Текст книги "Модель для сборки 2012 (сборник) (СИ)"

Автор книги: Олег Дивов

Соавторы: Леонид Каганов,Михаил Кликин,Дмитрий Володихин,Сергей Чекмаев,Юрий Погуляй,Майк Гелприн,Максим Хорсун,Иван Наумов,Мария Гинзбург,Дарья Булатникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Судя по манерам, ты уже вовсю освоился в высшем свете.

– И ты будь здоров, инспектор! – Я решил проигнорировать подколку.

– Неплохая, кстати, идея: поедешь к принцу – прихвати пакет хот-догов.

Вот такой он, Мэтт, не успокоится, пока не убедится, что его чувство юмора заметили и оценили.

– Во-первых, не к принцу, а князю, во-вторых, ха-ха-ха, очень смешно. Ну а в-третьих, я так понимаю, ты узнал, где он обосновался.

– В точку. Особняк «Ноорд-гебау» на северном выезде из города.

– Ага, знаю такой. А что по Дональду Транку?

Инспектор протянул мне картонную папку:

– Сам понимаешь, официально ссылаться на эту информацию ты не можешь, просто прими ее к сведению.

– Ты спешишь?

– Да, служба.

– Ну, давай, удачи тебе.

– Тебе тоже. В кислое дело ты влез, приятель.

Читать досье, собранное Хенриксеном, я закончил, когда такси уже подвозило меня к «Ноорд-гебау» – внушительному строению в неоготическом стиле, больше похожему на костел, чем на жилой дом.

Разумеется, распахивать ворота, ведущие к княжеской резиденции, перед каким-то такси никто не собирался. Я отпустил машину, а сам стал интенсивно давить на кнопку интеркома. В особняке долго делали вид, что дом пуст, но спустя какое-то время сдались.

– Да? – раздалось из динамика.

– Я бы хотел поговорить с его Светлейшим Высочеством князем Борисом.

– Вы ошиблись.

– Передайте князю, что дело касается его дочери.

– Подите прочь, – ответил уже другой голос.

– Ваше Высочество, это вы? Я знаю, что случилось с вашей дочерью.

– Пойдите прочь. Принцесса Елена сейчас в Париже, гостит у своих друзей.

– Я знаю, что случилось с вашей дочерью. Догадываюсь, что вы во всем вините себя. Но вы ни в чем, слышите, ни в чем не виноваты! Мое имя Норман Гейц. Наведите обо мне справки – и все поймете.

Динамик смолк. Потянулись минуты. Через какое-то время я начал жалеть, что отпустил такси – пешком до города путь неблизкий, а встретить попутку в такое время практически невозможно. Когда я уже готов был отчаяться, раздался щелчок электромагнитного замка, и калитка приоткрылась. Мне поверили. Поверили в то, во что я сам порой отказываюсь верить.

Ранение изменило меня. Поначалу я думал, что сошел с ума, что месяцы комы повредили мой мозг. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять: придя в себя, я так и остался между жизнью и смертью. Среди живых людей я стал видеть души умерших.

Обычно душа, покидая тело, не задерживается на земле, отправляясь либо к райскому блаженству, либо на адские муки. К месту назначения ее всегда сопровождают двое. Я называю их ангелами смерти, хотя и не уверен, что они проходят именно по этому – ангельскому – ведомству. Я вижу их одетыми в старомодные черные костюмы. Возможно, так мозг интерпретирует то, что не может адекватно воспринять, а может, высшие силы просто без ума от стиля пятидесятых.

Однако не всегда все проходит гладко. Бывает, человек так и не успевает понять, что умер, и продолжает бродить по улицам, удивляясь, почему его перестали замечать, почему он вдруг стал никому не нужен. Ангелы смерти следуют за ним, терпеливо дожидаясь, когда умерший наконец осознает свое положение.

И чем ближе этот момент, тем ближе к покойному ангелы.

