Текст книги "Модель для сборки 2012 (сборник) (СИ)"

Автор книги: Олег Дивов

Соавторы: Леонид Каганов,Михаил Кликин,Дмитрий Володихин,Сергей Чекмаев,Юрий Погуляй,Майк Гелприн,Максим Хорсун,Иван Наумов,Мария Гинзбург,Дарья Булатникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Вовка бросил удочку на росистую траву, поставил рядом бидон и взял прислоненную к венцу сруба лопату. И тут из-за угла двора шагнул на свет кто-то высокий и худой, в мятой клетчатой рубахе, выцветших солдатских брюках и сапогах. Длинные руки его болтались, словно веревки, а на тонких пальцах была бурая кровь. Вовка едва не закричал, вскинул голову.

– Ты тетки Варвары внук? – спросил человек, и Вовка узнал его.

– Да, – сказал он неуверенно, не зная, как нужно разговаривать со взрослым дурачком.

– Она ведьма, – сообщил слабоумный Дима и сел на корточки, разглядывая Вовку странными глазами. – Это все знают… – Он улыбнулся, показав гнилые пеньки зубов, закивал часто и мелко, надул шеки. Потом выдохнул резко – и быстро, словно боялся захлебнуться словами, заговорил:

– Да, ведьма, я знаю, тетка Варвара ведьма, все знают, даже в Тормосове знают, и в Лазарцеве знают, раньше всё ходили к ней, лечились, а теперь не ходят, боятся. А как не бояться – у нее два мужа были, и умерли оба, а детей не было, а внук есть. Ведьма, точно говорю, все знают, а в подполье ведьмак у нее, она ему мужей скормила, и тебя скормит, и всех скормит – как кур скормит, кровью напоит, мясом накормит…

Вовка попятился, не решаясь повернуться к Диме-дурачку спиной, не в силах оторвать взгляд от его чумных глаз. Легкая тучка прикрыла солнце, и вмиг сделалось зябко.

– Не веришь? – медленно поднялся Дима. – Не веришь про бабку? А она ночью кур рубила, я видел, луна светила, а она топором их по шее – раз! они крыльями машут, убежать от нее хотят, а головы-то уже нет, и кровь брызжет, пена из шеи идет, шипит, а они уже мертвые, но еще живые, она ими трясет, вот, вот, вот! – Он из кармана брюк вытащил куриные головы, на грязных ладонях протянул их Вовке. И тот выронил лопату, шарахнулся в сторону, поскользнулся на мокрой траве, упал руками в куриный помет, перевернулся, вскочил, запнулся больно о чугунную поилку и, не чуя ног, забыв об удочке, о червяках, о карасе-поросенке, помчался назад, в дом, на печку, под одеяло.

В половине восьмого на шкафу задребезжал старый будильник, и бабушка встала. Первым делом она подошла к окну, открыла его, выглянула на улицу, пробормотала:

– Дождик к обеду соберется…

Вовка сидел тихо, но бабушка словно почуяла неладное:

– Спишь, запечный житель?

– Нет.

– Ты не заболел?

– Нет.

– На улицу не ходил?

– Я совсем немножко.

Бабушка вздохнула:

– Ох, бедовая голова. Говорила же, не ходи пока гулять… Видел тебя кто?

– Дима.

– Дурачок? Он-то что делал?

– Не знаю.

– Напугал тебя?

– Да… Чуть-чуть…

– Наговорил, чай, всякого. Ведьмой называл меня?

– Называл.

– Ты, Вова, его не слушай, – строго сказала бабушка. – Дурачок он, чего с него взять… – Она вновь подошла к окну, захлопнула его, опустила медный шпингалет. – Надо мне идти. В восемь часов велели нам еще раз собраться. Теперь по два раза на дню будут нас как скотину сгонять, да считать по головам, не пропал ли кто… Ты, Вова, сядь у окна. Я им опять скажу, что ты с самого утра, не спросившись, в лес ушел. Дом прикрою, но если увидишь, что чужой идет, спрячься, как вчера спрятался. Хорошо?

