Текст книги "Просветленные не боятся темноты (СИ)"

Автор книги: Олег Гор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Но витрины у всех разные? – уточнил я.

– И по ассортименту и по размеру, – подтвердил брат Пон. – Но выбор есть всегда. Надо только помнить о нем, знать, что в каждый момент ты свободен в том, какие аспекты, грани реальности "подсвечивать" с помощью своего внимания, собирая из них свой мир.

Я нахмурился и почесал в затылке:

– Вот я могу считать, что мучаюсь тут, прикован к кровати, все плохо... или могу решить, что это такой отдых на прекрасной вилле, где ничто меня не тревожит и не беспокоит... Но ведь сама вилла, и кровать, и состояние моего тела никак не изменятся!

– Уверен? – брат Пон прищурился. – Попробовать не хочешь? Хотя не стоит... Сейчас ты слишком слаб... Отдыхай.

И он ушел, погасив свет в комнате.

Осталась только луна, светившая в окно, точно громадный фонарь.

Спал я великолепно, без видений, и проснулся бодрым, как огурец.

После завтрака узнал у брата Пона, что в доме есть вай-фай, и полез в Интернет работать. К полудню сделал несколько звонков, покончил с делами и собрался искупаться в бассейне, но тут монах, пропадавший на втором этаже, появился снова.

– Совсем другое дело, – сказал он, оглядывая меня пронзительными черными глазами. – Полагаю, что тебе станет еще лучше, если ты научишься уничтожать карму. Просто и элегантно.

– И как? – о бассейне я в этот момент напрочь забыл.

– Один из древних сказал, что следы прежних деяний неотделимы от нас как тень или эхо, – брат Пон уселся на пол, скрестив ноги, и с азартной улыбкой потер ладони. – Поэтому ты должен уметь избавляться от того и другого.

– Что? – я заморгал. – Но как? Это же невозможно!

– Я тебе уже говорил, что в этом мире возможно все. Начнем с эха, это проще. Крикни чего-нибудь.

– Чего-нибудь! – рявкнул я сердито, и услышал, как мой голос отдался в углах.

– Отлично! – монах радостно осклабился. – Теперь крикни так, чтобы эха не было.

Я беспомощно посмотрел на него – издевается, что ли?

Но даже если и издевается, то не просто так, а с определенной целью, как-то связанной с моим обучением, которое вовсе и не обучение, поскольку учить меня на самом деле нечему и незачем.

Тут я понял, что несколько запутался.

– Смотри, карма-действие бывает видимая и невидимая, – сказал брат Пон мягко. – Первая определяет то, каким образом, в каком порядке располагаются элементы чувственного мира, какие объекты из них формируются, что за обстоятельства возникают... Это тебе понятно?

– Ну да, – признал я.

– Но есть еще и невидимая, это тот нравственный оттенок, то содержание, настроение, духовная сердцевина, что кроется внутри элементов видимой кармы. Например, для туриста посещение храма Изумрудного Будды в Бангкоке имеет один смысл, а для верующего буддиста – другой, хотя внешне и то и другое может выглядеть одинаково...

Концепцию я уловил, хотя не факт, что смог бы сам толком ее объяснить.

– Так вот упражнения, которые я тебе предлагаю, как раз и предназначены для того, чтобы слегка ослабить фиксацию невидимой кармы, тех представлений и шаблонов сознания, что давят на нас хуже железных цепей, – закончив объяснение, монах просиял, точно выглянувшее из-за черных туч солнышко. – Так что давай, кричи, не стесняйся.

– Что-нибудь! – завопил я еще раз, но эхо и не подумало исчезать.

– Еще раз, – велел монах.

Мы тренировались целый час, пока я не охрип, но толку, на мой взгляд, никакого не было – мои вопли звучали уныло, будто карканье одинокой замерзшей вороны, но порождали отголоски так же, как и всегда.

Но брата Пона это ничуть не расстроило.