Вас удивляет, как человек может не заметить, что стал бесплотным духом? Дело в том, что наше сознание (или подсознание – не силен я в мозговедении) – штука крайне консервативная, оно готово до последнего отгораживаться от всего, что угрожает его статус-кво. Не скованное физическими рамками, оно продолжает поддерживать иллюзию телесной оболочки, не пуская умершего сквозь стены и закрытые двери, заставляя реагировать на тычки и легкие прикосновения. Конечно, эта симуляция взаимодействия с предметами материального мира – односторонняя. Сами мертвецы не могут ничего ни подвинуть, ни поднять, повернуть дверную ручку для них – неразрешимая проблема. Но, хранимые подсознанием от потрясений, они не замечают этого. Если, допустим, на их пути встанет дверь, то вместо того, чтобы толкнуть ее или потянуть на себя, они застынут, задумавшись – подсознание услужливо подкинет нужную мысль, – и будут так стоять, пока дверь не откроет кто-нибудь из живых. Мертвецы решат, что этот кто-то, видя их нерешительность, захотел помочь, – и шмыгнут в открывшийся проход. Если же живого рядом не случится, подсознание убедит их, что не очень-то им и надо входить в дверь. Впрочем, со временем такая защита начинает давать сбои. И чем чаще, тем ближе к умершему парочка в черном.

Судя по тому, как вела себя с чашкой кофе алдонская принцесса, время у нее было.

А значит, оно было и у меня.

Когда я понял, что могу не только видеть мертвых, но и общаться с ними, мне в голову пришла идея: ведь почти у каждого из них на этом свете остались друзья, знакомые, родственники, которые не прочь о чем-то спросить их, что-то выяснить. И я могу в этом помочь. Так на моей визитке появилось слово «посредник» – термин «медиум» казался мне отдающим балаганом и шарлатанством.

Чтобы успеть выяснить у покойного все, что нужно, я стараюсь затягивать приближение людей-в-черном, и преуспел в этом настолько, что иногда умудряюсь даже отдалить их от преследуемой души. Конечно, ненадолго. Рано или поздно они всегда настигают ее.

Впрочем, я ведь и не собирался побеждать смерть.

Телефонные аппараты в «Ноорд-гебау» были под стать обитателям особняка – никакого новомодного пластика в отделке, только натуральные материалы: красное дерево, латунь, перламутр, слоновая кость. Мысль о том, что эти произведения искусства имеют чисто утилитарное предназначение, казалась кощунством. И все же, поборов трепет, я поднес трубку к уху и набрал нужный номер.

– Алло, отель «Вашингтон»? Можете соединить меня с номером триста одиннадцать? Да, совершенно верно, с господином Джоном Смитом.

– Алло, – услышал я знакомый голос. – Мистер Гейц, это вы? Что-нибудь узнали?

– Да, Смит. Это ответ на оба вопроса.

– Вы нашли м-мою… ее… ну, вы п-понимаете…

– Да, я нашел тело.

– И где же оно?

– Я полагаю, вам лучше приехать ко мне в контору. Адрес знаете?

– Да, у меня есть ваша визитка.

– Отлично. Приезжайте, я расскажу вам, где искать.

– Я полагал, вы лично сопроводите меня на место.

– О нет, дружище. Не думаю, что вам стоит там появляться. Я укажу вам место, вы сделаете анонимный звонок в службу коронера. Затем, когда тело привезут в городской морг, явитесь туда. Скажете, что услышали о трупе молодой женщины и решили удостовериться, что это не ваша жена…

– Бог мой, зачем такие сложности?

– В противном случае у полиции возникнут к вам вопросы.

– К-какие в-вопросы?

– Ну, например, откуда вы узнали, где искать тело. И, уверяю, ответ, что вам помог медиум, их не устроит.

– Похоже, вы правы.

– Вот и отлично. Значит, я жду вас у себя. И не забудьте захватить оставшуюся сумму.

– Мистер Гейц…

– Что такое? Финансовые трудности?

– Видите ли, мистер Гейц… Поймите правильно, но откуда мне знать, что вы не обманете меня и тело действительно найдут там, где вы укажете?

– Господин Смит, я не первый день этим занимаюсь. Само собой, я предоставлю вам доказательства. Фото вас устроит?

– Вполне.

– Тогда через час жду вас у себя.

Я повесил трубку. Невежливо, конечно, но разговор начинал меня раздражать.

Лимузин с княжеским гербом на дверце я попросил остановить в квартале от своей конторы. Не хватало еще, чтобы Хелен, случайно выглянув в окно, увидела меня в компании князя и решила, что я ее предал. Нет, ее следовало подготовить. Мне нужно было немного времени, и Его Светлейшее Высочество согласился подождать в «Ирландском рагу». За князем последовали и крепкие парни из его личной охраны. Я же поднялся к себе.