– Хорошо, ба…

Оставшись один, Вовка сел к завешенному жёлтым тюлем окну. Он видел, как мимо колодца прохромал, опираясь на клюку, дед Семён, которого бабушка почему-то называла Колуном, как из-за кустов сирени вышла на тропку соседка баба Люба, единственная, у кого хватало сил держать корову, как она встала под корявой ветлой и дождалась бабушку Варвару Степановну, а потом они вместе направились к избе бабушки Анны Сергеевны, что находился на другом посаде возле школы-развалюхи, с головой заросшей крапивой. Там уже стояли люди, но кто они – пришлые мужики или местные старики – Вовка разглядеть не сумел. Забыв о своем страхе перед пустым домом, он следил за собирающимися людьми, и чувствовал, как в груди рождается страх новый – рациональный и конкретный – страх за бабушку, за местных стариков, за себя и за родителей.

Очень уж всё было похоже на один фильм про войну, где мордатые фашисты с голосами, пахнущими табаком и перегаром, сгоняли послушных людей в кучу, а потом запирали их в сарае и, обложив соломой, сжигали.

Вернулась бабушка не одна, а с тремя чужими мужиками, небритыми, хмурыми, страшными. Один из них держал бабушку под локоть, два других шагали далеко впереди – у первого тонкий ломик на плече, у второго топор, заткнутый за солдатский ремень. Они сбили замок и ввалились в избу – Вовка слышал, как словно копыта загремели на мосту крепкие подошвы, и залез под рваную фуфайку, навалил сверху пыльных мешков, отгородился корзинами и валенками, прижался спиной к бревенчатой стене.

Через несколько секунд в доме уже хозяйничали чужаки: сдвигали и опрокидывали мебель, срывали висящую на гвоздях одежду, рылись в шкафу. Потом один забрался на печь – и с полатей полетели вниз корзины и тряпье. Вовка крепко вцепился в накрывший его ватник, тихонько поджал ноги. Чужой человек дышал рядом, надрывно и страшно дышал, словно зверь, – ему было тесно и неудобно под потолком, он стоял на четвереньках, на хлипкие полати влезть боялся, и потому тянулся далеко вперед, в стороны, выгребая барахло, копившиеся здесь многие десятилетия.

А потом дыхание оборвалось, и злой голос торжественно объявил:

– Здесь он, сучёныш!

Холодная шершавая ладонь крепко схватила Вовку за щиколотку, и неодолимая сила потянула его из укрытия.

Вовка заверещал.

Его выволкли, словно нашкодившего щенка, бросили на середину комнату, перевернули ногой, прижали к полу.

А потом два мужика били бабушку – деловито и лениво, словно тесто месили. Бабушка закрывала руками лицо, молчала и долго почему-то не падала.

В полдень сделалось темно, будто поздним вечером. Иссиня-черная туча приползла с севера, гоня перед собой ветер с пыльными бурунами, издалека возвещая о своем приближении густым рокотом. Первые капли упали тяжело, словно желуди, прибили ветер и пыль, испятнали крыши. Блеснула молния, ушла в землю где-то у старого брода, гром проверил крепость оконных рам. И вдруг ливануло так, что в печах загудело…

Первым явился дед Осип, закутавшийся в военную плащ-накидку. Разделся он на мосту, прошел в дом, оглядел беспорядок, присел возле бабушки, лежащей на кровати, взял ее за руку, покачал головой.

– Я в порядке, Осип Петрович, не переживай, – сказал она, чуть ему улыбнувшись.

Вовка был здесь же, возле бабушки, он забился в угол и бездумно крутил никелированные шарики на решетчатой спинке кровати.

– Сейчас остальные соберутся, – сообщил Осип Петрович и отправился на кухню за табуретками.