– Замечательно, – сказал он. – Теперь садись спиной к окну, чтобы видеть тень.

Я выполнил это указание и получил от монаха метелку вроде той, какой тайки смахивают пыль с мебели.

Услышав "стирай ее", я не стал ничего спрашивать, а послушно заелозил метелкой по полу. Тень заколыхалась, поскольку я сам двигался, но исчезать или хотя бы истончаться не подумала.

– Это бессмысленно! – сердито воскликнул я. – Как воду решетом носить!

Английского аналога для решета я не знал, поэтому пришлось использовать русское слово, а потом еще и объяснить брату Пону, что оно обозначает.

– Полезная штука, – сказал он с хищным блеском в глазах. – Надо будет завести. Для учеников, ха-ха. А ты мети, не отвлекайся, карма ждать не будет, пусть ее и не видно!

Этим бессмысленным делом я занимался до самого вечера, пока не стемнело, и тень не исчезла по естественным причинам.

– Не зря старался, – сообщил монах. – Теперь можно и поесть с чистой совестью. Завтра же с утра мы покинем это благословенное убежище, поскольку ты здоров и делать нам тут нечего.

Эта новость меня, мягко говоря, не обрадовала.

– А почему мы не можем остаться? – спросил я, морщась от прозвучавшего в голосе недовольства. – Тихо, спокойно, просторно, никто не мешает, хозяева вроде бы не выгоняют, можно заниматься чем угодно.

"В том числе и работать" – подумал я, но озвучивать эту мысль не стал.

– Мудрецы прежних времен практиковали Малое Отшельничество и Большое Отшельничество, – сказал брат Пон задумчиво – Малое – вдали от людей, в лесу, в горах. Чтобы никто не мешал медитировать, никаких соблазнов рядом не было... прекрасно ведь, правда?

И он замолчал, изучающе глядя на меня.

– А что такое Большое? – осведомился я, чтобы прервать затянувшееся, неуютное молчание.

– В людской толчее, на рынках и харчевнях, где кишмя кишат низменные страсти. Малое ты уже прошел, взял от него все, что тебе сейчас нужно, и настало время Большого, – говорил монах без упрека, с мягкой улыбкой, но я все равно чувствовал себя как в школе, на уроке математики, когда тебя вызвали к доске, а домашнее задание не сделано. – Понимаешь, можно просидеть десять лет в пещере, обзавестись прекрасными добродетелями, но они разлетятся вдребезги при первой же встрече с простым, грубым человеком... То, насколько ты хорош, проверяется не в уединении, а меж себе подобных. Если же кто-то всю жизнь проводит в уединении, занимаясь только собой, то это не всегда признак больших духовных достижений...

Но все эти объяснения не смогли развеять моего мрачного настроения.

Ночевать в кровати на вилле мне понравилось больше, чем в подвале или на пляже, и уезжать отсюда я не хотел.

Глава 6. Люди и якши

Следующим утром, едва я успел продрать глаза, мне позвонил юрист-таец, консультировавший меня много лет, и ласково сообщил, что прямо сегодня мы с ним должны посетить Налоговый департамент, чтобы прояснить кое-какие моменты работы моей фирмы, и что мое присутствие обязательно.

Да уж, от фискальных служб и в пещере, и в джунглях не спрячешься.

Машина ждала во дворе, у ворот, и ключи лежали на переднем сидении.

Все вроде с ней было в порядке, но в новом "окрасе" она выглядела дико, меня одолевало желание сморгнуть или встряхнуть головой, чтобы галлюцинация рассеялась и все стало как раньше.

– Вы сами сели за руль? – спросил я, недоверчиво покосившись на брата Пона. – Когда мы сюда ехали?

– А чего, дело нехитрое, – отозвался тот. – Крути эту штуку, дави педали.

Я только головой покачал.