Хелен не спала, ожидая новостей о муже.

– Ну, что? Вам удалось узнать что-нибудь?

– Да, Хелен. Но, боюсь, мои известия вас не обрадуют.

– Что с ним? Он мертв? Это все мой отец, да? Боже!..

– Хелен, пожалуйста, успокойтесь. Вы мне верите?

– Верю ли я? Пожалуй, да. Да!

– Тогда, пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем – я пока не смогу вам дать ответы. Но уверен, скоро все разрешится само собой.

Через несколько минут с улицы донесся шум мотора. Я подошел к окну и убедился, что приехал тот, кого я ждал.

– Хелен, сядьте в кресло и ничему не удивляйтесь. – Я подвинул к себе телефон и набрал номер бара. – Алекс? Передай моим гостям, что тот, кого мы ждем, уже поднимается.

Заслышав шаги в коридоре, я распахнул дверь:

– Господин Смит, сюда, пожалуйста.

– О, мистер Гейц! Я уж думал, ошибся адресом.

– Дональд? – Хелен узнала голос молодого человека и закричала: – Дональд, это ты?! С тобой все в порядке?

– Ваше Высочество, сидите смирно, – буркнул я.

– Вы что-то сказали? – удивился визитер.

– Проходите в кабинет, Джон, – пригласил я. – Или, может быть, Дональд?

– Конечно же, Дональд! Боже, Дональд, милый! – Принцесса вскочила с кресла и бросилась обнимать мужа. Но тот не слышал ее и не чувствовал ее прикосновений.

– Я не сомневался, что вы разоблачите мою неуклюжую уловку.

– Да уж, если человек представился Джоном Смитом, можно биться об заклад, что на самом деле его зовут иначе.

– И все же шанс встретить настоящего Джона Смита не так уж и мал.

– Но это не наш случай, не так ли?

– Каюсь.

– Но для чего вам понадобилась эта ложь? Работу мне она не облегчила.

– Хотел лишний раз убедиться, что вы не шарлатан. Если вы сумели поговорить с моей женой, то она, конечно, назвала мое настоящее имя.

– Дональд, почему ты ведешь себя так, будто меня здесь нет? – Хелен все еще пыталась обратить на себя внимание Дональда-Джона.

– Она назвала мне имя Дональд Транк.

– Что ж, молва не лжет, вы действительно отличный…

– Посредник? Уж какой есть.

– Не скромничайте. Ну так что, где тело? Это те снимки, о которых вы говорили? – Не дожидаясь ответа, гость схватил со стола конверт и достал из него фотографию. – Что за ерунда? Это же тот снимок, что я дал вам при нашей первой встрече…

– Вы правы. Я, наверное, хороший посредник. Но и сыщик я тоже неплохой. Я выяснил, что Дональд Транк – не настоящее ваше имя. Равно как и Ричард Конн, и Барри Кремер… Как же вас назвали при рождении? Уж не Джоном ли Смитом?

– Какое все это имеет отношение к нашему делу? Насколько я знаю, менять имя – не преступление.

– Норман, что здесь происходит?! – Хелен готова была сорваться в истерику.

– Убийство – преступление.

– Вы в чем-то меня обвиняете?

– Именно.

– Что ж, давайте позвоним в полицию. Хотя, по-моему, уместнее вызвать «Скорую» – вы сбрендили.

– Я знаю, что полиции вы не боитесь. Вы изобрели поистине дьявольскую схему. Под видом скромного клерка, коммивояжера, водителя-дальнобойщика и бог знает еще кого знакомились с девушками из высшего света, обладательницами крупных состояний. Очаровывали, покоряли, влюбляли в себя. Одна поездка в Вегас – и вот вы уже муж и жена. Вы знали, что семьи ваших жертв будут, мягко говоря, не в восторге от вашего брака. И предлагали своим супругам бежать, бросить миллионы, начать жизнь с чистого листа. Вы давали им порошок, уверяя, что он вызывает глубокий сон, который все примут за смерть. У вас якобы есть друг на «Скорой», он вывезет «труп», девушка придет в себя, и вы заживете счастливо на новом месте под новыми именами. Родителям невесты, уверенным, что девушка покончила с собой из-за их черствости, останется мучиться чувством вины. Любите Шекспира? Тот, наверное, в гробу переворачивается, видя, на что вас вдохновила история Ромео и Джульетты.