Через пять минут появились дед Семён и баба Люба, чуть позже пришла бабушка Елизавета Андреевна, а вскоре и бородатый Михаил Ефимович постучался в окно.

– Кажется, все, – сказал Осип Петрович, когда старики расселись возле кровати. – Других бабок я звать не стал, а Лёшка и так всё знает.

– Может внуку на печку пока лучше? – негромко спросил дед Семён.

– Пускай сидит, – сказала бабушка. И помолчав, добавила: – Но вы тут поосторожней.

– Это понятно, – тряхнул мокрой бородой Михаил Ефимович.

– Начинай, Осип Петрович, – велела бабушка. – Неча резину тянуть. Что ты там узнал?

Дед Осип кивнул, утер рот, откашлялся, словно перед большой речью. И сказал:

– С Анной я поговорить успел. Машину они ждут. Охотничье ружье у них и автомат.

– Завтра четверг, – заметил дед Семён. – Автолавка должна приехать.

– Вот и я о том же. Лавка приедет, а эти тут как тут. С водителем связываться не станут, его сразу – в расход. А кого-нибудь из нас с собой прихватят. А может и всех – фургон большой.

– В заложники возьмут, – кивнул Михаил Ефимович.

– А может и не приедет завтра, – заметил дед Семён. – Вдруг Колька запил?

– Да какая разница? – махнула на деда рукой баба Люба. – Не завтра, так послезавтра. Не автолавка, так за Вовкой мать с отцом из города вернутся. Или твой внук на выходные объявится.

– А продавщица Маша девка видная, молодая, – вздохнула Елизавета Андреевна. – Ох, быть беде…

– Ты не кличь беду-то, – цыкнула на нее Варвара Степановна. – Бог даст, выдюжим.

– У тебя всё ли готово, Варвара?

– Готово, Михал Ефимыч. Подняла.

– Справимся ли?

– Да уж как-нибудь, он еще не во всей силе… А что остается делать-то?

– Делать нечего, – вздохнув, согласился дед.

– Они ставни не открывают, – продолжил Осип Петрович. – Кроме дверей да ворот выбраться им неоткуда. Анна сказала, что один у них всегда ночью не спит, остальных сторожит. Ее одну никуда не пускают, видно, боятся, что мы пожар запалим, если она убежит. Но у нее на печи стоит ящик железный, еще Андрей Иванович, был жив, заволок. В том ящике она и спрячется, а дверцу проволокой изнутри замотает, там скобы есть подходящие. Петли она уже подмазала, и проволоку принесла. Говорит – переждет, пока он там… Ставни крепкие, Андрей Иванович, пусть земля ему будет, хозяйственный мужик был, но мы их всё же подопрем на всякий случай слёгами. Дверь откроем ножом, у нее там крючок через щель легко поднимается, если знать, как. И как запустим, сразу же снаружи запрем…

– Ох, страшное дело мы затеяли, – вздохнула Елизавета Андреевна. – Может, всё же, иначе как надо?

– Страшное… – признал Осип Петрович. – Да только не люди это, Лиза. Хуже зверей они… – Осип Петрович кинул взгляд на притихшего Вовку, отвел глаза, понизил голос до едва слышного шепота. – Анна говорила, у них с собой мяса полмешка. Сказали – «телок», велели ей приготовить. А она как глянула… Не телятина там, нет… Совсем не телятина… И не смогла она… Они потом уж сами… Жарили и ели… Понимаешь, Лизавета? Резали, жарили. И ели…

Убаюканный голосами стариков и шумом ливня, Вовка сам не заметил, как задремал. А очнулся от пугающего ощущения одиночества. И действительно – рядом никого не оказалось, только пустые стулья и табуретки окружали мятую постель.