Я сел в машину, а монах зашагал к воротам, потащил створку в сторону, заскрипели петли. Открылся узкий переулок между двумя высокими заборами, и под тем, что принадлежал вилле на другой стороне, обнаружились трое необычайно мускулистых и лохматых оборванцев, что сидели на корточках.

Когда я двинул машину с места, нечто произошло у меня со зрением, и я обнаружил, что вижу не людей, а громадных, напоминающих горилл существ, покрытых рыжим мехом, с пылающими глазами и когтями на лапах.

Я ударил по тормозам так, что те взвизгнули.

– Что такое? – спросил брат Пон, заглядывая в боковое окно.

– Там... там... – промямлил я, поднимая трясущуюся руку. – Они... ээ... э...

Рыжие великаны глядели на меня с любопытством, скалили зубы, каких не устыдился бы и тигр. Один, самый большой, поглаживал бороду, второй дергал похожим на ослиное ухом, отгоняя мух.

– А, всего лишь якши, – сказал монах равнодушно. – Не обращай внимания. Помнишь, я же говорил, что рядом с нами живут самые разные существа, только мы их не замечаем...

– Ну... да... – я моргнул, и косматые чудища вновь превратились в людей.

Когда "Ниссан" выкатился в переулок, якши без слов посторонились и даже заулыбались. Брат Пон захлопнул ворота, уселся рядом со мной, и я газанул так, что пыль полетела из-под колес.

Монах засмеялся.

– Бояться их нет смысла, ведь это только лишь образы твоего сознания, – сказал он. – Единственное правильное отношение к существам подобного вида, как и любого другого, кстати, заключается в сострадании.

– Это что, я должен их пожалеть?

– Нет, – брат Пон покачал головой. – Жалость своекорыстна, жалеем мы лишь себя. Только ставим в этот момент на место страдальца горячо любимое эго, которое и оплакиваем. Сострадание же выглядит совсем иначе, его способен по-настоящему испытывать лишь тот, кто в значительной степени избавился от невежества и тирании "Я", именно поэтому я тебе о нем не говорил. Ага, тут вот направо, потом налево...

Когда впереди показалась большая дорога, я понял, где мы находимся – один из поселков к югу от Паттайи, за "Амбассадором", "Дор Шадой" и прочими отелями-муравейниками для туристов-матрасников.

До центра города минут сорок, не меньше.

– И для тебя, я думаю, настало время учиться осознанно практиковать сострадание, – заявил брат Пон.

– Но как это сделать?

– Разберем пример, – он усмехнулся, и я поежился: знаем мы эти "примеры" от неправильного монаха. – Вот на тебя орет некий гнусный человек. Знакомая ситуация... Вместо того чтобы злиться, ты начинаешь думать о том, что это часть твоего сознания, выражающая ненависть, а значит, не затронутая просветлением... Воспринимаешь его как элемент собственной сущности, нуждающийся в исцелении и очищении!

– Ничего себе, – пробормотал я. – Это же сложно!

– По сравнению с тем, что ты уже делал – как слона по боку похлопать, – проговорил брат Пон с уверенным видом заслуженного и мастеровитого слонохлопа. – Понимаешь теперь, в чем разница между жалостью и состраданием?

И не дожидаясь ответа, он пояснил:

– Жалость – это лишь эмоция, сострадание – это активное, деятельное отношение. Первая ничего не меняет в тебе, второе делает тебя другим, смещает точку восприятия.

И не давая мне опомниться, он начал рассказывать байку про некоего царя, что прямо-таки был сам не свой до духовных подвигов, и поэтому любому, кто заходил к нему в гости, отдавал все, что бы у него не попросили.

И вот однажды к этому монарху явились трое злобных и кровожадных якши.

Поначалу, чтобы проникнуть во дворец, они замаскировались с помощью чар, ну а уже там явили себя во всей красе и потребовали что-то вроде "А ну давай нам свежего, теплого человечьего мяса и кровушки побольше, а все прочее, и золото, и драгоценности, можешь засунуть себе в афедрон".