Лицо «Смита» стало безразличным. Я продолжил:

– Порошок был обыкновенным ядом. Ваши жены просто умирали. Все выглядело как самоубийство, и вы получали в наследство целые состояния. Только вот с Хелен вышла осечка. Ее отец скрыл смерть дочери. Для всех принцесса Хелен просто вернулась в Европу. Вам же позарез было нужно, чтобы ее труп нашли, и вы наняли меня.

– Так я мертва? – Бедняжка Хелен, кажется, начала понимать, в чем дело.

– Прошу вас, Хелен, дайте мне минуту, – сказал я ей.

– Хелен здесь? – не столько удивился, сколько удостоверился «Смит». Напрасно я надеялся увидеть на его лице хоть тень раскаяния. – Бросьте, Норман, приберегите свою историю для «Черной маски» или других изданий подобного толка. Вы же сами признали, что у полиции ничего на меня нет.

– Полиция? Кто говорит о полиции?

– Так я могу идти?

– Не торопись. – Я кивнул, указав на дверь, возле которой заняли позицию телохранители князя. – Неужели ты еще не понял, что князья Полеску не любят тревожить представителей государства? У себя на родине они сами – государство, сами вершат суд, казнят и милуют. На последнее, впрочем, особенно не рассчитывай.

Все еще сохраняя надменность, «Смит» выкрикнул:

– Но мы же не в их варварском королевстве!

– В княжестве, красавчик, в княжестве.

– Да какая разница!

– В том-то и фокус, что никакой. Видишь ли, представители правящих домов имеют одну важную привилегию: дипломатический статус позволяет им в любой стране чувствовать себя как дома. Да и дело-то тут, в общем, семейное. – Я постарался изобразить самую хищную из своих ухмылок.

Парни из княжеской охраны подхватили «Смита» под руки.

– Э-э, так не пойдет! Я хочу добровольно сдаться полиции! Вы не имеете права удерживать меня!

– Боюсь, я ничего не могу для тебя сделать.

– Вызови полицию! Я во всем признаюсь!

– И что мне с того? Даже если ты не откажешься от своих слов – а ты непременно откажешься…

– Нет же! Нет! Клянусь!..

– Даже если так. Ну, получишь пожизненное, проведешь десяток лет на казенных харчах – а потом тебя отпустят за примерное поведение…

– Я заплачу тебе! Ты же знаешь, я богат. Не отказывайся, ты все еще работаешь на меня. Я все еще твой клиент!

– Больше нет. Свою работу я сделал.

– Ты просто не представляешь, о какой сумме речь. От такого не отказываются!

– Похоже, инспектор Хенриксен сильно преувеличил в своем досье, назвав тебя исключительно умным мерзавцем. Думаешь, мне позволили вернуться с того света лишь затем, чтобы я просто зарабатывал деньги?

«Смита» увели. В кабинет вошел князь.

– Мистер Гейц, моя дочь еще здесь? – тихо спросил он.

– Да, Ваше Светлейшее Высочество, здесь. Она вас видит и слышит.

– Девочка моя, я очень виноват перед тобой, – на глазах старого князя выступили слезы.

– Папа, папочка, эта я должна просить тебя о прощении, – зарыдала Хелен.

– Она ни в чем вас не винит, – передал я князю ее слова.

– Она всегда была слишком добра.

– Смею надеяться, князь, вы лишены этого недостатка?

– Что ты хочешь этим сказать, сыщик?

– Обещайте, что сукин сын будет страдать.

– Этого желает моя дочь?

Я взглянул на Хелен. Она уже справилась со слезами и теперь просто не сводила глаз с отца, будто стараясь запомнить каждую его черточку.

– Ваша дочь не возражает.

– Что ж, я в любом случае не собирался давать ему умереть быстро.

В дверях появилась пара в костюмах-тройках.

– Ваше Светлейшее Высочество… – Я набрался смелости обратиться к князю еще с одной просьбой.

– Что-нибудь еще?