На улице чуть просветлело, и дождь уже не так сильно колотил в окна. Пол почти высох, но беспорядок никуда не делся, и оттого думалось, что старики не сами ушли из дома, а были неведомо куда унесены пронессшейся по избе бурей…

Лаз в подпол оказался открытым – и Вовка, обнаружив это, нисколько не удивился. Он не стал к нему приближаться, некстати вспомнив слова Димы-дурачка о ведьмаке, сидящем в бабушкином подполье, кому она скормила своих мужей, и кому еще скормит всю деревню. Вовка обошел черный квадрат лаза, прижимаясь к печке, и – не утерпел – вытянул шею, заглянул в него.

Но ничего особенного не увидел, лишь почудились ему звуки – утробное ворчание, словно гром под землей ворочался, да металлический лязг…

Серый день тянулся медленно.

Вылезла из подполья бабушка, закрыла его, замаскировала половиком и табуретом, полежала немного на кровати, уставившись в потолок. Отдохнув, позвала внука, и они вдвоем стали потихоньку наводить порядок.

Дождь унялся, моросил уныло. Выглянувшая на улицу бабушка назвала его морготным. Попеняла, что дорога может раскиснуть, и автолавка тогда приедет лишь на следующей неделе. А хлеба уже нет, одни сухари остались, и сахар последний, и заварка вот-вот кончится…

Она говорила отстраненно, думая совсем о другом, но словно желая ворчанием своим успокоить и себя, и внука.

После запоздалого обеда они играли в карты. Бабушка пыталась шутить, а Вовка пытался улыбаться. Несколько раз хотел он спросить, кто же заперт в темном подполье. Но не решался.

И когда загремел над головой будильник, Вовка вздрогнул так, что выронил карты из рук. Они рассыпались по одеялу вверх картинками, бабушка внимательно на них посмотрела, покачала головой и велела внуку собираться.

Вовка одевался и думал, что, наверное, так же послушно и тихо одевались те люди из кино, которых потом фашисты сожгли в сарае.

Собрание завершилось быстро, но совсем не так, как думали старики…

Из слепого дома Анны Сергеевны вышли те самые люди, что били Вовкину бабушку. Один – пошире, с ружьем висящим поперек груди – спустился к построившимся старикам. Другой – повыше, с коротким автоматом под мышкой – остался на крыльце. У них обоих были колючие глаза, тяжелые подбородки и косые тонкие рты. Но Вовка не смотрел на их лица. Он смотрел на оружие.

Сыпал дождь и было довольно зябко. Старики стояли понурые, глядели в землю, не шевелились. Даже Дима-дурачок, опухший от побоев, окривевший, стоял смирно, навытяжку, лишь щеки надул…

Человек с ружьем прошелся вдоль строя, выплюнул изжеванный чинарик, обернулся к товарищу, кивнул:

– Все.

– Грызуна уцепи, – сказал тот, что стоял на крыльце. И человек с ружьем взял Вовку за плечо, выдернул из строя, перехватил за шиворот.

Бабушка Варвара всплеснула руками. Дед Семён подался вперед.

– Стой! – вздернулся автоматный ствол. – Тихо! Ничего с ним не будет. Перекантуется с нами, только ума наберется…

Вовку затолкали на крыльцо, пихнули в дверной проем, поволокли по темному коридору.

– А теперь по хатам! – надрывался на улице сиплый голос. – Всё, я сказал! Короче!..

Его не тронули; толкнули в угол, где, сложив руки на коленях, сидела бабушка Анна, – и оставили в покое, даже не сказали ничего.

В комнате было сильно накурено – тусклая лампочка словно в тумане тонула. Иконы в красном углу лежали вниз ликами – будто кланялись. На круглом, застеленном скатерью столе громоздилась грязная посуда. На подоконнике чадила керосинка, и булькало в закопченной кастрюле вязкое темное варево.

– Всё хорошо, Вова, – негромко сказала бабушка Анна. – Ты ничего не бойся, только не ходи никуда, а если чего-то надо, разрешения спроси…

Чужаки занимались своими делами. Один спал на лавке у печи. Два других, сидя на кровати, играли в карты – точно так, как совсем недавно играл с бабушкой Вовка. Человек с ружьем, сев на пол, принялся точить бруском нож-финку – и от сухого зловещего шарканья у Вовки закружилась голова, и мурашки побежали по спине.