Ну и царь вместо того, чтобы кликнуть стражу и выгнать людоедов взашей, преисполнился сострадания и решил никого больше не беспокоить, накормить гостей кусками своего мяса, ну а для начала позвал врачей отворить себе жилы и пустить кровь.

Якши от нее не отказались, но когда царь принялся резать собственное тело, он и сам обрел просветление, а вместе с ним получили его и людоеды.

– Так что, я должен был тех парней собой накормить? – спросил я шутливо.

– Ну уж нет, таких подвигов я тебя не жду, – в том же тоне ответил брат Пон. – Только сострадание ты теперь начнешь практиковать при каждом удобном случае, вот хотя бы к тому придурку на синей "Тойоте" в правом ряду...

Монаха, собравшегося на работу, я высадил на пересечении Тепразита с Таппрайей, а сам поехал в Налоговый департамент.

Думал, что наставления брата Пона пригодятся уже там, но к моему удивлению, нас с консультантом встретили очень любезно. Изумился я еще сильнее, когда выяснилось, что у них всего-навсего потерялось несколько бумажек за позапрошлый год, и что в преддверии какой-то неплановой проверки надо заново их предоставить.

Ничего, распечатать и привезти документ – небольшая проблема.

Непонятно только, зачем в департамент вызвали меня самого, и почему все нельзя было решить по телефону? Или проверяли не фаранга, что является по документам хозяином фирмы, а консультанта-юриста, ведущего всю отчетность, и хотели убедиться, что я существую на самом деле?

Поэтому вышел я от налоговиков в хорошем расположении духа, и решил заехать к Андрюхе, тому самому другу, день рождения которого мы несколько дней назад отмечали в "Облико морале".

Крохотный закуток, где он торговал экскурсиями, располагался неподалеку, на одной из сои Джомтьена.

– Привет-привет, – сказал его хозяин, увидев меня. – Ты как вообще сам?

– В порядке, – ответил я и уселся на стул для клиентов. – Как дело идет?

– Да нормально, – Андрюха, в отличие от многих русских паттайцев, не любил прибедняться: я прекрасно знал, что ему принадлежит еще две таких точки, одна на Секонд-роад, другая на "русском пятачке" в районе Кози-бич, и что зарабатывает он достаточно.

Так что не обеднеет, если даст мне взаймы несколько тысяч долларов.

– Сам как? – повторил он, глядя на меня без привычного дружелюбия, как-то неуверенно. – Чего обрился и одет странно? Слухи пошли, что ты из кондо своего съехал. Правда?

– Правда, – вынужден был признать я. – Смена имиджа и образа жизни, все такое.

– А где обитаешь?

Врать я не хотел по разным причинам, и ответил поэтому уклончиво и близко к истине:

– Да пока не определился. Мотаюсь туда-сюда по Паттайе.

– Понятно, бывает, – взгляд Андрюхи скользнул к моей положенной на стол руке, туда, где закатанный рукав позволял видеть сосуды на внутренней стороне локтя – то место, где остаются следы от уколов.

Мгновением ранее он как бы невзначай качнулся вперед и принюхался.

Я испытал короткий прилив раздражения – неужели он думает, что я забухал или сел на наркоту? Но тут же вспомнил сегодняшний урок брата Пона и попытался сдвинуть перспективу так, чтобы воспринять Андрюху как фрагмент собственного сознания, воплощение той части его содержания, что лишь иллюзорным образом существует вне меня.

– Слушай, тут такое дело... – протянул я, ощущая, как от напряжения сжимаются кулаки. – Мне нужны деньги... Я хотел попросить у тебя некоторую сумму на полгода... Скажем...

И я назвал ее.

Андрюха засопел, почесал нос, а потом мрачно заявил:

– Нет, ну как бы... Как-то оно нет, времена ныне тяжелые... все такое...