– Этот… человек… дал мне фотографию принцессы Елены. Вы позволите мне оставить ее себе?

Князь вздохнул, что, видимо, следовало понимать как утвердительный ответ, и, не говоря больше ни слова, вышел сквозь невидимых ему «ангелов».

Те же будто по команде устремились к Хелен. Секунда – и трое бесплотных существ исчезли в потоке света.

Я остался один.

Джером Клапка Джером
КОТ ДИКА ДАНКЕРМАНА

С Ричардом Данкерманом я знаком еще со школьной скамьи, хотя назвать его другом детства и не могу. Ну что могло быть общего у джентльмена из шестого основного, который на занятия является в перчатках и при цилиндре и промокашкой из четвертого начального, разгуливающего в потрепанной кепчонке? Наши отношения еще больше осложнились после одного печального инцидента, имевшего место в жизни моего героя, коий я поспешил воспеть в стихах, положив их на музыку собственного сочинения. Слова там, помнится, были такие:

 
Дики, Дики Данкерман
Запихал стакан в карман.
Пьяным напился,
С горки свалился.
 

Я пропел ему эту незатейливую песенку, и хотя все в ней было сущей правдой, он подверг ее безжалостной критике и разнес автора в пух и прах. Но я не сдавался и, потирая ушибленные места, исполнял ее при каждом удобном случае. Однако после окончания школы мы узнали друг друга получше и стали закадычными друзьями. Я ударился в журналистику, а он подался в адвокаты и попутно пописывал пьески. Ни на судебном ристалище, ни на театральных подмостках лавров он не снискал. Но как-то весной он представил очередную пьесу, и она, к немалому изумлению всех его друзей, продержалась целый сезон. Так, ничего особенного, сюжет весьма банален, но героев почему-то было жалко, а в человечество хотелось верить. Вот тогда-то, месяца через два после премьеры, он и представил меня «Пирамиду, эсквайру».

Я был влюблен; звали ее, если мне не изменяет память, Наоми. У меня возникло непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь переполнявшими меня чувствами. За. Диком утвердилась репутация человека), душевного, готового с интересом и вниманием выслушивать излияния своего влюбленного приятеля. Он мог часами внимать горячечному бреду, который нес несчастный безумец, а попутно делал какие-то пометки в толстенной тетради, похожей на переплетенный в красную кожу фолиант, к которой был приклеен ярлычок с надписью: «Книга человеческой тупости». Конечно же, все знали, что их исповедь послужит ему материалам для будущих пьес, но особого значения этому не придавали. – Бог с ним, лишь бы слушал, – Я надел шляпу и отправился к нему на квартиру.

Соблюдая приличия, я завел разговор о каких-то пустяках; минут пятнадцать мы болтали о том, а сем, а затем я перешел непосредственно к делу. Яркими красками я живописал ее красоту и добрый нрав; исчерпав эту тему, я углубился в описание собственных переживаний: как я заблуждался, наивна полагая, что мне уже довелось испытать счастье любви; как невозможно мне теперь полюбить другую женщину, и как я мечтаю умереть с ее именем на устах, как… Вдруг он встал. Я решил, что он собирается принести «Книгу человеческой глупости», и замолчал, давая ему время подготовиться к записи, но он подошел к двери и распахнул ее; в комнату прошмыгнул черный котище – красота его и размеры не поддаются описанию, нечего подобного я прежде не видывал. Кот с тихим мурлыканьем прыгнул Дику на колени, поудобнее там расположился и уставился на меня. Я продолжил свой рассказ.

Через несколько минут Дик перебил меня:

– Ты сказал, что ее зовут Наоми. Я не ослышался?

– Конечно же Наоми! – ответил я… – А в чем дело??

– Да так, ерунда, – объяснил он, – Просто ты вдруг понес про какую-то Эниду.

Было чему удивляться: с Энидой мы расстались много лет назад, и я успел ее позабыть. Как бы то ни было, Эниде в моем сердце рядом с Наоми делать нечего Я собрался с мыслями и продолжал, но не успел произнести и десятка фраз, как Дик опять остановил меня:

– А кто такая Джулия?