– Я боюсь, – прошептал он.

– Ничего, ничего, – бабушка Анна пригладила его волосы. – Всё будет хорошо, Вова. Всё будет хорошо…

Поздним вечером все чужаки собрались вокруг стола. Бабушка Анна принесла им котелок с варёной картошкой, блюдо малосольных огурцов и пяток яиц.

– Негусто, – буркнул один из незваных гостей.

– Так подъели уже всё, – спокойно сказала она.

Вовка к этому времени уже залез на печку. Его мутило, сильно болела голова, но он крепился, и боялся лишь, что болезнь, о которой он стал забывать в деревне, теперь вернется и убьет его.

Печь у Анны Сергеевны была куда шире, чем бабушкина. Значительную часть, правда, занимал бестолковый железный ящик, но и оставшеегося места с лихвой хватило бы на трех взрослых мужиков. А вот потолок располагался слишком низко – Вовка даже сесть толком не мог. Случись ночью шум – вскочишь, дернешься, обязательно лоб расшибешь. Или затылок.

Вовка перевернулся на бок, подтянул колени к животу, заскулил тихо.

Внизу чавкали чужаки, прихлебывали что-то, о чем-то переговаривались, шептали, шипели будто змеи. Вовка сейчас и представлял их змеями – большими, толстыми, свившимися в кольца, – точно такого змея потыкал копьем всадник на одной бабушкиной иконе.

– Не спишь еще, Вова? – спросила Анна Сергеевна, пристав на ступеньку лесенки.

– Нет.

– Иди сюда… Слушай внимательно… – Она говорила едва слышно, на самое ухо. Осекалась, оборачивалась, осматривалась. И продолжала: – Мы с тобой сегодня ночью заберемся вон в тот ящик. Тихонько – чтоб нас никто не услышал. Сможешь?.. Хорошо… Тут будет шумно, но ты не пугайся. Нас в ящике никто не тронет. Не достанет… А потом всё кончится. Всё хорошо кончится… И быстро… Главное – забраться в ящик… Но пока его не касайся… Кивни, если понял… Ну, вот и ладно…

Бабушка Анна спустилась на пол, пропала из виду. Возникла в комнате, собрала кое-какую посуду, унесла, погремела, постучала на кухне. Вернувшись, сказала громко:

– Я ложусь.

Ей кивнули.

– Ну, тогда спокойной ночи, – сказала она, поворачиваясь.

И Вовка заметил, что она холодно улыбается.

Этой ночью Вовка не спал совсем.

Бабушка Анна ворочалась рядом, притворялась спящей. В комнате на разные лады громко храпели чужаки. Тусклый огонек ночника едва освещал циферблат часов. Если долго присматриваться, то можно было заметить, как движется минутная стрелка – черная на темно-сером. Вовка следил за ней, и думал о рыбалке, о бабушке Варваре Степановне и о родителях. Еще он думал о том, как будет забираться в железный ящик.

На скрипучем стуле посреди комнаты лицом к двери сидел один из бандитов. На коленях его лежал автомат. Бандит не спал, он ерзал на сиденье и время от времени чиркал спичкой, прикуривая. В два часа ночи он разбудил одного из товарищей, отдал ему автомат и, постанывая от удовольствия, растянулся на полу. Через минуту он уже храпел, а Вовка пытался разобрать, что бормочет его сменщик…

Время было темное и вязкое, как то варево на керосинке.

В начале четвертого бабушка Анна открыла глаза.

– Сиди, жди, – шепнула она Вовке и, кряхтя, червяком полезла с печи.