Он пытался врать, а поскольку не привык этого делать, то выходило неуклюже – словно бегемот, вообразивший себя обезьяной, лез на дерево, усеянное спелыми фруктами.

Все мое едва народившееся сострадание развеялось мгновенно.

– Тебе жалко, что ли? – спросил я напрямую, не скрывая недовольства.

– Нет! – Андрюха отвел глаза. – Не то чтобы жалко... Тебе прежнему я бы дал... Каждая собака знает, что ты не обманешь... Но сейчас ты какой-то странный, и это вот... Совсем меня не радует, и я не знаю, чего от тебя ждать!

Теперь он смотрел на меня прямо, и в серых глазах его мешались смущение и недоверие.

– Ладно, – сказал я. – Извини, что потревожил.

– Ты это, не обижайся! – начал Андрюха, но я уже шел прочь, в сторону Джомтьен Секонд-роад, на которой оставил машину.

Аня могла быть где угодно, и поэтому я ей сначала позвонил.

Выяснилось, что она только что вышла с массажа и не прочь выпить со мной кофе где-нибудь в центре.

Чем точно Аня зарабатывала деньги, я не представлял, знал только, что бизнес у нее в России и что живет она не бедно – в любой момент может позволить себе мотануться в Австралию или Японию, и думает над покупкой виллы в Хуа Хине, на другой стороне Сиамского залива.

Там и фарангов поменьше, и сам король, не хворать ему сто лет, живет большую часть года.

От разговора с Андрюхой я вроде бы отошел, хотя послевкусие от собственных эмоций осталось неприятное, да еще и недовольство собой по поводу того, что не справился, не смог вызвать сострадание.

Встретились мы у "Ройал Гардена", под врезавшимся в стену самолетом, и пошли в одну из арабских кофеен неподалеку.

– Ну, и чего ты возжелал моего общества? – спросила Аня после того, как мы сделали заказ и она закурила.

На этот раз я попытался сместить точку восприятия с самого начала разговора.

Поэтому испытал лишь слабенькое недовольство, когда выяснилось, что собеседница вовсе не намерена давать мне взаймы, да еще и ощущает примерно то же, что и Андрюха – удивление и раздражение по поводу того, что я так внезапно изменился, веду себя чудно и неадекватно.

А в один момент меня вообще посетило ощущение, что я разговариваю сам с собой, что ушей моих сначала достигает мой собственный голос, а потом, через какое-то время эхо, причудливо искажающее слова.

Настаивать я не стал, мы выпили кофе, потрепались, и на том расстались.

Аня оседлала украшенный блестками мотобайк, а я уселся в "Ниссан" и поехал к брату Пону.

– Ну, как твои успехи? – спросил он, когда я подошел к макашнице.

Клиентов у него не было, и вообще пляж выглядел по паттайским меркам на удивление пустынным, даже тайки-массажистки, обычно занимавшие пятачок тени под деревьями, куда-то подевались.

– Да никак, – ответил я, и поведал, как пытался одолжить денег у друзей.

– Что же тебя удивляет? – поинтересовался монах, когда я закончил рассказ.

– Почему они так ко мне переменились? Еще неделю назад все было иначе! Каждый бы за меня последнюю рубаху отдал!

– Ты уверен в этом? – брат Пон поднял левую бровь. – Погоди, не возмущайся... Никто не хочет сказать, что твои друзья не настоящие или что они лживые гнусные типы. Просто ты воспринимал их рожденные из твоей же головы привычные, шаблонные образы... Держи-ка...

И он выдал мне дынный шейк с торчащей из него трубочкой.

Я взял стаканчик, и рука моя заныла – таким холодным тот оказался.

– С моим появлением твое сознание начало модифицироваться, не какие-то его части, а все целиком. Изменилась перспектива, и ты увидел своих друзей немного с другого бока, или даже не с бока, а со спины. Кроме того, посмотрим на ситуацию с их стороны – ты вдруг ни с того ни с сего начал вести себя дико, не в соответствии с их представлениями о себе, выбиваясь из собственного образа... Как ты думаешь, это кого-то обрадовало?

