно передвигая перевязь с ножнами себе на колени, чтобы в любое мгновение можно было быстро обнажить клинок. – Тяните за ручку сильнее. Полотно от сырости разбухло. Все никак подтесать не соберусь. То одно, то другое – вот руки и не доходят…

Дверь пронзительно взвизгнула, поддаваясь натиску, и тут же глухо стукнулась обо что-то твердое.

– Ух, чтоб тебя, короста заела! – выругался еще не видимый незнакомец, и через порог шагнул давешний ротмистр.

– Вечер добрый, хозяева… – пробормотал он невнятно, морщась и потирая ладонью лоб, с вздувающейся прямо на глазах изрядной шишкой. – Грабли в сенях держите, что ли?

– Вечер, может и добрым был, да теперь-то уж и полночь, наверное, миновала… – не слишком приветливо ответил Куница. – Вот уж кого не ждал…

Казалось бы, после того, как ротмистр разнял утреннюю стычку с вахмистром Болеславом, Тарас не должен был испытывать к нему явного недружелюбия. Но из-за рассказа Ребекки и предостережения домового, особого расположения к позднему гостю он все же не испытывал. А, кроме того, было в облике и взгляде драгунского офицера что-то неприятное. Какие-то неопределенные черты лица, порождающие у человека чувство опасности и гадливости… Не подмеченные Тарасом при солнечном свете, но вполне отчетливо бросающиеся в глаза сейчас, в созданной домовым волшебной полутьме, и вызывающие невнятную тревогу: будто в дом вошел не человек, а хищный зверь, или ядовитая змея.

– Так сейчас самое время для визитов, господин казак… – вместо извинения засмеялся гость. – Согласись: днем – у каждого свои дела, можно и не застать. А вот ночью, ночью все дома. Я проходил мимо, увидел свет в окне, – вот и подумал: мы же поутру отплываем. Так, чем спозаранку вас тревожить? Почему бы сейчас не заглянуть? Если люди все равно не спят?

– Да зашел уже, чего теперь… – пожал плечами Тарас. – Проходи. Садись. Говоришь: дело важное? Я – слушаю. Быстрее объяснимся – быстрее спать ляжем. Умотался я сегодня…

– Важное, – кивнул ротмистр, с трудом усаживаясь на табурет, что так и норовил выскользнуть из-под него, словно норовистая лошадь. – Да не к тебе, прыткий отрок. А бабушку твою Аглаю Лукиничну повидать надобность у меня великая имеется.

– Бабушку? Аглаю Лукиничну? – чуть опешив, повторил парень. – Так она это… в церкви.

– На всенощной, что ли? – не меньше его удивился ротмистр. – А какой завтра праздник? Я что-то ни по римскому, ни по византийскому обычаю, ничего важного, на второй день после Ивана Купалы, не припоминаю.

– Праздник? – переспросил Тарас. – Почему праздник? Раньше Петра и Павла никаких святых не поминают…

– А я о чем? Что же она так поздно в храме делает?

– Лежит…

Теперь пришла очередь удивляться гостю. Ротмистр, совершенно позабыв про набитую шишку, с силой потер лоб. Скривился, издал мучительный стон, но не стал отвлекаться на пустяки.

– Давай начнем все сначала… Это дом Тимофея Куницы?

– Да, – кивнул Тарас. – Таково имя моего отца. А вот своего ты, так до сих пор и не назвал.

– Браницкий. Анджей… – буркнул нехотя тот. – Но это неважно. Хорошо. Вернемся к делу. Значит, здесь проживет и его теща – известная травница Аглая Лукинична?

– Нет…

– Как – нет?! Почему: нет?! Что ты мне голову морочишь, щенок?! – вскричал в сердцах седовласый мужчина, теряя терпение.

– А вам не кажется, господин ротмистр, что оскорблять хозяина в его доме не пристало гостю, – медленно, почти по буквам, произнес Куница. – Я ведь и к ответу призвать могу!

– Ладно, ладно… – примирительно проворчал Браницкий. – Обойдемся без старухи. Поговорим по-мужски. Я, собственно, зачем пришел, – отдай то, что вам не принадлежит и разойдемся миром…

От возмущения Куница даже привстал.