В комнате она что-то сказала человеку с автоматом, и тот поднялся. Вместе они вышли за дверь и пропали почти на десять минут – Вовка уже начал тревожиться, и гадал, а не пора ли ему залезть в ящик. Но дверь открылась снова – в комнату на стену прыгнуло пятно света, похожее на глаз. Погасло. Две темные фигуры одна за другой перешагнули порог, встали, о чем-то тихо переговариваясь. Кажется, бабушка Анна хотела оставить дверь открытой, чтобы хоть немного проветрить комнату. Уговорила – распахнула широко, приставила круглую кадушку. И, хлебнув на кухне воды, снова полезла на печь.

– Отдушину в туалете открыла, – тихо сообщила она Вовке, укладываясь рядом и подпирая голову кулаком. – Как с Осипом и договаривались – знак ему. Теперь подождем полчаса и полезем… Ты не спи…

Чем меньше времени оставалось до назначенного срока, тем сильней колотилось Вовкино сердце. Лежать и просто ждать было совсем невмоготу. Вовка не знал, что вот-вот произойдет в этом доме. Догадывался. Но наверняка – не знал. И незнание это душило его.

– Пора, – шепнула бабушка Анна, перевернулась на другой бок, подвинулась, тесня Вовку, и осторожно потянула на себя железную дверцу с сеточкой мелких отверстий.

Забиралась Анна Сергеевна неуклюже, медленно; лаз был маленький, чуть больше выреза в пододеяльнике, и она заползала в него по частям: сперва сунула голову, потом одно плечо, другое, туловище, зад, ноги… Не так уж много места осталось для Вовки.

Где-то – вроде бы на улице – отчетливо стукнуло, лязгнуло.

Человек с автоматом поднял голову, шумно потянул нозрями воздух.

– Быстрее, Вова, – поторопила бабушка Анна.

Звук повторился – громче, ближе; загремело железо, заскрипело дерево, пахнуло сквозняком.

И Вовка, понимая, что выходят последние секунды, ногами вперед полез в крепкий тесный ящик.

– Дверку, дверку не забудь закрыть…

В темноте коридора словно упало что-то, покатилось, грохоча. Бандит вскочил, наставил на дверь автомат. Храп оборвался, заскрежетала кровать. Заспанный голос спросил недовольно:

– Что за шухер?

– Там есть кто-то!

– Свет зажги.

– Клоп у самой двери. Боюсь.

– Ты меня бойся, вахлак! Шпалер тебе на что?

Что-то тупо ткнулось в окна. И словно босые ноги прошлепали по половицам. Остановились.

– Вижу… – свистящий шепот.

– Шпали, дура!

Вспышка, выстрел. И удар – сочный, словно арбуз уронили; всхрип, клёкот, утробное рычание. Тут же – длинная автоматная очередь, ругань и крик, – отблески дульного пламени, стремительные тени на потолке.

– Проволока, Вова! Проволока! Заматывай быстрей!

Влажный шлепок, хруст, треск, дикий вопль. Мощные удары, грохот, мат, рык, вопли. Стон, скрежет, хрип…

И чавканье, сопение, хлюпанье – словно огромный карась сосет тину.

– Тихо, Вова… – в самое ухо. – Тихо… Только бы не услышал… Тихо…

Бесконечно долго лежали они в железном гробу и слушали страшные звуки. Отнялись ноги и руки, железные ребра больно врезались в ребра живые, от тяжелого запаха кругом шла голова, и комом сжимался желудок.

Потом заскрипели выдираемые гвозди, застучали топоры – и в избу хлынул серый утренний свет.

– Здесь он, вижу! Быстрей, пока его светом оглушило!

– Не волнуйся, Семён! Теперь он никуда не денется. Обожрался, как пиявка.

Голоса заглохли, но через несколько секунд толпой ввалились в дом:

– Лёшка! Сетку сюда давай! Варвара, куда ты прешь! Рядом, вровень держись! Ухватом на шею, так, ага! Лизавета, мать твою! Ногу ему держи, сколько я вам объяснять должен! И зеркалом, зеркалом! На свет его! Бабы, зеркалом светите! А вы щитом двигайте! Вот так!