Мне стало не по себе. Джулия! Вовек ее не забуду! Она сидела за кассой в трактире, где я обедал, когда был еще желторотым юнцом. Я совсем потерял голову, и дело чуть было не дошло до помолвки. Я вспомнил, как осипшим вдруг голосом напевал ей в ушко, осыпанное пудрой, любовные серенады, как гладил вялую руку, протянутую мне через прилавок, и меня бросило в жар.

– Я что, действительно сказал «Джулия», или ты так шутишь? – спросил я довольно резко.

– Джулия, Джулия – ничего уж тут не попишешь, – скорбно констатировал он. – Но не обращай внимания, я уж как-нибудь разберусь, кого из них ты имеешь в виду.

Но пыл мой уже угас. Я пытался раздувать тлеющие угольки, но стоило мне только поднять глаза и поймать взгляд черного котища, как пламя тут же умирало. Я вспомнил, как мы ходили в консерваторию: пальчики Наоми случайно коснулись моей ладони, и тут же дрожь пробежала по всему телу, – и подумал: а ну как это было не случайно, а ну как она тискала мою руку из кокетства? Я вспомнил ее старую дуру-мать – как нежна она, как добра к этой грымзе, но тут же мне пришла в голову мысль: а ну как это никакая не мать, а просто наняли старушенцию за пару шиллингов? Перед глазами возникла пышная копна золотистых волос и солнце, целующее йх буйные волны, – и тут же возникло сомнение – а ну как волосы накладные?

Вчера вечером я собрался с духом и выпалил, что, по моему глубокому убеждению, настоящая женщина драгоценнее рубина, и тут же ляпнул, не подумав: «Жаль, что настоящих женщин немного».

Содрогаясь, я стал вспоминать, не наболтал ли я тогда еще чего лишнего. Оставалось лишь надеяться, что слова мои не будут истолкованы превратно.

Голос Дика отвлек меня от мрачных дум.

– Нет, – сказал Дик, – оставь эту затею. 'Еще ни у кого из этого ничего путного не выходило.

– Из чего не выходило? – изумился я. Не знаю почему, но меня начинал бесить Дик, его котище, я сам, да и вообще все на свете.

– Даже и не пытайся пускаться в рассуждения о любви и всяких там прочих высоких материях в присутствии старого Пирамида, – объяснил он, поглаживая кота по голове. Котик от удовольствия выгибал спину и мурлыкал.

– При чем здесь твой восхитительный кот? – удивился я.

– А вот этого я объяснить тебе не могу, – ответил он. – Но факт остается фактом. Не ты первый, не ты последний. Как-то зашел ко мне старик Леман и понес обычную околесицу; всякий там Ибсен, судьбы человечества, социализм и прочая дребедень – ты его знаешь. Пирамид сидел на краешке стола и смотрел на него. И что же ты думаешь? Не прошло и пятнадцати минут, как Леман пришел к выводу, что все это дичь и чушь, и не будь всяких там «измов», человечество было бы счастливо, хотя вряд ли, – судьба его незавидна: все оно превратится в горку праха. Он откинул прядь со лба и посмотрел на меня. Ты не поверишь – в глазах его не горел безумный огонь, это были глаза нормального человека. – Мы рассуждаем так, – продолжал Леман, – будто человек – венец творения, на нем развитие кончилось. Мне самому надоело себя слушать. А! – в сердцах махнул он рукой. – И дураку ясно, что в один прекрасный день человечество вымрет, и на его место явится какое-нибудь другое насекомое, – ведь и мы в свое время вытеснили какую-то расу, населявшую землю до нас. Да какому-нибудь муравьиному племени унаследовать Землю проще простого! Строить они умеют, органы чувств у них развиты не в пример нашим. Если в ходе эволюции им вдруг удастся увеличить размеры тела и мозга, то все – нам капут. И вообще, кто что знает? – Согласись, в устах старика Лемана подобные речи звучат странно.

– А почему ты назвал его Пирамидой? – поинтересовался я.

– Сам не знаю, – сказал он. – На вид он кажется таким древним. Вот я и вспомнил про пирамиды.

Я нагнулся и взглянул в огромные зеленые глаза. Котище смотрел на меня не мигая, и вдруг я почувствовал, что погружаюсь в какую-то бездну, в самые глубины Времени. Мне показалось, что в этих бесстрастных кошачьих глазах открывается панорама прошедших веков – вся любовь человечества, его надежды и чаяния; все эти вечные истину оказавшиеся та, поверку ложным все эти вечные религии, указующие путь к спасению, который, как впоследствии выясняется, заводах человечество совсем не туда. Непонятная черная тварь стала расти, вот она заполнила всю комнату, а мы с Диком превратились в бестелесные тени, парящие в воздухе.