– Ну вряд ли, – отозвался я. – Но злиться-то зачем?

– Люди просто любят, когда их ожидания в отношении других оправдываются. Если этого не происходит, возникают злость, раздражение, гнев, непонимание, подозрения...

– Ну да, я в этом убедился, – пробормотал я. – Но ведь я никого толком не видел! Никого не встречал все это время...

Брат Пон развел руками:

– Наверняка весь кондо гудит о твоем внезапном исчезновении. Слухи, сплетни... Помнишь, я говорил, что на ожидания и взгляды других не стоит обращать внимания?

Ну да, еще бы я не помнил – это случилось всего несколько дней назад!

Но одно дело – принять умом некий принцип, и совсем другое – воплотить его в жизнь.

– Ну а много раньше я упоминал, что собственные ожидания и надежды причиняют нам массу неприятностей. Вот ты надеялся выйти из затруднений, взяв взаймы у друзей, ожидал от них помощи... и что?

Я пожал плечами:

– Деньги мне все-равно нужно достать, а я пока не знаю, где.

– Ты можешь продать один из своих магазинов.

Эта мысль приходила мне в голову, само собой, но энтузиазма не вызвала – несколько лет назад, еще до знакомства с братом Поном, я лишился бизнеса, остался практически ни с чем, у разбитого корыта.

Еще раз проходить через подобное мне не хотелось.

– И вообще, – сказал монах. – Это что, главная твоя проблема в данный момент? Давно ли ты купался?

– Э... – я несколько опешил.

Как и всякий фаранг-долгожитель, я вовсе не проводил каждый свободный день на пляже... Ну если не считать выезд на дайвинг несколько дней назад, то в море я погружался под Новый год... или в начале декабря, когда приезжали друзья из Москвы?

– Так вот иди и окунись, – велел брат Пон. – И получи удовольствие.

Поплавал я замечательно, на какое-то время словно растворился в теплой воде и солнечных бликах. Выбрался на берег под последними лучами уходившего за горизонт светила, а когда высох и оделся, на берегу начало темнеть, и загорелись фонари на вершине башни «Паттайя Парка».

Явился хозяин макашницы, брат Пон "сдал вахту", и мы зашагали туда, где я оставил машину.

Я не знал, где буду сегодня ночевать, не представлял, где раздобуду денег, чтобы откупиться от вымогателей, но в этот момент меня это совершенно не волновало... Безо всяких усилий или специальных упражнений я воспринимал мир через призму алая-виджняны, сознания-сокровищницы...

Пучок нитей восприятия, растущих из единого центра, не имеющего ничего общего с тем "я", что способно мучиться и претерпевать страдания, ощущать боль или недовольство.

Нет, эмоции имели место, как и мысли, но все это существовало на периферии восприятия.

– И ты еще говоришь, что все было зря? – спросил брат Пон, когда мы сели в машину.

– Зря не зря, но ради чего? – пробурчал я, с трудом артикулируя обычные слова. – Есть ли та свобода, к которой я иду? Существует ли нирвана?

– Ну да, слепец, не видящий цветов, тоже утверждает, что их нет в природе. Удивительно, но он по-своему прав, – и брат Пон расхохотался, да так заразительно, что я не смог к нему не присоединиться.

Он велел мне ехать на Наклыа-роад, и я решил, что меня ждет очередная ночь в компании бомжей. Запарковались мы на том же месте, но двинулись вовсе не в сторону пляжа, а обратно к центру города.

– Вот тут нас и приютят сегодня, – заявил монах, когда справа началась высокая ограда вокруг небольшого вата.

Что тут за храм и как он называется, я не знал, хотя сто раз проезжал мимо.

Выглядело святилище обыденно: светло-бежевое здание на возвышении, ведущая к нему широкая лестница, остроконечная крыша, фронтон украшен фресками с Буддой и его сподвижниками в оранжевых рясах, внизу, меж колонн у входа, портрет короля в белой с золотом мантии.