– Не уйдет, голубчик! Отяжелел!

– Говорю, светом его оглушило!

– Да он днем всегда такой снулый.

– Хватит вам! Петли лучше давайте!

– Госпади! Как же он их ухайдакал!

– Вовка! Анна! Вы там живы?

Грохот по железу.

– Живы!

– Ну, слава Богу. Выбирайтесь из свово танка…

Через комнату Вовку вели, закрыв ему глаза ладонями. Он чувствовал под ногами скользкое и чавкое, и знал, что это такое.

Бабушка Варвара Степановна встретила внука на улице, бросилась к нему, присела, обняла крепко:

– Как ты, Вовушка?

Он отстранился и долго смотрел ей в лицо, видя, как темнеют, наливаясь страхом её глаза. Ответил, когда страху сделалось так много, что смотреть на него стало невыносимо:

– Они меня не трогали.

– А я так испугалась! Не знала, что и делать. Мы уж думали, но вот так вот всё и вышло… – Она заплакала – это страх слезами уходил из ее глаз. – Прости меня, Вовушка… Извини уж… Так вот вышло…

– Ба, – серьезно сказал Вовка. – А кто это был?

– Бандиты, Вова… Очень плохие люди…

– Нет, я про этого… – Он вытянул руку. – Ну, который у тебя в подполье живет…

– Упырь это, Вова… – обернувшись, сказала бабушка. – Упырь наш…

Упыря вели всемером, привязав его к длинным крепким шестам. Он был с ног до головы перемазан кровью, кожа висела на нем жирными складками, короткие ноги с большими ступнями вырывали из земли клочья дерна, лысая шишковатая голова подрагивала, и даже со спины было видно, как безостановочно шевелятся огромные челюсти. Упыря мотало из стороны в стороны, он качался, как поплавок на воде. И семеро людей мотались вместе с ним.

– Не смотри на него, Вовушка. А то снится будет.

– Он не страшный, ба… Мне там было страшно, а теперь нет.

– Ну, вот и хорошо… Вот и ладно…

Они отошли в сторону и сели на пень давно спиленной ветлы, повернув лица к затянутому дымкой солнцу и полной грудью вдыхая свежий воздух.

– А может и не упырь, – сказала бабушка. – Это мы его так прозвали, а пес его знает, кто он такой… Только ты Вова, никому про него не рассказывай, ладно?

– Ладно, – легко пообещал Вовка. – А откуда он у тебя, ба?

– Так он всегда у нас жил. Сколько себя помню… Вернее, не жил. Его ж убить нельзя, значит он и не живет… – Бабушка вздохнула. – Он полезный, только надо знать, как подступиться, и привычка нужна. Мы в войну пахали даже на нем. А как фашисты здесь объявились, так троих однажды… Вот как сегодня… Еще крыс и мышей от него не бывает. И тараканы переводятся. И болезни все проходят, кто с ним рядом. Я ведь потому твою мать и уговаривала так долго… Чтоб она тебя ко мне… Мы ж потому знахарками да колдунами и слывем. И живем долго, не болеем… Упыриная сила лечит. Только вот от беды она не бережет… – Бабушка посмотрела на серьезного внука, взъерошила ему волосы, вспомнила обоих своих мужей, шофера Гришу, да агронома Ивана Сергеевича, и слезы сами навернулись на глаза. – Не бережет, Вовушка, и счастья не приносит… – Голос ее дрогнул, и она закашлялась, а потом долго сморкалась в рукав и вытирала слезы, и всё смотрела высоко в небо, и надеялась, что на нее сейчас тоже кто-то смотрит оттуда, внимательный, всё понимающий и всепрощающий.

А почему бы и нет: раз есть на земле упыри, значит и ангелы где-то должны быть…

Почему бы и нет…