Я выдавил да себя смешок, но странное чувство не оставляло меня. Я попросил Дика, откуда у него этот кот.

– Он сам ко мне пришел, – ответил он. – Случитесь это поздно вечером, с полгода тому назад. Я потерпел полный крах Премьеры двух моих пьес – а я возлагал на них большие надежды – с треском провалились, одна за другой. Да ты их помнишь. Абсурдно было думать, что найдется еще какой-нибудь дурак-директор, который захочет иметь со мной дело. А папаша Уолкотт прямо заявил, что готов войти в мое положение и освобождает меня от данного ему слова жениться на его дочери, а посему я могу считать себя свободным; он же просит меня лишь об одном – впредь не морочить девушкам голову. Я пообещал. Я остался один на воем белом свете и по уши в долгах. Надеяться было не на кого и не на что. Не скрою, в тот вечер я решит свести счеты с жизнью Я зарядил револьвер и положил его на стол. Я стал вертеть его и так, и этак, как вдруг услышал, что кто-то скребется в дверь. Сначала я не обратил на это внимания, но царапанье становилось вое настойчивей, и я наконец не выдержал и открыл дверь, чтобы посмотреть, в чем там дело. И тут вошел он.

Кот взгромоздился на стол, уселся рядом с заряженным револьвером и уставился на меня. Я откинулся на спинку стула и уставился на него. Так мы и смотрели друг на друга. А тут прислуга приносит мне письмо. Из него я узнаю что какого-то типа, проживавшего в Мельбурне, про которого я и слыхом не слыхивал, насмерть забодала корова Согласно завещанию, все его состояние, оцениваемое в полторы тысячи фунтов, переходит в собственность одного моего дальнего родственника, а тот, как на грех, благополучно отдал Богу душу полтора года тому назад, и иных наследников, кроме меня, у него нет, так что извольте надлежащим образом оформить вступление в права собственности. Я спрятал револьвер в ящик.

– А ты не одолжишь мне его на недельку? – спросил я, поглаживая кота, лежащего у Дика на коленях. Зверь ласково замурлыкал.

– Как-нибудь одолжу, если он, конечно, согласится, – шепотом ответил Дик, и я почему-то пожалел о своих словах, сказанных в шутку.

– Я стал разговаривать с ним, как с человеком, – продолжал Дик, – Я советовался с ним по всем вопросам. Я считаю, что последнюю пьесу мы писали в соавторстве, причем моего там совеем мало.

Я подумал, что Дик сошел с ума. Но рядом с ним сидел огромный котище и пристально смотрел мне в глаза. Я понял, что ошибаюсь, – Дик совершенно нормален. История заинтриговала меня.

– Пьесу я написал в духе реализма, – продолжал Дик. – Я нарисовал неприглядную картину жизни той прослойки общества, которую я каждодневно наблюдал и знал досконально. Художественных достоинств в пьесе было хоть отбавляй, я это великолепно понимал; но по части сборов она ни на что не годилась. На третий день после появления Пирамида я решил ее перечитать и кое-что поправить. Пирамид сидел на ручке кресла и внимательно следил за тем, как я перелистываю страницы. Казалось, он читал вместе со мной.

В этой пьесе я превзошел самого себя, Каждая строка сочилась правдой жизни. Я читал с наслаждением. Вдруг я услышал чей-то голос:

– Очень идейная вещь, мальчик мой, очень идейная; тут ничего не скажешь. Теперь надо все поставить с головы на ноги. Замени обличительные монолога на благородные сентенции; твой заместитель министра иностранных дел – личность малоприятная, так пусть он умрет в последнем акте вместо того йоркширца, которого все же жалко; у тебя там есть падшая женщина, любовь к герою должна преобразить ее, наставить на путь истинный, но герою она ни к чему – так пусть же она па исправлении убирается куда-нибудь– подальше заниматься попечительством о бедных, облачившись во все черное. Вот тогда пьесу примут к постановке.