– Это ты, ротмистр, на что намекаешь? Хочешь сказать, что я – вор?

– Вор? Почему вор? – удивился тот. – Разве я хоть слово сказал о воровстве? Скорее – случайность. Нечто, попало в ваши руки по недоразумению. Вам оно без надобности, самое большее – память об отце. А…

– "Нечто", "оно"… Не наводи тень на плетень, ротмистр! Или, может, сам не знаешь что ищешь? – прищурился Куница. – Говори внятно: что тебе надобно? Молчишь? Ну так знай, хоть я и уверен, что нет в нашем доме чужих вещей, клянусь – отдам, если найду. Но, не тебе…

– Почему же, позволь полюбопытствовать? – насупился Браницкий.

– Да потому, господин хороший, что истинный владелец не стал бы мямлить, а сразу сказал – что именно он ищет. Ты же, похоже, к искомой вещи, вообще с боку припека… Не знаю, кто тебя послал, но либо и он – сам толком ничего не знает, либо – имеет основание тебе полностью не доверять…

– Что?! – похоже, самообладание драгунского офицера окончательно истощилось, и он стал угрожающе приподниматься. Но тут кувшин, стоявший прямо перед ним на столе, неожиданно опрокинулся, и остававшееся внутри, прокисшее молоко, обильно плеснулось гостю на одежду. А когда пан Анджей быстро отшатнулся, капризный табурет поспешил выскользнуть из-под его седалища. Ротмистр неловко взмахнул руками и шлепнулся на пол.

– Прах подери всю вашу семейку! – окончательно сатанея, выругался он, вскакивая на ноги и отряхиваясь от вонючей жижи. – Ну все, дерзкий щенок – ты сам напросился! Сейчас я буду тебя убивать. Больно и медленно. Но умрешь ты только после того, как расскажешь мне – где нужная мне вещь, или, хотя бы – где искать твою, трижды проклятую ведьму-бабку!

– Извини, недобрый человек, – промолвил вполне серьезно парень. – Хоть и не годиться так гостей привечать. Но, иной, даже званый гость, хуже басурманина бывает. Что же мне в таком разе про тебя сказать? Давай, лучше на улицу выйдем. Там – сподручнее разговор продолжить. Не хочу закон гостеприимства нарушать…

– Здесь останешься… Навек… – скорее прорычал, нежели промолвил Браницкий, зло посверкивая глазами. – Я еще утром смекнул, что нам с тобой не удастся миром договориться. Жаль, старухи дома нет. Разузнал бы, что к чему, да и покончил бы с вами обоими разом!

Седовласый ротмистр говорил, а с лицом его тем временем творилось нечто весьма неладное. То ли тени от догорающего в кухонной плите огня так причудливо ложились, то ли и в самом деле оно как-то заострилось, вытянулось и теперь больше походило на оскаленную волчью морду, нежели на человеческий облик.

Куница неспешно поднялся, и оголенное лезвие сабли, зловеще мелькнуло в воздухе, выписывая замысловатую кривую.

– Ух ты, – восхитился оборотень, взглянув на матово засветившийся в руке парня клинок. – Знатная игрушка… Дорогого стоит. Но тебе, сосунок, и она не поможет. Сабля, знаешь ли, еще и умелой руки требует. А сама по себе – не грозней сковороды или макогона будет… И потом – убить оборотня, это не то же самое, что курице голову открутить… Молись, сосунок, своему Богу, пусть встречает очередную душу… Да только, громко молись, а то еще не расслышит старик-то…

Хрипло зарычав, уже мало чем напоминающий человека, ротмистр одним сильным движением сдвинул в сторону разделяющий их массивный стол и уже собирался то ли прыгнуть, то ли карабелю из ножен выхватить, но в это же мгновение, упомянутая им раньше, сковорода сама собой взмыла вверх и всей тяжестью обрушилась на голову оборотня. Только, не остывший еще, жир во все стороны шваркнул, да толстые черепки на пол посыпались. Причем, остатки, так и не съеденной Тарасом яичницы, удивительнейшим образом, за мгновение до удара куда-то исчезли. А вслед за этим – с жердочки над печкой, сорвался самый большой венец, выплетенный из чесночных головок, и наделся прямо на шею оглушенному волкодлаку.