– А нас тут ждут? – спросил я.

– Конечно, – подтвердил брат Пон.

Едва мы вступили на лестницу, как рядом с портретом короля объявился невысокий старый монах, напомнивший мне брата Лоонга, отшельника из джунглей Бирмы – то же самое морщинистое лицо, безмятежные темные глаза и полное отсутствие зубов.

Увидев брата Пона, монах всплеснул руками и бросился нам навстречу.

Последовал обмен поклонами, в котором я тоже принял участие, после чего нас повели за храм, туда, где под высокими деревьями располагались жилые строения. Рюкзаки мы оставили в спальне для гостей, а затем неожиданно для меня зашагали обратно.

– Что происходит? – шепотом поинтересовался я.

– Наш хозяин увидел, что ты в трудном положении, – отозвался тот столь же тихо. – Решил, что тебе не помешает помощь самого Просветленного, Львиноголосого, Победителя.

У входа в храм мы разулись, и я с опаской вступил под высокие своды.

Откровенно говоря, я даже не мог считать себя буддистом, поскольку не просил убежища в Будде, Дхарме и Сангхе... Да и брат Пон не раз говорил, что ему совершенно не важно, во что я верю, главное – что я думаю и что делаю...

Имею ли я право тут находиться?

Углы и стены прятались во мраке, но золоченую статую Просветленного было видно хорошо. Здесь он представал сидящим, со сложенными на коленях руками, а под высоким постаментом статуи громоздились охапки цветов, меж них терялись фигурки небожителей рангом пониже.

– Садись, и обращайся к нему, – велел брат Пон.

– Но я не умею... – растерянно пробормотал я.

– А тут уметь и не надо, – пожилой монах улыбнулся мне, и поманил за собой.

Я сделал несколько шагов и уселся на предложенном мне месте, скрестил ноги. Закрыл глаза, ощущая себя самозванцем, чужаком, без спроса, под личиной явившимся туда, куда его не звали.

Монахи обменялись парой фраз на тайском, потом наступила тишина.

Ее нарушил прикатившийся снаружи звон колокола...

Я вспомнил, где и когда слышал точно такой же звук, и в следующий момент ощутил прикосновение к затылку и потерял ощущение собственного "я" среди многих других "я", которые в одно и то же время были мной и мной ни в коей степени не являлись.

Мужчины, женщины проживали жизни, длинные и короткие, но в конце-концов каждый раз приходила смерть. Годами страдали от тяжелых болезней, несли вражду через десятилетия и воевали с соседями из-за клочка земли, ссорились с близкими насмерть из-за горсти медных монет.

Ухаживали за детьми-инвалидами или жили с необычайным уродством.

Это был поток, где не существовало прошлого, настоящего и будущего, имело место только вечное "сейчас", и мое собственное бытие занимало в этом "сейчас" малую долю процента...

Потом все это сжалось, сколлапсировало в точку...

Я вздрогнул и обнаружил себя в храме, перед невозмутимым ликом Будды, и одежда моя была насквозь мокрой от пота.

Меня трясло, я все еще переживал многочисленные смерти, через которые прошел только что – от старости, от перерезающего горло ножа, от скоротечной болезни, в зубах хищника, от голода или холода.

Рука брата Пона опустилась мне на плечо, и стало немного легче.

– З-зачем? – вопросил я, лязгая зубами.

– Что, нынешние проблемы все еще кажутся тебе важными и серьезными? – вопросил он.

– Н-нет...

– Исключительно редко бывает польза от созерцания иных воплощений твоего потока осознания, и вот сегодня как раз такой момент. Все, происходящее в данный момент лишь пылинка на ободе гигантского колеса сансары, через миг ее уже не будет, появятся другие... И так тысячелетие за тысячелетием, без смысла и цели, без надежды на завершение...