Я вскипел и уже было собрался с кулаками наброситься на непрошеного критика. Разбор был весьма профессиональный, чувствовалось, что незнакомец не чужд театрального дела. Но, оглядевшись, я никого не увидел – в комнате были только мы с котом. Двух, мнений быть не могло – я разговаривал сам с собой, однако не узнавал собственного голоса.

– По исправлении! – презрительно хмыкнул я. До меня все никак не могло дойти, что я спорю сам с собой. – Такую только могила исправит. Вскружила несчастному парню голову и погубила его.

– И погубит пьесу. Ее величество Британская Публика не поймет, – возразил незнакомый голос. – Герою английской пьесы вскружить голову невозможно. Он может почитать, обожать, преклоняться, но никак не сгорать от страсти. Не знаете вы, сударь, канонов своего искусства.

– Да и как она может исправиться? – не сдавался я, – Поди сам поживи лет этак тридцать в атмосфере греха, подыши ее воздухом – посмотрю я на тебя!

– Я, может, и не исправился бы, но она должна, – глумливо ответил мне голос. – Пусть она услышит орган.

– А как же художественная правда? – запротестовал я.

– Удачи тебе не видать, – констатировал незнакомец. – Все твои высокохудожественные пьесы обречены на провал; через несколько лет тебя забудут. Так дай же миру то, чего он ждет от тебя, и получи с него то, что тебе причитается. Если, конечно, хочешь жить по-человечески.

Я усадил Пирамида рядом с собой и принялся за работу. Пьеса была написана фактически заново. Порой из-под пера вылетала совсем уж несусветная чушь, но я лишь ухмылялся и ничего не вымарывал. Герои у меня не разговаривали, а изрекали сентенции. Пирамид довольно мурлыкал. Живых людей в пьесе не осталось, их место заняли марионетки, но они делали все как надо – я ориентировался на даму с лорнеткой из второго ряда бенуара. Что вышло – сам знаешь: старик Хьюсон считает, что пьеса выдержит пятьсот представлений.

– Но самое страшное, – закончил свою речь Дик, – что мне ни капельки не стыдно; более того, я доволен.

– Так кто же, по-твоему, это животное, – рассмеявшись, спросил я, – злой дух, что ли? – Способность рассуждать вернулась ко мне; кот, заскучавший от наших разговоров, прошествовал в соседнюю комнату, сиганул в окно, и его застывшие зеленые глаза больше не гипнотизировали меня.

– А ты поживи с ним месяцев этак шесть, тогда сам поймешь, – ничуть не обидевшись, ответил Дик. – Да я не один такой. Знаешь пастора Вайчерли, знаменитого проповедника?

– Лично представлен не был – в церковных кругах я не вращаюсь, – ответил я, – но слыхать, конечно, слыхал. А что с ним приключилось?

– Он был помощником священника в нищем приходе где-то в Ист-Энде, – продолжал Дик. – Десять лет стучался он в сердца отчаявшихся людей, жил в бедности, и никто его не знал. Словом, это был настоящий праведник – они порой встречаются и в наш меркантильный век. И что же? Он вдруг основал новую секту и сейчас проповедует в Южном Кенсингтоне. У него собственный выезд – пара чистокровных арабских жеребцов, одевается он с иголочки. Он заходил ко мне на днях по поручению княгини… Они собираются дать благотворительный спектакль в пользу нуждающихся священников и хотят поставить мою пьесу.

– И Пирамид, конечно же, выразил свое неудовольствие, – предположил я не без ехидства.

– Отнюдь, – ответил Дик, – Как я понял, эта затея пришлась ему по нраву. Видишь ли, как только Вайчерли ступил на порог, кот тут же подбежал к нему и стал тереться об ноги. Тот нагнулся и почесал ему за ушком. – Надеюсь, ты понял, что это может означать, – добавил он, странно улыбаясь.

– Можешь не продолжать. Я все понял, – ответил я. На какое-то время я потерял Дика из виду, хотя много о нем слышал: он шел в гору и становился ведущим драматургом современности. О Пирамиде я уже было и думать забыл, но однажды я зашел к одному знакомому художнику – он наконец-то выполз из мрачного леса борьбы за существование на солнечную опушку славы. В темном углу мастерской горели два зеленых глаза, и они мне показались знакомыми.