Волчий рык сбился на обиженный визг, а душистый венец сатанеющий оборотень разорвал и сбросил с себя столь молниеносно, словно вокруг его шеи обвилась болотная гадюка. Только паленой шерстью завоняло.

– А вот теперь, ты, щенок, точно покойник, – прорычал взбешенно волкодлак, делая шаг вперед и… под окном громко закукарекал петух.

Разъяренный оборотень сразу как-то сник, втянул голову в плечи и вновь стал походить на обычного человека. Очень злого, из-за постигшей его неудачи, но ничего сверхъестественного собой не представляющего. Он помотал немного головой, словно приходя в себя, а после того, как голосистый петух закукарекал во второй раз – хрипло промолвил:

– Не становился б ты на пути святой инквизиции, парень… А бабушке своей передай: что я еще зайду. Завтра же зайду… И не стоит от нас прятаться. Все равно найдем. Всю деревню раскатаем по бревнышку, но отыщем. И ее саму, и реликвию укрытую… Так что лучше сами отдайте… – и немного сутулясь, оборотень бросился вон из дома.

На этот раз входная дверь открылась перед страшным ротмистром без заминки, даже раньше, чем Браницкий успел к ней прикоснуться.

А спустя полтора десятка учащенных ударов сердца, вместе с третьим, совершенно оглушительным "кукареку!", в хату бочком вошел всклокоченный и немного смущенный жид Ицхак. С не менее ошалевшим петухом на руках. Корчмарь диковато огляделся и почти подбежал к Тарасу.

– Право слово, господин казак, я уже люблю вас почти, как родного сына. И, тем более – в любое время суток готов помочь собственной шалопутной дочери… Но, ради всех святых угодников, ее больной матери и моих истрепанных переживаний, объясните: зачем вам с Ребеккой посреди ночи понадобился петух? Да еще и самый горластый? Или это нынешняя молодежь теперь так забавляется? А что это за мордоплюй, что буквально, почти сбил меня с ног, выскакивая из вашего дома? И прекратите, в конце концов, хохотать, пан Куница! Во-первых, я не вижу в этом ничего забавного, а во-вторых – это просто невежливо по отношению к моим седым пейсам…

Умом Тарас понимал, что не пристало смеяться, глядя на, совершенно сбитого с толку и растерянного, пожилого человека, но – ничего не мог с собой поделать. Слишком уж быстрым и внезапным оказался переход от только что угрожавшей ему смертельной опасности к столь комическому финалу. Да и кто на его месте смог бы удержаться от хохота, глядя на взъерошенного корчмаря, в полнейшем недоумении удерживающего над головой, будто зажженный факел, вконец одуревшего петуха? Поэтому, как парень не зажимал себе ладонью рот, смех все равно пробивался наружу, эдаким лошадиным фырканьем.

– Кто б спорил… – обижено проворчал Ицхак. – Что может быть смешнее глупого еврея, пытающего среди ночи, тайком подбросить в чужой курятник своего же петуха? Хорошо, что этого не видит тетя Соня. Бедняжка наверняка не вынесла б подобного позора. Особенно, когда этот аспид вырвался у меня из рук, и мне пришлось ловить его по всему двору. Хорошо, птица вспомнила, что ей пора кукарекать, и уселась на забор. А если б позабыла? Так что же – мне надо было бы до утра за ним гоняться? Моя жена тоже иногда, как что-то скажет или сделает, так я несколько дней не могу понять, что она собственно имела в виду и зачем? Но вижу, что ее родная дочь – уже теперь перещеголяла свою маменьку. На кой, я вас спрашиваю, может молодой девице понадобиться ночью петух? Или вы с ней так проголодались, что без бульона до утра не дотянете? И где она, в конце концов, прячется?

– Дрыхнет, куда ж ей деваться… – прошелестел только для ушей Тараса суседко. – Кикимора ее сразу убаюкала. Ни к чему девице на подобные страсти глядеть. А то потом – молоко скиснуть может…

– Что скиснет? – не удержался от изумленного восклицания парень. – Какое еще молоко? У Ривки?